ее  замешательство  внезапным  появлением  миссис  Граден,
которая, как оказалось, уклонилась принять участие в ужине,  чтобы  пораньше
встать на следующий день; сейчас она выбежала из смежной комнаты, облаченная
в очень странные белые одеяния, и, обхватив руками  его  шею,  нежно  обняла
его.
     - Как! И вы уезжаете? - воскликнул  Николас,  принимая  это  объятие  с
такой любезностью, словно она была прелестнейшим юным созданием.
     - Уезжаю ли я? - отозвалась миссис Граден. - Господи помилуй, а как  вы
думаете, что бы они делали без меня?
     Николас уступил еще одному объятию, еще более любезно, если только  это
было возможно, и, помахав шляпой со всей бодростью, на какую  был  способен,
распрощался с Винсентом Крамльсом и его семейством.


ГЛАВА XLIX,
     повествует о дальнейших событиях в семье Крамльса ??? и  о
приключениях джентльмена в, коротких штанах

     В то время как Николас, поглощенный одним предметом,  представлявшим  с
некоторых пор для  него  захватывающий  интерес,  занимался  в  часы  досуга
размышлениями о Маделайн Брэй и исполнением поручений, возлагаемых  на  него
заботой о ней брата Чарльза, и видел ее снова и снова, подвергая все большей
опасности спокойствие  своего  духа  и  стойкость  принятых  им  возвышенных
решений, миссис Никльби и Кэт жили по-прежнему в мире и покое. Они не  знали
никаких забот, кроме  тех,  что  были  связаны  с  тревожившими  их  шагами,
предпринятыми мистером Снаули с целью вернуть сына, и беспокоились только  о
самом Смайке, на чьем здоровье, давно уже ослабевшем,  начали  столь  сильно
отражаться боязнь и неуверенность в будущем, что оно серьезно  волновало  их
обеих и Николаса и даже внушало опасения.
     Не жалобы и не  ропот  бедного  юноши  заставляли  их  тревожиться.  Он
неизменно стремился оказывать те маленькие услуги, какие были ему по  силам,
всегда горячо желал своим счастливым и беззаботным видом отблагодарить своих
благодетелей и, быть может, не дал бы человеку, менее к нему расположенному,
никаких поводов для беспокойства. Но часто  случалось,  что  запавшие  глаза
слишком блестели, на ввалившихся щеках горел слишком яркий румянец,  дыхание
было слишком хриплым и тяжелым,  тело  слишком  обессиленным  и  истощенным,
чтобы это могло ускользнуть от внимания его друзей.
     Есть страшный недуг, который таким путем как бы готовит свою  жертву  к
смерти; он утончает грубую ее оболочку и на знакомые черты налагает неземную
печать надвигающейся перемены. Страшный недуг, когда борьба  между  душой  и
телом ведется медленно, спокойно и торжественно и исход столь неминуем,  что
день за днем, нить за нитью смертная оболочка изнашивается и чахнет,  а  дух
светлеет и оживает, когда легче становится его ноша и на  пороге  бессмертия
он почитает этот недуг лишь новым этапом  в  жизни  преходящей;  недуг,  при
котором смерть и жизнь  так  странно  сплетены,  что  смерть  маскируется  в
горячие и яркие тона жизни, а жизнь надевает сухую  страшную  маску  смерти;
недуг,  который  никогда  не  могла  исцелить  медицина,  никогда  не  могло
отвратить от себя богатство, а бедность не могла бы похвастать, что от  него
защищена; недуг, который иногда подвигается  гигантскими  шагами,  а  иногда
ленивыми и вялыми, но, медлительный  или  быстрый,  всегда  достигает  своей
цели.
     Смутно подозревая об этом заболевании, в чем он, однако, ни за  что  не
признался бы даже себе самому, Николас уже  водил  своего  верного  друга  к
врачу, пользовавшемуся  большой  известностью.  Нет  еще  никаких  оснований
тревожиться, сказал тот. Налицо нет симптомов, которые можно было бы считать
резко и определенно выраженными. Организм был сильно истощен в  детстве,  но
все же печального исхода, может быть, удастся избежать, - и это было все.
     Но Смайку как будто не становилось хуже, а так как нетрудно было  найти
причину этих болезненных  симптомов  в  потрясении  и  волнениях,  какие  он
недавно перенес, Николас утешал себя надеждой, что  его  бедный  друг  скоро
выздоровеет. Эту надежду разделяли его мать и сестра, а раз  сам  объект  их
общих опасений, казалось, ничуть не унывал  и  не  беспокоился  о  себе,  но
каждый день отвечал с тихой улыбкой, что  чувствует  себя  лучше,  страх  их
рассеялся, и мало-помалу ко всем возвратилось счастливое расположение духа.
     Много-много раз в последующие годы оглядывался Николас на  этот  период
своей жизни и перебирал в памяти  скромные,  тихие  семейные  картины,  живо
встававшие перед ним. Много-много  раз  в  сумерках  летнего  вечера  или  у
трепещущего зимнего огня - но зимой не так часто и  не  с  такою  грустью  -
возвращались его мысли к прошедшим дням и медлили со сладостной  печалью  на
каждом воспоминании, связанном с этими днями. Маленькая  комнатка,  где  они
так часто сиживали подолгу, когда, бывало, уже  стемнеет,  и  рисовали  себе
такое счастливое будущее; веселый голос Кэт и  ее  беззаботный  смех;  часы,
когда ее не бывало дома, а  они  сидели  и  ждали  ее  возвращения,  нарушая
молчание только для того, чтобы сказать, как  скучно  без  нее;  радость,  с
какою бедный Смайк бросался из своего темного  угла,  где  обычно  сидел,  и
спешил отворить ей дверь; и слезы, которые они часто видели на его лице,  не
понимая в чем дело, - ведь он был так  доволен  и  счастлив,  все  маленькие
события этих прошедших дней и даже случайные слова и взгляды, на  которые  в
ту пору мало обращали внимания, но которые запомнились глубоко, хотя деловые
заботы и испытания были совсем забыты, - все это ярко и живо возникало перед
ним много и много раз, и над пыльной порослью годов вновь шелестели  зеленые
ветви вчерашнего дня.
     Но были и другие лица,  связанные  с  этими  воспоминаниями,  и  немало
происходило  перемен.  06  этом  необходимо  подумать  в  интересах   нашего
повествования, которое сразу вступает в  свое  привычное  русло  и,  избегая
предварять события или уклоняться  в  сторону,  продолжает  свой  неуклонный
равномерный ход.
     Если братья Чирибл,  убедившись,  что  Николас  достоин  их  доверия  и
уважения, каждый день дарили его каким-нибудь новым  и  существенным  знаком
своего расположения, то не менее внимательны были они к  тем,  кто  от  него
зависел. Всевозможные маленькие подарки для миссис Никльби - всегда те самые
вещи, в каких она больше всего нуждалась, - немало способствовали  украшению
коттеджа. Небольшая коллекция безделушек Кэт стала просто ослепительной. Ну,
а что касается  гостей  -  если  не  было  брата  Чарльза  или  брата  Нэда,
заглядывавших хоть на несколько минут  каждое  воскресенье  или  вечерком  в
будни, то мистер Тим Линкинуотер (который за всю свою  жизнь  не  завязал  и
полдюжины знакомств и  которому  новые  его  друзья  доставляли  невыразимую
радость) заходил постоянно во время своих вечерних прогулок  и  присаживался
отдохнуть, а мистер Фрэнк Чирибл благодаря странному стечению  обстоятельств
случайно проходил по вечерам мимо их дома якобы по делу по крайней мере  три
раза в неделю.
     - Это самый внимательный молодой человек, какого мне случалось  видеть,
Кэт, - сказала миссис Никльби однажды вечером своей дочери, после  того  как
упомянутый выше джентльмен в течение  некоторого  времени  служил  предметом
хвалебной речи достойной леди, а Кэт сидела, не нарушая молчания.
     - Внимательный, мама? - повторила Кэт.
     - Ах, боже мой, Кэт, - воскликнула миссис Никльби  со  свойственной  ей
порывистостью, - какой у тебя румянец! Да ты вся красная!
     - Ах, мама, какие странные вещи вам чудятся!
     - Мне не почудилось, Кэт, дорогая моя, я в этом  уверена,  -  возразила
мать. - Впрочем, румянец уже сбежал, а стало быть, неважно, был он  или  его
не было. О чем это мы говорили? Ах, да! О мистере Фрэнке. Никогда в жизни не
видела я такого внимательного отношения, никогда.
     - Конечно, вы это не серьезно говорите, - сказала Кэт, снова  покраснев
и на этот раз уже бесспорно.
     - Не серьезно! Почему бы мне не говорить серьезно? -  возразила  миссис
Никльби. - Право же, я никогда не говорила более серьезно. Я  повторяю,  что
его учтивость и внимание ко мне - одна из самых привлекательных,  лестных  и
приятных черт, какие я наблюдала за долгое  время.  Вы  не  часто  встретите
такое обхождение у молодых людей, и  тем  больше  оно  изумляет,  когда  его
встречаешь.
     - Ах, внимание к вам, мама! - быстро сказала Кэт. - О да!
     - Боже мой, Кэт, - воскликнула миссис  Никльби,  -  какая  ты  странная
девушка! С какой бы стати я заговорила о его  внимании  к  кому-то  другому?
Уверяю тебя, я очень сожалею о том, что он  был  влюблен  в  немецкую  леди,
очень сожалею.
     - Он решительно заявил, что ничего похожего на это  не  было,  мама,  -
возразила Кэт. - Разве вы не помните, что он это сказал в первый  же  вечер,
когда пришел сюда? А впрочем, - добавила она более мягким тоном, - почему мы
должны сожалеть, если это и было? Какое нам до этого дела, мама?
     - Нам,  быть  может,  и  никакого,  -  выразительно  произнесла  миссис
Никльби, - но, признаюсь, мне кое-какое дело до этого есть.  Я  хочу,  чтобы
англичанин был англичанином до мозга костей, а то получается так:  одна  его
половина - англичанин, а другая - невесть кто. В  следующий  раз,  когда  он
придет,  я  ему  напрямик  скажу,  чтобы  он  женился  на  одной  из   своих
соотечественниц. И посмотрим, что он ответит.
     - Пожалуйста, и не думайте об этом, мама! - быстро заговорила Кэт. - Не
надо! Ни за что на свете! Подумайте, как бы это было...
     - Ну что же, дорогая моя,  как  бы  это  было?  -  переспросила  миссис
Никльби, широко раскрыв глаза от изумления.
     Не успела Кэт ответить, как особый  отрывистый  двойной  удар  в  дверь
возвестил, что мисс Ла-Криви пришла их навестить,  а  когда  появилась  мисс
Ла-Криви, миссис Никльби, хотя и весьма  расположенная  обсудить  затронутый
вопрос, совершенно забыла о нем, так как нахлынули предположения  касательно
кареты, в которой приехала мисс  Ла-Криви;  эти  предположения  сводились  к
тому, что кондуктором был либо человек в  блузе,  либо  человек  с  подбитым
глазом, что он не нашел зонтика, который она оставила в  карете  на  прошлой
неделе,  что  несомненно  они  сделали  длительную  остановку  у  "Дома   на
полдороге" или проехали не останавливаясь, если все  места  были  заняты,  и
наконец, что они должны были обогнать по дороге Николаса.
     - Его я не заметила, - ответила мисс Ла-Криви, - но зато я видела этого
милого старика мистера Линкинуотера.
     - Ручаюсь, что он вышел на  свою  обычную  вечернюю  прогулку  и  хочет
отдохнуть у нас, прежде  чем  вернуться  назад  в  Сити,  -  сказала  миссис
Никльби.
     - Думаю, что так, - отозвалась мисс Ла-Криви, - тем более что с ним был
молодой мистер Чирибл.
     - Но ведь это не основание,  почему  мистер  Линкинуотер  должен  зайти
сюда, - сказала Кэт.
     - А я, дорогая моя, думаю, что основание, - сказала  мисс  Ла-Криви.  -
Для молодого человека мистер Фрэнк не очень-то хороший ходок, и я  заметила,
что он обычно устает  и  нуждается  в  продолжительном  отдыхе,  как  только
доходит до этого места.  Но  где  же  мой  приятель?  -  озираясь,  спросила
маленькая женщина, бросив сначала лукавый взгляд на Кэт. - Уж не  сбежал  ли
он опять?
     - Да, да, где же мистер Смайк? - подхватила миссис Никльби. - Он только
что был здесь.
     Наведя справки, выяснили, к безграничному изумлению славной  леди,  что
Смайк только-только ушел наверх спать.
     - Ну, не странное ли он создание! - сказала миссис Никльби. - В прошлый
вторник... Кажется, это было во вторник? Да, конечно. Помнишь, Кэт,  дорогая
моя, в последний раз, когда здесь был молодой  мистер  Чирибл?..  В  прошлый
вторник вечером он ушел точь-в-точь так же странно  в  ту  самую  минуту,  -
когда раздался стук в дверь. Быть не может, чтобы ему не нравилось общество,
потому что он любит всех, кто  любит  Николаса,  а  молодой  мистер  Чирибл,
конечно, его любит. И самое странное то, что он  не  ложится  спать,  значит
уходит он не потому, что устал. Я знаю, он не ложится: моя комната  смежная,
и, когда я в прошлый вторник поднялась  наверх  спустя  несколько  часов,  я
обнаружила, что он даже башмаков еще не снял, а  свеча  у  него  не  горела,
стало быть, он все время сидел и хандрил в темноте. Как подумаешь  об  этом,
честное слово, это просто поразительно!
     Так как слушатели не откликнулись на эти  слова  и  продолжали  хранить
глубокое молчание, либо не зная,  что  сказать,  либо  не  желая  перебивать
миссис Никльби, та, по привычке своей, продолжала рассуждать.
     - Надеюсь, - сказала эта леди, - такое непонятное поведение не приведет
к тому, что он сляжет в постель и пролежит в ней  всю  жизнь,  как  Жаждущая
Женщина из Тэтбери, или Привидение на Кок-лейн*,  или  еще  какое-нибудь  из
этих удивительных созданий. Одно из них имело  какое-то  отношение  к  нашей
семье. Не могу вспомнить, пока не просмотрю старых  писем,  которые  у  меня
наверху, прадед ли мой учился в одной школе с Привидением на  Кок-лейн,  или
Жаждущая Женщина из Тэтбери училась в одной школе  с  моей  прабабкой.  Мисс
Ла-Криви, вы, конечно, знаете: кто из них не обращал  никакого  внимания  на
слова священника? Привидение на Кок-лейн или Жаждущая Женщина из Тэтбери?
     - Кажется, Привидение на Кок-лейн.
     - В таком случае я не сомневаюсь, - сказала миссис Никльби, - это с ним
мой прадед учился в одной  школе,  потому  что  я  знаю,  учителем  там  был
диссидент, и этим должно до известной степени объясняться столь неподобающее
отношение Кок-лейновского привидения к священнику, когда оно  подросло.  Ах,
воспитывать привидение - то есть ребенка...
     Все дальнейшие  рассуждения  на  эту  многообещающую  тему  были  резко
прерваны прибытием Тима Линкинуотера  и  мистера  Фрэнка  Чирибла,  суетливо
встречая коих миссис Никльби мгновенно забыла обо всем остальном.
     - Мне так жаль, что Николаса нет дома, - сказала миссис Никльби. - Кэт,
дорогая моя, ты должна быть и Николасом и собой.
     - Мисс Никльби достаточно быть собой, - сказал Фрэнк.
     - Тогда она во всяком случае должна настаивать, чтобы  вы  посидели,  -
отвечала миссис Никльби. - Мистер Линкинуотер говорит - десять минут, но так
скоро я не могу вас отпустить; я уверена, что Николас был бы очень  огорчен.
Кэт, дорогая моя!
     Повинуясь кивкам, подмигиваниям и многозначительному сдвиганию  бровей,
Кэт присовокупила и свои  просьбы,  чтобы  гости  остались;  но  можно  было
заметить, что она просила исключительно  Тима  Линкинуотера;  и  вдобавок  в
манерах ее чувствовалось какое-то смущение, которое (отнюдь не  уменьшая  ее
грации, так же как румянец, вызванный им на ее щеках, отнюдь  не  вредил  ее
красоте) было подмечено с первого взгляда даже миссис Никльби. Не  отличаясь
особой склонностью к размышлениям, за исключением  тех  случаев,  когда  эти
размышления можно было выразить словами и произнести  вслух,  рассудительная
матрона приписала волнение дочери тому  обстоятельству,  что  та  не  надела
лучшего своего платья, "хотя, право же, я никогда еще  не  видела  ее  такой
хорошенькой", подумала она при  этом.  Разрешив  этот  вопрос  и  будучи,  к
полному своему удовлетворению, убеждена, что в данном случае, как и во  всех
остальных, ее заключение правильно, миссис Никльби перестала об этом  думать
и мысленно поздравила себя с такой проницательностью и смекалкой.
     Николас не возвращался, не появлялся и Смайк, но,  по  правде  сказать,
оба  эти  обстоятельства  не  произведя  особого  впечатления  на  маленькое
общество, находившееся в наилучшем расположении духа. Начался даже настоящий
флирт между мисс Ла-Криви и  Тимом  Линкинуотером,  который  говорил  тысячу
шутливых и пресмешных вещей и мало-помалу стал прямо-таки  галантным,  чтобы
не сказать нежным. Маленькая мисс Ла-Криви в свою очередь была очень  весела
и удачно подшучивала над тем, что Тим остался на  всю  жизнь  холостяком;  в
ответ на то Тим не удержался и заявил, что, если бы мог найти особу, которая
дала бы свое согласие, он не знает, не изменил ли бы он даже и теперь своего
положения.  Мисс  Ла-Криви  серьезно  порекомендовала  одну  знакомую  леди,
которая как раз подошла бы  мистеру  Линкинуотеру  и  имела  очень  недурное
состояние.  Но  это  последнее   обстоятельство   произвело   весьма   малое
впечатление на Тима, который мужественно заявил, что состояние не явилось бы
для него приманкой, но что мужчина должен найти в жене истинные  достоинства
и веселый нрав, и если бы он  их  нашел,  у  него  хватило  бы  средств  для
удовлетворения скромных потребностей обоих. Это  признание  Тима  показалось
столь  почтенным,  что  и  миссис  Никльби  и  мисс  Ла-Криви   без   устали
превозносили его, и, окрыленный их похвалами,  Тим  сделал  еще  ряд  других
заявлений, также свидетельствовавших о бескорыстии его сердца  и  о  великой
его  преданности  прекрасному  полу,  каковые  были  приняты  с  не  меньшим
одобрением. Все это разыгрывалось в комическом тоне, и шутливом и  серьезном
одновременно, и чрезвычайно всех развеселило.
     Обычно Кэт бывала дома  душой  разговора,  но  на  этот  раз  она  была
молчаливее, чем  всегда  (быть  может,  потому,  что  им  до  такой  степени
завладели Тим и мисс Ла-Криви), и, держась поодаль от собеседников, сидела у
окна,  следя  за  надвигающимися  вечерними  тенями  и  любуясь  безмятежной
красотой вечера, который, казалось, представлял не меньшее очарование и  для
Фрэнка, сначала стоявшего подле нее, а затем усевшегося  рядом.  Несомненно,
много можно сказать слов приличествующих летнему вечеру, и несомненно  лучше
всего говорить их тихим голосом - наиболее соответствующим этому  мирному  и
безмятежному часу; и длинные паузы по временам, а  потом  два-три  серьезных
слова, и снова молчание, которое почему-то не кажется молчанием, и иной  раз
быстро  отворачивающаяся  головка  или  потупленные  глаза  (обстоятельства,
имеющие второстепенное значение), равно как и нежелание, чтобы внесли свечи,
и склонность смешивать часы с минутами - все  это,  разумеется,  объясняется
лишь  влиянием  этого  часа,  что  могут  твердо  засвидетельствовать  много
прелестных губок. Не было также  у  миссис  Никльби  ни  малейших  оснований
выражать изумление, когда блестящие глаза Кэт,  после  того  как  появились,
наконец, свечи, не могли вынести их света, что принудило  ее  отвернуться  и
даже на короткое время выйти из комнаты; если  человек  так  долго  сидел  в
потемках, свечи и в самом деле ослепляют, и нет ничего более  естественного,
чем такого рода  последствия,  о  чем  известно  всем  хорошо  осведомленным
молодым людям. Впрочем, известно и старым или  когда-то  было  известно,  но
такие вещи они иной раз забывают, и очень жаль.
     Однако изумление славной леди  еще  не  достигло  своего  предела.  Оно
чрезвычайно возросло, когда выяснилось за ужином, что у Кэт нет ни малейшего
аппетита, - открытие столь волнующее, что неизвестно, в каких  красноречивых
фразах излились бы опасения миссис Никльби, если  бы  всеобщее  внимание  не
было привлечено в тот момент очень странным и необычным  шумом,  исходившим,
как  утверждала  бледная  и  дрожащая   служанка   и   как   казалось   всем
присутствующим, "прямо" из дымохода камина в соседней комнате.
     Так  как  всеми  было  установлено,  что  сколь  бы  это  ни   казалось
необычайным и  невероятным,  тем  не  менее  шум  действительно  исходил  из
упомянутого дымохода, и так как шум (это было странное смешение всевозможных
приглушенных дымоходом звуков - шуршанья, шорохов, бурчанья и  брыканья)  не
прекращался, Фрэнк Чирибл схватил свечу, а Тим Линкинуотер - каминные щипцы.
Вдвоем они очень быстро определили бы причину  переполоха,  если  бы  миссис
Никльби не почувствовала дурноты и не запротестовала решительно против того,
чтобы ее оставили одну. Это вызва