давалась Наташа, но Хворобей и Ремизкин замахали на нее
руками.-  Однако,  в  конце  концов,  спасали-то  меня!  Я  не  спорю,  Адриан
Онисимо-вич действительно был там под соломой...
    - На...-  сквозь  зубы,  стараясь не шевелить губами, поднял голос Дрыжик,
продолжая сидеть неподвижно и подчиняясь фотовыдержке.- На... На соломе.
    - Ну вот, все испортили! Придется сначала,- разогорчился Ремизкин.
    - Ну  хорошо,- продолжала Наташа,- был обнаружен, скажем, в соломе. Пускай
так.  А  вот  потом я обнаружила у себя на шее этот шарф. Это не мой, и здесь,
глядите,  какая-то  метка  вышитая. Часть уже стерлась, нитки повыдергались, а
разобрать кое-что можно.
    Я  невольно  вздрогнул,  когда  Наташа развернула этот весьма мне знакомый
шарф. Все склонились над ним. На толстом шерстяном крутой, плотной вязки кашне
можно было прочесть буквы, оставшиеся от когда-то вышитой метки:



    - Разве  это  ваш  шарф,  Адриан Онисимовнч? - в упор спросила парикмахера
Наташа.
    Ремизкин  секунду-другую  вглядывался  в  метку,  потом  вдруг хватил себя
ладонью  в лоб так, что даже сам отшатнулся, взъерошил волосы и обвел нас всех
взором,  который, вероятно, был у Менделеева, когда тот составил Периодическую
таблицу  элементов,  или  у  принца  в  сказке о Сандрильоне, когда потерянная
туфелька пришлась как раз впору Золушке.
    - Стоп, граждане! Понял, ей-богу, честное даю слово, все ясно! Как фамилия
этого  нового инженера, который тоже спасать ходил, а раньше прикидывался, что
на  лыжах  ни  бум-бум?  Чудинов?  А звать как? Степан? Теперь что получается?
Видите, тут точка стерлась, еле видна... И что же мы имеем? С. Чудинов. Только
конец метки вытерся. Вот это да! Бегу в "Уралпроект". От меня не утаишься!
    Уже  не  глядя  на Дрыжика, он резко повернулся и задел аппарат, который с
грохотом  упал  на  осветительную  лампу,  остававшуюся еще в руке у Хворобея.
Лампа с оглушительным треском лопнула, свет погас.
    - Все вдребезги,- резюмировал Дрыжик.

    В  конструкторском  бюро  все  уже  были  на  своих местах, когда появился
Чудинов.  Его  встретили  неожиданно  бурными  аплодисментами. Маша Богданова,
волнуясь,  вышла  вперед,  на  середину  комнаты.  Из-за  плеча ее восторженно
смотрели  молоденькая  чертежница  и  волосатый чертежник, которые так недавно
сердились на Чудинова.
    - Уважаемый Степан Михайлович! Нам все известно...
    Чудинов  уже  знал, что так будет... Он слегка опустил голову и исподлобья
посмотрел на Машу:
    - Что вам известно?
    - Все,  все,-  заторопилась  Маша.- И то, что вы были знаменитый чемпион,-
это уже отрицать теперь не станете. Вон дядя Федя даже журнал достал за тысяча
девятьсот тридцать девятый год.
    Она  посмотрела  вверх  через плечо назад, а волосатый чертежник осторожно
раскрыл  над ее головой страницу спортивного журнала, на которой был изображен
в  разных  видах  заслуженный мастер спорта Степан Чудинов, чемпион Советского
Союза по лыжам за 1939 год.

    - Степан  Михайлович! А тренировать вы нас теперь станете? - Маша весело и
заискивающе заглянула снизу в глаза начальнику.- Уж не будете ругаться?
    Чудинов неловко хмыкнул и отвернулся.
    - И  какой  вы  хороший,  смелый, что Наташу Скуратову спасли с Сережкой и
даже сперва никому не открылись. Все на парикмахера подумали.
    Чудинов  резко  обернулся  и  открыл  рот,  чтобы  что-то  сказать, но все
заговорили разом, не давая ему возразить.
    - Да,  да, бросьте, хитрый какой! Опять таится! А нам из редакции звонили.
Шарф обнаружили ваш с меткой. Все буквы ваши на месте.
    - Да  какой  шарф?  Никаких  шарфов давно не ношу!- твердил обескураженный
Чудинов.-  И  вообще,  с чего вы взяли? Ну, насчет тридцать девятого года я не
спорю. Было такое дело. А уж это оставьте, пожалуйста!
    - Довольно  скрытничать!  -  кричали ему все.- Вс„ знаем, теперь уж поздно
прятаться. Сейчас Ремизкин придет из редакции. В газете ваш портрет будет.
    - Портрет?  Этого  еще  только  не  хватало! Да что вы, товарищи! С ума вы
сошли, что ли? - взмолился Чудинов.- Ну, хватит, за работу, живо! Я сейчас дам
новые расчеты...
    Он  уже  повернулся, чтобы выйти в соседний кабинет, но в дверях наткнулся
на  Ремизкина. Тот надвигался на Чудинова, не сводя с инженера глаз и объектив
фотоаппарата.
    - Вы это, дорогой товарищ, что так нацеливаетесь?
    - Товарищ  Чудинов,- взволнованно, но настойчиво объявил Ремизкин,- сейчас
уже  бесполезно  отрицать.  Вот  вещественное  доказательство  -  шарф с вашей
меткой, видите? "С. Чудинов".- Он потряс над головой шарфом.
    - Положим,  я  этого  тут  не  вижу,- сказал Чудинов, но с явным смятением
посмотрел на шарф.
    - А  вы взгляните мысленно! Вот, если тут продолжить, как раз и получится,
что С. Чудинов.
    - Странно,-  растерянно  проговорил  Чудинов,- был у меня похожий шарф, но
только  я  его  еще  в году эдак сорок шестом уронил с яхты на Ладоге и утопил
нечаянно.  А  это  просто  случайное  совпадение.  Да вообще, с чего вы взяли?
Чепуха какая!
    - Да,  как же,- набросился на него Ремизная.- Ведь все же буквы совпадают.
Погодите, я вас только сниму.
    - Послушайте,  приятель,-  уже  совсем  сердито  сказал  Чудинов.-  Беседа
закончена. Ясно?
    - Так ведь буквы же! - не сдавался Ремизкин.
    - Не  приставайте,  а  то  я вас на такую букву пошлю...- уже грубо сказал
Чудинов,  отвел рукой попавшегося ему на дороге волосатого чертежника и быстро
вышел из комнаты.
    Ремизкин  устремился  было  за  ним, но в это время позвонил телефон. Маша
подошла:
    - Из редакции? Кого? Тут Ремизкин. Донат, вернись, из редакции тебя.
    Запыхавшийся Ремизкин кинулся к телефону, схватил трубку.
    - Не дают оперативно работать! Ну, что такое? Как? Кто? Тот, кто спас? Сам
пришел?..
    Все смотрели на него в полном смятении.
    А  в  это  время в редакции "Зимогорского рабочего" перед Хворобеем сидел,
развалясь, небритый, запухший детина в стеганом ватнике.
    - Погодите,  Ремизкин,- говорил в телефон редактор,- погодите у телефона.-
Он  повернулся  к  собеседнику: - Так вы утверждаете, что вы именно обнаружили
заблудившихся?
    Тот откашлялся и, немного поерзав, расположился удобнее в кресле.
    - Вполне  свободная  вещь,  спросите  милицию.  Обнаружили  меня  в той же
местности,  как я был не в себе, чересчур окоченевши. Конечно, я вам все это в
точности  объяснить  не  берусь,  как я, будучи, говорю, сильно окоченевши, и,
конечно,  как шел заступать в аэропорт, то принял немного... К тому же учтите,
я  по  состоянию  здоровья  зарегистрирован  как  лунатик, могу вам справку из
амбулатории.  Вот  сон  вижу,  что  сплю  вроде...  А сам хожу и после не имею
памяти,  где  ходил.  Лунатизм.  Вам  это понятно? Это вы обратите внимание...
Теперь, значит, дело как было...
    - Понятно,  понятно.  Ремизкин!  -  закричал  в  трубку  Хворобей.- Имейте
терпение, сейчас я все выясню.
    - Да  что  выяснять-то?  - продолжал посетитель.- В газету объявление я не
требую.  Дайте  справочку  на  руки,  что  не мог заступить вовремя по причине
спасения  погибающих.  Печать  приложите, и все. Мне лишние разговоры эти ни к
чему. А то меня через все это с работы сымают, под прогул подводят. Я же разве
виноват, что на меня напал лунатизм?
    Ремизкин что-то верещал в трубку. Хворобей закивал головой:
    - Сейчас  спрошу.-  Он  перегнулся  через  стол,  насколько  позволил  ему
провод.- Быстро: шарф теряли? Теряли, спрашиваю?
    - А как же,- не смутился посетитель,- свободная вещь. Как меня обнаружили,
я  хвать-похвать  -  нет  на  мне  ничего,  ни,  конечно,  денег, ни вот этого
самого... шарфа...
    Трубка опять заверещала, и редактор, поднося ее к самому рту, закричал:
    - Да  сейчас,  сейчас!  Не  порите  горячку!  Выясню... Как, товарищ, ваша
фамилия?
    - Фамилие мое будет Сычугин. Так запомните или написать вам?
    - Фамилия Сычугин! - закричал редактор в телефон.
    И услышал, как Ремизкин там, у другого конца провода, охнул:
    - Как  Сычу...  Граждане,  отставить!  Еще один спаситель нашелся! Буква в
букву...


    ГЛАВА 9
    По следам неизвестного героя


    Ищут пожарные,
    Ищет милиция,
    Ищут фотографы
    В нашей столице...


    С.Маршак

    Тщетно  бедный  Ремизкин  пытался  разобраться  во  всей  этой  путанице с
буквами.  Появление  Сычугина  совсем сбило его с толку. Вот, кажется, и буквы
все сошлись, а сомнительно было, чтоб этот лунатический выпивоха спас Наташу и
Сергунка.  Чудинов  же  и  слышать не желал обо всей этой истории. Сунувшегося
было  еще раз к нему Ре-мизкина он довольно уже бесцеремонно выставил за дверь
бюро  и  просил больше с этими глупостями к нему не являться. Бедный Ремизкин,
которого разбирало не только любопытство, но еще мучило то, что он не оправдал
доверия  редактора,  поймал  меня  и  просил,  как  более  опытного,  старшего
товарища, посоветовать, что делать, как быть.
    - Ведь это же, конечно, Чудинов? - говорил Ремизкин, просительно смотря на
меня.-  Ну,  вы ему друг, скажите, чтобы признался. Если не хочет, мы портрета
давать  не  будем. Можно даже без фамилии. Напишем только одну букву: "инженер
Ч." Ну что ему, жалко? Всего только одна буква, не все и догадаются.
    Но как я мог помочь Ремизкину? Я слишком хорошо знал характер Степана и на
этот  раз  вполне  понимал  его.  Хотя я в душе и был доволен, что случай свел
Степана  с  Наташей, и готов был про себя благословлять пургу, пронесшуюся над
Зимогорском,  я  понимал  все же, как злят Чудинова все эти разговоры о шарфе,
буквах и прочих неотвратимо сходившихся мелочах. Да, все улики, как говорится,
были  налицо.  Но  не  такой  человек  был  мой  Степан, чтобы его могли легко
припереть к стенке, если он этого сам решительно не хотел.
    Ремизкин  рассказал мне, что он пытался расспросить о подробностях Наташу,
но девушка заявила, что ей трудно восстановить в памяти детали этого недоброго
вечера.  У  нее  все  словно  снегом  замело  в сознании. Ей, видно, были тоже
неприятны  расспросы  Ремизкина. Они напоминали самолюбивой девушке о том, что
она  фактически потерпела еще одно поражение на лыжне, хотя это была не гонка,
а  поиски  заблудившегося.  Все  же она показала себя не с лучшей стороны, эта
бывшая  Хозяйка  снежной  горы. Куда уж там! И лыжу сломала, и справиться сама
потом  не  смогла. Спасибо, нашелся какой-то добрый человек, что выволок ее из
беды, спас от погибели. И, видно, деликатный, чуткий человек. Спас и скрылся в
темноте. Не лезет с напоминаниями, не ждет, чтобы спасибо сказали. А другой бы
явился  да  начал  красоваться...  Честно-то  говоря,  Наташу  тоже  разбирало
любопытство.  Ей очень хотелось узнать, кто же был тот таинственный спаситель,
который  разыскал  ее  в  такой лютой пурге, донес на себе Сергунка, согрел ее
своим шарфом. Но не такой был у Наташи Скуратовой характер, чтобы она со своей
стороны стала помогать розыскам неведомого спасителя. Не хочет открываться - и
не надо.
    С  отчаяния  Ремизкин  решил даже обратиться в уголовный розыск. Он сделал
это  по  своей  собственной  инициативе. И вся редакция была заметно удивлена,
когда   вдруг  в  кабинете  Хворобея  появился  худощавый  смуглый  человек  с
маленькими  черными  усиками,  в  круглой  шапке-кубанке.  На  поводке  он вел
огромную  овчарку.  Собачища  легла  поперек  редакторского  кабинета  и стала
подозрительно  смотреть на самого Хворобея, который почувствовал себя при этом
как-то очень неуверенно и только шепотом спросил у пришедшего:
    - Намордники им не полагаются?
    На что пришедший отвечал:
    - В частной жизни водим в намордниках, а при вызове сымаем.
    Выслушав   рассказ  о  происшествии,  товарищ  из  угрозыска  стал  весьма
сосредоточенным и даже печальным.
    - Сыск  -  благородное  дело,-  сказал  товарищ из угрозыска.- Но только в
данном  вопросе  мы  вам не поможем. На подобные случаи у нас даже и собаки не
натасканы.  Не  в  этом направлении тренировка идет. Это уж, извините, не наша
сфера  деятельности,  так  сказать.  Вот  если  бы,  скажем, убийство было или
хищение чего-либо, или, скажем, растратили бы средства какие, тут, может быть,
по  распискам  или  по  ходу  движения  суммы  мы бы следствие и повели. А так
трудно.  Да  и  закону  такого нет, чтобы следствие вести на человека, который
героизм  проявил  и  не  желает  открываться.  Ведь  ни  под  какую  статью не
подведешь.
    - Это  верно,-  сокрушался  Ремизкин,  но  все-таки  настоял на том, чтобы
ищейке дали понюхать шарф. Но это вещественное доказательство так захватали за
последние  дни  все  кому  не  лень,  что  собака  и  носом  не повела. Только
отвернулась  брезгливо.  Не  произвели также никакого впечатления на овчарку и
буквы из метки.
    - Нет,  ей-богу,  честное  даю  слово,  даже обидно! - жаловался мне потом
Ремизкин.-  Столько  всего понаписано про то, как злодеев, всяких преступников
разыскивать  - целая, говорят, литература есть; мне в библиотеке справку дали,
так  столько  там  книг, что за всю жизнь не прочтешь, однако,- а как сыскать,
если  кто  геройство  совершил  и  не  открылся, ни звука. Просто даже обидно!
Значит,  если  по  кровавому  следу  -  счастливого  вам пути! Или, как пишут,
разматывать  клубок  преступлений - сделайте одолжение, мотайте! А если чинно,
благородно  надо  хорошего  человека выявить, если он такой скрытный, чересчур
совесть имеет и больно уж скромный и тому подобное, так никто ничего толком не
посоветует.  Вот  я  бы  такое  учреждение велел организовать, чтобы они пусть
всякие неизвестные хорошие дела разбирали и всему народу сообщали.
    Потом  однажды  Ремизкин примчался ко мне о новостью, которая, признаться,
даже  и  меня  привела  уже  в  некоторое  замешательство.  Дело  в  том,  что
неугомонный  репортер-любитель  продолжал  свои  розыски. Хотя Ремиз-кину было
ясно,  что не кто иной, как Чудинов, вызволил тогда из беды Наташу и Сергунка,
ему  самому  хотелось  исключить  все,  что  могло  бы  в  наималейшей степени
поколебать  это  убеждение.  Он  отправился  в  свободное  время  к начальнику
аэропорта  и  там выяснил, что в тот памятный вечер из-за пурги на зимогорском
аэродроме  до  самого  утра задержалось несколько транзитных самолетов. Пятеро
пассажиров  с  них вызвались, оказывается, добровольно участвовать в действиях
поисковой партии, которая вышла навстречу лыжникам, отправившимся из города. И
вот  в  списке  пассажиров  какого-то  транзитного  самолета Ремизкин усмотрел
одного, по фамилии, как бы вы думали какой?.. Русочуб!
    - Вы  только  смотрите,-  напирал на меня возбужденный Ремизкин,- опять же
сходится.  Видите!  "С", а тут "Чу". И начальник аэропорта говорит: "Помнится,
что ходил такой на поиски - плечистый, здоровый". Улетел утром во Владивосток,
понимаете?  Тут  опять-таки  возможно  сделать  предположение,  а? Честное даю
слово,  ей-богу!  Как  по-вашему?  Я решил с Москвой связаться. Запрошу службу
перевозок. Начальник сказал, что, когда билет берут, адрес записывают. Значит,
есть зацепка, верно ведь? Товарищ Карычев, вот вы, человек опытный...
    Он  и  мне порядком уже надоел за эти дни. Пускай списывается с этим самым
Руевчубом,  но  пора  уже  было  поубавить  пылу  и ражу этому следопыту, а то
Чудинов мой, чего доброго, от всей этой истории, так хорошо начавшейся, совсем
уже взбеленится.
    - Занимались  бы вы, Ремизкин, своим делом,- посоветовал я ему.- Ну что вы
носитесь,  как  дурень  с  писаной  торбой, когда, в общем, и так все ясно для
каждого?  Кончили  бы  всю эту волынку. Ну подумаешь, спас. Что тут особенного
для лыжника?
    Ремизкин смотрел на меня во все глаза.
    - Да,  да,-  продолжал  я.- Не надо из мухи слона делать. Ну что вы хотите
тут  сенсацию раздуть? Осложняете только отношения, которые могли бы прекрасно
сложиться ко всеобщему удовольствию... И вообще, знаете, Ремизкин, что на этот
счет сказал композитор Гуно, вот тот самый, что "Фауста" сочинил?
    - "Фауста" по радио передавали. А вот насчет того, что сказал,- не слышал.
    - Так  вот, запомните. Гуно сказал: "Добро не делает шума, а шум не делает
добра". Вот, друг мой дорогой...
    - Ну...-  сказал Ремизкин.- Ну, товарищ Карычев, от кого-кого, а от вас не
ожидал!   Такой,   можно   сказать,   боевой   журналист,   сколько   я  ваших
корреспонденции читал, и вдруг...
    - Что - вдруг?
    - Извините,  только  вы  не  чувствуете  настоящей  героики, вот что я вам
скажу!
    И больше ко мне уже не приставал.

    А  назавтра  я  узнал, что Чудинова пригласил к себе председатель местного
исполкома товарищ Ворохтин, вернувшийся из отпуска и командировки в Москву.
    Каждый,  кто  впервые  попадал  к  Ворохтину,  глядя на него, прежде всего
думал:  "Ох!  И  как же ты, дорогой, изо всего вырос!" И правда, ощущение было
такое,  что все тесно этому великану. Коротки стали ему собиравшиеся гармошкой
у  неохватных плеч рукава синего пиджака, пуговицы которого, казалось, вот-вот
отскочат  от  напора  могучего  и огромного, с трудом втиснутого в костюм тела
председателя.  Слишком  узким  выглядел  воротник  полосатой  сорочки, кончики
которого  торчали  в  разные  стороны  под  нажимом  мощной шеи. Слишком туго,
казалось, был повязан галстук, хотя узел его и так был уже где-то па груди, на
уровне  депутатского  значка. И тесноватым выглядел кабинет, слишком маленьким
по  сравнению  с фигурой хозяина был стол, а сам Ворохтин словно не вмещался в
своем  широком  кресле,  готовом вот-вот раздаться во все стороны. И даже весь
город  Зимогорск  показался  Чудинову  слишком  маленьким,  не  по  росту  так
вымахавшему председателю исполкома.
    Он  радушно  приветствовал  инженера,  обеими  руками  крепко,  но бережно
стиснул  руку  его,  подтащил  к себе, взял за плечи, всадил в кожаное кресло,
которое  подтолкнул  к  гостю  носком  сапога,  и сам тоже втиснулся в другое,
стоявшее  напротив. Годолобый, румяный, бритоголовый, он посмотрел внимательно
на Чудинова и вдруг подмигнул ему одним глазом.
    - Вы  - вон, оказывается, кто такой! Ну, думаю, инженер, говорят, толковый
специалист,   немного   круто   поворачивает,  зато  быстро  порядок  навел  в
конструкторском  бюро.  Это  мы приветствуем. И хорошее дело придумали с этими
витринами-проектами. Пусть народ сквозь бараки завтрашнюю нашу красу видит. За
это  спасибо.  Жаловалась только на вас, что характером туговаты и молодежь на
тренировки  лыжные не пускаете. Это, конечно, вы неправильно. Ну, да сейчас об
этом  разговор, вероятно, уже запоздал. Оказывается, сами-то вы вон кто такой!
Ишь  ты,  прихоронился-то  как  хитро!  -  И  он развернул перед Чудиновым уже
знакомый  ему  журнал,  на  обложке  которого  красовался  чемпион 1939 года.-
Узнаете?  Отказываться  не  будете?  Так  в чем же дело, товарищ Чудинов? Одно
другому  не  мешает.  Но  ведь  город-то наш на всю округу лыжниками славится.
Именно  гнездо покорителей снегов. Да наш "Маяк", откровенно сказать, "Радуге"
этой может двадцать очков вперед дать, если захочет.
    - Но  пока  что  на  двадцать пять очков позади оказался,- возразил, пряча
улыбку, Чудинов.
    - Чистая   случайность,-   разгорелся  Ворохтин.-  Абсолютно  уверен,  что
случайность.  И  потом,  непривычная обстановка. К тому же, учтите, снег у вас
другой,  а у наших мази для лыж охотничьи, фамильные, из рода в род идут, свои
секреты.  Однако  там, видно, не подошли. Это бывает. Как говорится, не попали
на  мазь.  И  потом,  извините  меня, прямо скажу: судьи, я знаю, придрались к
нашим.  На  дистанции  запутали.  Ведь  вы  сами  знаете, от судьи тоже многое
зависит, как ни говори. Вы тоже, москвичи, хитры. Знаю я вас!
    Он погрозил огромным, с огурец, пальцем Чудинову и опять подмигнул ему.
    - Ни  при  чем  тут  судьи,-возразил  Чудинов.-  Просто техники у ваших не
хватает.  Например,  вот  эта  ваша  местная  звезда Авдо... тьфу!.. Скуратова
Наталья.  Такие  да