Борис Полевой.
   Повесть о настоящем человеке


     OCR: Wesha the Leopard





 Борис  Николаевич  Полевой  родился  в 1908 году в Москве. С  восьмилетнего
возраста жил в Калинине, который Стал для него родным городом. Первая  книга
очерков,  вышедшая  в  1927  году,  получила положительный отзыв М. Горького
накануне Великой Отечественной войны писатель  издает  свою  первую  повесть
"Горячий  цех". Как корреспондент "Правды" Борис Полевой всю войну провел на
фронте. Отражая в статьях  и  очерках  события  великой  битвы  с  фашизмом,
писатель  в  то  же  время  накапливает материал для будущих произведений, в
которых эти события и  характеры  советских  людей  получили  художественное
обобщение.   Послевоенные  книги  Б.  Полевого  широко известны. Это сборник
рассказов "Мы - советские люди", повесть "Вернулся", роман "Золото", сборник
рассказов  "Современники",  книга  "В  конце  концов" - нюрнбергский дневник
писателя,  и  другие.  Особой  популярностью  пользуется  у   советского   и
зарубежного читателя "Повесть о настоящем человеке", публикуемая в настоящем
томе.
   Вскоре после войны Борис Полевой, тогда еще молодой писатель и  уже
известный журналист, приехал к землякам в Калинин. Встреча произошла в
Доме офицеров, в одном из красивейших залов города. Собрались старые и
молодые калининцы послушать рассказ человека, только что  вернувшегося
из Нюрнберга, где народы мира судили фашизм. В зале стояла напряженная
тишина, потому что каждый вновь переживал  недавнюю  войну.  А  потом,
когда Борис Николаевич спустился вниз, чтобы уйти домой, его  окружили
несколько знакомых журналистов. И опять начались вопросы. Один  вопрос
касался лично его - над чем, мол, сейчас работает. И вот  тут  впервые
Борис Полевой  назвал  эту  книгу,  которой  через  несколько  месяцев
суждено было начать свое удивительное вторжение в человеческие  сердца
и судьбы.
   Она  называлась  "Повесть  о  настоящем  человеке".  Теперь  просто
невозможно представить советскую литературу без этого произведения,  а
тогда Б. Полевой только что закончил рукопись.
   У этой книги удивительная судьба. Не только потому, что "Повесть  о
настоящем человеке" стала любимой  у  советской  молодежи,  не  только
потому, что ее знают во всех странах мира,  а  у  нас  она  издавалась
более ста раз. Она дорога писателю еще  и  потому,  что  многим  людям
помогала в трудную минуту, учила мужеству.
   Это были нелегкие годы для  советского  народа,  когда  повесть  Б.
Полевого приходила к читателям  в  неустроенные  дома,  в  библиотеки,
размещенные во временных помещениях, в семьи, где  горько  горевали  о
невернувшихся с войны. Каждому эта книга  была  необходима:  и  юноше,
кончающему школу, и ветерану, у кого  в  бессонные  ночи  ныли  старые
раны.
   "Повесть о настоящем человеке" только появилась в журнале,  как  Б.
Полевому отовсюду пошли письма. Сотни, тысячи писем  от  незнакомых  и
близких людей, от фронтовиков, от женщин, от молодежи. Потом газеты  и
журналы опубликуют  статьи  и  исследования,  посвященные  легендарной
истории А. Мересьева, но первые  читательские  письма,  безыскусные  и
благодарные, нередко с потеками от материнских слез,  так  и  остались
для писателя самыми дорогими.
   Трудно сказать что-нибудь новое об этой легендарной книге. Критики,
кажется, высказали о ней все. Но каждый  день,  когда  кто-то  впервые
открывает  ее  страницы,  мысленно  он  говорит  это  новое,  еще   не
высказанное до него, потому что нет такого человека на земле,  кто  бы
остался равнодушным рядом с книгой о подвиге А. Мересьева. Да и сам Б.
Полевой совершил писательский подвиг, подарив человечеству  прекрасную
песню  о  мужестве  и  жизнелюбии  настоящего  человека.   В   трудные
послевоенные годы она находила отчаявшихся и возвращала  их  к  жизни,
она влекла за собой сильных, стыдила малодушных,  становилась  другом,
учителем, бойцом. И так всюду на земле. Повесть передавали  из  рук  в
руки вьетнамские патриоты, когда в часы затишья можно было прильнуть к
ее горячим страницам. Пробитая однажды вражеской пулей, она окрасилась
кровью того, кто понес ее с собой  в  атаку.  Об  этой  книге  говорил
взволнованные слова приговоренный к смерти Велояннис, о ней  писал  из
тюрьмы Назым Хикмет, и ею восторгался великий негр Поль Робсон.
   Борис Полевой совершил писательский подвиг. Наверное, он  готовился
к нему всю жизнь, всю войну, потому что с первых репортерских строк  в
нем зрело убеждение, что если уж стоило брать в руки перо,  то  только
ради того, чтобы написать о героическом в жизни, ибо  лишь  подвиг  во
имя Родины прекрасен... И этому принципу - воспевать героику борьбы  и
труда - Б. Полевой остался  верен  на  всю  жизнь.  Все  его  книги  -
"Золото", "Доктор Вера", "На диком бреге" и другие - как бы продолжают
"Повесть о настоящем человеке", потому  что  в  них  живут  и  борются
поистине героические люди.
   Не  случайно  Борис  Полевой  так  любит  обращаться  к  знаменитым
горьковским словам: "В жизни  всегда  есть  место  подвигу",  -  когда
говорит о назначении советской литературы, чья история навеки  связана
с героической историей народа.
   Мое поколение по-особому восприняло "Повесть о настоящем человеке".
Мальчишки, чье детство оборвали бомбежки и похоронки, слезы матерей  и
ранняя ответственность за доверенные нам солдатами семьи, - мы увидели
в Алексее Мересьеве своих отцов и старших братьев. Уже давно минуло то
время, когда мы играли в Чапаева и Щорса, а возраст требовал не  героя
для игр, а примера для подражания, близкого и живого  идеала  в  нашей
каждодневной и нелегкой жизни. И Борис Николаевич Полевой  указал  нам
на этот идеал. Вслед за Фурмановым, Островским, Фадеевым  он  наполнил
наши представления о смысле жизни  биографией  человека,  которому  мы
поверили раз и навсегда.
   Много лет  прошло  с  тех  дней,  когда  впервые  мы  услышали  это
несколько необычное название - "Повесть о настоящем человеке".  А  мне
все видится светлый колонный зал в Калинине, со сцены которого высокий
подполковник рассказывал о Нюрнбергском процессе. И столько  горечи  и
боли, ненависти и силы было в его словах, что всякий раз, когда я беру
с полки "Повесть о настоящем человеке", я думаю об удивительной  любви
писателя к людям, ради счастья которых и была написана эта книга.

                                                          А. Дементьев



                             Часть первая


1

   Звезды еще сверкали остро и холодно, но небо на востоке  уже  стало
светлеть. Деревья понемногу выступали из тьмы. Вдруг  по  вершинам  их
прошелся сильный свежий ветер. Лес сразу ожил, зашумел  полнозвучно  и
звонко. Свистящим шепотом перекликнулись между собой столетние  сосны,
и сухой иней с мягким шелестом полился с потревоженных ветвей.
   Ветер стих  внезапно,  как  и  налетел.  Деревья  снова  застыли  в
холодном оцепенении. Сразу стали слышны все предутренние лесные звуки:
жадная грызня волков на соседней поляне, осторожное тявканье  лисиц  и
первые, еще неуверенные удары  проснувшегося  дятла,  раздававшиеся  в
тишине леса так музыкально, будто долбил  он  не  древесный  ствол,  а
полое тело скрипки.
   Снова порывисто  шумнул  ветер  в  тяжелой  хвое  сосновых  вершин.
Последние  звезды  тихо  погасли  в  посветлевшем  небе.   Само   небо
уплотнилось и сузилось. Лес, окончательно стряхнувший с  себя  остатки
ночного мрака, вставал во всем своем зеленом величии.  По  тому,  как,
побагровев, засветились курчавые головы сосен  и  острые  шпили  елей,
угадывалось, что поднялось солнце и что занявшийся день  обещает  быть
ясным, морозным, ядреным.
   Стало совсем светло. Волки ушли в лесные чащобы переваривать ночную
добычу, убралась с поляны лисица, оставив на  снегу  кружевной,  хитро
запутанный след. Старый лес зашумел ровно,  неумолчно.  Только  птичья
возня, стук дятла, веселое цвиканье стрелявших меж  ветвей  желтеньких
синиц да жадный сухой кряк соек разнообразили этот тягучий,  тревожный
и грустный, мягкими волнами перекатывающийся шум.
   Сорока, чистившая на ветке ольховника  черный  острый  клюв,  вдруг
повернула голову набок, прислушалась,  присела,  готовая  сорваться  и
улететь. Тревожно хрустели сучья. Кто-то большой, сильный  шел  сквозь
лес, не разбирая дороги. Затрещали кусты, заметались вершины маленьких
сосенок, заскрипел,  оседая,  наст.  Сорока  вскрикнула  и,  распустив
хвост, похожий на оперение стрелы, по прямой полетела прочь.
   Из припудренной утренним инеем хвои высунулась длинная бурая морда,
увенчанная тяжелыми  ветвистыми  рогами.  Испуганные  глаза  осмотрели
огромную поляну. Розовые замшевые ноздри,  извергавшие  горячий  парок
встревоженного дыхания, судорожно задвигались.
   Старый лось застыл в сосняке, как изваяние. Лишь клочковатая  шкура
нервно передергивалась на спине. Настороженные уши ловили каждый звук,
и слух его был так остер, что слышал зверь, как короед точит древесину
сосны. Но даже и эти чуткие  уши  не  слышали  в  лесу  ничего,  кроме
птичьей трескотни, стука дятла и ровного звона сосновых вершин.
   Слух успокаивал, но обоняние предупреждало об опасности. К  свежему
аромату талого снега примешивались острые, тяжелые и  опасные  запахи,
чуждые этому дремучему лесу. Черные печальные глаза зверя  увидели  на
ослепительной  чешуе  наста  темные  фигуры.  Не  шевелясь,  он   весь
напружился, готовый сделать прыжок в чащу. Но люди не  двигались.  Они
лежали в снегу густо, местами друг на друге. Их было очень  много,  но
ни один из них не двигался и  не  нарушал  девственной  тишины.  Возле
возвышались вросшие в сугробы какие-то  чудовища.  Они-то  и  источали
острые и тревожащие запахи.
   Испуганно кося глазом, стоял на опушке лось,  не  понимая,  что  же
случилось со всем этим стадом тихих, неподвижных и совсем не опасных с
виду людей.
   Внимание его привлек звук, послышавшийся сверху.  Зверь  вздрогнул,
кожа на спине его передернулась, задние ноги еще больше поджались.
   Однако звук был тоже не страшный: будто  несколько  майских  жуков,
басовито гудя, кружили в листве зацветающей березы.  И  к  гуденью  их
примешивался порой частый, короткий треск, похожий на  вечерний  скрип
дергача на болоте.
   А вот и сами эти жуки. Сверкая  крыльями,  танцуют  они  в  голубом
морозном воздухе. Снова и снова скрипнул  в  вышине  дергач.  Один  из
жуков,  не  складывая  крыльев,   метнулся   вниз.   Остальные   опять
затанцевали в небесной лазури. Зверь  распустил  напряженные  мускулы,
вышел на поляну, лизнул наст, кося глазом на небо. И  вдруг  еще  один
жук отвалил от  танцевавшего  в  воздухе  роя  и,  оставляя  за  собой
большой, пышный хвост, понесся прямо к поляне. Он рос так быстро,  что
лось едва успел сделать прыжок  в  кусты  -  что-то  громадное,  более
страшное, чем внезапный порыв осенней бури, ударило по вершинам  сосен
и брякнулось  о  землю  так,  что  весь  лес  загудел,  застонал.  Эхо
понеслось над деревьями, опережая лося, рванувшегося  во  весь  дух  в
чащу.
   Увязло в гуще зеленой хвои эхо. Сверкая и искрясь, осыпался иней  с
древесных  вершин,  сбитых  падением  самолета.  Тишина,   тягучая   и
властная, овладела лесом. И в ней отчетливо послышалось, как простонал
человек и как тяжело  захрустел  наст  под  ногами  медведя,  которого
необычный гул и треск выгнали из леса на полянку.
   Медведь был велик, стар и космат. Неопрятная шерсть бурыми клочьями
торчала на его впалых боках, сосульками свисала  с  тощего,  поджарого
зада. В этих краях с осени бушевала война. Она проникла даже  сюда,  в
заповедную глушь, куда раньше, и то не часто, заходили только  лесники
да охотники. Грохот близкого боя еще осенью поднял медведя из берлоги,
нарушив его зимнюю спячку, и вот теперь, голодный и злой, бродил он по
лесу, не зная покоя.
   Медведь остановился на опушке, там,  где  только  что  стоял  лось.
Понюхал его свежие, вкусно пахнущие следы,  тяжело  и  жадно  задышал,
двигая впалыми боками, прислушался. Лось ушел, зато  рядом  раздавался
звук, производимый  каким-то  живым  и,  вероятно,  слабым  существом.
Шерсть поднялась на загривке зверя. Он вытянул  морду.  И  снова  этот
жалобный звук чуть слышно донесся с опушки.
   Медленно, осторожно ступая мягкими лапами, под которыми  с  хрустом
проваливался сухой и крепкий наст,  зверь  направился  к  неподвижной,
вбитой в снег человеческой фигуре...


2

   Летчик Алексей Мересьев попал в двойные  "клещи".  Это  было  самое
скверное, что могло случиться в воздушном бою. Его, расстрелявшего все
боеприпасы, фактически безоружного, обступили четыре немецких самолета
и, не давая ему ни вывернуться, ни уклониться с курса, повели на  свой
аэродром...
   А  получилось  все  это  так.  Звено  истребителей   под   командой
лейтенанта Мересьева  вылетело  сопровождать  ИЛы,  отправлявшиеся  на
штурмовку  вражеского  аэродрома.  Смелая   вылазка   прошла   удачно.
Штурмовики, эти "летающие танки", как звали их в пехоте, скользя  чуть
ли не по верхушкам сосен, подкрались прямо к летному полю, на  котором
рядами стояли  большие  транспортные  "юнкерсы".  Неожиданно  вынырнув
из-за зубцов сизой лесной гряды, они  понеслись  над  тяжелыми  тушами
"ломовиков", поливая  их  из  пушек  и  пулеметов  свинцом  и  сталью,
забрасывая  хвостатыми  снарядами.  Мересьев,  охранявший   со   своей
четверкой воздух над местом атаки, хорошо видел сверху, как заметались
по аэродрому темные фигурки людей, как стали  грузно  расползаться  по
накатанному снегу транспортники, как штурмовики делали новые  и  новые
заходы и как пришедшие в себя  экипажи  "юнкерсов"  начали  под  огнем
выруливать на старт и поднимать машины в воздух.
   Вот тут-то Алексей и совершил  промах.  Вместо  того  чтобы  строго
стеречь  воздух  над  районом  штурмовки,  он,  как  говорят  летчики,
соблазнился легкой дичью. Бросив машину в пике, он камнем  ринулся  на
только что оторвавшийся от земли тяжелый и медлительный  "ломовик",  с
удовольствием огрел несколькими длинными очередями его четырехугольное
пестрое, сделанное из гофрированного дюраля тело. Уверенный в себе, он
даже не смотрел, как враг ткнется в землю. На другой стороне аэродрома
сорвался в воздух еще один "юнкерс". Алексей погнался за ним. Атаковал
- и неудачно. Его огневые трассы скользнули поверх медленно набиравшей
высоту машины. Он круто развернулся, атаковал еще раз, снова промазал,
опять настиг свою жертву и свалил ее где-то уже в стороне  над  лесом,
яростно всадив в широкое  сигарообразное  туловище  несколько  длинных
очередей из всего бортового оружия. Уложив "юнкерс" и дав два победных
круга у места, где над зеленым всклокоченным морем  бесконечного  леса
поднялся  черный  столб,  Алексей  повернул  было  самолет  обратно  к
немецкому аэродрому.
   Но долететь туда уже не пришлось. Он увидел,  как  три  истребителя
его звена ведут  бой  с  девятью  "мессерами",  вызванными,  вероятно,
командованием немецкого аэродрома для  отражения  налета  штурмовиков.
Смело бросаясь на немцев, ровно  втрое  превосходивших  их  по  числу,
летчики  стремились  отвлечь  врага  от  штурмовиков.  Ведя  бой,  они
оттягивали противника все дальше и дальше в сторону,  как  это  делает
тетерка,  притворяясь  подраненной  и  отвлекая  охотников  от   своих
птенцов.
   Алексею стало стыдно, что он  увлекся  легкой  добычей,  стыдно  до
того, что он почувствовал, как запылали под  шлемом  щеки.  Он  выбрал
себе противника и,  стиснув  зубы,  бросился  в  бой.  Целью  его  был
"мессер",  несколько  отбившийся   от   других   и,   очевидно,   тоже
высмотревший себе добычу. Выжимая всю  скорость  из  своего  "ишачка",
Алексей бросился  на  врага  с  фланга.  Он  атаковал  немца  по  всем
правилам. Серое тело вражеской машины было отчетливо видно в паутинном
крестике прицела, когда он нажимал гашетку. Но тот спокойно  скользнул
мимо. Промаха быть не могло. Цель была близка и виднелась на  редкость
отчетливо. "Боеприпасы!" -  догадался  Алексей,  чувствуя,  что  спина
сразу покрылась холодным  потом.  Нажал  для  проверки  гашетки  и  не
почувствовал того дрожащего гула, какой  всем  телом  ощущает  летчик,
пуская в дело  оружие  своей  машины.  Зарядные  коробки  были  пусты:
гоняясь за "ломовиками", он расстрелял весь боекомплект.
   Но враг-то не знал об этом! Алексей решил  безоружным  втесаться  в
кутерьму боя, чтобы хоть численно улучшить соотношение сил. Он ошибся.
На истребителе, который он так  неудачно  атаковал,  сидел  опытный  и
наблюдательный летчик. Немец заметил, что машина  безоружна,  и  отдал
приказ своим коллегам. Четыре "мессершмитта", выйдя из  боя,  обложили
Алексея с боков, зажали сверху и снизу и,  диктуя  ему  путь  пулевыми
трассами, отчетливо видными в голубом и прозрачном воздухе, взяли  его
в двойные "клещи".
   Несколько дней назад Алексей  слышал,  что  сюда,  в  район  Старой
Руссы,   перелетела   с   запада   знаменитая   немецкая   авиадивизия
"Рихтгофен". Она была укомплектована лучшими асами фашистской  империи
и находилась под покровительством самого Геринга. Алексей  понял,  что
попал в когти  этих  воздушных  волков  и  что  они,  очевидно,  хотят
привести его на свой аэродром, заставить сесть,  чтобы  взять  в  плен
живым. Такие случаи тогда бывали. Алексей сам видел, как однажды звено
истребителей под командой его приятеля Героя Советского  Союза  Андрея
Дегтяренко привело и посадило на свой аэродром немца-разведчика.
   Длинное зеленовато-бледное лицо пленного немца, его шатающийся  шаг
мгновенно возникли в памяти Алексея. "Плен? Никогда!  Не  выйдет  этот
номер!" - решил он.
   Но  вывернуться  ему  не  удалось.  Немцы  преграждали   ему   путь
пулеметными  очередями,  как  только   он   делал   малейшую   попытку
отклониться от диктуемого ими курса. И опять мелькнуло перед ним  лицо
пленного летчика с искаженными чертами, с  дрожащей  челюстью.  Был  в
этом лице какой-то унизительный животный страх.
   Мересьев крепко сжал  зубы,  дал  полный  газ  и,  поставив  машину
вертикально, попытался нырнуть под верхнего немца, прижимавшего его  к
земле. Ему удалось вырваться из-под конвоя.  Но  немец  успел  вовремя
нажать гашетку. Мотор сбился с ритма и заработал частыми рывками. Весь
самолет задрожал в смертельной лихорадке.
   Подшибли! Алексей успел свернуть в  белую  муть  облака,  сбить  со
следа погоню. Но что же дальше? Летчик ощущал дрожь подраненной машины
всем своим существом,  как  будто  это  была  не  агония  изувеченного
мотора, а лихорадка, колотившая его собственное тело.
   Во что ранен мотор? Сколько может самолет продержаться  в  воздухе?
Не взорвутся ли баки? Все это не подумал,  а  скорее  ощутил  Алексей.
Чувствуя себя сидящим на динамитной шашке, к которой по  шнуру  запала
уже бежит пламя, он положил самолет на обратный курс, к линии  фронта,
к своим, чтобы в случае чего хотя бы быть похороненным родными руками.
   Развязка наступила сразу. Мотор осекся и замолчал.  Самолет,  точно
соскальзывая с крутой горы, стремительно понесся вниз.  Под  самолетом
переливался зелено-серыми волнами необозримый,  как  море,  лес...  "И
все-таки не плен!" - успел подумать  летчик,  когда  близкие  деревья,
сливаясь в продольные полосы, неслись  под  крыльями  самолета.  Когда
лес, как зверь, прыгнул на него, он инстинктивным  движением  выключил
зажигание. Раздался скрежещущий треск, и все мгновенно исчезло,  точно
он вместе с машиной канул в темную густую воду.
   Падая, самолет задел верхушки  сосен.  Это  смягчило  удар.  Сломав
несколько деревьев, машина развалилась на части, но мгновением  раньше
Алексея  вырвало  из  сиденья,  подбросило  в  воздух,  и,   упав   на
широкоплечую вековую ель, он соскользнул по ветвям в глубокий  сугроб,
наметенный ветром у ее подножия. Это спасло ему жизнь...
   Сколько пролежал он без движения, без сознания,  Алексей  вспомнить
не мог. Какие-то неопределенные