го не знаю;  это  мое  личное  и,  может  быть,  неправильное
суждение, - закончил Теодор. - Насколько я мог  заключить,  зная  характер
канцлера, который стоит во главе партии, от него нельзя ждать ни  малейшей
уступки.
     - А русский воевода? - подхватил доктор.
     -  И  воевода  так  же,  как  и  вся  семья,  добровольно  подчинился
руководству канцлера: поэтому он сам от себя не начнет никаких действий.
     Клемент печально опустил голову.


     Прекраснейшая   весна   протекала   самым   печальным   образом   для
Паклевского: он сидел над актами  процесса,  или,  посидев  около  матери,
целые часы проводил на  крыльце,  смотря  на  лес  или  слушая  воркование
голубей.
     Не с кем было перекинуться словом. Короткие визиты к отцу  Елисею  не
приносили облегченья; старец за всеми преходящими  радостями  жизни  видел
всегда черную бездну печального конца всех вещей.
     Среди этой пустоты жизни Теодор думал иногда о Леле, но  воспоминание
о ней приходило и уходило, как свет молнии.
     Однажды, когда  он  сидел,  по  обыкновению,  на  крыльце  и  скучал,
заглядевшись на лес, послышался конский топот, и у ворот показался всадник
на коне, совершенно не знакомый Теодору. Шляхтич  был  очень  худ,  высок,
слегка сгорблен, усы у него начинали  уже  седеть;  он  сидел  на  крепком
гнедом коне с ременной сбруей и ехал совершенно один, даже без слуг.
     Заметив его  нерешительность  и  думая,  что  он  заблудился,  Теодор
подошел к воротам, а всадник, с большим  любопытством  приглядывавшийся  к
Теодору, тотчас же слез  с  коня.  Прежде  чем  они  заговорили,  они  уже
почувствовали симпатию друг к другу. У приезжего шляхтича, несмотря на то,
что он был уже стар  и  некрасив,  было  что-то  очень  привлекательное  в
выражении рта и во всем лице, исполненном доброты.
     Когда Паклевский подошел к нему, он также  сделал  навстречу  к  нему
несколько шагов и, не спуская с него взгляда, заговорил таким же  ласковым
голосом, как ласково было выражение его рта:
     - Прости меня милостивый пан и брат, что я являюсь к  тебе  незванным
гостем и беспокою тебя. Смешно признаться, но я - заблудился!!
     Он выговорил  это  в  такой  добродушной  простоте,  что  можно  было
поверить ему, если бы слабый румянец, выступивший на его лице, не выдал  в
нем какого-то беспокойства, возбуждавшего сомнение.
     - Меня зовут Макарий Шустак, бывший ротмистр,  -  с  улыбкой  говорил
старик. - Я приехал в Хорощу, чтобы навестить пана Порфирия  Пенчковского,
старого товарища по оружию; мне указали дорогу в Ставы, а я, сам  не  знаю
каким образом, заехал сюда.
     - Это еще не так в сторону, - сказал Теодор, - но  от  нас  из  Борка
ведет туда такая запутанная дорога, что лучше всего я дам  пану  ротмистру
проводника.
     Говоря это, Паклевский начал, по шляхетскому обычаю, перебирать в уме
всех Шустаков, о каких только он когда-либо слышал в жизни,  и  вдруг  ему
пришло в голову, что старостина и генеральша были из рода Шустаков.
     - А, может быть, пан ротмистр дал бы  отдохнуть  коню,  -  приветливо
сказал он. - До Ставов порядочный путь, но к вечеру можно поспеть. Правда,
у меня здесь убого, и мать моя больна, так  что  я  не  могу  принять  вас
роскошно, но если не взыщете, то я всем сердцем готов служить вам.
     Ротмистр протянул ему обе руки.
     - От всей души буду рад отдохнуть у вас, а если вы дадите мне  стакан
молока, то это будет самое лучшее угощение.
     Теодор крикнул работнику, чтобы  он  взял  коня,  и  пошел  вместе  с
ротмистром к крыльцу. Старик с любопытством осматривался кругом.
     - Здесь у меня не на что смотреть, - сказал Паклевский, - окрестности
как везде на Подлесье - плоские и печальные.
     - Ах, государь мой, - весело заговорил ротмистр, - я там не знаю, как
другие, но мне, в какой бы, хотя самый  пустой  угол  на  нашей  земле  не
завели меня, - мне все кажется  красивым  и  приятным.  Это,  может  быть,
оттого происходит, что я долгие годы из конца в конец странствовал по этой
земле, и мне кажется, что у  нас  всего  красивее.  Для  нас  Господь  Бог
сотворил эти равнины и леса, которых мы не ценим, и эти поля,  эти  болота
так подходят к нашему настроению, к нашим  мыслям,  что,  вероятно,  нигде
больше мы не чувствовали бы себя лучше...
     Хозяин и гость уселись на крыльце.
     - Но я еще не представился пану ротмистру, - сказал Паклевский,  -  я
Теодор Паклевский, а имение называется Борок.
     Ротмистр пристально смотрел на него.
     - И что же, так вы смолоду и хозяйничаете здесь?
     - О, нет! Я, к сожалению, ничего не понимаю ни в землепашестве, ни  в
хозяйстве, - печально смеясь,  сказал  Теодор,  -  я  служу  в  канцелярии
князя-канцлера, но Бог наказал меня  болезнью  матери  и  -  процессом.  Я
временно должен переждать в деревне. А могу я спросить пана ротмистра,  не
находится ли он в родстве со старостиной Кутской и генеральшей?
     - В родстве! - с громким смехом воскликнул ротмистр. -  Эта  чудачка,
сентиментальная старостина, и прекрасная генеральша - мои родные сестры!
     Теодор даже привскочил с лавки при этих словах.
     - Да не может быть! - воскликнул он обрадованный.
     - Это самая настоящая правда! - сказал ротмистр. - Но постой, сударь,
я что-то припоминаю.  Паклевский!  Старостина  все  время  рассказывает  о
каком-то прекрасном юноше, носящем эту фамилию, который спас ее от смерти.
     Теодор рассмеялся и покраснел.
     - Ну, смерть ей не угрожала, и даже не было  ни  малейшей  опасности,
если не считать холодного купанья.
     - Так это вы, сударь, ее спаситель? - начал Шустак. - Значит,  я  вам
обязан за сестру - наверное, никто другой не пошел бы  ради  нее  в  воду,
хоть в свое время - трудно даже поверить этому теперь - она  была  хороша,
как ангел.
     Паклевский, взволнованный этой  встречей,  решил  принять  гостя  как
можно радушнее, и когда тот принялся пить принесенное ему  молоко,  Теодор
поспешил рассказать матери о неожиданном госте.
     Для нее гость этот был более чем безразличен, но  надо  было  принять
его.
     Теодор предложил ему  кофе  и  попросил  позволения  отвести  коня  в
конюшню и накормить там: Шустак  на  все  охотно  согласился.  Он  казался
удивительно добрым и общительным человеком, и так как он, по обычаю своего
времени, знал всю шляхту, все ее дела, симпатии и отношения  -  то  с  ним
было легко разговориться.
     Когда он в разговоре опять упомянул о старостине и генеральше, Теодор
решился спросить: не выходит ли замуж дочь генеральши.
     - Она бы давно вышла, если бы хотела, - отвечал Шустак, -  но  это  -
упрямый козленок, и это так у нее засело в  голове  -  один  Бог  про  это
знает! У матери и старостины множество планов относительно нее, но с Лелей
нелегко справиться! Ей нельзя силою навязать мужа. И признаюсь, - прибавил
ротмистр, - что я не хотел бы быть ей навязанным  в  мужья  -  это  хищное
созданье.
     Теодор не спрашивал больше. Между тем подали кофе.
     - Вот вы, сударь, упоминали о процессе, -  заговорил  ротмистр.  -  Я
старый лентяй и бродяга слышу обо всем понемножку: не из-за Божишек ли  вы
ведете тяжбу с Кунасевичем?
     - Значит, пан ротмистр слышал об этом?
     - Да, слышал; Кунасевич - изворотливая шельма и без совести -  я  его
знаю! Знаю давно! И мне приходилось иметь с ним дело!
     - Он захватил у меня Божишки! - вздохнул Теодор.
     Ротмистр,   чрезвычайно   заинтересованный    предметом    разговора,
приглядывался к своему собеседнику с большим  любопытством  и  внимательно
прислушивался к его словам.
     - А князь-канцлер? - спросил он. - Разве не  мог  бы  он  помочь  вам
отобрать их у захватчика?
     - Мне обещана помощь, но пока солнце взойдет,  роса  глаза  выест,  -
вздохнул Паклевский, - а между тем мать моя все  слабеет,  а  князь  щадит
подкомория, потому что он нужен ему для сеймиков...
     - Что за черт! - горячо воскликнул ротмистр. - Да неужели же у вас не
нашлось бы друзей, которые помогли бы вам отвоевать Божишки?
     - У меня? Друзей? - крикнул Теодор. - Quo tutulo?
     - Да уж хотя бы по той причине, что подкомория ненавидит полокруга  -
он всем успел насолить. Ему льстят только те, которые его боятся.
     Ротмистр задумался.
     - А почему бы вам, сударь, не воспользоваться тем,  что  вы  вытащили
старостину из воды? Для старостины генеральша сделает все, потому что  она
любит старостину и нуждается в ней; а для генеральши сделает все, что  она
прикажет, ее муж, потому что он у нее под башмаком, ну  вот,  если  бы  вы
только заикнулись, генерал дал бы людей из своей команды, хотя бы пришлось
переодеть их; собралась бы шляхта,  и  ночью  можно  было  бы  напасть  на
Божишки!
     Паклевский слушал равнодушно и недоверчиво.
     - Это только мечты, пан ротмистр, - сказал он, - и не стоит  об  этом
говорить.
     Старик взглянул на него и, помолчав, сказал:
     - А я вам говорю, что это не мечты.
     При этих словах он встал и протянул Паклевскому руку.
     - Это не мечты и не роман, - сказал он, - а вот  вы,  сударь,  задали
мне задачу своим романом. Что мы там будем в прятки  играть?  Я  вовсе  не
заблудился и совсем не ехал в Ставы, а прямо  в  Борок.  Скажу  прямо:  вы
очаровали мою прелестную племянницу - не краснейте и не стыдитесь. Я люблю
это дитя, как свое собственное, и жаль мне ее от всего сердца; годы уходят
- вас надо поженить!
     Теодор бросился через стол обнимать и благодарить его.
     Ротмистр сел с таким видом, как будто с души его спала тяжесть.
     - Давайте потолкуем, -  сказал  он.  -  Чтобы  генерал  и  генеральша
приняли вас зятем, надо отвоевать Божишки. Я  обещал  Леле  помочь  вам  в
этом. Мы должны собрать людей...
     - Если бы мы даже захватили Божишки, мой  милостивый  покровитель,  -
заговорил Теодор, которому надежда вернула юношескую энергию,  -  допустим
даже, что мы нападем на  них  врасплох  -  но  как  мы  удержимся  там?  У
Кунасевича там свои люди. Это будет война без конца.
     - Никогда этого не будет! - возразил ротмистр. - Я все  это  беру  на
себя; захватом закончим все дело. За это я отвечаю.
     - Но как?
     - О! Как? Этого я не скажу, - отвечал Шустак, - вы меня,  сударь,  не
знаете,  но  даю  слово,  можете  на  меня  положиться...  Кончим  дело  -
по-шляхетски.
     - Что делать, - прибавил он, - в какой стране живешь, таких обычаев и
придерживаешься.
     Теодор поцеловал его в плечо.
     - Но как же это будет? - повторил он.
     Ротмистр обнял его в свою очередь.
     - Не скажу! -  решительно  заявил  он.  -  Достаточно  того,  что  по
шляхетскому обычаю.
     Шустак закрутил усы.
     - Ну, теперь, слава Богу, первый  лед  сломан,  пусть  же  расседлают
моего коня, и пока подойдут мои люди, прикажи набросить на него  попону  и
засыпать овса... Мы должны  подробно  все  обсудить,  поэтому  я  останусь
ночевать. А матери скажи, что хочешь, чтобы не тревожить ее...
     Ротмистр чувствовал себя как дома; отправив Теодора к матери, он  сам
пошел в конюшню, не сомневаясь, что его приказания будут выполнены.
     Когда Теодор появился в дверях  материнской  комнаты,  егермейстерша,
обеспокоенная долгим визитом незнакомца, бросила на сына тревожный  взгляд
и удивилась еще больше, заметив, что он выглядел таким веселым, каким  она
давно  его  не  видала.  В  первую  минуту  ей  показалось  это  признаком
легкомыслия и эгоизма.
     Он, весь дрожа от волнения, подошел к ней и стал целовать ее руки.
     - Ни о чем, мамочка, не  спрашивай,  только  верь  мне,  что  явилась
надежда  получить  Божишки.  Этот  незнакомец,  о   котором   мне   нельзя
рассказывать тебе, просто ангел, посланный нам с неба!
     Паклевская  испугалась  и,  как  это  часто  бывает  с   больными   и
ослабевшими людьми, приняла это известие с тревогой.
     Сын успокоил ее.  Она  хотела  еще  расспросить  его,  но  он  только
повторил еще раз, что нашел союзника для того, чтобы вернуть себе Божишки,
и что все это должно до поры до времени остаться тайной.
     Когда Теодор вышел из спальни, вдова схватила  четки  и  принялась  с
лихорадочной набожностью молиться за сына и  благодарить  Бога  за  помощь
ему.
     Шустак, вернувшись из конюшни,  где  он  сам  распорядился  отправить
мальчика в Хорощу за своими людьми, даже не спросив  на  то  разрешения  у
хозяина, пошел с ним в его комнату и, запершись там, принялся обсуждать  с
ним задуманное дело.
     Из различных намеков и недомолвок  ротмистра,  Паклевский  догадался,
что все это было делом рук прекрасной Лели. Она перетянула  дядю  на  свою
сторону,  она  через  него  убедила  отца  дать  своих  людей  на   помощь
Паклевскому, она же в конце концов  отправила  старого  Шустака  в  Борок,
чтобы он вытащил оттуда Теодора и уговорил его действовать. Ротмистр был в
полном подчинении у нее.
     Добрый старик так принял к сердцу все это дело, что не отказался даже
разыграть вначале маленькую комедию, правда, не долго  продолжавшуюся,  но
очень его тяготившую.
     Решено было, что Теодор поедет вместе с ротмистром в  Пшевалки,  куда
понемногу будут съезжаться  и  остальные  заговорщики  из  тех  шляхтичей,
которых им удалось уговорить участвовать в этом деле.
     В Божишках, по уверению ротмистра,  было  не  более  двадцати  людей,
вооруженных  скверными  ружьями,  заржавленными  саблями  и  дубинками   с
металлическими наконечниками. Была там и одна старая пушка, но  она  могла
принести  больше  вреда  тем,  кто  вздумал  бы  стрелять  из   нее,   чем
предполагаемым врагам.
     Обитатели Божишек жили  в  полной  беспечности,  не  ожидая  ниоткуда
нападения. В усадьбе находился сам подкоморий, его супруга,  двое  старших
сыновей и слуга. Ротмистр для успокоения Теодора, который боялся,  как  бы
не произошло кровопролития, давал ему клятву, что Кунасевичи сдадутся  при
первом же выстреле, а слуги тоже не будут сопротивляться, и самое большее,
что может случиться, несколько человек набьют себе шишки.
     Шустак был так уверен в правоте своего мнения, что не слушал  никаких
возражений и беспрестанно повторял:
     - Положись во всем на меня, мне уже случалось участвовать в наезде на
Речицу, а другой раз на Городище. Я был ротмистром и беру командование  на
себя...
     На другой день егермейстерша, несмотря на  свою  слабость,  встала  с
постели, потому что ей непременно  хотелось  увидеть  этого  спасителя,  в
которого она с трудом верила. Ротмистр легко завоевал ее расположение,  но
не выдал своих планов и твердил ей  только  одно,  что  он  от  всей  души
сочувствует Теодору  и  непременно  поможет  ему.  Шустак  так  торопил  с
отъездом, что они в тот же день выехали в  Пшевалки,  деревеньку,  которую
ротмистр уже много лет арендовал у князя-воеводы, несмотря на то, что  был
в плохих отношениях с Несвижем из-за Богуша, виленского подвоеводы.
     В Пшевалке, расположенной среди лесов, был огромный фольварк, в  свое
время построенный для  гетмана  Радзивилла  в  стиле  охотничьего  домика;
ротмистр, сделавшись здесь хозяином, все переиначил по-своему.
     Всех своих слуг он вырядил в полувоенное одеяние, все шло здесь,  как
на полковой службе, все подчинялись строгой дисциплине,  но  старого  пана
любили  крепко.  К  обеду  и  ужину  собирались  под  звуки  труб,  охотой
занимались с увлечением, оружия было много, псы великолепные,  в  погребах
множество всевозможных вин и во всем полный  достаток;  жизнь  была  здесь
широкая и обильная, но простая и скромная. Баб тоже было немало  и,  может
быть, слишком много для усадьбы старого холостяка,  но  все  они  были  по
большей части стары и непривлекательны. Не успел хозяин  со  своим  гостем
приехать в Пшевалки, как во все стороны поскакали  гонцы  с  приглашениями
принять участие в охоте.
     Разослали гонцов и к таким соседям, которые никогда не брали ружья  в
руки, но так как у ротмистра было  всегда  весело  и  кормили  хорошо,  то
каждый охотно ехал для компании. В назначенный день, как начали съезжаться
кареты, тарантасы, брички, дрынды и даже телеги, так  до  самого  полудня,
казалось, и конца этому не будет. Завтрак с утра  стоял  на  столе,  а  об
охоте не было и речи.  В  полдень  подали  обед,  который  продолжался  до
позднего вечера, хотя блюда  давно  стояли  пустые,  и  беседа  велась  за
бутылками и рюмками. Так досидели до  ужина.  Здесь  очень  искусно  inter
pocula и как бы случайно, разговор коснулся Кунасевича. Хорошо подобранные
гости не знали какими словами назвать его.  Ротмистр  заметил  тогда,  что
шляхта осрамит себя, если  позволит  ему  обижать  сироту-племянника.  Все
согласились с этим. Тут только Шустак представил им Паклевского в качестве
обиженного и нуждавшегося в их поддержке, потихоньку прибавив, что генерал
согласился дать несколько десятков вооруженных людей.
     Тогда все стали  давать  шляхетское  обещание  действовать  заодно  с
Шустаком  и  Паклевским.  Начали  припоминать  различные  темные   делишки
подкомория: как он содрал с одного крупную сумму, а от другого оттянул  по
суду кусок  леса,  у  третьего  забрал  землю  и  т.д.  Нашлось  множество
обиженных им, готовых отомстить ему и с жаром изъявлявших свое согласие.
     Словом, все шло как по маслу, и ротмистр опасался только одного:  как
бы союзники  не  проговорились  перед  кем-нибудь  раньше  времени.  Чтобы
предотвратить это, он решил на ближайший срок назначить  день  совместного
выступления, в зависимости от обещанной помощи генерала.
     Для шляхты, среди которой вряд ли нашелся бы  хоть  один,  который  в
своей жизни не участвовал  бы  сам  в  каком-нибудь  наезде  или  не  имел
какого-нибудь приятеля или родственника,  подстреленного  или  раненого  в
одном из  таких  нападений,  все  это  было  самым  обычным  делом,  давно
установившейся шляхетской традицией, но Теодору это  предприятие  казалось
чудовищным.  Воспитанный  уже   в   других   понятиях   о   законности   и
справедливости, он смотрел на готовившееся нападение, как на преступление,
в котором он должен был принять участие. Его мучила мысль, что  кто-нибудь
из семьи тетки мог находиться в доме, на  который  готовилось  вооруженное
нападение.
     Ротмистр смеялся над его простодушием.
     - Ах, ты мой добрый, честный и невинный кавалер! - говорил он, слушая
эти речи. - Подумай только о том, что они первые  захватили  твою  деревню
armata mana. Они же знали, что им могут отплатить тем же.
     Я ручаюсь тебе, что тетя упорхнет вовремя; кузены тоже удерут со всех
ног, и не прольется ни одна капля крови.
     Чем  больше  приближался  роковой  час,  тем   большее   беспокойство
овладевало Паклевским, так что ротмистр подумывал уже о том,  не  оставить
ли его в Пшевалке. Но Теодор решил разделить опасность со всеми остальными
и не согласился остаться.
     Постановили собраться на другой день к вечеру в лесу  под  Божишками.
Ротмистр так весело и живо всем распоряжался, что заражал своей веселостью
и других.


     Мы уже описывали великолепную усадьбу покойного воеводича,  которому,
вероятно, и не снилось, чтобы его имение могло сыграть  когда-нибудь  роль
осажденной крепости. Подкоморий завладел им  при  помощи  небольшой  кучки
людей и, зная положение Паклевских, нисколько не  боялся,  что  они  могут
отнять у него добычу.
     Дворовые  люди  воеводича,  вынужденные  признать  нового  владельца,
исполняли  его  волю;  ксендз-каноник,  против   которого   был   особенно
неприязненно  настроен  подкоморий,  убежал  задним  выходом  через   сад;
разбежались  и  некоторые  слуги,  но  часть  осталась.  Весь  этот  наезд
произошел без  всякого  кровопролития  и  был  только  облит  чернилами  и
припечатан манифестом; но так как подкоморий все же  допускал  возможность
отступления, то он решил вытянуть из Божишек, что только будет можно.
     И вот постепенно  начали  перевозить  оттуда  все,  что  поценнее,  в
соседнюю усадьбу Кунасевича.