а  балконах  или  во дворах, которые сомкнули дома в один
уличный  порядок  и  превратили  проходивший  возле  рудника  большой  тракт в
обстроенную с обеих сторон городскую магистраль.
    Но  упрямая  и  своенравная  природа  Северного Урала не смирялась. С гор,
гонимые сибирским ветром, сыпучие, как дюны, двигались зимами снежные сугробы.
Они  наваливались  на окраины городка, вторгались в улицы, подступали к самому
центру,  где  уже  сияли по вечерам на площади Ленина огни кинотеатра "Руда" и
достраивалась  гостиница "Новый Урал". Так свирепы и снегообильны бывали порой
метели,  что  заметали  городок  до  крыш,  и приходилось прокапывать иной раз
дорогу  возле  городских  учреждений,  отбивать с лопатами в руках наступление
снегов  на  город.  И, может быть, потому, что такой снежной стояла тут всегда
зима,  город  еще  в  бытность  небольшим  рудничным поселком славился во всей
округе  своими  лыжниками, охотниками и скороходами. Из-за них и прослыл новый
город Зимогорск во всей округе гнездом покорителей снегов, неутомимых гонщиков
на дальние дистанции.
    Чаще  и  чаще  стали  появляться  на Уктусских горах за Свердловском в дни
всеуральских  зимних  спортивных  праздников  коренастые  и  рослые зимогорцы,
которым  иной раз уступали лыжню именитые скороходы белой тропы. Однако еще ни
один  алый  свитер  всесоюзного  чемпиона  не  был  привезен  в  Зимогорск его
лыжниками.  Чего-то не хватало для окончательного утверждения спортивной славы
Зимогорска  его выносливым гонщикам и гонщицам. Это не мешало уральцам считать
Зимогорск  городом  больших  надежд, а самим зимогорцам гордиться уже немалыми
победами   своих  лыжников  на  областных  соревнованиях.  И  в  дни  народных
праздников в колоннах зимогорских демонстрантов мимо дощатых трибун на площади
Уральских  партизан  несли  почетные спортивные трофеи, вымпелы, кубки, ларцы,
завоеванные зимогорцами на снежной дорожке.
    Знаменит  тут  был  особо  клуб  "Маяк",  созданный  еще  при  зимогорских
рудниках.  Добрые две трети местных призов хранились в этом клубе в стеклянном
шкафу,  под  спортивным  знаменем,  на  голубом  фоне которого была изображена
стройная  алая башня, мечущая снопы золотых лучей в обе стороны. На заманчивый
свет  "Маяка"  слетались  лучшие  лыжники  из  всей  округи.  Горы, окружающие
Зимогорск,  были  необыкновенно удобны для проведения сложных лыжных кроссов и
соревнований  слаломистов, ветром проносящихся меж красных флажков по каверзно
размеченной   молниеобразной  трассе.  Тут  же,  на  замерзшем  горном  озере,
встречались зимой конькобежцы и хоккеисты.
    И  давно  уже мечтали зимогорцы, что спортивная слава их города разнесется
по  всей стране, что москвичи и ленинградцы, вологодцы, горьковчане уступят не
один алый свитер всесоюзного чемпиона зимогорским лыжникам. И кто знает, может
быть,    наступит   когда-нибудь   давно   загаданный   день,   когда   мощные
производственные  успехи  зимогорцев,  передовиков  рудника  и  обогатительной
фабрики,  спортивные  победы  зимогорских  лыжников  и  прочие заслуги местных
жителей  будут  наконец  всеми  признаны  и именно здесь, в Зимогорске, станут
проводить  большую  зимнюю  спартакиаду  - розыгрыш традиционного хрустального
"Кубка Зимы".
    С  ревнивой  надеждой ждали и сейчас в Зимогорске результатов лыжных гонок
под  Москвой.  В  своих  пылких  ожиданиях зимогорские болельщики рассчитывали
прежде всего на отличные результаты общей любимицы, местной чемпионки по лыжам
Наташи   Скуратовой.  Рослая,  на  первый  взгляд  даже  чуточку  тяжеловатая,
женственно   застенчивая   в   жизни,   воспитательница  из  лесного  детского
дома-интерната становилась неузнаваемой, едва выходила на дистанцию. Тут ей не
было  равной  во  всей  округе,  и  она  поистине превращалась в полновластную
"Хозяйку  снежной горы", как прозвали ее с легкой руки одного из восхищенных и
красноречивых  болельщиков.  Конечно,  знали  в  Зимогорске, что есть в Москве
"шибко  ходкие"  гонщицы.  Особенно  много  говорили о далекой, но от этого не
ставшей менее опасной москвичке Алисе Бабуриной. Имя ее то и дело появлялось в
центральной  спортивной  печати. Однако местные любители спорта были убеждены,
что  встреться Скуратова с Бабуриной на лыжне - не ударит лицом в снег хозяйка
белых уральских круч.
    (Начиная  с  этого момента повествование Карычева ведется двояким образом:
то  как непосредственное свидетельство очевидца, каким он сам являлся, то так,
будто он восстанавливает в воображении все происходившее по сведениям, которые
ему  удалось  раздобыть.  Когда я указал автору на это, он упрямо твердил, что
все описанное им построено на фактах, что он ничего не придумывал... А если он
описывает  то,  чему  не был свидетелем, то, значит, он обо всем этом узнал от
участников  событий,  тщательно  и  кропотливо,  день  за  днем  установив  те
происшествия,  о  которых  говорит.  И в конце концов я решил, как уже сказано
выше,  оставить  повествование  таким,  каким  вел  его  сам  Карычев  в своей
рукописи. Ведь автора надо осуждать или оправдывать по законам, которые он сам
для себя устанавливает в данном произведении.- Л. К.).
    В   день   возвращения  из  Москвы  команды  зимогорских  лыжников  Никита
Евграфович  Скуратов,  в прошлом рудничный старатель, заядлый таежный охотник,
бригадир  горняков,  багермейстер,  а  ныне воспитатель юных ремесленников при
руднике, с нетерпением спешил домой. Обив на пороге крыльца снег с чесанок, он
вошел  в  бревенчатый,  крепко,  на  старый  уральский  лад,  срубленный  дом,
подаренный ему за многие заслуги городом.
    Жена,  аккуратная, миниатюрная, сама такая же вся прибранная, как горница,
на  стенах  которой висели почетные грамоты Никиты Евграфовича, сына Савелия -
рудничного  техника  -  и  спортивные  дипломы  Наташи, расставляла тарелки на
столе, застланном праздничной скатертью.
    - Здорово,  мать!  -  пробасил  Никита  Евграфович  своим рокочущим низким
голосом,  не очень подходящим к его небольшой, коренастой фигуре; такая октава
была  бы  под  стать  и  великану.  Он повесил полушубок и вошел в горницу. За
столом  уже  сидел  сын Савелий. Он недавно вернулся с действительной службы в
армии и еще не спорол петли для погон с гимнастерки.
    Вазочка  с  вареньем,  свежие  шанежки,  миска с мочеными яблоками посреди
стола - все говорило о том, что в доме ждут гостью. Но дочери не было.
    - А   Наташка   где?   Самолет-то   московский   давно  пришел.  Я  видел,
физкультурники с аэропорта ворочались с музыкой.
    Савелий отложил в сторону газету, которую читал:
    - Музыке-то  играть нечего, отец. Оплошали там, говорят, наши, - Быть того
не  должно!  Москва,  конечно, город центральный, однако против наших на лыжах
сроду не выстоит. Не свычны они.
    - Да  будет  тебе,  старый!  -  вмешалась  мать.- Выстоят, не выстоят! Вот
приедет Наташенька, тогда и узнаешь, как они там управились, в Москве. Как раз
к свежим шанежкам поспеет.
    Савелий, принимаясь снова за газету, иронически усмехнулся:
    - Только  она к твоим шанежкам и спешит. Нашла чем утешить. Там им, верно,
банкеты в Москве задавали, "Метрополь", "Националы", соус метрдотель, как нам,
когда на слет ездили. А ты - шанежки!
    Кто-то сбил снег у крыльца и постучался в дверь. Мать кинулась к порогу:
    - Наташенька! Ну вот, хорошо, слава тебе господи!..
    Но  в  дверях показался молодой парень в черной ушанке и форменной шинели,
которая,  видно,  досталась  ему  после ремесленного училища и сейчас была уже
порядком тесна.
    - Добрый  вечер,  Никита  Евграфович! И Антонине Капитоновне уважение мое!
Здоров, Савелий!
    - Заходите,  заходите,-  пригласила  мать, подвигая гостю табурет, - С чем
пожаловал? - поинтересовался Скуратов, оглядывая вошедшего.
    - Я к Наташе вашей, дядя Никита, из редакции я.
    - Погодь,  паря,-  остановил  его  Никита  Евграфович.- Это каким же таким
манером, однако, из редакции? Ты же на руднике у меня в ремесленном учился, на
багермейстера пойти мне обещался.
    Паренек  смущенно комкал шапку. Он весь зарделся - от шеи до подстриженных
по-спортивному  висков, над которыми смешно торчал в разные стороны боксерский
хохолок.
    - Да  я  на  руднике и работаю, Никита Евграфович. Только я в литературный
кружок  записался, стал собственным корреспондентом в редакции, в "Зимогорском
рабочем". Вот, пожалуйста, удостоверение.
    Он  встал  с  табуретки,  пододвинутой к нему Савелием, порылся в кармане,
вытащил  небольшую картонную книжечку, а потом, еще более смущаясь, вытянул из
нагрудного внутреннего кармана вчетверо сложенную газету.
    - А вот в газете заметка моя, можете посмотреть.
    Скуратов   взял  газету,  расправил  ее  твердыми,  негнущимися  пальцами,
отставил подальше от глаз, на всю длину руки, слегка избычился, читая:
    - "Дорогу   молодым!"   Фельетон   До-Ре-Ми.   Так  то,  однако,  написано
"До-Ре-Ми". А тебе разве так фамилия?
    - Да  нет,- заспешил, уже окончательно свариваясь от смущения, паренек.- Я
Ремизкин, Донат Ремизкин, вот и получается: До-Ре-Ми.
    - Псевдоним,-  понимающе протянул, упирая на "о", Савелий.- Понятное дело.
Это как в Москве. Кукрыник-сы есть, тоже по началу фамилий пишутся. Так втроем
сроду   и   работают.   В  "Крокодиле"  пробирают  кого  надо  с  песочком  по
международной политике.
    - Так трое! - усомнился Скуратов.- А ты управляешься один-то за троих? Ишь
ты,  До-Ре-Ми!  Ну,  садись,  До-Ре-Ми. Чего утвердился-то стоя? Сядь, говорю!
Мать,  угости  шанежками-то.  Ну, стало быть, однако, ты что же про Наталью-то
нашу писать собрался?
    Ремизкин встрепенулся, вскочил было, но снова сел:
    - Да,  во-первых,  беседу  хотел взять, какие впечатления о Москве и какие
будут насчет гонки на рудниках ее прогнозы,
    - Так ведь не приехала, однако, Наташенька,- сказала мать.
    Ремизкин недоверчиво уставился на нее:
    - Как  же,  я  ее в аэропорте издали видел, только она - сразу в автобус и
разговаривать не стала.
    Все растерянно переглянулись.
    - Выходит дело, вместо прогноза получается заноза...- протянул Скуратов.

    С  еще  большим  нетерпением  ждали в этот день Наташу Скуратову на другой
окраине   Зимогорска,   примыкающей   к  густому  сосновому  бору.  Два  ярких
шарообразных   молочно-белых  электрических  фонаря  освещали  крыльцо  хорошо
срубленного   бревенчатого   двухэтажного   здания   с  вывеской  "Зимогорская
школа-интернат".
    Нелегко  было  вернуться сюда после того, что произошло в Москве... Небось
ждут  не  дождутся,  когда приедет тетя Наташа, и уже заранее предвкушают, как
будут,  передавая из ладошки в ладошку, не дыша, рассматривать золотую медаль,
как будут любоваться снимком хрустального кубка. Как же сказать, как объяснить
им,  особенно  Сергунку  Орлову,  так  убежденному  в ее непобедимости, что не
оправдала  их  надежд  тетя Наташа, оплошала в Москве и возвращается ни с чем,
раз   навсегда  закаявшись  пытать  свое  счастье  на  большой  лыжне.  А  как
нахваливали,   как   уговаривали  никого  не  бояться!  Где,  мол,  тонконогим
москвичкам,  модницам-накаблучницам  угнаться  за  Хозяйкой снежной горы. Чуть
было не поверила, дура! Вот тебе и московские фу-ты ну-ты, ножки гнуты, каблук
рюмочкой! Ну, теперь все, раз и навсегда!
    Наташа  решительно  поднялась на заснеженные деревянные ступеньки крыльца,
поставила  чемодан,  огляделась,  вздохнула, на секунду задумалась и энергично
дернула рукоятку звонка.
    Тотчас же из-за дверей послышался знакомый хрипловатый и низкий голосок:
    - Кто там?
    - Открой,  Сергунок, это я,- шепнула Наташа, почти приложив губы к дверной
щели.
    И   дверь  тотчас  же  распахнулась.  Накоротко  стриженный,  круглолобый,
тугощекий  крепыш вылетел из нее и бросился на шею Наташе. Он был тяжелехонек.
Наташа  невольно  пригнулась,  когда  мальчуган  повис  на ней. А за Сергунком
вывалились  прямо  на  мороз,  купаясь  в облаках пара, ребятишки - мальчата и
девчурки, одетые в синие матроски. "Ишь ты, даже в праздничное вырядились ради
меня!" -успела заметить Наташа.
    Обнимая  по  очереди  ребят  и одного за другим вталкивая обратно в дверь,
откуда валил паром теплый воздух, Наташа сердито приговаривала:
    - Что  вы! Что вы на мороз выскочили?! Живо, живо марш в дом! Простудиться
захотели? Сергунок, кому говорю?!
    А  вокруг  нее  все  прыгало,  скакало, повизгивало, все лезло обниматься,
тыкалось  в  щеки,  губы,  подбородок,  совалось под руки, искало немедленного
прикосновения.
    - Тетя Наташа прие-ха-ла! Тетечка Наташечка вернулась!..
    А  Сергунок, уцепившись за рукав Наташи и протискиваясь с нею вместе боком
в  дверь,  чтобы  как-нибудь  не отпустить ее от себя, заглядывал в лицо и все
спрашивал:
    - Тетя  Наташа,  а  теть  Наташа,  ты  кубок  привезла? Он у тебя где?.. В
чемодане? А где медаль? Покажи...
    И вместе с другими мальчишками он тащил чемодан из рук Наташи, спотыкаясь,
путаясь у нее в ногах и всем мешая.
    - Тетя  Наташа,  а  теть  Наташа!  А я тоже все время тренировался и новый
поворот выучил прямо на ходу, вот так - смотри!
    Отпустив  Наташу, продолжая одной рукой держаться за чемодан, он попытался
сделать прыжок с поворотом в воздухе и шлепнулся на пол под общий хохот ребят.
Встал, легонько сопя, деловито отряхнулся, успел ткнуть локтем под бок кого-то
из насмешников, пробурчал басом:
    - Чего, однако, гогочете-то? Разок на разок не сходится.
    - А  ты и в прошлый раз на дворе носом тюкнулся, еще прямо в сугроб даже,-
ехидно заметила одна из девочек.
    - Ну, а в следующий раз выйдет, обожди!
    - Тетя   Наташа,-  спросила  девочка,  которая  только  что  поддразнивала
Сергунка,- тетя Наташа, вы в Москве всех перегнали?
    Сразу  стало  совсем  тихо.  Наташа  видела,  с  какой  верой  и  азартным
предвкушением смотрят на нее ребячьи глаза.
    Она отвечала негромко, но спокойно:
    - Нет,  Катенька,  всех  перегнала  Алиса  Бабурина,  чемпионка Советского
Союза.
    Ребята  деликатно  промолчали.  Физиономии  у  них  были расстроенные. Они
напряженно вглядывались в лицо воспитательницы.
    - И вас она перегнала? - очевидно еще не веря, пыталась уточнить Катя.
    - Да, и меня.
    - На чуть-чуть? На вот столечко? - еще надеясь на что-то, спросила Катя.
    - Да нет, порядочно.
    Все  опять немножко помолчали. Сергунок с тремя другими мальчиками все еще
держал  на весу Наташин чемодан. Теперь они осторожно и неслышно поставили его
на пол. Внезапно Сергунок мотнул стриженой головой:
    - Ну и что же, разок на разок не сходится. А в другой раз, однако, вы всех
перегоните. Да, тетя Наташа?
    - Нет, ребятки,- медленно, очень медленно, чтобы самой вслушаться в каждое
слово,  сказала  Наташа,-я больше никогда на гонки не пойду. С вами вот ходить
на лыжах буду, а на гонки - нет.
    А  с  лестницы  спускалась дородная прямая Таисия Валерьяновна, заведующая
интернатом.
    - А я слышу, дверь хлопнула, шум такой, а потом вдруг тихо так. Что такое,
думаю.  А  это ты, Наташенька. Здравствуй! Соскучились по тебе. Верно, ребята?
Ну,  что  молчите?  Не рады, что ли? Только и слышно было: когда да когда тетя
Наташа  приедет? А приехала - радости не вижу.- Она не спеша подошла к Наташе,
расцеловала ее в обе щеки.- Ну, как там, в столицах, отличилась, рассказывай.
    Наташа молчала.
    - Да  что вы все словно чудные какие-то? - Таисия Валерьяновна внимательно
заглянула в лицо Наташе, а потом ребятам.
    Но все молчали.


    ГЛАВА 4
    Инженер Чудинов прибыл в ваше распоряжение

    Так  почти  одновременно  оставили  спорт,  как говорится - сошли с лыжни,
подававшая  такие большие надежды и слывшая у себя в городе непобедимой Наташа
Скуратова  и  некогда  знаменитый  лыжник,  бывший  чемпион  страны,  а  затем
известный тренер Степан Чудинов. Тщетно было отговаривать его, по крайней мере
сейчас. Он поступил так, как решил. Я лишь постарался еще больше утвердить его
в  сделанном  им  выборе. Конечно, Зимогорск, а не Вологда. Именно Зимогорск -
глухое,  почти  таежное  место,  где на лыжах, как я уверил моего друга, ходят
только охотники, а о настоящем спорте вообще еще ничего пока не слышно.
    Я  понимал,  что обманываю друга, который, зная, как много мне приходилось
таскаться  по  стране  благодаря  моей  профессии  разъездного корреспондента,
полностью  доверился моим географическим познаниям. Но, признаться, совесть не
очень  терзала меня. Я поступал так в интересах отечественного спорта и самого
Чудинова,  ибо  считал  решение  его  сойти  с  лыжни  временной  блажью. Меня
несколько  обнадеживало  то  хорошо  всем  нам  знакомое выражение сдержанного
восторга  и  нетерпения,  которое  промелькнуло  на  деланно-бесстрастном лице
Степана,  когда  он  на  гонках  в Москве глянул в бинокль в сторону уходившей
Скуратовой.  Ведь должны же они были встретиться там, в Зимогорске, и, по моим
расчетам, довольно скоро... Ну, а дальше видно будет. А там за семь бед - один
ответ...
    Я  принял  от  моего друга на временное хранение его коллекцию зажигалок и
всяких  других  огнедобывающих  игрушек  и  проводил его в Зимогорск, обещая в
скором  времени  наведаться туда во время одной из ближайших корреспондентских
своих поездок, чтобы поглядеть, как идет там строительство... Пожелал Чудинову
удачи  на новой, вернее - на старой, стезе, куда тот теперь полностью вернулся
как инженер-строитель и архитектор.
    - Я  всегда  знал,  что  ты  мне  настоящий  друг!  -  сказал  на прощание
растроганный Степан.
    - Можешь быть уверен,- отвечал я.
    Но  боюсь, что некоторые сомнения в точности моих сообщений зашевелились в
душе моего друга тотчас же по его прибытии в Зимогорск.

    Узнав, что гостиница "Новый Урал" находится неподалеку от вокзала, Чудинов
пошел  туда  пешком. Настроение у него было отличное. Раненая нога в последние
дни  совсем не ныла, чемодан казался легким, и Чудинов, полный ощущения заново
начинающейся   для  него  жизни,  насвистывая,  просторно  шагал  по  дощатым,
очищенным от снега тротуарам Зимогорска. День был погожий, яркое зимнее солнце
заливало  холодным  и  слепящим светом заснеженный городок. Из-за домов, ладно
срубленных   из  мощных  стволов,  глядели  высокие  ели,  за  которыми  круто
вздымались  горы. Казалось, что тайга и горы обступают городок со всех сторон.
За  зубчатой стеной бора полого уходил склон большой горы, изрезанной ущельями
и  оврагами,  над  которыми  нависали карнизы снеговых наносов. Между стволами
ближних  елей  и  высоких  мачтовых  сосен  видны  были фабричные трубы. И над
городом  пели  гудки.  Далеким  шмелем  жужжал  один,  звонко  трубил  другой,
откуда-то  из-за  леса  доносился тоненький гудок третьего - видимо, кончалась
смена.
    Чудинов  шел,  с  веселым  любопытством читая названия улиц, выведенные на
аккуратных  дощечках.  Все  говорило  о  том, что городок совсем молод и очень
гордится  тем,  что  уже  может  называться  городом. Но выдавали его недавнее
прошлое,  когда  он  был лишь всего-навсего лесным поселком при руднике, те же
самые  таблички  на  углах  и  перекрестках  улиц. Многие из них еще не успели
переименоваться  в  улицы  и  продолжали  называться  по-прежнему, по-лесному:
Большая   просека,   Дровяная   поляна,  Сибирский  тракт,  Глиняная  горка...
Наблюдательный  глаз  Чудинова  в  расположении  и названии улиц читал историю
городка  и  уже  угадывал,  в каком направлении пошел он строиться. Вот здесь,
очевидно,  город  зачинался  у  рудничной горы, и называлось тут еще многое по
старинке.  Вот  улица  Большая  Кутузка,  а  есть,  должно  быть, еще и Малая.
Острожный  переулок,  Шоссе  колодников.  Тут, видно, проходил когда-то этап и
звенели  кандалы...  Казенная  улица,  Шалыгановка. Здесь, должно быть, немало
было  пропито  последних  грошей...  Болотная, Погорелая, Оползенный переулок,
Приказчикова  дача.  Ну  и,  конечно,  были