й раз неуважительно говорят о
городе,  который  вырос  вместе  с  ней  среди  гор  и лесов, отстроился и так
похорошел  за  короткое  время.  А  эти  приехали  на  все  готовенькое  и еще
недовольны,  что тут нет метро, планетария, только два кино и слишком холодный
ветер. Подумаешь, неженки какие, дует на них!..
    Но,  когда  стало  известно, что новички из Москвы вызвались участвовать в
традиционных,  ежегодно  проводимых в Зимогорске лыжных гонках между городом и
рудниками  и  решили соревноваться с зимогорскими местными школьниками, Наташа
поняла, что пришла пора проучить зазнаек. И где им было угнаться за природными
уральскими  скороходами! И эта длинная, бледная тянучка Нонна тоже записалась.
Ну, пусть пеняет на себя.
    Говорили,  что Нонна Ступальская считалась у себя в московской школе одной
из  лучших  лыжниц  своего  класса.  Может  быть...  Но  сильной и привычной к
морозному уральскому ветру Наташе Скуратовой не стоило большого труда обогнать
тоненькую  москвичку  и  бросить  ее  далеко за спиной еще чуть ли не на самых
первых  порах  гонки.  Напрасно  та  напрягала  все  силы, чтобы хоть немножко
удержаться  за  Наташей.  Все  попытки  ее были безнадежны и выглядели жалкими
потугами по сравнению с тем уверенным шагом, которым победно вымахивала Наташа
под восторженные овации зимогорцев. Торжество Наташи было столь же полным, как
поражение москвички. Может быть, в тот день Наташа и отведала впервые хмельной
сладости победы и славы.
    Но,  когда  Наташа,  румяная, торжествующая, возвращалась с гонок домой, у
дома,   где  были  расселены  эвакуированные,  она  чуть  не  натолкнулась  на
побежденную.  Нонна сидела прямо на снегу, отбросив в сторону лыжи, и тихонько
плакала,  уткнувшись  в  колени. А рядом стоял ее братишка, шестилетний Семик,
тоже  тощенький  и  бледный.  Он старался одной рукой приподнять за подбородок
голову  сестры,  а  другой  все  совал и совал ей надкусанную горбушку черного
хлеба, смазанную повидлом.
    Услышав шаги Наташи, он вскинул на нее сердитые глаза, а узнав, потупился,
спрятал руку с хлебом за спину.
    - Зачем  пришла?  -  спросил  он  тихо.-  Уйди...  Это  ты  ее нарочно так
перегнала,  назло... нарочно... Уйди... А то она не станет есть. Она мне утром
свою порцию отдала. А я не знал совсем, что сегодня на лыжах...
    Он помолчал.
    - Тебе  хорошо. У вас, мама говорит, от огорода картошка осталась. А у нас
питание  очень  плохое,-  сказал  он  совсем  по-взрослому,-  потому  что мама
больная,  не  работает  и она карточку иждивенческую получает. А ты уж рада...
Обогнала... Уйди!
    Наташа,  постояв  немного над ними, не зная, что надо сказать, как помочь,
тихо отошла, чувствуя себя в чем-то очень виноватой.
    На  другой  день  она дождалась у дома эвакуированных, когда выйдет гулять
Семик,  и краснея, хмурясь, ткнула ему в рукавичку еще теплую шанежку, которую
дала ей перед уходом в школу мать.
    Никто не мог понять, почему назавтра она решительно отказалась участвовать
в  лыжных  состязаниях с соседней школой, а когда кончились уроки, дождалась у
подъезда Нонну Ступальскую, сама подошла к ней и предложила идти домой вместе.
    В  ту зиму она часто ходила на лыжах с Нонной, но ни в одной гонке, как ее
ни упрашивали, не участвовала...
    Она  вспомнила  обо  всем  этом  сейчас,  когда  возвращалась с ребятами в
интернат, потому что встретилась с группой знакомых лыжников.
    Они шли с тренировки, неся лыжи на плечах.
    Маленькая Маша Богданова кинулась навстречу подруге.
    - Наташка!  Вот  хорошо!  А я к тебе собралась. Здравствуй, между прочим.-
Они поцеловались.- А мы тебя с утра искали.
    Наташа выпрямилась:
    - Заранее говорю - нет.
    - Что - нет? Ты выслушай сначала.
    - Уже сто раз слышала. Сказала "нет", и все.
    - Ну  хорошо,-  уговаривала  Маша,-  на  тренировки не ходи, это твое дело
пока,  там видно будет, но хоть в гонках участвуй. Ты что же, хочешь, чтобы мы
знамя переходящее отдали?
    Подошли другие девушки и лыжники, обступили Наташу:
    - В самом деле, Скуратова!
    - Брось, Наташа, упрямиться!
    Розоволицый   и   очень   курносый  парень,физкульторганизатор,  которого,
вероятно,  за  то,  что  он  отпускал кудрявую бородку, все в Зимогорске звали
"дядя Федя", тенорком своим добавил:
    - Не кругло у нас с тобой получается, Скуратова, не кругло!
    Наташа посмотрела на него так, что он даже закашлял.
    - А  я  не  по  циркулю живу, чтобы все кругло было. Это ты, дядя Федя, по
циркулю  да  по  линеечке все заранее распланировал, во все колокола брякал, я
тебе  и  поверила,  а,  однако-то, вышло, что мне до московских еще семь верст
пешком, да все лесом. Эх ты, теоретик!
    - Позволь,  позволь,  Скуратова,- заторопился дядя Федя,- это уж ни к чему
твоя  такая косоплетка, совсем уж некстати. Я и сейчас ответственно скажу, что
данные  у  тебя  определенно есть, только техника немного отстает, и если тебе
подзаняться...
    Но Наташа перебила его:
    - Дядя  Федя  и  вы, ребята, девушки, я ведь вам уже двадцать раз сказала,
что с лыжни я сошла и лыжню мою ветром занесло. Так и знайте.
    - Дело  твое,  Скуратова,  только  не одобряю.- Дядя Федя вздохнул: - Не с
лыжни ты сошла, а к нам дорожку забыть хочешь. Пошли, ребята!
    И  лыжники  ушли.  Только Маша Богданова задержалась несколько, посмотрела
еще раз на подругу:
    - И  упрямая же ты, Наталья!..- Внезапно она о чем-то вспомнила.- Ой, чуть
не  забыла!  У  нас  в  бюро  новый  начальник  из Москвы, инженер-архитектор.
Интересный  такой,  симпатичный...  Молодой  еще...  сравнительно,  конечно...
Только  чудной  такой  и чуток хромый, почти незаметно. Мы его тоже на вылазку
звали, а он говорит: "Куда уж мне, да и вообще, говорит, не интересуюсь".

    Между  тем  в  чертежно-конструкторском бюро строительства, так называемом
"Уралпроекте",  Чудинов,  облаченный в безукоризненно белый халат, по-хозяйски
расхаживал между наклонными столами, на которых были разложены чертежи, свитки
ватмана  и  кальки.  Он уже начал свыкаться с новым местом, дело шло на лад, у
него  установились  добрые  отношения  с коллективом "Урал-проекта", народ тут
работал  все  больше  молодой.  Новый инженер сумел так интересно рассказать о
том,  как  будет  строиться  дальше  Зимогорск,  во  что  он превратится через
несколько  лет,  он  так смело развивал перспективы строительства на ближайшие
годы,  что  сумел  всех  увлечь...  Теперь даже самые скучные, рабочие чертежи
каких-нибудь  "пищеблоков",  "санузлов"  казались людям в конструкторском бюро
"Уралпроекта"   деталями  большого,  по-новому  осмысленного  и  действительно
прекрасного дела, в котором почетно и радостно принимать участие.
    Кроме того, новый начальник бюро предложил застеклить и развесить прямо на
улицах,  на стенах еще кое-где сохранившихся, но предназначенных на слом жилых
бараков  чертежи  с  проектами  жилых  домов,  административных  зданий, школ,
которые должны были возникнуть на теперешних задворках.
    - Понимаете,  друзья,- говорил Чудинов,- пускай люди ходят и заглядывают в
эти  проекты,  как  в  окна, через которые им открывается вид на их завтрашнюю
улицу...  Будто  бараки  уже  просвечивают  насквозь  и  не  загораживают  нам
будущего!
    И  действительно,  возле  проектов,  вывешенных  на  Барачной улице, почти
всегда толпился народ. Приятно было людям заглянуть в свой завтрашний день.
    Сейчас  в бюро все были погружены в работу. А чистота и белизна вокруг, по
требованию   нового   начальника,   были   такие,   что  могли  соперничать  с
безукоризненно  ослепительной  белизной  снежных  просторов, расстилавшихся за
большими  окнами  чертежного бюро. Вот туда, через эти просторы, к горам скоро
будут   проложены   широкие  и  красивые  проспекты  городка,  которые  сейчас
вычерчивались на ватмане, приколотом к доскам. Только один стол с чертежом все
еще пустовал. Чудинов посмотрел на часы:
    - Опять  Богданова  после  перерыва  запаздывает!  Уже  третий раз на этой
неделе. В конце концов мне это начинает...
    Он  хотел  пройти к своему столу, но в это время услышал позади себя голос
Маши  Богдановой.  Красная, только что с мороза, она уже сидела на своем месте
перед чертежом.
    - Степан  Михайлович,  у  нас  же  тренировки  перед  гонками. Меня всегда
отпускали. Я потом свое отработаю.
    - Когда  это  - потом? Вот мы чертежи в управление задерживаем, до сих пор
расчеты  перекрытия  клуба не сданы, а вы там гоняете где-то на лыжах, а потом
начнется  гонка  здесь. И видите, что у вас тут в прошлый раз получилось? Куда
это годится! - Он сердито ткнул пальцем в один из углов чертежа, и бедная Маша
стала еще более красной.
    А  молоденькая чертежница язвительно четким шепотом, который всегда бывает
слышен  как  раз  именно тому, кому его слышать и не нужно было бы, поделилась
украдкой с соседом:
    - Ведь еще не старый, а такой сухарь!
    На  что  сосед,  долговязый,  очкастый  и  необычайно  волосатый, отвечал,
загребая всей пятерней свисшую на лоб прядь к затылку:
    - Из зависти. Обидно, что сам не может.
    Да,  что  делать!  Как  это ни грустно, Чудинов знал, что он уже прослыл в
Зимогорске гонителем лыж, ненавистником спорта. Ах, чудаки, если бы они только
знали!..

    И  вот  наступил  день  из  года  в год неукоснительно проводимых массовых
лыжных  гонок  по  маршруту  Зимогорск  - Рудник - Аэропорт. На это состязание
съезжались  лыжники  со  всей  округи.  Трасса гонки пролегала сперва по узкой
просеке  через  бор,  примыкавший  к  городу, затем поднималась по крутогорью,
петляла среди холмов и уходила в широкую, сильно пересеченную равнину, которая
вела к полю аэропорта.
    Все  в  городе  с  нетерпением  ждали  этого  дня.  Вероятно, единственный
человек,  который  не  проявлял  никакого  интереса  к  гонкам,  был  Чудинов.
Безразличие   его   возмущало   молодых   сотрудников   конструкторского  бюро
"Урал-проекта". Он не участвовал в спорах, тотчас возникавших, как только речь
заходила  о  предстоящих  гонках,  а  об  этом  только  и говорили в эти дни в
Зимогорске.  Его,  видно,  очень  мало трогало, что чемпионка Наташа Скуратова
решительно  отказалась  выйти  на  старт... Впрочем, чего было ждать от такого
преждевременно и непостижимо зачерствевшего сухаря?
    Но  если  Чудинову  не  было  никакого дела до предстоящих гонок, то был в
городе  человек,  чья маленькая душа совершенно истерзалась ожиданием гонок, в
которых  по  причинам,  ему решительно непонятным, отказалась участвовать тетя
Наташа.  То  был Сергунок. Он места себе не находил все эти дни. Ему казалось,
что  без  тети Наташи гонки вообще не могут состояться. Их непременно отменят.
Сергунок  был  как  раз в том возрасте, когда авторитет учительницы - первой в
жизни  -  непререкаем. Он испытывал священный восторг перед ее познаниями. Та,
что  задает  уроки,  знает  все  правила  грамматики и арифметики, все буквы и
цифры,  может  сложить  мигом  любое  число  и  так  же быстро вычесть одно из
другого,  та,  что  помнит наизусть столько стихов и песенок и к тому же лучше
всех  в  городе  ходит  на  лыжах,  несомненно является самой важной фигурой в
жизни! Сергунок считал Наташу самой красивой на свете, самой умной среди всех:
выше  ее, храбрее и главнее не было вокруг никого. Дальше уже шел разве только
сам товарищ Ворошилов!
    И  вдруг  такое...Сергунок  уже  достаточно  горько  пережил известие, что
нашлись  в  Москве  такие, что обошли тетю Наташу, и теперь, когда можно было,
забыв  про московские неприятности, снова восстановить доброе имя тети Наташи,
показать всем, что она такое на лыжах, сама тетя Наташа вдруг не захотела...
    В  день  гонок,  нарушая  зарок молчания, который дали друг другу ребята в
интернате, Сергунок неуверенно подошел к своей учительнице:
    - Тетя Наташа, а ты бы, однако, один разок только, последний, сегодня... А
то у нашего "Маяка" знамя без тебя отнимут. Жалко же!
    - А  ты  задачки  к завтрашнему дню все решил? - спросила вдруг неумолимая
Наташа.
    Это  был,  конечно,  запрещенный  прием.  Так  кого  угодно можно смутить.
Сергунок  надулся  и  мрачно  покачал круглой стриженой головой. А тетя Наташа
безжалостно продолжала:
    - Нет? Ну, вот ты их и решай. А я буду решать сама то, что мне полагается,
и уж ты мне ответа не подсказывай. Понятно-о?
    Сергунок   отошел  нахмуренный  и  смущенный,  но  через  мгновение  снова
вернулся:
    - А поглядеть без тебя нам можно, как пойдут? Хоть немножко?
    И Сергунок неуверенно заглянул в лицо учительнице: не примет ли она это за
измену ей?
    Но Наташа равнодушно повела плечом:
    - Гляди себе на здоровье.

    День  был  воскресный,  но  еще неделю назад в конструкторском бюро решили
работать  до конца месяца без выходных: подпирали сроки строительства. Однако,
когда Чудинов пришел сегодня в бюро, там не оказалось ни души. Под центральной
люстрой висела на специально пристроенной рейке все объясняющая афиша:
    "Все на лыжи! Сегодня гонки Зимогорск-Рудник- Аэропорт".
    Чудинов  поскреб  затылок,  даже  плюнул  в  сердцах.  На минуту ему стало
смешно.  Кто,  как  не  он,  всю  свою  жизнь  пылко,  неутомимо  и  деятельно
пропагандировал  этот самый призыв: "Все на лыжи!" Ну вот, добился своего. Все
на  лыжах,  а  он  тут  один с незаконченными чертежами, которые нужно гнать к
сроку.
    За  большим  окном  со сверкающим муаром морозной наледи на стекле гремели
марши.  Проплывали  на  уровне второго этажа за подоконником звезды на древках
спортивных  знамен.  Команды  шли  на  старт. Чудинов огляделся, убедился, что
никого  нет  в  бюро,  подошел  к  окну  и,  стоя  за портьерой, осторожно, но
критически посмотрел сверху на лыжников.
    "Э! Техника! - отметил он по неисправимой тренерской привычке.- Кто же так
ногу  выносит?  Идут,  как  по  песку.  Руками,  руками  энергичнее,  ну! - Он
спохватился.-  Впрочем,  мне-то  какое  дело?..  А хорошо бы сейчас... Товарищ
Чудинов,  призываю к порядку, отставить! - скомандовал он сам себе, как это он
любил делать, и пошел к своему столу, тихонько ругаясь по дороге: - Занесла же
меня  нелегкая!  Это  просто  какой-то  район сплошной лыжни. Ну, Карычев, ну,
старик,  погоди  у меня! Приедешь ты сюда, я тебя носом повожу по снегу этому,
девственному,  лыжниками  не тронутому!" - Он расправил свертывающийся в рулон
плотный  ватман,  прикрепил  его к доске, взял логарифмическую линейку, двинул
шкалу.  Как похожа была гладкая белая линейка с выпуклой продольной движущейся
реечкой на лыжный след по снегу!..
    Чудинов,  уже  не  в  шутку  сам на себя рассердившийся, ударил кулаком по
столу, потряс головой.
    - Может  быть,  хватит  на  сегодня?  -  спросил он громко у самого себя и
погрузился в работу.

    Между   тем   на   окраине  городка  уже  давали  старт  лыжным  командам,
участвовавшим  в  гонках.  Трасса  проходила  неподалеку от возвышенности, где
стоял  дом интерната. Вешки, воткнутые в снег, отмечали направление дистанции.
Один  за  другим  проносились  мимо  лыжники,  а  на холме группа ребятишек из
интерната следила за проходившими внизу под ними гонщиками.
    - Ничего  идут наши, ходко,- заметил Сергунок со знанием дела, нетерпеливо
переминаясь с лыжи на лыжу.
    - А вон тетя Маша как пошла вымахивать! - восхитилась Катя.
    Громким,  подбадривающим  визгом  приветствовали  ребята  Машу  Богданову,
которая пронеслась под косогором, энергично действуя палками.
    - Тетя Маша!.. Тетя Маша!..- долго неслось вслед лыжнице.
    А  потом  вдруг  все  стихло.  Сейчас  ребятам  стало особенно обидно, что
подруга  тети  Наташи, которую та сама всегда обгоняла, уже промчалась, а тетя
Наташа  не захотела даже смотреть на гонки. Нет, Сергунку все это стало совсем
уж невтерпеж.
    Сергунок презрительно посмотрел на ребят:
    - А  хотите,  однако,  я  с горки разлечусь и ее догоню? - И он постукал о
снежный наст лыжами.
    Катя косилась на него из-под башлычка укоризненно: - Ох, и шибко горазд ты
хвастать, Сергунька! Не догонишь, однако. Спорим давай?
    - Она кругом пойдет, балочкой, а я знаю, как прямо можно. Хочешь на спор?
    - А  тетя  Наташа  тебе  велела? Помнишь, как в прошлый раз увязался? Тебе
мало попало?
    - А  вы тете Наташе не говорите, ладно? Я ведь только провожу немножко, до
рудника, и обратно ходу...
    И,  энергично  действуя  палками,  умело  развивая  хороший ход, маленький
лыжник  все  быстрее  и  быстрее  заскользил  с  холма, оставив на вершине его
оторопевших  от  неожиданности  ребят.  Слегка  растопырив  ноги  и присев, он
обогнул кусты и через минуту потерялся за сугробами в снежной долине.

    Чудинов  продолжал  работать  за  своим  столом  в  бюро. Несколько раз он
поглядывал  на  маленький  репродуктор  радиосети,  но стойко отворачивался. В
конце  концов,  не  выдержав  и  ругательски себя ругая, он, как бы невзначай,
воровато включил громкоговоритель.
    "Сообщаем  последние  сведения с дистанции лыжной гонки",- донеслось из-за
тюлевого экранчика репродуктора.
    Чудинов невольно прислушался.
    "...команда  "Маяка",  ослабленная  отсутствием  своей сильнейшей гонщицы,
несколько поотстала. В команде "Радуга", тем не менее..."
    Чудинов решительно выключил репродуктор.

    Метель,   как  это  часто  бывает  на  севере  Урала,  ринулась  на  город
неожиданно. Вдруг зазвенели, струясь между прошлогодними замерзшими былинками,
торчавшими  из-под  сугробов,  змейками  вьющиеся вихри поземки. Вокруг кустов
стало  как  бы  начесывать  белую  кудель  наносов.  Сразу наволокло откуда-то
клочковатую облачную муть, закрывшую все небо, и без того короткий зимний день
стал  угрожающе меркнуть. Тревожно и зловеще заныли провода, ветер засвистел в
пролетах  мачт  высоковольтных передач, шедших из города на рудники. Защелкал,
как  кнут  в  воздухе,  оторвавшийся  с  одного  конца  от  стартового  столба
транспарант,  и  ветер прогнал по улицам нервый, круто завившийся белый кубарь
метели.
    Не  прошло  и  десяти  минут,  как все вокруг смешалось в холодном кипении
взметенного снега, и все звуки утонули в нарастающем посвисте бурана.
    Тепло  и  уютно  было  в  этот час в чистенькой столовой интерната. Ребята
кончали вечерний чай.
    Наташа была в своей комнате. Она проверяла тетрадки. В глазах у нее рябило
от  толстых  и тоненьких, старательно выведенных по косым линеечкам кружочков,
палочек,   хвостиков,   но   привычный  слух  продолжал  улавливать  все,  что
происходило внизу, в столовой.
    Наташу  не  беспокоил  ребячий  гам,  она  даже  любила его. Он казался ей
естественным  в  необходимым,  как  постоянный  шум  леса за окнами интерната.
Наташа  по-настоящему  любила  ребят,  это  было  у  нее  с  детства.  Она еще
школьницей  любила  возиться  с  малышами  и потому считалась отличной вожатой
младших  классов.  А  тот,  кто  любит по-настоящему детей, не ради забавы или
нетрудного,  преходящего  умиления  ими,  понимает,  что  детям нужен шум, что
постоянная  тишина  для них стеснительна. Наташа любила ребят, не принимала их
мелкие  провинности  за  неисправимую  испорченность,  маленькие  уловки  - за
коварство,  невольное  ослушание - за своенравие. Она была строга с детьми, но
умела  всегда  сказать  всю  правду,  как  порой  ни  трудна  она была, и сама
добивалась  правдивого  признания  от  любого  неугомонного  враля. Она твердо
верила в чуткое и трепетное благородство взыскательной ребячьей души.
    Сейчас  внизу, в столовой, было почему-то слишком уж тихо. А Наташа знала,
что  тревожиться  надо  не  тогда,  когда  в  комнате,  где много ребят, царит
отчаянный  шум,  а  именно  в  тех  случаях,  когда  там возникает внезапная и
противоестественная  тишина.  Тогда  надо немедленно бежать туда, ибо, значит,
там что-то случилось...
    Наташа  быстро спустилась в столовую, но там все было в порядке. Некоторые
ребята уже вставали из-