е.  совершенно  ненужным  осложнением.
Чувство     стыда сильнее    всего    проявляется    до    наступления
половых  отношений, следовательно,  если  бы  стыд  имел  практическое
значение, то он не только был бы не полезен, но и пагубен и для особи,
и  для  рода.   Когда  является  стыд,   ещ„  не   может  быть  речи о
злоупотреблениях,  а   когда  является  злоупотребление,   тогда   уже
нечего говорить  о стыде.  Итак, там, где  стыд мог бы  быть  полезен,
его нет,  а там,  где он есть, он вовсе не нужен.  
    Ясно,  таким образом,  что  все  указания  на  отсутствие  стыда у 
отдельных людей    или  у   целых    плем„н,    если    бы даже    эти
указания  и  были  совершенно   точны,     вовсе   не      имеют  того
значения,   которое   им приписывается.    Несомненное     бесстыдство
единичных    лиц,    как   и сомнительное  бесстыдство целых  народов,
может означать  только,   что в  этих   частных   случаях     духовное
начало   человека,  которым    он выделяется из  материальной природы,
или еще  не раскрылось,  или уже потеряно,   что  этот   человек   или
эта    группа  людей   еще   не возвысились  актуально  над   скотским
состоянием  или  снова  к  нему вернулись.

     
    II. Независимо от всяких соображений об эмпирическом происхождении
чувства  стыда  в  человечестве  это  чувство  имеет то принципиальное
значение,  что   им  определяется   этическое  отношение   человека  к
материальной природе. Человек стыдится е„ господства в себе или своего
подчинения ей и тем  самым признает, относительно ее,  свою внутреннюю
самостоятельность  и  высшее  достоинство,  в  силу  чего  он   должен
обладать, а не быть обладаемым ею.
    Рядом с  этим основным  нравственным чувством  находится в природе
человеческой другое, составляющее корень этического отношения уже не к
низшему,  материальному  началу  жизни  в  каждом чеолвеке, а к другим
человеческим и вообще живым  существам, ему подобным,- именно  чувство
ЖАЛОСТИ. Оно состоит вообще в том, что данный субъект  соответственным
образом ощущает  чужое страдание  или потребность,  т.е. отзывается на
них более или менее болезненно, проявляя, таким образом, в большей или
меньшей  степени  свою  солидарность  с  другими.  Чувство жалости или
сострадания - в отличие от стыда - свойственно (в зачаточной  степени)
многим животным  и, следовательно,  ни с  какой точки  зрения не может
рассматриваться как позднейший продукт человеческого прогресса.  Таким
образом.  если  человек  бесстыдный  представляет  собою возвращение к
скотскому  состоянию,  то  человек  безжалостный падает ниже животного
уровня.
    Тесная  связь  чувства  жалости  с  общественными  инстинктами   у
животных  и  человека  не  подлежит  сомнению по самому существу этого
чувства;    однако    оно    в     корне    своем    есть     вс„-таки
индивидуально-нравственное   состояние,    не   покрываемое    всецело
социальными отношениями даже у животных, не только у человека.Если  бы
единственным  основанием  симпатии   была  потребность   общественного
организма, то каждое существо могло бы испытывать это чувство лишь  по
отношению  к  тем,  которые  принадлежат  с  ним  к  одному  и тому же
социальному целому.  Так оно  обыкновенно и  бывает, однако  далеко не
всегда, по крайней мере у высших животных. Общеизвестны многочисленные
факты  самой  нежной  любви  (любовь  в  смысле чисто психологическом)
различных животных к особям других,иногда весьма далеких зоологических
групп.Поэтому очень странно утверждение Дарвина, будто у диких народов
симпатические  чувства  ограничиваются  сочленами  одного  и  того  же
тесного общества.  Конечно и  у культурных  народов большинство  людей
обнаруживают  настоящую  симпатию  главным  образом относительно своей
семьи и  ближайшего кружка,  но индивидуально-нравственное  чувство во
всех народах может переступать - и действительно издревле  переступает
-  не  только  эти  тесные,  но  и всякие другие эмпирические пределы.
Принять утверждение Дарвина как безусловное, хотя бы только для  диких
племен,-  значит  допустить,  что  для  дикого  человека недоступна та
нравственная высота, которой иногда достигают собаки, обезьяны и  даже
львы.


    III. В   присущих  нам   чувствах    стыда  и   жалости   основным
образом определяется   наше  нравственное   отношение,  во-первых,   с
собственно материальной  природе  и,во-вторых,  ко  всем  другим живым
существам.   Поскольку человек   стыдлив и   жалостлив, он   относится
нравственно    "к   самому   себе    и   ближнему";    бесстыдство   и
безжалостность,  напротив,   в   корне  подрывают   его   нравственный
характер. Кроме  этих двух основных чувств   есть  в  нас  ещ„   одно,
третье,   несводимое  на   них,  столь  же   первичное,  как  они,   и
определяющее нравственное отношение человека  не к низшей стороне  его
собственной  природы,  а также не  к  миру  подобных ему существ,  а к
чему-то   особому,  что  признается  им  как   ВЫСШЕЕ,  чего  он    ни
стыдиться,   ни   жалеть   не   может,   а   перед   чем   он   должен
приклоняться Это   чувство БЛАГОГОВЕНИЯ  или преклонения  перед ВЫСШИМ
составляет  у  человека  нравственную  основу  религии  и религиозного
порядка  жизни;  будучи  отвлечено  философским  мышлением  от   своих
исторических  проявлений,  оно  образует  так называемую "естественную
религию". Первичный или прирожденный  характер этого чувства не  может
быть отрицаем по  той же причине,  по  которой  не отрицается серьезно
прирожденность нам  жалости или  симпатии ;  как это  последнее, так и
чувство благоговения в  зачаточных степенях и  формах уже находится  у
животных. Нелепо  искать у  них религии  в нашем  смысле, но  то общее
элементарное  чувство,  на  котором  изначала  держится религия в душе
всякого человека,  - именно  чувство благоговейного  преклонения перед
чем-то  высшим  -  зарождается  безотчетно  и  у  других тварей, кроме
человека.
    Так, Ч.Дарвин признает, что в quasi - религиозном отношении собаки
или обезьяны к высшему (для них) существу кроме страха и  своекорыстия
есть  еще  и  нравственный  элемент,  притом  совершенно  отличный  от
симпатических чувств,  какие выказывают  эти животные  по отношению  к
себе подобным. Это специфическое чувство  к высшему и есть именно  то,
что В.  Соловьев называет  благоговением, и,  признавая его  у собак и
обезьян,  странно  было  бы  отрицать   его  у  человека  и   выводить
человеческую религию из одного страха и своекорыстия. Нельзя не видеть
участия и  этих низших  существ в  образовании и  развитии религии, но
глубочайшим   е„    основанием   остается    вс„-таки    отличительное
религиозно-нравственное чувство благоговейной  любви человека к  тому,
что превосходит его самого.


    Основные чувства СТЫДА, ЖАЛОСТИ И БЛОГОГОВЕНИЯ исчерпывают область
возможных нравственных отношений  человека к тому,  что ниже его,  что
равно ему и что выше его. ГОСПОДСТВО над материальною  чувственностью,
СОЛИДАРНОСТЬ с живыми существами и внутреннее добровольное  ПОДЧИНЕНИЕ
сверхчеловеческому началу - вот вечные, незыблемые основы нравственной
жизни человечества.  Степень этого  господства, глубина  и объ„м  этой
солидарности,  полнота  этого  внутреннего  подчинения  изменяются   в
историческом  процессе,   переходя  от   наименьшего  к    наибольшему
cовершенству.
    Все  прочие  явления  нравственной   жизни,  все  так   называемые
добродетели могут быть показаны как видоизменения этих трех основ  или
как  результат  взаимодействия  между   ними  и  умственною   стороной
человека.  МУЖЕСТВО  или   ХРАБРОСТЬ  есть  лишь   в  более   внешней,
поверхностной  форме  проявления  тот  же  самый  принцип возвышения и
господства над низшею, материальною стороной нашей природы,-  принцип,
коего более глубокое и знаменательное выражение мы находим в стыде.
    Чувство стыда, по самому существу своему, заключает  порицательное
суждение  о  том,  чему  оно  противостоит:  то, чего я стыжусь, самым
фактом  стыда   объявляется  мною   дурным  и   недолжным.   Напротив,
мужественное  чувство  или  поступок  могут  просто  проявлять природу
данного существа и  сами по себе  вовсе не заключают  в себе осуждения
своего противуположного.. Поэтому храбрость свойственна и животным, не
имея никакого нравственного значения. Мужество сознается человеком  не
как преобладание только хищнического инстинкта, а как способность духа
возвышаться над инстинктом личного самосохранения, причем  присутствие
этой силы духа является  добродетелью, а отсутствие е„  осуждается как
ПОСТЫДНОЕ. Таким образом,  существенное сродство между  стыдливостью и
храбростью  обнаруживается  в  том,  что недостаток второй добродетели
осуждается по норме  первой: отсутствие мужества  становится предметом
стыда,  чего  нельзя  сказать  в  той  же  силе  о других добродетелях
(милосердии, справедливости, смирении, благочестии и т.д.), отсутствие
коих порицается обыкновенно в иных формах. 

    Из  трех  первичных  основ  нравственной  жизни  одна  принадлежит
исключительно  человеку   (стыд),  другая   в  значительной    степени
свойственна многим животным (жалость), а третья лишь в слабой  степени
замечается  у  некоторых  животных  (благоговение).  Но  хотя  зачатки
нравственного   чувства   наблюдаются   у   животных,   между  ними  и
соответствующими  чувствами  у   человека  есть,  однако,   формальное
различие. Животные бывают  добрыми и злыми,  но различие добра  и зла,
как таковых не существует в их сознании. У человека это поэнание добра
и зла не только дано непосредственно в отличительном для него  чувстве
стыда,  но  из  этой  первоосновы,  постепенно расширяя и утончая свою
конкретно-чувственную  форму,  оно  переходит  в  виде  совести на всю
область человеческой этики.
    Стыд и совесть говорят разным языком и по разным поводам, но смысл
того, что они говорят, один и тот же: ЭТО НЕ ДОБРО, ЭТО НЕ ДОЛЖНО, ЭТО
НЕДОСТОЙНО.
    Такой  смысл   уже  заключается   в  стыде;   совесть   прибавляет
аналитическое пояснение: СДЕЛАВШИ ЭТО НЕДОЗВОЛЕННОЕ ИЛИ НЕДОЛЖНОЕ,  ТЫ
ВИНОВЕН ВО ЗЛЕ, ВО ГРЕХЕ, В ПРЕСТУПЛЕНИИ.
    Если первичная основа совести  есть чувство стыда, то  очевидно, у
животных,  лишенных  этого  элементарного  чувства,  было  бы напрасно
искать более сложного явления его- в совести. Когда из смущенного вида
провинившихся животных выводят присутствие в них совести, этот  вывод,
несомненно, основан на недоразумении, именно на смешении двух явлений,
существенное  различие  которых  известно  нам, однако по собственному
опыту.  Нравственному  состоянию  возбужденной  совести  или раскаяния
аналогично в умственной сфере  сознание сделанной ошибки или  промаха,
т.е. акта практически,  утилитарно нецелесообразного -  НЕВЫГОДНОГО, и
вытекающее  отсюда  недовольство  собою.  Эти  два явления имеют общие
формальные признаки и внещним образом одинакого выражаются в СМУЩЕНИИ.
Однако сущность  их настолько  различна, что  хотя в  иных случаях они
совпадают, но в других зато  выступают отдельно, но и прямо  исключают
друг друга. Умственное  самоосуждение, несомненно, свойственно  высшим
животным,  и  если  благовоспитанная  собака  так  сильно сознает свои
промахи, что иногда даже старается искусно скрыть их, то это, конечно.
говорит  в  пользу  е„  ума,  но  никакого  отношения  к  совести   не
представляет.

    Первичная,  естественная  нравственность,  которую мы рассмотрели,
есть не  что иное,  как реакция  духовной природы  против грозящего ей
подавления  и  поглощения  со  стороны  низших  сил - плотской похоти,
эгоизма  и  диких  страстей.  Способность  к  такой реакции в человеке
делает  его  существом  нравственным;  но,  оставаясь неопределенною в
своей  действительной  силе  и  объеме,  она  не  может  сама  по себе
обосновывать  нравственный  порядок  в  человечестве.  Все фактические
проявления нашей нравственной природы, как такие, имеют лишь  частный,
случайный  характер.   Человек  бывает   БОЛЕЕ  ИЛИ   МЕНЕЕ   стыдлив,
сострадателен, религиозен: всеобщая  норма не дана  здесь как факт,  и
самый  голос  совести,  говоря  БОЛЕЕ  ИЛИ  МЕНЕЕ громко и настойчиво,
очевидно,  может  (как  факт)  обязывать  лишь  в той мере, в какой он
слышен в каждом данном случае.
    От первичных данных нравственности неизбежен переход к  принципам,
коеорые выводит из них разум и которые попеременно выступали на первый
план в различных этических учениях.



                               ГЛАВА ВТОРАЯ.

                  АСКЕТИЧЕСКОЕ НАЧАЛО В НРАВСТВЕННОСТИ


    Основное   нравственное   чувство   стыда   фактически   заключает
в   себе  отрицательное     отношение  человека   к  овладевающей   им
животной  природе.  Самому яркому и  сильному проявлению этой  природы
дух  человеческий,   даже  на   очень  низких   степенях     развития,
противопоставляет    сознание    своего   достоинства:   мне    стыдно
подчиняться  плотскому   влечению,  мне   стыдно  быть   как животное,
низшая сторона моего существа  не должна  преобладать во  мне,-  такое
преобладание есть нечто  постыдное, греховное.   Это   самоутверждение
нравственного достоинства - полусознательное и неустойчивое в  простом
чувстве  стыда - действием разума возводится в ПРИНЦИП АСКЕТИЗМА.
    Предмет   отрицательного     отношения   в       аскетизме      не
есть  материальная  природа  вообще.  Нельзя      найти  такой   точки
зрения, с которой     бы  можно  было  разумно  утверждать,  что   эта
природа,  объективно  созерцаемая  -  в   сущности  ли  своей   или  в
явлениях,-     есть      зло.  Так   называемые  "восточные"   учения,
отличающиеся      крайним    аскетизмом,    представляют            ту
характерную особенность, что  начало    зла в   них    отождествляется
с   материей физического    мира      (в    отличие   от     истинного
христианства, полагающего      источник      зла      в        области
нравственной).   Но,    строго      говоря,   ни    в      одной    из
религиозно -  философских     систем       Востока    нельзя     найти
такого отождествления зла с  материальною природой.
    Так,  в  системе  иранского  типа  с  более  резких  дуализмом - в
манихейсиве  -  материальная  природа  мало  отождествляется  со злом.
Природный мир  имеет в  себе светлую  стихию, происходящую  из царства
всеблагого  божества;  эта  светлая  стихия  проявляется  не  только в
световых явлениях, но скрыта также и в растительной и животной  жизни.
Само высшее  божество представляется  манихеям не  иначе как  в образе
света.   "Восточные"  системы   не  допускают  отождествления  зла   с
материальною природой  -   самою  по  себе;   если  же  вместо   этого
бессмысленного   отождествления   поставить    утверждение,   что    В
МАТЕРИАЛЬНОЙ ПРИРОДЕ  МИРА И   ЧЕЛОВЕКА  ЕСТЬ  ЗЛО,   то  на   стороне
этой  истины  окажутся    все глубокомысленные учения, как  восточные,
так   и   западные.   Эта   истина    не   зависит   от  какого-нибудь
метафизического понятия  о материи  и   природе:   так   как  мы  сами
причастны   материальной  природе,  то  по  внутреннему  опыту   можем
сказать,  что  есть  и  чего   нет  в  ней по отношению к  требованиям
нашего духа.

    Нормальный человек самого высокого духовного развития нисколько не
стыдится того,  что он  - существо  телесное или  материальное вообще;
никому не  стыдно иметь  тело протяженное,  определенного очертания, с
определенным весом и  окраской, т.е. нам  не стыдно всего  того, что у
нас общего с камнем, деревом, куском металла; только в отношении того,
в чем мы уподобляемся самым близким к нам существам из смежного с нами
царства природы  - высшим  животным, является  у нас  чувство стыда  и
внутреннего  противоборства,  показывающее,  что  именно здесь, где мы
существенно соприкасаемся  с материальною  жизнью мира,  где мы  можем
действительно слиться с  нею,- здесь мы  и должны оторваться  от не„ и
подняться над нею.   
    Предметом стыда оказывается та область нашего материального бытия,
которая  хотя  имеет  непосредственное  отношение  к  духу,  ибо может
внутренно  возбуждать  его,   но  при   этом  не   только  не   служит
выражением духовной  жизни,   а наоборот,   через не„   процесс  жизни
чисто-животной  стремится   захватить   человеческий   дух   в    свою
сферу,  подчинить  или  поглотить   его.   Вот   этот-то   захват   со
стороны  материальной  жизни,  стремящейся  сделать разумное  существо
человека страдательным   орудием или    же    бесполезным    прилатком
физического   процесса,  вызывает противодействие  духовного   начала,
непосредственно   выражающееся     в  чувстве  стыда.  Здесь  разумное
утверждение известной нравственной  нормы психологически облекается  в
аффект   страха  перед  ее  нарущением   или  же  скорби  о  нарушении
совершившемся.  Эта  норма,  логически   предполагаемая  фактом стыда,
гласит в  самом   общем своем  выражении: ЖИВОТНАЯ  ЖИЗНЬ   В ЧЕЛОВЕКЕ
ДОЛЖНА БЫТЬ ПОДЧИНЕНА ДУХОВНОЙ.
 Поскольку факт  стыда  не  зависит от   индивидуальных, племенных   и
прочих особенностей,  и содержащиеся  в нем  требование имеет характер
ВСЕОБЩИЙ,  что   в  соединении   с  логическою   НЕОБХОДИМОСТЬЮ  этого
требования сообщает ему полное значение нравственного ПРИНЦИПА.

    Человек,     как     и     животное,     живет     общею    жизнью
вселенной.   Существенное   различие   заключается   лишь   в  способе
участия  того и другого  в  этой  жизни.   И  животное,  как  существо
одушевленное,  внутренно,  психически  участвуют  в  захватывающих его
процессах природы; оно знает, что для него в этих процессах приятно  и
что неприятно.   
    Человек  сам  оценивает  свое  участие  в  мировом  процессе не по
отношению  только  к   данным  явлениям,  действующим   на  него   как
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ПОБУЖДЕНИЯ,  а по  отношению также  к общему  принципу
всякой  деятельности  -  к  идее  достойного и недостойного бытия, или
добра  и  зла,  которая  сама  становится  определяющим основанием или
мотивом человеческой деятельности.
    На первоначальных степенях  своего развития человек  есть духовное
существо более в  возможности, чем в  действительности, но именно  эта
возможность   высшего   бытия,    выражающаяся   в   самосознании    и
самообладании,  в  противоположность  слепой  и  не  владеющей   собой
природе,-  именно  эта  самосознательная  и  самообладающая   духовная
потенция и подвергается опасности  со стороны плотской похоти.  Плоть,
т.е. материя, выходящая из своего страдательного положения, психически
стремящаяся  к  самостоятельности  и  безмерности,  тем самым пытается
привлечь  к  себе  духовную  силу,  вовлечь  ее  в свой процесс, чтобы
разрешить ее в себя и усилиться  на ее счет. Это возможно потому,  что
хотя  по  идеальной  своей  сущности  духовное  бытие  неоднородно   с
материальным, но по своему фактическому, проявляемому существованию  в
действительном человеке, как сила воплощенная, дух или, точнее,  жизнь
духа, есть  только видоизменение  материального бытия,  т.е. ближайшим
образом - животной души. С этой  реальной точки зрения это - два  вида
энергии, превратимые  один в  другой,- подобно  тому, как механическое
движение превращается в теплоту  и обратно. Плоть (т.е.  животная душа
как самостоятельная)  сильна только  слабостью духа,  живет только его
смертью.  А  потому  и  дух  для  своего сохранения и усиления требует
ослабления  плоти,  переведенная  ее   из  действующего  состояния   в
потенциальное.   Таков   реальный   смысл   выставленной   нами   выше
нравственной нормы, или  основоположения, гласящего, что  плоть должна
быть подчинена  духу. Здесь  же основание  всякой практики настоящего,
нравственного аскетизма.
 
    Нравственное  требование  подчинения  плоти  духу  встречается   с
обратным фактическим стремлением плоти подчинить себе дух,  вследствие
чего  аскетический  принцип  двоится:  требуется,  во-перв