Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
осуда получше все еще не
была распакована после переезда)
Ритуал, пусть и чисто символически, был соблюден, и это прибавило
событию торжественности, непринужденности, придало веселья. Была подана
чашка еще теплых вареников с творогом. Андрей назвал приготовленное
именинницей блюдо вкуснятиной, и это было, судя по ее благодарной улыбке,
лучшим подарком (о них, чтоб не конфузить гостя, прибывшего с пустыми
руками, разговора не велось).
- Ну, рассказывай, что нового на нашем хуторе, - поинтересовалась Ольга
Готлобовна под конец ужина.
- Кой-какие перемены произошли. После вашего отъезда стало полегче
домохозяйкам - их перестали гонять на работы. Да и у нас отпала надобность
относить малышей к Вере в ясли, а вечером разносить обратно.
- Нам с Клавой это не было в тягость. - именинница со значением
зыркнула на гостя.
- Потому что в награду предстояли свидания, - разгадала смысл ее
замечания мать.
- Но у нас дел не убавилось, - продолжил рассказ Андрей. - Некоторые
женщины, которых гоняли на картошку, ухитрились оставить невыкопанные рядки,
и мы помогли потом их выкопать. Моей крестной, например, к мешку с ее
собственного огорода добавилось еще пять.
- Какие вы, право, молодцы! - похвалила Ольга Готлобовна. - Везде бы
так - и женщинам, оставшимся без кормильцев, было бы намного легче пережить
это страшное время... Вы только своим подшефным помогали или. .
- Не только. Но им в первую очередь, - пояснил он.
- А на том порядке ребята тоже шефствовали? - поинтересовалась Марта.
- Да, но не все и не всем. А когда поспела кукуруза колхозная, мы и тут
не прозевали, трудились с утра до ночи, - добавил Андрей. - Так что
запаслись в зиму и картошкой, и семечками, и кукурузой. А также топливом и
кой-каким кормом для коровы.
- Просто невероятно! - не столько ему, сколько про себя заметила Ольга
Готлобовна. - Пацаны, еще совсем дети, а показали себя как взрослые,
высокосознательные граждане!
- А че тут невероятного? - возразил высокосознательный гражданин. - Мы
ведь не маленькие, понимаем: батьки защищают Родину не щадя жизни, матерям
тоже не легче, особливо многодетным. Кто им поможет? Вот и не сидим сложа
руки.
Догадываясь, что молодежи не терпится остаться наедине, после
непродолжительной беседы мать предложила:
- Я уберу со стола сама, а вы можете идти. Только хочу предупредить:
долго не засиживайтесь, разбужу рано. Тебе, Андрюша, необходимо покинуть
станицу как можно раньше.
- Почему-у? - Марта, уже переступившая было порог своей комнаты,
вернулась. Мать снова предложила им присесть.
- Так и быть, открою служебную тайну... Поступило распоряжение
коменданту организовать облаву на подростков, и, по моим прикидкам, это
произойдет со дня на день.
- А зачем они им? - в один голос спросили оба.
- Формируется - а может, уже и сформирован - эшелон с продовольствием
для отправки в Германию. Чтобы партизаны не пустили его под откос, к составу
прицепят вагоны с детьми. Это у фашистов испытанный прием...
- А где намечается проводить облавы? - обеспокоился Андрей. - Не на
хуторе, случайно?
- Ни где, ни когда именно будет это происходить, мне, к сожалению, не
известно. Одно несомненно: раз приказ поступил в здешнюю комендатуру,
значит, где-то поблизости. Возможно, что в самой станице. Поэтому я и...
- Так ведь надо же что-то делать! Как-то сообщить людям. Это же... я не
знаю...
- Милый мой мальчик, я тоже не знаю. Не пойдем же мы с вами объявлять
об этом по дворам. Даже если всего лишь развесить объявления, и то меня тут
же схватит гестапо: документ совершенно секретный.
- Ну и ну! - произнесла Марта. - У меня аж сердце защемило...
- Вот так дела!.. - в растерянности воскликнул и Андрей. - И что, их
увезут аж в Германию?
- Всяко может случиться. Но будем надеяться на лучшее. Эшелону
предстоит неблизкий путь по российской земле, через зоны, контролируемые
народными мстителями. Они наверняка найдут возможность и ребят спасти, и
пустить под откос паровоз вместе с награбленным добром.
- А наши, кубанские партизаны узнают про этот поезд?
- Вполне возможно, - ответила Ольга Готлобовна неопределенно. - А
теперь вот и ты знаешь. И чтоб не влипнуть в историю, тебе следует уйти
завтра с восходом солнца.
В своей комнате Марта ощупью нашла спички, зажгла керосиновую лампу; не
успела, вкрутив фитиль, ступить и шагу, как очутилась в объятиях. Притиснув
к груди, он отыскал ее губы и - впервые за все время дружбы - поцеловал не
"в щечку". Затем усадил на оказавшуюся рядом кровать и сел сбоку.
- Еще раз поздравляю тебя с днем рождения и желаю большого счастья. Не
против, что поцеловал по-взрослому? - спросил, хотя и знал, что ей этого
хотелось давно.
- Не ожидала такой щедрости даже сегодня. Спасибо и давай я тебя тоже
расцелую.
- Это в честь того, что ты повзрослела на целый год. Заместо подарка.
Думали-думали с ребятами, что бы такое преподнести... Советовали букет роз,
но я не схотел: завянут, потеряют вид. Федя присоветовал подарить линзу от
бинокля - помнишь, нашли возле убитого комиссара и одна половинка оказалась
простреленной; мы ее разобрали. - Он достал из кармана завернутое в бумажку
стеклышко величиной с пятак.
- Какая прелесть! - добавив фитиля и повертев в пальцах, воскликнула
она. - Теперь это стеклышко - память о нашем невольном спасителе - будет
моим талисманом и самой дорогой для меня вещичкой. Спасибо и давай щечку!
Снова уселись поглубже, и полилась задушевная беседа. О чем? Ну конечно
же о том, какой скучной стала жизнь после разлуки; с каким нетерпением ждали
14 сентября; что за эти полмесяца оба еще больше убедились, как дороги друг
дружке... Тема, старая, как мир, и вечно новая, молодая и волнующая.
Влюбленные, как известно, часов не наблюдают. И лишь случайно глянув на
ходики, показывавшие двенадцатый час, гость обеспокоился:
- Слушай, нам же велели не засиживаться! И еще: где я буду спать - не у
тебя же?
- Почему бы и нет. Пойду спрошусь у мамы, она все еще у дедушки.
Марта вышла, а он только теперь обратил внимание на обстановку в
комнате. Оказалось, что сидит на небольшой деревянной кровати, застланной
верблюжей шерсти одеялом. В головах поверх него - подушка, вышитая по углам
какими-то цветочками. У окна - столик с книжками, точнее учебниками; один с
нерусским названием. На стене - вешалка, задернутая занавеской, из-под
которой виднеется низ знакомого ему платья: белого, с двумя синими полосками
по подолу, еще какие-то одежки.
Вернулась Марта со знакомым уже лоскутным одеялом, простыней и
подушкой.
- Мама разрешила постелить тебе в моей комнате. На полу. А чтоб не
холодило снизу, сложим одеяло вдвое. Подержи-ка за углы.
- Ну, вы даете, вобще! - хмыкнул он, подчиняясь.
- Теперь ложим вот сюда. Простыню тоже вдвое. Сейчас принесу что-нибудь
укрыться.
- Не надо ни простыни, ни укрывачки: я пересплю одетый, - распорядился
почему-то Андрей.
- Попрошу в моем доме не командовать! Ты же не цыган, чтоб спать не
раздеваясь. Все помнется, погладить не успею... Может, все же разденешься?
- Сказал - не буду. Все! - поставил на своем.
- Ну хорошо, - пошла на уступки хозяйка комнаты. - Сними только хоть
рубашку.
- Ладно, рубашку сниму.
Оставшись в майке, Андрей сразу же и лег. Марта дунула сверху в слегка
закоптевшее стекло - лампа, пыхнув, погасла; наступила кромешная тьма.
Раздевшись, юркнула под одеяло и она. Но спать, увы, не хотелось, и минут
через несколько послышался ее шепоток:
- Андрюш, ты не спишь?
- Еще нет. А че? - обозвался он.
- Мне тоже ни капельки не хочется... И я забыла спросить об одном деле.
- Так спроси.
- Это не одно и не два слова. Можно на минутку к тебе?
- Н... ну, разве что на одну минутку. И чтоб без этих самых... без
фокусов.
- Обещаю! - Она тут же вскочила и, в чем была, прихватив одеяло,
очутилась у него под боком. Укрывшись сама, хотела прикутать и его, но
Андрей вдруг резко отодвинулся.
- Я же просил: без фокусов! - упрекнул грубовато.
- Ты о чем? - не поняла она.
- Ты бы еще без трусов приперлась! ... Зараз же дуй отсюда!
- Ой, я совсем забыла, что без лифчика! - спохватилась она... - Извини.
А можно, отгорожусь от тебя одеялом?
Получив молчаливое согласие и обособившись, поинтересовалась:
- Так пройдет?
- Теперь другое дело, - проведя рукой вдоль барьера-разградителя,
придвинулся он ближе. - Так о чем ты не успела спросить?
- Ты так меня одернул... как неродной. Я даже забыла...
- Уж признайся честно: захотелось еще полизаться.
- Если честно, то и это тоже. Но не только.
- А что же еще?
- Вспомнила! Хочу попросить: не останешься на денек у нас? Хоть не на
весь. Козленочка увидишь, он такой потешный, любит поиграть. А в обед мы с
мамой тебя проводим: с нею облава не страшна, как-никак, она секретарша
самого коменданта. И потом: может ее сегодня еще и не будет, я имею в виду
эту проклятую облаву.
- Можно бы, конешно, но мама - она такая мнительная... Небось, тоже
зараз не спит, переживает - я ведь обещал седни и вернуться.
- Жаль... И дедушка как раз приболел, некому корму Машке принести.
- У вас что, кормить нечем?
- Никак сено не привезем. Мы ее зелеными ивовыми ветками кормим; но я
боюсь ходить к ерику одна.
- Ну, ежли надо помочь, тогда другое дело: до обеда задержусь, -
согласился он.
- Вот и чудненько! - На радостях она подсунула руку ему под шею,
притянула лицо и поцеловала. - А раз не надо вставать чуть свет, то давай
поговорим еще немножко.
- Да я тебе уже все новости пересказал.
- А я еще не наслушалась твоего голоса, и когда еще услышу -
неизвестно. Расскажи какую-нибудь сказку. Страшную-престрашную! Знаешь
такие?
- Кто ж их не знает? Хочешь, расскажу которую сочинил Федя? Только она
длинная и написана стихами.
- Конечно, хочу! Мне Клава давала почитать его стихи - чудо как хороши!
- Ну, тогда слушай. - Он помолчал, вспоминая, и начал:
Давным-давно одно селенье
Цыганский табор посетил...
Конешно, случай этот был
Для всех - привычное явление,
И как бывало всякий раз,
О нем забыли бы тотчас,
Как только табор удалится;
Но тот такой оставил след,
Что многими не мог забыться
На протяженьи долгих лет...
Дошли и до меня те слухи.
Рассказ о мстительной старухе
И молодых гробовщиках
Невольно навевает страх...
Андрей сделал паузу, и Марта, воспользовавшись нею, отметила:
- Складно написано! И ты всю ее выучил наизусть?
- За четыре или пять приемов.
- Теперь вижу, что не зря хвалился отменной памятью, -вспомнила она. -
А эта старуха, наверно, ведьма?
- Слушай дальше:
В тот раз вели себя цыгане
Совсем иначе, чем всегда:
Веселья не было; рыданья
Неслись из табора: беда
И в их кибитки постучалась-
У них старуха-мать скончалась.
Она жила сто с лишним лет,
Но все не вечно на земле.
И вот вдовец, седой и нищий,
Пошел искать гробовщика,
Чтобы предать земле, пока
Стоит их табор у кладбища.
Ему сказали: "Это - там"
И показали ворота.
На стук калитка отворилась,
И с невысокого крыльца
К нему зеваючи, спустились
Два недовольных молодца.
Старик им в пояс поклонился,
Смиренно с просьбой обратился:
Оборвалась, мол, жизни нить,
Возьметесь ли похоронить?
Копач, которому Афоним
Поп при крещеньи имя дал.
Цыгану нехотя сказал:
- Мы, так и быть уж, похороним.
Но и ему, за гроб, и мне
Придется заплатить втройне.
Гробовщики назвали цену,
Сразив беднягу наповал:
Не обопрись старик о стену,
Он точно наземь бы упал...
Вчера детины перебрали,
Сегодня малость недоспали,
У них трещала голова;
Опохмелиться бы сперва,
А тут его нечиста сила
Совсем некстати принесла!
И вот они ему со зла
Такую цену заломили.
И сколько тот их не просил,
Афоним гроша не скостил...
Людскою жадностью сраженный,
Вдовец едва добраться смог
В свой табор, в траур погруженный,
Все рассказал и с горя слег.
Но делать нечего: цыгане,
Перетряхнув узлы, карманы,
Кой-как оплату наскребли
И тем детинам принесли.
Гробовщики переглянулись,
Смутившись... но, пожав плечьми,
Не повинились пред людьми
И за мошною потянулись...
Содрав три шкуры с голытьбы,
Людей неласковой судьбы.
В шинок сходивши, заложили
Гнедого с Чалым в драндулет,
Инструментарий погрузили
И в табор поторили след.
Цыгане слезно затужили
И в гроб старуху положили;
Накрыли крышкой и по ней
Забили с дюжину гвоздей.
Гробовщикам свой груз печальный
Препоручили. А затем
Старшой велел сниматься всем,
И отбыл табор в путь свой дальний,
Кляня гробовщиков скупых
За жадность и бездушье их.
Детины тронули к погосту.
Приехавши, спустили гроб.
Горилки приняли грамм по сту,
Работалось спорее чтоб.
Для ямы место подыскали,
О том о сем порассуждали
И, оголившись до пупа,
Подналегли на заступа.
Но дело двигалось неспоро:
Коренья, камни, разный хлам
Им попадались тут и там.
Земля противилась... И вскоре
Афоним выбился из сил;
Передохнуть он предложил.
- Ананий, мы сегодня ели? -
Спросил, уставясь на мозоль.
- Пол-ямы вырыть не успели,
А в теле слабость, дрожь и боль.
Не может быть, чтоб с перепою!
- Неладно что-то и со мною:
Корежит самого, хоть хнычь...
Боюсь, что этот старый хрыч -
Ведьмак; и мстит он нам от злости!
Коренья, камни да кирпич -
Откуда? не могу постичь...
Ну ладно б попадались кости,
Такое было; но чтоб так?
Ума не приложу никак!
- Послушай, Нань, - сказал Афоним, -
А мы на этот раз схитрим:
Давай в пол-яме захороним
Проклятый гроб - и леший с ним!
- Ништо! - Ананий согласился
И тут же с места подхватился.
Подкантовали, напряглись
И абы как столкнули вниз.
Потом в ладони поплевали,
Перемигнулись весело,
Подборки в руки - и пошло:
Забрасывать могилу стали.
В полнеба красное пятно -
К закату близилось оно...
- Афонь, - заметил вдруг Ананий,
Вспотевший вытирая лоб, -
Не обратил ли ты вниманья:
Бросаем камни мы на гроб,
А стуков никаких о крышу
Я что-то вроде бы не слышу.
А ну-ка гляну, что там. Ой,
Тут что-то не тово... Постой!
(Ананий со страху икает)
Да не кидай -ик! -землю, стоп,
Она уходит -ик! - под гроб.
А он как будто -ик! - всплывает.
Он... ик! - почти уж наверху...
Бежим отсюда! Карау...
И оба голоса лишились,
Так и застыв с раскрытым ртом.
Затем колени подкосились,
Ослабло тело; а потом,
Когда сорвалась крышка с гроба,
Похолодела вся утроба...
Цыганка... села, и тотчас
Не отверзая мертвых глаз,
К детинам руки протянула
И зашипела, как змея:
- Как жаль, што днем не вижу я!
Что не могу размежить веки
И посмотреть в глаза того -
Мерзавца, а не человека!
Кто так ограбил, и кого -
Цыган, голодных, полунищих!..
Оставил без гроша и пищи,
В нужде на несколько недель.
Что ж вы за нелюди? Ужель
У вас ни совести, ни чести
Не сохранилось и на грош?
Видать, всю пропили... Ну что ж,
Не миновать моей вам мести!
Сегодня, лишь зайдет луна,
Вы мне заплатите сполна!
- Ой, Андрюша, - вздрогнула Марта. - У меня аж мороз по коже!
- Под одеялом и холодно?
- Не холодно, а страшно... Ты так образно рассказываешь, что эта ведьма
стоит перед глазами...
- Может, на сегодня хватит? Рассказал только до половины.
- Так хочется дослушать! Я все равно теперь не засну...
- Ладно, уговорила. Слушай:
Цыганка на спину упала,
Шепча проклятья мертвым ртом.
Опять на место крышка встала,
И гроб исчез. На месте том
Поднялся бугорок могильный.
И будто после дремы сильной
Гробовщики ожили вновь:
В их жилах заиграла кровь,
Угасший разум прояснился,
Вернулась речь и бодрый дух.
Они переглянулись вдруг,
Афоним к другу обратился:
-Ты не заметил, я не спал?
Ананий лишь плечьми пожал...
Затем вернулись к драндулету,
Впрягли вздремнувших лошадей,
Поехали. Боясь при этом
в пути заговорить о ней.
Решив, что это - наважденье,
Всего лишь сонное виденье,
Приплевшееся одному,
И каждый думал - лишь ему.
Ведь что греха таить, такое
Случалось с ними иногда:
Упьются на ночь и тогда
Кошмары снятся с перепою...
Но вот они уж дома снова.
Стемнело. Время отдыхать.
Не говоря о н е й ни слова,
Решили вместе ночевать.
Оно и раньше так случалось,
Что утром вместе просыпались.
И так бывало потому,
Что в двухсемейном их дому
Других жильцов уж не осталось:
Забрав детей, супруги их
Давно оставили одних -
Терпеть пьянчуг они устали.
Но мысль о выпивке у ту ночь
Детины оба гнали прочь.
Со стороны посмотришь - скажешь,
Что каждый безмятежно спит.
Да и послушаешь, то даже
Услышишь, как во сне храпит.
Но это - видимость. На деле
Дружки не спали. И хотели
Лишь показать, что, мол, его
Не беспокоит ничего.
Как будто не было погоста,
Не знал не ведал, что о н а
Сегодня, лишь зайдет луна,
Пожаловать грозилась в гости
И заварить крутой ухи...
Пропели полночь петухи -
И тотчас стены задрожали
Поднялся вой, галдеж, содом,
И стекла в рамах дребезжали,
И все ходило ходуном.
Внезапно с треском дверь открылась,
И на пороге появилась,
Прошедши сквозь земную твердь,
Седая, серая, как смерть,
Цыганка... И злорадный хохот,
исторгся из коварных уст;
Зубовный скрежет, лязг и хруст,
Невидимый зловещий топот
Дружки услышали вокруг...
Они было вскочили вдруг,
Но ноги тут же отказали;
Хотели вскрикнуть, но слова
Чуть слышно с языка слетали
И были внятными едва...
Один дрожит, как в лихорадке,
Другой в трясучке, как в припадке,
И оба с ужасом глядят,
Как будто перед ними ад.
А ведьма вот, совсем уж рядом
Почти у самого виска
Ее костлявая рука, свирепый взгляд...
Могильным смрадом
Шибает в ноздри; из очей
Искрится жар, как из печей...
Детинам некуда деваться
И жен на помощь не позвать...
А ведьма стала издеваться:
Кусать и дергать, и щипать,
Таскать за волосы; под ногти
Занозы загонять и когти
Совать то в ноздри, то под глаз,
И каждому помногу раз...
Хрипел Афоним контроктавой,
Чуть слышно стоны издавал;
Ананий только ртом зевал
В ответ на вывихи суставов...
Но кукарекнул лишь в селенье
Вторично в эту ночь петух,
Как издевательства, мученья
И пытки прекратились вдруг:
Цыганка, вздрогнув, отступилась.
Лицо досадой исказилось:
Ей не хватило тех часов,
Чтоб доконать гробовщиков.
Она зловеще прошип