м пропишу! И не маши на меня, мать! Раз сказано - пойду. (Кто-то
осторожно постучал в дверь.) Это кто там толчется? Заходи!
    Слегка  примерзшая  дверь,  отдираясь,  скрипнула и впустила запорошенного
снегом высокого человека.
    - Разрешите?  -  Пришедший  снял  пыжиковую  шапку  и коротко поклонился.-
Добрый вечер!
    - Заходи, коли добрый,- сумрачно отозвался Скуратов.
    - Я со строительства инженер, Чудинов моя фамилия,- представился вошедший.
    Никита Евграфович выпрямился и вышел из-за стола.
    Чудинов,  уже  наслышавшийся о строгом укладе семьи Скуратовых и о трудном
фамильном  характере  их,  почему-то  представлял  себе,  что его встретят тут
великаны под стать Ворохтину. С известной опаской шел он сюда, готовый к тому,
что  примут  его сурово и нелюбезно. Он почувствовал даже какое-то облегчение,
когда  Никита  Евграфович,  показавшийся  ему,  сидя  за столом, очень рослым,
встав,   сделался   как-то   сразу  меньше  ростом.  Старик-то,  вопреки  всем
предположениям  Чудинова, был хоть и крепок, но очень приземист. Широкие плечи
его  не  очень  вязались  с  маленькими, короткими ногами, обутыми в уральские
валенки-чесанки.
    Скуратов  оглядел  вошедшего,  провел двумя пальцами по коротко стриженным
усам, кашлянул:
    - Кхе...  Это,  стало  быть,  однако, вы Наталью нашу расписали, толком не
разобравшись в деле?
    - Я  вот  именно,  Никита Евграфович...- начал было Чудинов, проклиная уже
себя за то, что решил пойти сюда.
    - "Никита Евграфович, Никита Евграфович"! - негодующе повторил старик.- Не
годится  так,  однако,  с лету, с ходу, да и бултых в воду! Мы тут спокон веку
по-своему  на  лыжи  поставлены.  Это  понять надо. Да ладно, не маши на меня,
мать,  я  тебе  не  комар  какой,  не  отмахнешься!  Без  тебя знаю. Верно, вы
раздевайтесь. Садитесь, коли уж пришли. Савелий, подай пиджак.
    Сын подал ему из-за перегородки пиджак, к лацкану которого были привинчены
ордена:  старый,  без  колодки,  орден  Боевого  Красного  Знамени - памятка о
партизанских делах времен гражданской войны, и новый, на ленточке,- Трудового.
    - Вот  мне  бы  очень хотелось поговорить с вами,- попытался опять завести
разговор Чудинов.
    - Говорить-то  нам уже с вами сегодня после времени. Надо бы раньше... Ну,
да  садитесь.  Мать,  налей,  я говорю. Вы сперва чайку, а потом уж и разговор
будет. Так оно По-нашему.
    Некоторое время все сосредоточенно пили горячий чай. Старик прихлебывал не
спеша с блюдечка, легонько посапывал, дул под усы, словно обсушивая их.
    Едва  Чудинов  успевал  опрокинуть  одну чашку, как сейчас же ему наливали
свеженькую.  Он  пытался  возражать,  но  никто  даже его и не спрашивал. Лишь
только  он  отставлял  допитую чашку, собираясь начать разговор, ради которого
пришел,  перед  ним,  словно  по  волшебству,  появлялась новая, полная, жарко
дымящаяся.  Наконец,  отдуваясь,  он  со  всей  решительностью  обеими  руками
отодвинул пустую чашку.
    - Еще чашечку,-предложил Скуратов.
    - Нет, куда уж... Я и так четыре выпил.
    - Ну,  мы  не считали,- сухо пояснил Скуратов.- Налей, мать.-Он пододвинул
Чудинову  чашку  дымящегося чая, налитую в самый край.- И мне-ка еще одну, дай
бог, однако, не последнюю.
    Еще  несколько  минут  все молча потягивали губами горячий чай с блюдечка.
Чудинов поспешно отставил пустую чашку, с трудом переводя дух. Скуратов тотчас
же ваял чашку гостя и передал хозяйке.
    - Я, уж извините, счета не веду. Охота пришла - пью. На-ка, еще чашечку.
    Тут   Чудинов   уже  прямо-таки  в  отчаянии  замотал  головой,  собираясь
откровенно взмолиться, но Скуратов и глядеть на него не стал.
    - Э-э,  однако,  сдает  Москва. Раньше, бывало, приедет московский гость -
целый  самовар опрокинет в себя да новый просит раздуть. Нет уж, вы допивайте,
а то, как говорится, паук потопнет. Я о чем говорю, Степан... простите, как по
батюшке-то?
    - Степан Михайлович,- подсказал Савелий.
    - Вы вот, Степан Михайлович, в святцы-то не глянувши, да в колокол бряк. А
у  Натальи  нрав  крутой,  характером-то  она  вся  в  мать пошла.- Он, как бы
украдкой,  двинул мохнатой бровью в сторону маленькой, тихонько попивавшей чай
матери.
    Та только рукой опять махнула:
    - И-и, старый!.. Нашел в кого! Чудинов воспользовался паузой:
    - Вы  мне позвольте один пример, Никита Евграфович, близкий вам?,. Вот ваш
город  обязан  своей  славой  руде.  Но  оказалось,  чтобы в промышленность ее
пустить  по-настоящему,  нужно  руду  эту обогатить, концентрацию дать, а иные
примеси  -  вон,  в  отвал. И построили у вас обогатительную фабрику. И теперь
вашей зимогорской руде цены нет.
    - Это,  конечно, вы верно,- согласился Скуратов,- только не пойму, к чему,
однако?
    - А  к  тому,-  продолжал Чудинов,- что у вас тут действительно богатейшее
месторождение  спортивных  талантов.  И  если  вот  пройти  им,  так  сказать,
обогатительную тренировку, так они прославят...
    Скуратов пощипал себя за усы:
    - Хитро, однако, вы дело сметили. Слыхал, Савелий? Вот она, Москва-то, как
растолмачила  -  руда,  мол,  есть  природная,  да  требует обогащения. Ах ты,
елки-малина!  Только  самому  бы  поглядеть, какая такая у тебя обогатительная
хитрость имеется. Секрет знаешь?
    - Охотно  покажу,  что  умею. Ведь эти все секреты я и предлагаю Наташе, а
она упрямится. Я бы ее знаете как прославил...
    - Ты  это погоди- охладил его Скуратов.- Мы за славой в сугонь не бежим. У
нас  вон  человек  Наташку  от  погибели  спас и то не сказывается, в тайности
прихоронился. Это вот по-нашему. Видать сразу, что человек трезвону не любит.
    Чудинов поморщился и забарабанил пальцами по столу:
    - Гм!..  Это  совсем  другое  дело. Ведь тут по-иному вопрос стоит. Наташа
может  прославить  весь  наш  советский спорт. У нас слава человека становится
славой  семьи,  коллектива,  иногда и всей страны. Вот я и считаю поэтому, что
газета, в общем, поступила правильно, напечатав беседу со мной.
    Скуратов опять покорябал ногтем под усами.
    - Обошел ты меня кругом, товарищ Чудинов, твердый ты, хитер. Только есть у
нас,  однако,  и свои секреты и своя хитрословинка. Вот возьмем наши мази. Это
тоже  особа  статья,  из  рода  в  род  идут. Тут надо тайность знать. Поближе
сойдемся  если  -  одолжу.- Он поднялся.- Ну, однако, пошли... Спробуем, какая
такая у тебя обогатительная хитрость имеется.
    Мать всплеснула руками:
    - Куда  же  это  вы? И чаю как следовает не пили! А ты-то, старый, ну куда
тебе  на лыжах, да еще против них? Молодые они,- она мотнула головой в сторону
Чу-динова,-  ну  где  уж  тебе!  Вот ведь характер анафемский! Заело чертушку!
Доктор тебе давеча чего говорил?
    Скуратов уже надевал ушанку.
    - Я,  мать, для этого дела у доктора свидетельства не брал, и не гуди.- Он
подтолкнул  локтем Чудинова: - Видал характер? Вот в кого Наташка-то. Савелий,
сымай из сеней лыжи, мазь давай. Наващивать будем.

    Наташа  была очень раздосадована статьей в "Зимогорском рабочем". Она даже
всплакнула  тихонько  у  себя  в  комнате. Потом, когда обида и гнев несколько
поутихли,  она  стала  раздумывать.  Кто знает! Возможно, и прав этот приезжий
инженер-тренер.  Может  быть,  зря она на него так разобиделась, когда дело не
пошло на самых первых порах?.. Только уж очень непривычны были его манеры, вся
повадка  его и неожиданный строй слов, на которые сперва хотелось обидеться, а
потом,  вдруг  поняв  их  до  конца,  радостно  отозваться...  Странный был он
человек, этот Чудинов. Таких Наташе еще не приходилось встречать. Она пыталась
убедить  себя, что инженер нанес ей смертельное оскорбление, которое нельзя уж
простить,  но  с  каждой  минутой ей было все труднее и труднее убедить себя в
этом.
    И тогда она начала досадовать уже на себя.
    Приведя  ребят с очередной прогулки и уже собираясь закрыть входную дверь,
Наташа услышала, как кто-то ее окликнул, и высунулась на улицу. К крыльцу лихо
подкатила на лыжах Маша Богданова.
    - Погоди,  Наташа.  Ну-ка, погляди-ка! - И она, описав несколько роскошных
петель возле стоявшей на крыльце Наташи, помчалась по дороге, сделав разворот,
взвихривший  снежок, и снова прошла перед Наташей в какой-то новой и свободной
манере.-  Видала,  Наташка?  -  крикнула  Маша.-  Красиво получается? А знаешь
почему?  Потому  что  работа  рук  согласована  с  ногами  и  посыл  от толчка
получается длинный, свободный.
    Она выпалила все это, как хорошо затверженный урок. Чувствовалось, что она
на хорошем счету у своего учителя.
    Наташа ревниво присматривалась к ее движениям.
    - Переучилась уже?
    - А  почему  же  хорошему  не  поучиться? - бросила с ходу Маша, мастерски
повернулась,  подкатила  к  Наташе  и положила ей руку на плечо.- Если бы мы в
Москве  с  тобой  так  ходили!  Наташка, дурная ты, да если бы у меня был твой
талант,  данные  вот  эти  физические,  как Чудинов говорит, так я бы только и
делала, что с ним тренировалась. Знаешь, какой он симпатичный?
    - А-а! - понимающе протянула Наташа.- То-то ты так стараешься!
    - Ну,  и  очень  глупо! - возмутилась Маша.- Уж если об этом говорить, так
известно,  по  ком  он  вздыхает.  Кстати,  он  не меня тогда из пурги спасал,
кажется.
    - Ну, это еще далеко не известно, он ли. Вон Ремиз-кин даже сомневается. А
если  он,  так  нечего  ему  таиться.  Может быть, дожидается, что я лично ему
спасибо скажу? Не дождется, коли сам не скажет. Дело темное.
    - Кому темное, а мне ясное. Я ведь тоже, Наташка, кое-что вижу.
    - Нечего  видеть,  чего нет! - Наташа покраснела.- Я вот пока вижу, что он
тебя  в  газете  хвалит  и чуть ли мне в пример не ставит. Прощай, Маша! - Она
рассерженно и быстро поднялась на крыльцо.
    Маша крикнула ей вдогонку:
    - Так,   значит,   я  скажу  Чудинову,  что  ты  придешь  на  занятия?  Не
прикидывайся глухой, по затылку вижу, что слышала. Вон уши-то как загорелись!
    Наташа громко хлопнула дверью.

    Между  тем  Чудинов закончил показ своих "обогатительных секретов" старику
Скуратову   и  Савелию.  Вот  тренер  вылетел  из-за  крутого  склона,  сделал
головокружительный  поворот  на месте. За ним спустя некоторое время появились
отец  и сын Скуратовы. У обоих волосы под шапками взмокли. Никита Евграфович с
трудом отдышался.
    - Ну  и  ходкий  ты! - восхитился он.- Это я такого не видывал сроду. Нет,
Савелий,  ты с ним не равняйся. Это тебе не по носу табак, молод еще, брат. Ах
ты,  елки-малина!  Как  стоячего обошел! Как же ты попеременно-то этим манером
разгон  такой  получаешь? Их ты, силен! Запарил ты меня, как на верхней полке.
Это, выходит, правда Наташка дура, что перенять не хочет, это я ей вмозгую...

    Возвращаясь  после  разговора  с  Наташей,  Маша Богданова увидела шедшего
навстречу Чудинова.
    - Здравствуйте, Степан Михайлович! Я вижу, вас все-таки в эти края тянет.-
Она новела глазами в сторону, где находился интернат.
    Чудинов раскланялся и ничего не ответил. Вид у него был очень решительный.
Шагал  он сосредоточенно и быстро. Маша, развернувшись на лыжах, нагнала его и
пошла рядом.
    - Я  вам  хочу  что  сказать, Степан Михайлович... Наташка хочет завтра на
тренировку прийти, да стесняется, ждет, что позовете.
    Чудинов остановился:
    - А вы откуда знаете? Она вам сама сказала?
    - Ну  да, скажет она, ждите! Но я уж ее знаю и отлично вижу. Пришла бы, да
стесняется,  особенно  после  газеты.  А  я говорю: "Чего стесняешься? Знаешь,
какой  Степан Михайлович хороший человек, сразу все поймет".- Она огляделась и
потом,  став  на  цыпочки,  сколько позволяли крепления лыж, дотянулась ему до
уха.- Сказать вам по секрету? Она из-за вас страдает.
    - Ага! Обиделась, что я прав был да еще в газете пробрал.
    Маша  взглянула  на  него раздосадованно - вот, в самом деле, непонятливый
какой!
    - Да я не в этом смысле. Она из-за вас переживает. Понятно вам это?
    - Выдумали все. Она после газеты, наверно, и слышать обо мне не хочет.
    - Как  вам  не  стыдно только! Такая девушка страдает, а вы! Да вы знаете,
какая у нас Наташа?.. Ведь это только у ней с виду такой характер, а вообще-то
она...
    - Девушка  она  чудесная,-  охотно  согласился Чуди-нов.- Из такой девушки
можно мировую чемпионку сделать. Чудесная девушка...- повторил он задумчиво.
    - Ага!  Ну, слава богу, рассмотрел все-таки,-немножко успокоилась Маша.- А
то мне просто было обидно за вас обоих. Как журавль с цаплей, ей-богу!


    ГЛАВА 13
    "Болеро" и "Шестеро"

    Чудинов  остановился  возле  интерната и прислушался. Сверху из-за двойных
стекол   глухо  доносились  ребячьи  голоса,  не  очень  спевшиеся.  Слышались
приглушенные  двойными  рамами  аккорды рояля. Чудинов знал: в этот час Наташа
ведет  занятия  по  хоровому  пению со своими питомцами. Он легонько позвонил.
Дверь  открыла  ему  Таисия  Валерьяновна. Она была в пальто и платке - видно,
куда-то  собралась  уходить  и  столкнулась  в  подъезде  с  тренером. Чудинов
объяснил, что ему нужна на минутку Наташа.
    - Поднимитесь,- разрешила заведующая.- Дорогу знаете?.. Они там, в большой
комнате, музицируют.
    Чудинов  неслышно поднялся по лестнице и никем не замеченный стал в дверях
комнаты, где шли занятия. Тоненькими, старательными голосами ребята пели:


    Дверь ни одна не скрипит,
    Мышка за печкою спит.
    Кто-то вздохнул за стеной,
    Что нам за дело, родной...


    Внезапно  выделился  хрипловатый  басок  Сергунка.  Он явно соврал. Наташа
остановилась.
    - Сергунок,  Сергунок!  Уши  у тебя есть? - Она постучала одним пальцем по
клавишу,  давая  нужную  ноту.-  Слышишь? "Что нам за дело, родной..." Вот как
надо.
    Востроносенькая Катя тотчас же подняла руку:
    - Я  знаю,  тетя  Наташа,  у  него  ухи  такие: в одно влетает, а в другое
вылетает. Это ему Таисия Валерьяновна так сказала.
    - А  ты не ябедничай,- остановила ее Наташа и передразнила: - "Ухи"! "Уши"
надо  говорить.  Ну,  давайте  еще  раз.- Она повернулась к пианино, проиграла
мелодию вступления и запела вместе с ребятишками.
    Грудной,  просторный  голос  ее  повел  сразу  за  собой  хор,  как  ведет
наполненный парус лодку с гребцами. Но тут сфальшивила Катя.
    - Ну, а у тебя где сейчас уши были? - спросила Наташа.
    - А  у  меня  всегда  голос  со  слушом... с ухом... с ушами не сходится,-
затараторила, оправдываясь, Катюша.
    - А  вот  ты  слушай, как тут поется.- Наташа стала наигрывать мелодию без
аккомпанемента.
    И тут раздался от дверей голос Чудинова:
    - Эх, не совсем это так поется. Можно мне?
    Растерявшаяся   от   этого  внезапного  и,  как  ей  казалось,  совершенно
невозможного появления, Наташа возмущенно вскинула голову.
    А Чудинов уже как ни в чем не бывало подходил к ребятам.
    - Здравствуйте,-  хмуровато,  но  бодрясь,  приветствовал  он.- Можно мне,
Наташа, показать? Я эту песню хорошо знаю и очень люблю.
    - Уже и сюда пришли меня переучивать? - шепотом спросила Наташа.
    Но тренер не принимал разговора в полутонах. Он громогласно отвечал:
    - Нет,  что  вы!  Я  тут не специалист. Но вот, может быть, у нас с вами в
четыре  руки  получится,-  Он  подтащил табуретку к пианино, без всяких усилий
сдвинул  немного  в  сторону  стул  с  Наташей и подсел к ней вплотную слева.-
Начали!
    И,  невольно подчиняясь его напористой энергии, Наташа заиграла мелодию, а
он стал бравурно аккомпанировать ей, ведя свою партию и подмигивая ребятам. Те
запели,  весело  глядя  на обоих, следя за размашистыми движениями его головы,
которой он как бы дирижировал, приговаривая:
    - Хорошо!..  "Мышка  за  печкою..."  Давай,  давай  дружно. Вот это другой
разговор!   Вот   и   спелись.-   Он  с  размаху  взял  оглушительный  аккорд,
сопровождаемый странным дребезгом внутри пианино.
    - Уй-юй! Здорово как! - восхитился Сергунок.- Даже задрынчало!
    Чудинов встал и сконфуженно заглянул под приподнятую крышку пианино, вытер
лоб платком.
    - Струна.  Ничего, я завтра поищу настройщика. А песня, между прочим, хоть
и  мелодичная,  но  по  смыслу  того... "Кто-то вздохнул за стеной, что нам за
дело, родной..." Ничего себе воспитание! Лишь бы нам хорошо, мол, было. А там,
за стеной, стони, помирай, нам дела нет.
    - Что   же,  по-вашему,  я  должна  с  ними  "Марш  ударников"  разучивать
обязательно? - тихо спросила Наташа.
    Он помолчал в затруднении, вытер платком вспотевшую шею.
    - Да нет, это я так. Мне нужно вас на одно слово, Наташа. Выйдем в коридор
на минутку.
    - Тетя  Наташа,-  закричала  им  вслед  Катюша,-  ты же обещала сказку нам
дочесть!
    - Дочитать,- машинально, чтобы скрыть все больше охватывавшее ее волнение,
поправила Наташа.
    - Ну, дочитать... про Белоснежку, как она у гномиков в пещере жила.
    Катюша,  конечно, не могла понять, почему Наташа покраснела так, словно ее
поймали  на  чем-то  запретном,  а  у  Чудинова  торжествующе  блеснуло из-под
нахмуренных бровей.
    - Ну,  что  вы  мне собираетесь сказать? - спросила Наташа, нехотя выйдя с
Чудиновым в коридор.
    - То, что уже не раз говорил вам: что вы дрянная девчонка с отвратительным
характером, но при ваших данных...
    - Я  все это уже в газете читала,- спокойно сказала Наташа.- Очень шумите,
Степан Михайлович. Мы этого тут не любим, однако.
    Она  испытующе  поглядела  на Чудинова. Тот смущенно и трубно высморкался,
уткнув нос в платок. И на уголке платка Наташа на мгновение увидела метку: "С.
Ч.".
    - Откровенно  говоря,  ничегошеньки  я с вами не понимаю,- заговорила она,
потеряв вдруг всякую уверенность.- То вы мне одним кажетесь, то совсем другим.
Что-то запуталась я с вами.
    - Наташа,  может  быть,  хватит  нам в эти самые ваши уральские разрывушки
играть, а? Руку!
    Он протянул ей свою широкую и уверенную руку.
    - От вас, видимо, никуда не денешься,- невольно уступая, отвечала Наташа.
    - И  не будем спорить. Видите, я пришел первый. Пришел первый, чтобы вы на
лыжне не остались -последней! Сам пришел, деваться вам некуда. Сдаетесь? Ну?
    - Сдаюсь.

    Теперь  они  тренировались ежедневно. Чудинов был неутомим. Постепенно его
заразительная, веселая энергия стала передаваться и Наташе. После всевозможных
упражнений  и  отработки  отдельных элементов лыжного хода они в конце занятий
делали  прикидку  с секундомером. И Наташа порой была готова возненавидеть эту
маленькую,   но  дьявольски  торопливую  стрелочку,  которая  опережала  ее  и
достигала  клювиком  положенной  черты  прежде,  чем  Наташины лыжи пересекали
условную линию финиша между двумя елочками.
    - Вы  меня  совершенно  загоняли!  -  жаловалась  она  к концу тренировки,
покорно  опускаясь  на  пенек, и, освободив усталые ноги от креплений, втыкала
лыжи в снег.- Скажите хоть что-нибудь.
    Чудинов, сам уже взмокший и как будто довольный, сразу начинал объяснять:
    -Слушайте,   Наташа!  Когда  вы  подходите  к  финишу,  вы  не  скупитесь,
выкладывайте  все. Я же вам сказал: сделаем сегодня последнюю прикидку. Что же
вы  скаредничаете? Бережетесь? Оставляете слишком большой запас в себе. Сил-то
у вас достаточно, а вот злости мало, хорошей спортивной злости. А без этого не
победишь  противника. Вы меня извините, но иногда прямо взял бы вас за шиворот
и потряс как следует, леший бы меня взял!
    - Ну  вот,  вы  опять  уже  ругаться  начали,- устало и виновато возражала
Наташа.
    Чудинов в таких случаях смущался, но продолжал бушевать:
    - Я же сказал "меня". Меня чтоб леший взял!
    - Ну, и на этом спасибо.
    - Не  за  что!  - Он внезапно распалялся.- Леший бы пас обоих взял в конце
концов!  На  меня  злиться  -  это  вы  умеете,  а  вот  где надо характер ваш
зауральский,  норов  этот ваш чалдонский в быстроту перевести - тут стоп дело.
Ничего из вас не выйдет, пока не разозлитесь хорошенько.- С затаенной хитрецой
он поглядывал на Наташу.- Вот, например, когда я тренировал Бабурину