Так ехала девочка по стране, известково-серая, одутловатая,  серьезная,
обвешанная украшениями, точно идол.
   В большом шатре полотняного городка перед Вильтеном  пестрели  красками
роскошные гобелены и ковры, торжественно шуршали знамена,  важно  высились
гербы Люксембурга, Каринтии, Крайны,  Герца,  Тироля.  Десятилетний  принц
Иоганн стоя ожидал свою невесту, с которой должен был  сочетаться  браком;
худой, не по  летам  высокий  мальчик;  его  узкое  удлиненное  лицо  было
довольно красиво, но глубоко  сидевшие  глазки  словно  притаились,  злые,
маленькие. Смущенно ерзал он в стеснявшем его  узком  модном  платье,  под
тяжестью мучительно сдавливавших грудь декоративных лат,  надетых  впервые
ради торжества. Потея, странно неуверенный, прятался он  среди  пятнадцати
богемских и люксембургских рыцарей, составлявших его свиту.
   Трубы,   склоняющиеся   знамена.   Принцесса   появилась.   Архиепископ
Ольмюцский выступил вперед, в звучной искусной речи  приветствовал  ее  от
имени принца. И вот дети стали  друг  перед  другом,  нарядный  мальчик  в
декоративных   латах   и   обвешанная   украшениями   девочка.   Испытующе
разглядывали они друг друга. Неприязненно щуря злые глазки,  застенчиво  и
злобно поглядывал Иоганн  на  свою  безобразную  невесту;  холодно,  почти
презрительно, смотрела Маргарита  на  длинного,  как  жердь,  неуверенного
жениха. Затем церемонно, нерешительно они протянули друг другу руки.
   Явились отцы. Восхищенно смотрела Маргарита на  громадного  лучезарного
короля Иоганна. Какой мужчина! И  тут  Люксембуржец,  который  был  весьма
искусным  дипломатом,  превозмог  себя.  Не  отпрянул.  Высоко  поднял  он
сильными руками безобразную  девочку,  приносившую  его  сыну  в  приданое
Каринтию,  Крайну,  Тироль,  Герц,  и  на  глазах  у  всех  поцеловал  ее,
дрожавшую, изнемогающую от счастья,  в  толстые,  по-обезьяньи  выпяченные
губы. Стареющий король Генрих был обрадован и растроган, его светлые глаза
казались еще водянистее,  чем  обычно.  Мясистой,  слегка  дрожащей  рукой
кутилы пожал он покрытую холодным потом бессильную, костлявую руку  своего
маленького зятя, заговорил с ним как со взрослым. И  вот  зазвенели  рога,
загремели литавры, пир  начался.  Пурпуром  и  золотом  сверкал  шатер,  в
котором дети вкушали праздничную трапезу. Три стола гнулись  под  тяжестью
обильных свадебных  блюд.  Епископства  Триент  и  Бриксен  одолжили  свое
чудесное столовое белье, города Боцен, Меран, Штерцин,  Инсбрук,  Галль  -
роскошную посуду. Тяжело и пышно висели над головой брачной пары штандарты
с  неуклюжими  геральдическими  зверями.  На  своих  высоких  и   тяжелых,
разубранных боевых конях, предшествуемые музыкантами, знатнейшие  вельможи
Богемии, Каринтии, Тироля подвозили яства для княжеской четы детей.  После
каждой смены рыцари подавали  воду,  полотенца,  наливали  вино,  нарезали
кушания. Торжественно, под  золотом  и  пурпуром,  со  старческими  лицами
восседали дети за столом.
   Добрый король Генрих таял от счастья. Он проследовал  к  молодой  своей
супруге,  робкой,  худосочной,   вечно   зябнувшей   Беатрисе   Савойской,
председательствовавшей за столом придворных дам, ласково  похлопал  ее  по
руке, выпил за ее здоровье. Снова не спеша подошел к Люксембуржцу, первому
рыцарю, галантнейшему кавалеру всего христианского мира. Хорошо  сидеть  с
ним бок о бок, чувствовать себя на равной ноге.  Люксембуржец  не  то  что
всегда рассудительный пресный Баварец, король Людвиг, у которого только  и
разговору, что о политике да о войне. А этот - свой брат, он такой же, как
и сам Генрих. Ведь он, Генрих, немало блуждал и  блудил  по  своим  замкам
Ценоберг, Гриз, Триент, а также по  замкам  своих  вассалов,  и  их  дамам
бывало лестно и приятно доказывать государю свою преданность. И  во  время
путешествий не уклонялся он ни от каких похождений, любил, чтобы городской
магистрат торжественно пригласил его посетить местный веселый дом. Но этот
Иоганн - ей-богу, клянусь девятихвостым чертом - превзошел  даже  его.  Не
оставалось ни одного города от испанской границы  до  глубин  Венгрии,  от
Сицилии до Швеции, где бы тот не показал себя. По улицам,  ночью,  крался,
он, переодетый, похотливый, как кот, заводил интрижки  с  женами  горожан,
дрался  с  оскорбленными  любовниками.   Вся   Европа   говорила   о   его
необыкновенных, дерзких, блестящих, упоительных похождениях.  В  блаженном
настроении захмелевший Генрих придвинулся к Люксембуржцу; он был  искренне
ему предан, без всякой зависти. Разумеется, Генрих постарше, позрелее, но,
в общем, он узнавал в этом Иоганне отражение себя,  видел  как  бы  своего
младшего брата. В беспечном неведении он считал, что и мир  видит  Иоганна
таким, каким тот представляется ему самому.
   Он выпил залпом вино, с затуманенными глазами,  похрюкивая,  фамильярно
толкнул в бок Люксембуржца, забормотал ему на ухо  непристойности.  Умный,
блистательный Иоганн ласково выслушивал простодушную  старческую  болтовню
короля, не давая заметить ни  одним  движением,  что  считает  его  старым
болваном. Оба короля шептались, обняв друг друга  за  плечи,  рассказывали
фривольности, фыркали.
   Остальные  мужчины  тоже  оживились,  их  лица   покраснели.   Богемцы,
люксембуржцы, тирольцы плохо или же вовсе  не  понимали  друг  друга.  Это
служило поводом для множества шуток. Громче всего  раздавался  дребезжащий
смех обоих побочных братьев короля, Генриха фон  Эшенло  и  Альбрехта  фон
Камиан.
   Девочка Маргарита  поглядывала  удивленными  умными  глазами  на  своих
веселых дядей. Ее статс-дамы, фрау фон  Лодрон,  фрейлейн  фон  Ротенбург,
жеманно просили  мужчин  не  рассказывать  так  громко  столь  рискованные
анекдоты при детях. Обе увядающие придворные дамы выпили сладкого вина, на
их щеках выступили пятна, они улыбались кисло-сладко, возбужденно.
   За дамским столом сидела и младшая сестра Маргариты, болезненная калека
Адельгейда. Нелюдимая девочка гораздо охотнее осталась  бы  у  монахинь  в
монастыре Фрауенхимзее. Но Маргарита настояла, чтобы сестра присутствовала
на свадьбе. И вот она сидела среди праздничного гула,  хохочущих  рыцарей,
среди знамен и парадных блюд, внучка мощных завоевателей страны,  дряблая,
горбатая, больная, очень похожая на придворных шутов и  карликов,  которые
кривлялись перед нею, отпуская  унылые,  грубые  шутки.  Кроткая  Беатриса
Савойская, ее мачеха, улыбалась ей, гладила ее руку.
   Мрачный, неподвижный,  стесненный  парадной  одеждой,  сидел  маленький
принц Иоганн, жених,  на  почетном  месте.  Дети  едва  успели  обменяться
несколькими словами.  Он  искоса  посматривал  на  сидевшую  рядом  с  ним
невесту, такую уверенную  в  себе,  без  тени  робости.  Чтобы  как-нибудь
преодолеть свое смущение, он ел много и торопливо, без разбору, пил пряное
вино. В конце концов его затошнило; он насупился, старался удержаться,  но
потом не вытерпел. Архиепископу Ольмюцскому пришлось  его  вывести.  Гости
кругом посмеивались, добродушно, весело шутили. Маргарита  смотрела  прямо
перед собой, холодно, презрительно.
   Когда принц вернулся, он был уже  без  доспехов,  ему  стало  легче.  С
хмурым  и  упрямым  лицом  принялся  он  за   фисташки,   фиги,   пряники,
лекарственные леденцы, конфеты. Это путешествие,  эта  безобразная  гордая
девчонка - его невеста, пир, отец и этот старый толстяк, который стал  его
тестем, - все было ему глубоко  противно.  Хотелось  очутиться  в  грязной
богемской  деревушке,  возле  замка  его   матери,   хотелось   гонять   с
деревенскими мальчишками, всякими Вячеславами, Богуславами, Прокопами.  Он
был рослый, сильный и трусливый. Он безжалостно тузил  и  кусал  товарищей
своих игр. Когда они защищались, он еще кое-как мирился с  этим.  Но  если
ему грозило поражение, он вдруг становился королевским  сыном,  негодовал,
жаловался, требовал суровых наказаний. Он воспитывался у матери, Елизаветы
Богемской, которая принесла Люксембуржцу королевство. Это была  истеричная
дама,  неистово  влюбленная  в  своего   лучезарного   супруга,   отчаянно
ревновавшая его к бесчисленным любовницам. Особенно яростно ненавидела она
вдову покойного короля Рудольфа, королеву  из  Граца,  непристойная  связь
которой с Иоганном вызвала гражданскую войну и обнищание. В атмосфере этих
внезапно сменяющихся чувств, то восторженной преданности  своему  супругу,
то бурной ненависти и проклятий, воспитала она и маленького Иоганна. Они с
отцом едва понимали друг  друга:  отец  не  говорил  по-чешски,  а  сын  -
по-французски; приходилось  изъясняться  по-немецки,  а  этим  языком  оба
владели плохо. Да мальчик и редко виделся с отцом - лишь на недолгий  срок
шумливых празднеств в периоды бурных возвратов короля в  это  королевство,
которого он терпеть не мог, из которого лишь выжимал  деньги,  предпочитая
ему свой Люксембург, свои живописные прирейнские  земли.  Тогда  мать,  по
капризу, заставляла мальчика разыгрывать в отношении отца то ненависть, то
любовь.  Отсюда  в  ребенке  рано  развились  скрытность,   мстительность,
упрямство, застенчивость.
   Солнечная нагорная страна Тироль, где все было омыто таким ясным, ярким
светом, не нравилась ему. Он тосковал по своей облачной туманной  Богемии.
Он  жмурился,  он  чувствовал,  что  сыт.  Вино  возбудило  его,  хотелось
действовать, приказывать, терзать.
   Юный паж, стоявший за  его  стулом,  полил  ему  на  руки  из  золотого
кувшина. Иоганн прикрикнул на него, пусть будет поосторожнее, он  обливает
ему рукава. Паж вспыхнул, его пухлые губы дрогнули,  он  хотел  возразить,
пересилил себя, промолчал.
   Маргарита повернула голову, скользнула взглядом быстрых  глаз  по  лицу
пажа. Мальчик был года на три-четыре старше  Иоганна,  стройный,  открытое
загорелое лицо с крупным носом и маленьким пухлым ртом, длинные  волнистые
каштановые волосы.
   - Как зовут пажа, ваша милость? -  сказала  она  своим  теплым  звучным
голосом.
   Иоганн подозрительно покосился на нее.
   - Крэтиен де Лаферт, - отозвался он ворчливо.
   Крэтиен был вот уже год как приставлен к нему отцом в качестве старшего
товарища игр, он должен был оказывать принцу придворные услуги  и  обучать
его французским и бургундским аристократическим манерам.
   - Дайте мне вон тех  конфет,  Крэтиен!  -  медленно,  спокойно  сказала
Маргарита и посмотрела на него.
   Крэтиен услужливо подал ей вазу со сластями. Взяв конфету, она,  словно
так и надо,  разломила  ее  на  три  части,  оставила  одну  себе,  другую
протянула Иоганну, третью смущенному Крэтиену.
   Мужчины за своим столом отметили этот эпизод  и  принялись  подшучивать
над стремлением детей подражать галантностям  взрослых.  Постепенно  шутки
становились злыми.  Издевались  над  исключительным  безобразием  невесты.
"Бедный мальчик! - сказал один из богемцев. -  Дорого  ему  обойдутся  его
страны". - "По мне уж лучше завоевывать мечом, чем так", - сказал  другой.
"Чтобы такое рыло показалось заманчивым, - заметил третий,  -  оно  должно
быть густо смазано". Тирольские бароны сначала сдерживались,  но  в  конце
концов  нехотя  присоединились  к  насмешкам  и  они.  Девочка   Маргарита
посмотрела в их сторону. Слышать их она никак не могла, все же ее  большие
серьезные глаза  казались  такими  всезнающими,  что  мужчины,  смущенные,
смолкли.
   Среди них сидел и  Якоб  фон  Шенна,  самый  младший  из  советников  и
доверенных короля Генриха. Он не  раз  гостил  в  замках  короля.  Девочка
Маргарита часто видалась с ним. Он был единственный, кого она любила, кому
доверяла. Он не говорил с  ней  тем  тоном  дурацкой  снисходительности  и
напускной ребячливости, каким с  ней  обычно  говорили  взрослые,  глубоко
возмущая ее. Он обращался с ней, словно она большая.
   Он видел, как она, разряженная, торжественно  сидит  за  столом,  видел
маленького грубого богемского принца, с которым у нее не могло быть ничего
общего, видел, как она пыталась завязать знакомство с пажем Крэтиеном.  Он
слышал тупоумные издевательства над  ее  бедным  телом.  Тогда  он  встал,
поплелся к ее столу, остановился  перед  ней,  сутулясь,  в  присущей  ему
небрежной позе, вежливо глядя  на  нее  серыми,  благожелательными,  очень
старыми глазами, завел с ней непринужденную серьезную беседу. О  том,  как
блестяще выглядит ее тесть, богемский король, о том, что все его труды  не
оставили на нем никакого следа, что  предполагаемое  пребывание  короля  в
Южном Тироле ей, Маргарите, очевидно, тоже  причинит  немало  хлопот,  ибо
король, вероятно, займет своей свитой и войском все ее  замки.  И  о  том,
каких денег будет стоить возможный  Ломбардский  поход.  Маленький  Иоганн
косился на них, пораженный разумными ответами Маргариты.
   Вскоре  после  этого  трапеза  кончилась.  Маргарита,  перед  тем   как
удалиться,  имела  еще  небольшую  куртуазную  беседу  со  своим   будущим
супругом. Она спросила его, нравится ли ему Тироль, двор ее отца;  рад  ли
он предстоящему турниру; пожелала ему поскорее освоиться. Мальчик  отвечал
неумело, глупо, с выражением какой-то упрямой тупости  на  почти  красивом
лице. Когда она уходила, паж Крэтиен встретил ее у выхода,  откинул  перед
ней полы шатра. Она поблагодарила спокойно, холодно, далекая, царственная.
   Затем она приказала отнести себя  в  свой  шатер;  она  все  же  ужасно
устала. Ее фрейлины  раздели  ее,  усердно  болтая,  хихикая,  пересуживая
отдельные эпизоды, отдельных участников пира. Она уже лежала в постели,  а
женщины все трещали. Наконец они удалились. Ее тело  было  освобождено  от
тесной парадной одежды, и она с облегчением вытянулась. Теперь она  крепко
заснет. Она это заслужила. Собой  она  была  довольна.  Держалась  хорошо,
совершенно как взрослая, очень царственно, ничем перед  люксембургскими  и
богемскими господами себя не осрамила. Этот Иоганн, конечно, не бог  весть
какая находка.
   - Ну, ваш принц не бог весть какая  находка,  -  хихикая,  заметила  за
стеной, с трудом сдерживая грубый голос, прибиравшая после пира служанка.
   - Сравнить с вашей принцессой, - насмешливо огрызнулся  слуга  богемец,
который помогал служанке и за ней приударял, - так он сущий ангелок. А  уж
она-то! Рыло! Зубы! У нас такую сейчас же после рождения утопили  бы,  как
кошчонку.
   А король Генрих тем временем расплачивался за свадьбу. Свадьба вышла на
славу. Понятно, что она и обошлась недешево, но он не скупердяй. С  щедрой
готовностью предложили ему  приближенные  эти  огромные  суммы,  с  щедрой
готовностью отблагодарил он их за  любезность  широкой  раздачей  в  залог
деревень, поместий,  налогов  и  других  доходных  статей.  Почему  бы  не
предоставить милейшему бургграфу Фолькмару Визиаун и Мэлтерн? Он дал ему в
придачу еще и Раттенберг. И аббат Вильтенский, которому приходилось  столь
долго оберегать праздничный полотняный городок, вполне заслуженно  получил
озеро между Иглсом и Биллем. А уж раз так, то пришлось подарить чем-нибудь
и монастырь Виктринг; награди  он  одних  только  вильтенцев,  его  добрый
секретарь  Иоанн  имел  бы  полное  право  обидеться.  Поэтому  хутора   и
повинности получил и Виктринг. "Большего счастья нет, чем  радовать  друга
подарком", - процитировал древнего классика речистый аббат.
   Люксембуржец присутствовал  при  том,  как  король  Генрих  беззаботно,
бесшабашно, милостиво  и  весело,  сильно  под  хмельком,  подмахивал  эти
дарственные и откупные грамоты. Он и  сам  человек  щедрый,  но  на  такое
нахальство его бароны не решились бы. Не мешает наложить узду  на  старого
весельчака. А то раздарит всю страну, да еще спасибо скажет, что взяли,  а
мальчик в конце концов останется при  одной  невесте,  только  и  радости.
Бледная кроткая Беатриса, молодая жена короля  Генриха,  тоже  смотрела  с
испугом на то, как ее повелитель швыряется богатыми  поместьями.  Дома  ее
приучили хозяйничать скаредно, с оглядкой; а этак, пожалуй, скоро  сорочки
служанок позаложить придется. И она решила прибрать финансы к рукам; в  ее
бледном, робком лице вдруг появилась какая-то ожесточенность.
   На ближайшие дни был объявлен турнир. По этому  случаю  многим  молодым
дворянам  предстояло  посвящение  в   рыцари.   Маргарита   не   преминула
ходатайствовать перед мальчиком-супругом, чтобы он  посвятил  в  рыцари  и
своего пажа - Крэтиена де Лаферт. Глаза Иоганна стали еще меньше, упрямее:
он что-то проворчал. Маргарита настойчивее повторила свое пожелание. Принц
Иоганн злобно буркнул, что не намерен. Изо всех сил ткнул он  пажа  в  бок
костлявым кулачком.
   - Вот ему  посвящение!  -  насмешливо  бросил  он,  иронически  скривив
длинное лицо.
   - Бесконечно благодарен вашему высочеству за милость, - сказал  Крэтиен
принцессе, весь побагровев, - но раз он не желает...
   - Я, я желаю! - пылко сказала Маргарита своим звучным  низким  голосом.
Она побежала к отцу, к королю Иоганну. Смеясь, они дали согласие.  Крэтиен
поблагодарил принцессу, охваченный самыми противоречивыми чувствами. Уж  и
так товарищи отпускали грубые шутки насчет его зазнобушки.
   В назначенный день состоялся блестящий  турнир,  которого  Тироль  ждал
много лет. Праздник вышел на  славу.  Четырех  рыцарей  закололи,  семерых
смертельно ранили. Все находили, что давно уж не было так весело.
   Король Иоганн тоже принял участие в побоище. Но так как до его сведения
дошло, что из страха победить его, короля, противники частенько  бились  с
ним только для виду, он выехал с гербом некоего Шильтгарта  фон  Рехберга.
Между жителями альпийских  стран  и  чужеземцами  уже  не  раз  вспыхивала
ревнивая вражда; к тому же тирольские, каринтские господа  опасались,  как
бы влияние люксембуржцев на доброго короля Генриха не  стало  угрожать  их
благоденствию. Таким образом, за веселой игрой  таилась  весьма  серьезная
ожесточенная ревность, и если тот или другой противник разбивался, зрители
испытывали удовольствие. И вот  случайно,  или  потому  что  кто-то  выдал
Иоганна,  скрывавшегося  под  чужим  гербом,  -  но  он   скоро   оказался
вовлеченным в поединок с самым  грузным  и  лютейшим  из  всех  тирольских
рыцарей,  со  свирепым  бургграфом  Фолькмаром.  С   беспощадной   яростью
схватились они, и в конце концов король, проведший перед тем бурную  ночь,
был сбит с коня, извалян в грязи, едва не затоптан, и когда  его  извлекли
из свалки, оказалось, что  он  сильно  помят  и  исцарапан.  Ему  пришлось
выкупить у бургграфа своего коня за шестьдесят марок  веронским  серебром.
Но король затаил злобу на то,  что  его  победил  именно  этот  неуклюжий,
жадный, противный человек,  он  шутливо  и  с  достоинством,  невзирая  на
хромоту и досаду, любезно и красноречиво, как знаток, восхвалял подготовку
и высокое искусство тирольских спортивных забав.
   Вечером король  Генрих  сидел  усталый  в  своей  палатке.  Радость  от
веселого праздника была уже омрачена; посыпались счета за счетами. Мясники
из Боцена требовали денег,  очень  много  следовало  уплатить  инсбрукским
горожанам; добрый и ученый аббат Мариенбергский не  знал  куда  деться  от
кредиторов, которых мог бы без труда удовлетворить, верни ему король  хоть
часть своего долга. Генрих  был  бы  рад  платить  да  платить,  но  кассы
опустели. Правда, король Иоганн остался ему должен  сорок  тысяч  марок  -
сумму обещанного приданого; этой огромной суммы хватило бы  на  то,  чтобы
покрыть с лихвой все обязательства. Однако неудобно же напоминать  королю!
А тем более  сегодня.  Он  чувствовал  по  себе,  как  эти  вещи  способны
испортить праздник.
   Так пребывал он в великом затруднении. Тогда его придворные  привели  к
нему трех людей, тщедушных, подобных  теням.  Они  были  очень  молчаливы,
очень смиренны, очень невзрачны. У них были юркие  глаза,  которые  умели,
однако, выражать величайшую преданность. Эти трое были очень  похожи  друг
на друга. Королю казалось, что где-то он видел их, но  не  мог  вспомнить,
где и как.  Что  вполне  естественн