за стола.
    - Спасибо, тетя Наташа. Можно встать?
    Наташа  привычно оглядела стол, проверяя, все ли доедено, не припрятаны ли
корочки  под  тарелками,  как  это  делали  некоторые  баловники.  И вдруг она
заметила,,  что  среди  пустых приборов и порожних стаканов стоит один, полный
молока,  перед  тарелкой, на которой лежит не съеденный кусок пирога и конфета
"Мишка на севере".
    - Ребята, кто это молока не пил? - спросила она.
    Дети  молчали.  Катя,  по  школьной  привычке, подняла руку, хотела что-то
сказать,  но  вдруг  полные губы ее жалко вытянулись, скривились, и она громко
заплакала.
    И тут, словно по команде, заревели, все, кто был в столовой. Ребята ревели
громко,  хором,  с  ужасом  глядя  сквозь  слезы  на Наташу. И она поняла, что
произошло что-то страшное, вызванное нарушением каких-то запретов.
    Через  минуту  Наташа  стремительно  набирала  в кабинете заведующей номер
телефона городского комитета физкультуры.
    - Комитет? Это кто? Скуратова говорит, из интерната. У нас мальчик пропал,
за  лыжниками  увязался.  Что?  Возвращают из-за погоды всех? А мальчика нет с
ними? Не знаете? Орлов Сережа...
    А  по долине, где проходила трасса гонок, уже мчалось несколько аэросаней,
высланных  из  рудника.  Они  неслись  навстречу передовым лыжникам. Пропеллер
ревел в вихрящихся облаках снега. Сани летели сквозь снежную бурю, словно сами
порожденные  метелью.  Пурга  уже  заметала  вешки, отмечавшие дистанцию, алые
флажки  волочились  в  ветре  по  выросшим  сугробам.  С  каждой  минутой муть
сгущалась  над  равниной  все  более  и более. Казалось, что она готова сейчас
схватиться и затвердеть, как гипс.
    Когда  аэросани  встречали  кого-нибудь из гонщиков, мотор стихал, и тогда
было слышно, как через рупор с борта кричат:
    - Кончай!..   Кончай  гонку!..  Пурга  идет!..  Отменяется  все!  Давай  к
автобусам, здесь, у рудника!
    Через  полчаса  к  гостинице,  где  был  назначен  сбор,  стали подъезжать
автобусы.  Из  них вылезали с лыжами участники гонки. Они вбегали в вестибюль,
терли застывшие руки и щеки, прыгали на месте, обогреваясь.
    - Спасибо  еще,  что  аэросани  с  рудника навстречу выслали,- возбужденно
проговорила  Маша  Богданова,  дуя  на  свои  маленькие красные руки,- а то бы
досталось нам! Ну и метет!..
    Дядя Федя проверял вернувшихся по списку.
    - Товарищи,  давайте-ка  проверим  -  никто  не  отстал? Аболин! Тут? Так.
Акулиничев имеется? Богданова? Вижу, тут. Бегичев? Гаранин...
    Метель  била  снегом  в  стекла.  Порой  удары  ветра со снегом сотрясали,
казалось, все здание гостиницы. Дядя Федя продолжал выкликать:
    - Сафронова... Селищев... Так. Скура... Ах да, не участвовала.
    Он  уже  вычеркнул  карандашом  имя Наташи из списка, как вдруг из-за спин
окруживших его лыжников раздался голос:
    - Я здесь... Только сейчас не в этом же дело!..
    - Верно, поздновато спохватилась, Наташенька,- острила Маша Богданова.
    - Ребята,  я  хочу вам сказать... как вы можете?.. Раз такое случилось...-
Низкий, грудной голос Наташи, обычно такой спокойный, заметно осел в дрожи.
    - Да что уж тут сейчас говорить,- усмехнулся дядя Федя.
    - Да  вы  слушаете?  Я к вам, как к людям, а вы...- начала было Наташа, но
махнула рукой и резко повернулась.
    В  это  время,  легко  раскидывая всех, к дяде Феде приблизилась Олимпиада
Гавриловна, вышедшая из соседней комнаты. Она была взволнована.
    - Слышали? Из комитета звонили,- мальчик заблудился из интерната. Увязался
за вами и пропал.
    Все  оглянулись  на  то  место,  где только что стояла Наташа, но было уже
поздно.  В  резко  двинувшихся  стеклах  вертящейся входной двери мелькнула ее
фигура.  Вот  она  показалась  за  окном,  освещенная  качающимся,  мутным  от
снегового  кипения  светом  фонаря,  и  исчезла  в  темноте.  Только  медленно
вращалась еще тяжелая входная дверь со стеклянными переборками.
    Все  кинулись  вдогонку,  но  застряли  в  вертушке,  задержались, а когда
выскочили на улицу, там уже никого не было. Напрасно кричали в темноту:
    - Погоди, Скуратова! Вернись, ведь мы же не знали!
    - Вот,  ей-богу!  Не  кругло как все вышло...- приговаривал торопливо дядя
Федя.
    Маша Богданова схватилась за щеку:
    - Ой,  ребята,  нехорошо  как  получилось!  Она к нам за подмогой, а мы ей
смешки.  Ведь  пропадет  одна.  Она на лыжах кинулась, вон след. А задувает-то
как, темень какая! Что делать будем? Я считаю, всем надо идти.
    Кто-то еще пробовал кричать в беснующуюся мутную тьму:
    - Наташа-а-а! Скуратова-а-а! Стой!
    Ветер возвращал им эти крики вместе с горстями колючего снега.
    - Аболин,-  распоряжался дядя Федя,- звони на рудник и в аэропорт - пускай
навстречу высылают искать и по радио пусть объявят.
    Не  прошло и десяти минут, как от гостиницы стали один за другим уноситься
в  ревущую  тьму лыжники с зажженными факелами. Вскоре ветер донес прерывистый
гудок  с рудников, заголосила сирена обогатительной фабрики. Гудки то утихали,
то  снова  взвывали,  сливаясь  с  ревом  пурги.  Тревожные  голоса  их давали
направление тем, кто вышел на поиски пропавшего.
    В  парикмахерской гостиницы "Новый Урал" тетя Липа на всякий случай сунула
боты  Адриана Онисимовича в шкаф, заперла дверцу на два оборота, спрятала ключ
в  карман и стала в дверях, скрестив богатырские руки на груди, как неумолимый
и бдительный страж. Тут ее и застал бедный парикмахер.
    - Если  вы  полагаете,  что  это  меня  остановит, то глубоко ошибаетесь,-
произнес  он,  оглядев Олимпиаду Гавриловну снизу вверх, для чего ему пришлось
высоко и гордо закинуть голову.
    Затем  он  молча  обвязал  шею  толстым шарфом, поднял бобриковый воротник
пальто и, повернувшись решительно, зашагал к дверям, где стояли у косяка лыжи.
    - Ну что вы с собой и со мной делаете только! В такой мороз и без ботиков!
-  В  отчаянии  тетя  Липа  распахнула  шкаф  и брякнула к ногам Дрыжика так и
подскочившие  боты  на  резиновой  подошве,  сверху  суконные, системы "прощай
молодость", как их называют спортсмены.
    Адриан Онисимович быстро напялил боты, щелкнул застежками, захватил лыжи и
выбежал вслед за спешившими спортсменами.


    ГЛАВА 6
    Снег стучит в сердце


    Разыгралась чтой-то вьюга,
    Ой вьюга, ой вьюга,
    Не видать совсем друг друга
    За четыре за шага.


    А. Блок

    Увлекшийся  работой Чудинов некоторое время не обращал внимания на то, что
происходит за окнами бюро. Он только спустил шторы, когда стало посвистывать в
щелях  окон и задувать в комнату холодными струйками ветра. Работа шла хорошо.
Чудинов   уже  предвкушал,  как  назавтра  он  сперва  распечет  слегка  своих
чертежников  (очень  уж усердствовать не стоило, он все-таки помнил, что такое
для  истого  болельщика  день  больших  состязаний),  а  потом покажет, как он
разработал новое задание.
    Но  тут  что-то  заставило его прислушаться. Сквозь все нараставший гром и
посвист метели, шаставшей снегом снаружи по стенам здания, просквозил какой-то
тревожный,  ноющий  звук.  "Ого,  метель-то  разыгралась  серьезная",- подумал
Чудинов,  вслушиваясь  в  нестройный,  стонущий  на  разные тона звук, который
рвался  снаружи.  Воющий  рев  метели как бы подчинялся этому странному звуку,
становился  то  громче,  то  слабее,  почти  замирал и вдруг опять усиливался,
словно повинуясь какому-то неровному и тяжелому биению. И вдруг Чудинов понял,
что  это  гудят  на  заводах  и  ветер то доносит гудки, то заглушает их гулом
бурана.  Потом  ему  показалось,  что откуда-то пробился далекий частый набат.
Чудинов  подошел к окну, но разглядеть ничего не мог. Метущаяся мутная мгла, в
которой  расплылись  светлые  блики  вокруг фонарей, кишела за окнами. Чудинов
включил репродуктор.
    "...сбор  лыжных  поисковых  партий у гостиницы "Новый Урал",- раздалось в
комнате.-  Они  прочешут  весь  район  рудника  и аэропорта, где, по-видимому,
находится заблудившийся ребенок".
    Диктор  кончил  читать  сообщение,  и наступила пауза. Чудинов ждал: может
быть, повторят. И действительно, после щелчка в репродукторе послышалось:
    "Внимание,  говорит  Зимогорский  радиоузел.  Повторяем  наше сообщение: в
районе  рудника и аэропорта пургой застигнут ребенок из интерната. На спасение
заблудившегося  мальчика  вышли  лыжники  из  города. В аэропорте организована
лыжная   поисковая   партия.  Приглашаются  добровольцы-лыжники.  Сбор  лыжных
поисковых партий у гостиницы "Новый Урал".
    Чудинов  выпрямился.  На  секунду  ему показалось, что колющая легкая боль
резнула  у  него  сквозь  колено,  но  тотчас же прошла. Да и не до этого было
сейчас. Он устремился к дверям.
    У гостиницы ветер рвал пламя факелов, которые держали лыжники.
    - Есть  лыжи  свободные? - спросил выбежавший из подъезда Чудинов, который
уже успел побывать у себя в номере, чтобы переодеться в свою неизменную лыжную
клетчатую куртку.
    Маша  Богданова,  услышав  его  голос,  одним  толчком  подъехала поближе,
вгляделась,  не  веря  своим  глазам,  но  все  же в летучем мельтешащем свете
факелов узнала начальника.
    - Степан Михайлович, вы? Вам же трудно... Вы же...
    Чудинов резко оборвал ее:
    - Завтра поговорим, трудно или легко. Где лыжи взять?
    - А  вам,  товарищ,  когда-нибудь приходилось иметь дело с этой снастью? -
осторожненько спросил дядя Федя, уже наслышанный о том, как относится к спорту
новый начальник конструкторского бюро.
    Чудинов отвечал быстро, нетерпеливо:
    - Приходилось, изредка.
    - Ну  и  как,- поинтересовался дядя Федя,- получалось? У нас тут местность
очень пересеченная.
    - Карту! - коротко потребовал Чудинов.
    Дядя Федя, иронически пожав плечами, поднес к факелу планшетку с картой:
    - Смотрите, чтобы вас потом самого искать не пришлось.
    - Как-нибудь  сам найдусь. Ну-ка... лыжню! - крикнул он властным и звучным
голосом.  Все  невольно  попятились,  отступая.  И он унесся в метельную темь,
сразу с места уверенно взяв сильный ход.
    - Смотри,  какой  прыткий!  - удивился дядя Федя.- А стойка какая, видали?
Ой, братцы, это он, кажется, все темнил...

    Жутко  было  сейчас  человеку  в  поле.  Наташа  упрямо пробивалась сквозь
бушующую  стену  пурги.  Столбы крутящегося снега налетали с маху, рушились на
нее,  грозя  свалить  с  ног,  слепя  и на мгновение лишая дыхания. Но девушка
упрямо шла вперед, низко пригнувшись, иногда примечая торчащую вешку, минутами
теряя  направление,  вслушиваясь  в  гудки.  Она то проваливалась в сугроб, то
снова вскарабкивалась на крутогор.
    Наташа  была  опытной  лыжницей.  Она  даже не помнила, когда в первый раз
стала  на  лыжи. Вероятно, почти тогда же, когда самостоятельно стала на ноги.
Она привыкла к далеким лыжным переходам. Бывало так, что неделями ей ежедневно
приходилось и в школу-то ходить на лыжах. Лыжи для нее были не только спортом,
но  и  привычным  способом передвижения. Прежде она никогда и не думала о том,
что  лыжня  станет  для  нее тропой, где ее ждала сперва слава, а потом позор.
Несколько  лет  назад  во  время  комсомольской  лыжной вылазки на нее обратил
внимание  заезжий  инструктор  физкультуры, уговорил ее выступить на областных
соревнованиях.  С  того  дня и началось. Но теперь с этим было покончено. Лыжи
для нее стали снова только привычным средством для любимых прогулок.
    Не  раз  случалось  Наташе быть застигнутой в поле метелью. Но такого, как
сегодня, ей еще не выпадало. Она уже жалела, что не дождалась других лыжников,
которые, конечно, теперь уже вышли тоже на поиски Сергунка.
    Ничего  не  видно  было  вокруг в этом кромешном мутно-белом аду. Свирепое
кишение  взбесившегося  снега,  казалось,  заполняло  весь  мир, и тщетно было
взывать,  сложив  ладони  рупором,  проталкивая крик в этом яростно клокочущем
ледяном воздухе:
    - Сергуно-о-к!.. Се-ре-жа... Орло-ов!..
    Но снова и снова звала она мальчика.
    Внезапно она замолкла, тяжело дыша, прислушиваясь.
    Откуда-то,  казалось  издалека, а может быть, и совсем рядом, сквозь белую
крутоверть  донесся со стороны почти неразличимый слабенький голос: "Ау-у!"...
Наташа,  с  места  развернувшись,  бросилась туда, откуда послышался ей ответ.
Облака снега, ринувшиеся навстречу, на мгновение ослепили ее. Она зажмурилась,
оборачиваясь,  чтобы  передохнуть,  и  не  видела, что лыжи ее уже скользят по
снежному   карнизу   -   настругу,   свисающему  с  края  оврага.  Она  только
почувствовала  вдруг, что все под ней куда-то оседает вниз, безудержно увлекая
за собой, и вместе с небольшой лавиной стремглав обрушилась на дно овражка. Он
был  не очень глубок, но крут. Наташа сильно ушибла руку при падении. С трудом
выбралась  она  из-под  снега и только тут с ужасом убедилась, что одна лыжа у
нее  сломана,  а  без  лыж  в  такую  погоду  и  километра не пройдешь. Наташе
показалось,  что,  словно  почувствовав  всю  ее  беспомощность, пурга с новым
неистовством  задула  навстречу.  Несмотря  на  боль  в  руке,  Наташа кое-как
выбралась  из овражка и позвала Сережу. Ей снова послышалось тихое "ау". Почти
по  самый  пояс утопая в снегу, она кинулась на зов, выкарабкалась из сугроба.
Впереди затемнел полузанесенный куст. Что-то шевелилось под ним.
    Через   минуту  Наташа  уже  поднимала  за  плечи  полузамерзшего,  совсем
ослабевшего  мальчика.  Она  пыталась поставить Сергунка на ноги, но мальчуган
так  ослаб и застыл, что снова валился на снег. У него хватило только сил, еле
шевеля губами, произнести:
    - Тетя Наташа, ты иди, а я лучше тут полежу, отдохну чуток.
    Наташа  грела  ему  своим  дыханием  руки,  терла варежками щеки,теребила,
отряхивала.
    - Сергунок, милый... ты, маленький, никак не сможешь идти?
    Он вяло отводил ее руки, твердил виновато:
    - Я  ног  не  чую. Ты иди, тетя Наташа, я уже теперь не боюсь, раз ты меня
сыскала.  Ох,  я  рад  до  чего,  что  нашелся!  Ты  только  не  серчай, что я
заблудился. Нечаянно... Я больше никогда сроду не стану...
    Их  обоих заносило снегом. Нельзя было оставаться тут на самом ветру. Надо
было  найти  хоть  какое-нибудь укрытие. Наташа, отвернувшись от ветра, как бы
упираясь  в  него спиной, связала лыжи Сергунка своим шарфом, соорудила что-то
вроде  салазок,  уложила  на  них мальчугана и попыталась волочить самодельные
санки  за собой. А метель задувала все неистовее, сплошной поток плотного, как
будто уже в воздухе слежавшегося снега хлестал навстречу. Буран закручивал эти
хлещущие струи вокруг. И Наташе, ослабевшей, терявшей последние силы, казалось
порой,  что  она  попала  в  какие-то  огромные,  бешено  вертящиеся  двери  и
безнадежно крутится, крутится в них и никак не может угодить в выход.
    Она  то  и  дело  падала  на колени, проваливаясь уже выше пояса, с трудом
поднималась снова.
    Потом один раз у нее уже не хватило сил подняться...
    Лыжники  с электрическими фонариками в руках и с факелами, которые, словно
огненные   квачи,   размазывали  тускло  светящиеся  пятна  в  темном  ревущем
пространстве,  шли  со  стороны городка и аэропорта, прочесывая навстречу друг
другу  весь  район,  примыкавший  к  трассе недавних гонок. Они рассыпались по
снежной  равнине,  взвихренной  бураном,  обходя  ее  двумя  широкими  цепями,
которые,  должны  были сойтись, как две скобки. Зарево факелов улетучивалось в
облаках несущегося снега.
    Лучи  электрических  фонариков  беспомощно  задыхались  в  мути.  Совсем в
стороне  от  уже  занесенной  гоночной  лыжни  луч  одного  из фонариков вдруг
остановился на обломанной, ветке куста, упавшей на снег, по-видимому, недавно,
так как метель еще не успела занести ее полностью. Рядом свет фонаря обнаружил
ямки  на  месте  свежих, но уже полузанесенных следов. Некоторое время круглое
световое  пятно  от  луча фонарика металось вокруг. В конусе луча, лихорадочно
ощупывавшего сугроб, кишели яркие высвеченные снежинки. Потом луч уставился на
ветку  куста,  на  которой колотился на ветру зацепившийся за колючку помпон -
кисточка  от  детского башлычка. Свет фонарика рванулся дальше по еле заметным
следам,  почти уже сровнявшимся с сыпучей поверхностью сугроба. Секунду-другую
он  петлял по сторонам и вот вздрогнул, остановился, набредя на полузанесенные
детские  лыжи.  Еще быстрее стал шарить вокруг в этом темном, словно дымящемся
пространстве  луч  фонарика,  пока  в конусе света не появились очертания двух
прильнувших друг к другу и совершенно белых, будто загипсованных фигур.
    Полузамерзшая  Наташа,  прикрыв  собой  от  ветра Сер-гунка, прикорнула на
руках с ним за сугробом. Девушку и мальчика уже почти занесло снегом. Оба были
недвижны,  в  забытьи.  Только  свиристел  ветер в сучьях кустарника да шумела
яростная поземка.
    Наташу  вывело  из  беспамятства  ощущение чего-то обжигающего во рту. Она
судорожно закашлялась, отталкивая руку которая вливала ей почти насильно в рот
коньяк  из  фляжки. Ослепленная лучом фонарика, направленного ей прямо в лицо,
она  ничего не видела вокруг, но сквозь тугой поток ветра и снега, несшийся из
тьмы, до слуха ее пробились обращенные к ней слова:
    - Подняться в состоянии? Мальчика возьму сам.

    Обопритесь на меня. Тут рядом шалаш. Я вешку поставил.
    - Постойте...  Это  кто?  - еле справляясь с окоченевшими губами, пыталась
спросить Наташа.
    Голос из пурги и темноты отвечал быстро и кратко:
    - Потом, потом... Молчите, дышите в шарф.
    Наташа  почувствовала,  как  теплый  вязаный  шарф,  закинутый  за ее шею,
ложится  на  лицо,  прикрывая  его  от ветра. На мгновение она увидела в свете
фонарика рукав клетчатой куртки. Блеснула на обшлаге выпуклая пуговица в форме
маленького  футбольного  мяча.  Кто-то подхватил Сергунка на руки и, оставаясь
невидимым  в  темноте,  помог  подняться Наташе. Прикрывая обоих плечом, повел
сквозь  толщу рвущегося навстречу ветра к полуразрушенному охотничьему шалашу.
Наташа  и  Сергунок  были уже упрятаны в это шаткое, заваленное снаружи снегом
убежище,  когда  зловещее  мутное пространство над равниной начали пронизывать
уже  совсем  рядом  лучи  прожекторов  и  отсветы факелов. Вскоре до лыжников,
участвовавших в поисках, донесся глухой, тонущий в реве пурги голос:
    - Эге-гей! Сюда все! Обнаружил!
    И замигал, вспыхивая и потухая, фонарик. На этот зов и прерывистые вспышки
фонарика  к  шалашу  со  всех  сторон  понеслись  из  тьмы  факелы. Прожекторы
аэросаней,  бродившие  вокруг,  скрестились  на  ветхом,  занесенном сугробами
сооруженьице.  Ослепительный  свет,  пробившись  сквозь роившиеся клубы снега,
залил внутренность шалашика. Окончательно пришедшая в себя Наташа счищала снег
с  Сергунка,  который, полуочнувшись, припал к ее лицу. Ближе всех к спасенным
оказались  Маша  Богданова,  расторопный  дядя  Федя  и вездесущий Ремизкин, В
слепящем  ореоле лучей, бивших им в спину с аэросаней, и как показалось сперва
Наташе,  дымящихся,  они  ворвались  в  шалашик. Им пришлось брать неожиданное
препятствие,  нечто  вроде  снежного  порога,  наметенного у входа бураном. Но
когда  увесистый  дядя  Федя,  замешкавшись,  наступил на этот снеговой накат,
раздался приглушенный стон:
    - Ой,  ногу... с ноги сойдите!.. И так отморозил. И в невыносимом для глаз
сиянии  прожекторов  из-под  смерзшейся соломы, укрытой снегом, задом к лучам,
посылаемым прожекторами, выполз совершенно окоченевший Дрыжик.
    Наташа  глазам  своим  не верила. Как трагикомически кончался кошмар этого
вечера!
    - Это вы нас сюда? А я уж думала, конец... Спасибо...
    Между тем порывы ветра заметно слабели. Перестал валить снег.
    Маша   Богданова  прижималась  к  холодным  щекам  подруги,  обнимала  ее,
тормошила Сергунка.
    - Ух,  чертушки вы наши!.. Было из-за вас делов!.. Наташенька, неужели это
он  тебя?  -  зашептала  она  в  ухо  подруге.- Смотри пожалуйста, как повезло
человеку! Недаром он твой вздыхатель. Смотри-ка! Нашел и укрыл. Ну дела.