ыводам, что Шлиман и Дерпфельд.
     Коллекции  Шлимана были уникальными.  По  его завещанию они должны были
перейти в собственность той нации, "которую, - как писал Шлиман, - я люблю и
ценю  больше всего". В свое время  он предлагал их греческому правительству,
затем французскому. Одному русскому барону он писал в 1876 году в Петербург:
"Когда несколько лет назад меня спросили о цене моей троянской коллекции,  я
назвал цифру 80 000 фунтов. Но я провел двадцать лет в Петербурге, и все мои
симпатии принадлежат России; поскольку я бы очень хотел, чтобы эта коллекция
попала именно в эту страну, я прошу у русского правительства 50 000 фунтов и
в случае необходимости готов даже снизить эту цену до 40 000 фунтов".
     Однако  самые искренние  его привязанности -  он  неоднократно об  этом
говорил  - принадлежали  Англии,  стране,  в которой его деятельность  нашла
самый широкий отклик, стране,  где  газета  "Таймс"  предоставляла ему  свои
полосы еще в те  времена, когда все  немецкие газеты были для  него закрыты;
премьер-министр Англии Гладстон написал предисловие к его книге о Микенах, а
еще ранее  знаменитый  А.Г.Сайс из  Оксфорда  -  к  книге о Трое.  Тем,  что
коллекции все же в конце концов попали "на вечное владение  и сохранение"  в
Берлин,  мы  опять-таки обязаны  (какая  ирония  судьбы!)  человеку, который
увлекался археологией лишь как  любитель, - великому врачу Вирхову, которому
удалось  добиться  избрания   Шлимана  почетным  членом   антропологического
общества,  а  несколько  позже  и  почетным  гражданином  Берлина  наряду  с
Бисмарком и Мольтке.


     Глава 7
     МИКЕНЫ, ТИРИНФ, ОСТРОВ ЗАГАДОК
     В 1876 году,  54 лет от роду, Шлиман приступил к раскопкам в Микенах. В
1878-1879 годах  при поддержке Вирхова он вторично раскапывает Трою;  в 1880
году  он  открывает  в Орхомене,  третьем  городе,  который  Гомер  наделяет
эпитетом "златообильный", сокровищницу  царя Минии; в 1882 году совместно  с
Дерпфельдом вновь, в  третий раз, раскапывает  Трою,  а двумя  годами  позже
начинает раскопки в Тиринфе.
     И  снова знакомая картина: крепостная стена Тиринфа находится прямо  на
поверхности, она  не скрыта  под слоем  земли; пожар  превратил ее  камни  в
известку, а скреплявшую  их глину - в настоящий  кирпич: археологи принимали
ее  за  остатки  средневековой  стены,  и  в  греческих  путеводителях  было
написано, что в Тиринфе нет никаких особых достопримечательностей.
     Шлиман  опять  доверился  древним  авторам.  Он  начал  копать с  таким
рвением, что даже разрушил тминную плантацию одного крестьянина из Кофиниона
и вынужден был уплатить штраф в 275 франков.
     Тиринф  считался  родиной  Геракла.  Циклопические  стены  вызывали  во
времена  античности  восхищение.  Павсаний  сравнивает   их   с  пирамидами.
Рассказывали,  что  Проитос,  легендарный  правитель Тиринфа,  призвал  семь
циклопов, которые и  выстроили  ему эти стены.  Впоследствии такие  же стены
были сооружены в других  местах, прежде всего в Микенах, что  дало основание
Эврипиду называть Арголиду "циклопической страной".
     Во  время  раскопок  Шлиман  наткнулся на стены дворца,  превосходящего
своими размерами  все когда-либо  до этого  виденное  и дающего великолепное
представление о древнем народе, который его построил, и о его царях, которые
здесь жили.
     Город  возвышался на  известняковой скале, словно форт: стены  его были
выложены из каменных блоков длиной в два-три метра,  а высотой и толщиной  в
метр. В нижней  части города, там, где находились хозяйственные постройки  и
конюшни, толщина стен  составляла семь-восемь метров.  Наверху, там, где жил
владелец дворца, стены  достигали одиннадцати  метров в  толщину, высота  их
равнялась шестнадцати метрам.
     Какое  зрелище должны  были  представлять  собой  внутренние  помещения
дворца, когда их заполняли толпы вооруженных воинов! До сих пор о планировке
гомеровских дворцов ничего не было известно, ибо ни от дворца Менелая, ни от
дворца Одиссея, ни от дворцов других властителей не осталось никаких следов;
остатки  Трои - города Приама - также  не  давали  возможности разобраться в
плане построек.
     Здесь  же  явился   свету  настоящий  гомеровский  дворец  с  залами  и
колоннадами, с красивым мегароном (залом с очагом), с атриумом и пропилеями.
Здесь еще можно было увидеть остатки  банного помещения  (пол в нем заменяла
цельная известняковая  плита весом в 20 тонн), того, в котором  герои Гомера
мылись  и  умащивали  себя  мазями.  Здесь  перед   заступом   исследователя
открывались картины, напоминающие сцены из "Одиссеи", в которых повествуется
о возвращении хитроумного, о пире женихов, о кровавой бойне в большом зале.
     Но еще больший  интерес представляли керамика  и стенная роспись. Уже с
самого начала  Шлиману стало ясно, что найденная им в Тиринфе керамика - все
эти  вазы и глиняная посуда - родственна  той керамике, которую  он  нашел в
Микенах. Более  того, она, несомненно,  родственна  тем изделиям  из  глины,
которые  были  найдены другими  археологами в Азине, Науплионе, Элевсе  и на
различных островах,  прежде  всего на острове  Крит. Разве  найденное  им  в
Микенах  страусовое  яйцо  (сначала он принял  его  за алебастровую вазу) не
свидетельствовало о связях Микен с  Египтом? А разве он не нашел здесь ваз с
так называемым геометрическим  орнаментом,  таких же,  какие  еще за полторы
тысячи лет до н. э. финикийцы привозили ко дворцу Тутмеса III?
     И он подбирает один аргумент за другим, чтобы доказать, что ему удалось
напасть на след культурных связей азиатского или африканского происхождения,
на  след  той цивилизации, которая была  распространена  на  всем  восточном
берегу  Греции  и  на островах  Эгейского  моря,  центр  которой,  вероятно,
находился на острове Крит. Сегодня мы называем эту культуру крито-микенской.
Шлиман  обнаружил  ее первые  следы,  но  открыть  ее  было  суждено другому
исследователю.
     Все помещения  дворца  были побелены, а стены украшали расписные фризы,
протянувшиеся желто-голубым  поясом  на  высоте человеческого роста. Одна из
росписей представляла особый интерес: на голубом фоне  был изображен могучий
бык; круглые от бешенства глаза, вытянутый хвост свидетельствуют о состоянии
дикой ярости животного.  А на быке, держась за его рог,  то ли подпрыгивает,
то ли танцует всадник.
     По  этому поводу Шлиман приводит в  своей книге о Тиринфе слова некоего
доктора Фабрициуса: "Можно предположить, что всадник - это искусный наездник
или укротитель быков, который показывает свое мастерство,  свою готовность в
любую  минуту  вспрыгнуть на  спину разъяренного животного, так же  как  это
делает упомянутый  в известном  месте "Илиады"  укротитель лошадей, который,
управляя четверкой коней, перепрыгивает на всем скаку со  спины одной лошади
на  другую". Это  объяснение, к которому, очевидно, Шлиман в то время ничего
не  мог  добавить,  было,  однако,  недостаточно  точным. Но если  бы Шлиман
претворил в жизнь  то, к чему он так часто возвращался в мыслях, и поехал на
остров Крит, он нашел бы там нечто такое,  что, дополнив эту картину, многое
бы пояснило и послужило бы венцом делу его жизни.
     Мысль осуществить раскопки на Крите, в частности у Кносса, не оставляла
Шлимана до его последнего  часа. За год до смерти он писал: "Мне бы хотелось
достойно увенчать  дело  моей  жизни, завершив ее  большой работой: откопать
древний дворец кносских царей на Крите, который,  как мне  кажется, я открыл
три года назад".
     Но препятствия были  велики.  Правда, Шлиман сумел раздобыть письменное
разрешение  губернатора Крита,  однако  владелец холма  запросил сумасшедшие
деньги. Он пожелал ни  более  ни менее, как 100 000 франков, и только за эту
сумму соглашался  продать  свой участок.  Шлиман долго торговался  и в конце
концов  сбил  цену до  40 000  франков. Однако, возвратившись на Крит с тем,
чтобы подписать  договор, он  пересчитал  число оливковых  деревьев  в своем
новом  имении  и,  к   своему  удивлению,  обнаружил,  что  участок  отрезан
совершенно не  так, как  это было  сказано в договоре: вместо 2500 оливковых
деревьев на участке оказалось  всего лишь 888. И тогда Шлиман  отказался  от
сделки:  торговец  взял в нем верх  над археологом.  Пожертвовав  ради науки
целым состоянием, он из-за  1612 оливковых деревьев лишил  себя  возможности
разыскать ключ  к  тем проблемам, которые он сам  же  выдвинул в  ходе своих
открытий, но далеко не все из которых сумел разрешить.
     Стоит ли об  этом сожалеть? Нет. Смерть, вырвав в 1890 году  из его рук
заступ, уложила в могилу великого  исследователя, жизнь которого была богата
и содержательна.
     Рождественские  праздники 1890 года  он хотел провести вместе с женой и
детьми. Его очень мучило  разболевшееся  ухо. Занятый  новыми проектами,  он
ограничился  тем, что при  проезде через Италию  проконсультировался о своей
болезни с двумя-тремя врачами. Они успокоили его. Но в первый день Рождества
он упал  прямо на улице, на Пьяцца  дель Санта Карита в Неаполе, не потеряв,
правда,  сознания, но лишившись  речи.  Добрые люди доставили  миллионера  в
больницу, однако там его отказались принять. Тогда его  отправили в полицию.
Здесь  при нем обнаружили адрес  одного из врачей. Врача вызвали.  Когда тот
прибыл,  он опознал пациента и послал за дрожками. Глядя на лежащего на полу
человека   в   простой  одежде,  которая   казалась   даже   бедной,   кучер
поинтересовался, кто,  собственно, будет платить. "Он богач", - ответил врач
и  в  доказательство  вытащил  из  кармана больного  кошелек,  туго  набитый
золотом.
     Шлиман промучился  всю ночь; он был  все время в  сознании. К  утру  он
умер.
     Тело  его было привезено в Афины. У его гроба стояли король и наследный
принц,  дипломатические представители, греческие министры, руководители всех
греческих  научных  институтов.  Перед бюстом Гомера  благодарили они  друга
эллинов,  человека, который  сделал  историю Греции  богаче на тысячу лет. У
гроба его стояли жена и дети - Андромаха и Агамемнон.
     Человека, которому  было суждено  почти полностью  замкнуть  тот  круг,
смутные очертания которого  скорее угадал,  чем  увидел Шлиман, звали  Артур
Эванс. Он родился в 1851 году, и,  следовательно,  в год  смерти Шлимана ему
было 39 лет.
     Англичанин с  головы до пят, он был  полной противоположностью Шлиману.
Эванс  получил  образование  в Харроу,  Оксфорде  и  Гет-тингене;  увлекшись
расшифровкой иероглифов, он нашел неизвестные ему знаки, которые привели его
на  Крит, где в 1900  году он приступил  к  раскопкам;  в  1909 году он  был
назначен профессором археологии в Оксфорде. Медленно, но верно поднимаясь по
лестнице  рангов в науке, он  наконец  сумел добавить к своему  имени "сэр".
Артур  Эванс  был  отмечен  многими  наградами,  в  частности  в  1936  году
Королевское  общество наградило его  медалью Коплея; короче говоря, по всему
складу своего характера и развитию  он  был полной  противоположностью вечно
мятущемуся, необузданному  Шлиману. Однако результаты его исследований  были
не  менее интересными.  Эванс  прибыл  на Крит  для того,  чтобы убедиться в
правильности  своей  теории,  касающейся   заинтересовавших  его  письменных
знаков,  и не  рассчитывал  задержаться здесь  надолго. Во время поездок  по
острову  он обратил внимание на  огромные кучи щебня  и  руины  -  те самые,
которые в свое время увлекли и околдовали  Шлимана. И  вот в один прекрасный
день  Эванс оставил свою теорию письменности  и взялся за лопату. Это было в
1900  году. Годом позже  он объявил, что ему понадобится по меньшей мере еще
один год для того, чтобы раскопать все, что  может представить  интерес  для
науки.  Но он ошибался.  На  самом  деле  четверть века  спустя он  все  еще
продолжал свои раскопки на том же месте.
     Он  шел  по  следам легенд и  мифов -  точно  так  же, как  Шлиман.  Он
раскапывал дворцы и клады - так же, как и Шлиман. Он завершил работу над той
картиной, которую в  общих чертах обрисовал Шлиман, но одновременно набросал
эскизы ко  многим другим  картинам -  к  тем, для  которых у нас пока еще не
хватает красок.
     Воткнув заступ в землю Крита, он встретился с островом загадок.


     Глава 8
     НИТЬ АРИАДНЫ
     Остров Крит  расположен  в самой  крайней точке  огромной  горной дуги,
протянувшейся из Греции через Эгейское море к Малой Азии.
     Эгейское  море   никогда   не   было   непреодолимым   барьером   между
континентами. Это доказал еще Шлиман, когда он обнаружил в Микенах и Тиринфе
предметы из различных отдаленных стран;
     Эвансу  же  было суждено  найти  на Крите африканскую  слоновую кость и
египетские статуи. Хозяйственное и экономическое единство связывало  острова
Эгейского моря  и  обе метрополии. Метрополия в  данном  случае не  означала
материк,  континент,  ибо  очень   скоро  было  установлено,  что  настоящим
материком  (в том смысле, что творческое начало  исходило именно отсюда) был
один из островов - Крит.
     И  даже сам  Зевс, согласно легенде, родился на  этом острове, в пещере
Дикты, от "великой матери" Реи, жены Кроноса. Пчелы приносили ему  мед, коза
Амалфея кормила его своим молоком, нимфы охраняли  его. Юные куреты стояли у
входа  в  пещеру, готовые  защитить маленького Зевса  от собственного  отца,
Кроноса, пожиравшего своих детей.
     Легендарный  царь  Минос,  сын  Зевса,   один  из  могущественнейших  и
прославленнейших властителей, жил и царствовал на этом острове.
     Артур Эванс начал с раскопок близ  Кносса. Античная стена  была покрыта
здесь лишь тонким слоем почвы.  Уже через два-три часа можно было говорить о
первых  результатах.  Двумя  неделями  позже  изумленный Эванс  стоял  перед
остатками  строений,  покрывавших  восемь  аров,  а с  годами  из-под  земли
появились развалины дворца, занимавшего площадь в два с половиной гектара.
     Своей общей  планировкой Кносский  дворец напоминал  дворцы в Тиринфе и
Микенах, более того, находился  с ними в явном родстве, несмотря  на то  что
внешне он весьма  от них  отличался.  В то же время его  гигантские размеры,
роскошь и простота лишний раз подчеркивали, что  Тиринф и  Микены могли быть
только второстепенными городами, столицами колоний, далекой провинцией.
     Вокруг центрального двора - огромного прямоугольника - были расположены
здания  со  стенами  из  полых  кирпичей  и  с  плоскими  крышами,   которые
поддерживались колоннами. Но покои, коридоры и залы были расположены в таком
причудливом  порядке,  предоставляли  посетителю   так   много  возможностей
заблудиться и запутаться, что всякому,  кто попадал во дворец,  должна  была
поневоле прийти в голову мысль о лабиринте; она должна была появиться даже у
того,  кто никогда  в жизни  не слыхал легенду  о царе  Миносе и построенном
Дедалом лабиринте - прообразе всех будущих лабиринтов.
     Эванс, не колеблясь, объявил миру, что нашел дворец Миноса, сына Зевса,
отца Ариадны  и Федры,  владельца лабиринта и хозяина  ужасного быкочеловека
или человекобыка - Минотавра.
     Он открыл  здесь настоящие чудеса. Народ, населявший эти  места (Шлиман
нашел лишь следы его колоний), о котором  до сих пор ничего не было известно
- если не считать того, что рассказывалось в легендах, - оказывается, утопал
в роскоши и сладострастии  и, вероятно, на вершине  своего развития дошел до
того сибаритствующего  декаданса, который таил уже  в себе  зародыш упадка и
регресса культуры.  Только высочайший экономический расцвет  мог привести  к
подобному вырождению. Как и ныне, Крит был в те времена страной производства
вина и оливкового  масла.  Он был центром  торговли,  точнее говоря, морской
торговли.  И  то,  что на  первых  порах  во  время,  когда Эванс еще только
приступил к своим раскопкам, поразило весь мир - богатейший дворец древности
не имел ни вала, ни  укреплений, - в скором  времени нашло  свое объяснение:
торговые склады, коммерческая деятельность нуждалась в  более мощной защите,
чем  крепостные стены - сооружение  чисто  оборонительное. Такой защитой был
могущественный, господствовавший на всем море флот.
     Жемчужиной моря, драгоценной  геммой, вплавленной в синь небес,  должна
была казаться эта столица приближающимся к острову  морякам; ее иссиня-белые
стены,  ее  колонны  из  известняка,  казалось,  излучали  блеск  роскоши  и
богатства.
     Эванс нашел кладовые.  Там  стояли богато орнаментированные  гигантские
сосуды - пифосы,  некогда полные  масла; их изящный орнамент  напоминал тот,
который был  обнаружен  на сосудах в Тиринфе.  Эванс  не поленился вычислить
общую емкость  всех находившихся  в кладовой  пифосов. Она  составила 75 000
литров. Таким был дворцовый запас...
     Кто же пользовался всем этим богатством?
     Прошло немного времени, и Эванс убедился в том, что не все его  находки
можно  отнести  к одной  и  той  же эпохе, что не  все  стены  дворца  имеют
одинаковый возраст и не вся керамика, не весь фаянс, не все рисунки возникли
в одно и то же время. Вскоре, пристальнее вглядевшись в даль тысячелетий, он
разобрался в  эпохах  этой  цивилизации  и  разграничил ее (деление  это  не
потеряло  своего   значения  и  поныне)   на  периоды:  раннеминойский  (3-2
тысячелетия  до н. э.), среднеминойский (примерно до 1600 года  до н. э.)  и
позднеминойский -  самый короткий, заканчивающийся примерно 1250 годом до н.
э.
     Он  нашел  следы  деятельности человека, относящиеся к  одному из самых
ранних периодов, к  неолиту, то  есть  к тому времени, когда металл  был еще
неизвестен, а все орудия, вся  утварь выделывались из камня. Эванс отнес эти
следы к десятому тысячелетию до  н. э. Другие ученые оспаривают его  мнение:
они  считают  эту  дату  сомнительной  и  относят  находки Эванса  к  пятому
тысячелетию. На  чем основаны все эти расчеты, какие данные положил в основу
своей периодизации Эванс?
     Эванс нашел на Крите множество предметов иностранного  происхождения, в
частности   керамические  изделия   из  Египта,   относящиеся  к  совершенно
определенным, твердо датируемым периодам  истории  этой страны,  ко временам
господства той  или иной династии. Период расцвета этой культуры от отнес ко
времени  перехода  от  среднеминойской  к  позднеминойской  эпохе,  то  есть
примерно  к  1600  году  до  н.  э.  -  предположительному времени  жизни  и
царствования Миноса, предводителя  флота, властелина моря.  Это было  время,
когда всеобщее благосостояние  уже начало перерастать  в роскошь,  а красота
была возведена в культ. На фресках  изображали  юношей,  собиравших на лугах
крокусы и наполнявших ими вазы, девушек среди лилий.
     Цивилизация была накануне вырождения; ей на смену шла неуемная роскошь.
В  живописи,  которая  раньше была  подчинена  определенным  формам,  теперь
господствовало буйное сверкание красок, жилище должно было служить не только
обителью  -  оно  должно  было услаждать глаз;  даже  в  одежде видели  лишь
средство для проявления утонченности и индивидуальности вкуса.
     Приходится ли удивляться  тому,  что Эванс  употребляет термин "модерн"
для  характеристики своих находок? В самом деле, в  этом дворце, который  не
уступал   по   своим  размерам  Букингемскому,  были  водоотводные   каналы,
великолепные  банные  помещения,  вентиляция,  сточные   ямы.   Параллель  с
современностью  напрашивалась  и  при  виде  изображений людей,  позволявших
судить  о их  манерах, их  одежде,  их модах. Еще  в начале среднеминойского
периода  женщины  носили  высокие  остроконечные  головные  уборы  и длинные
пестрые платья с поясом, с глубоким декольте и высоким корсажем.
     Теперь  эта старинная  одежда  приобрела утонченный и  изысканный  вид.
Обычное  платье  превратилось  в  своего  рода  корсет  с  рукавами,   тесно
облегавший фигуру, подчеркивавший формы и обнажавший грудь - теперь, однако,
уже из чувственного кокетства. Платья  были длинные,  с оборка