ответил дежурный.
   - Доложите, что со срочным пакетом из отдела кадров штаба ВА.
   - Обождите: у него на докладе экипаж воздушной разведки. Просил  не
мешать. Вон посидите в садике у дома.
   Дежурный снова углубился в кроссворд, а приезжие вышли  в  садик  и
уселись на старенькую скамейку над заботливо обложенной  кирпичом,  но
теперь запущенной и заросшей травой клумбой, где перед войной в  такие
вот тихие  летние  вечера,  наверно,  сиживала,  отдыхая  от   трудов,
старушка учительница.  Из  распахнутых  окон  отчетливо  долетали  два
голоса. Один, хриплый, возбужденно докладывал:
   - Вот по этой и по этой  дорогам,  на  Большое  Горохово  и  погост
Крестовоздвиженский, усиленное движение, сплошные колонны  грузовиков,
и, заметно, все в одну сторону - к фронту. Вот тут, у самого  погоста,
в лощине  грузовики  или  танки...  Полагаю,  сосредоточилась  большая
часть...
   - Почему так полагаешь? - перебил тенорок.
   - Очень большой заградительный огонь.  Еле  убрались.  Вчера  здесь
ничего не было, какие-то кухни дымили. Я над самыми крышами  проходил,
пострелял по ним для острастки. А сегодня - куда там!  Такой  огонь...
Явно тянутся к фронту.
   - А в квадрате "зет"?
   - Здесь тоже  движение,  но  потише.  Вот  тут,  у  леска,  большая
танковая колонна на марше. Машин сто. Эшелонами растянулась километров
на пять, так днем и шла, не маскируясь. Возможно,  ложное  движение...
Вот тут, тут и потом там засекли  артиллерию,  у  самых  передовых.  И
склады огнеприпасов. Замаскированы  в  дровах.  Вчера  их  не  было...
Большие склады.
   - Все?
   - Точно так, товарищ полковник. Прикажете писать рапорт?
   - Какой тут рапорт! Сейчас же в  армию.  Рапорт!  Знаете,  что  это
значит?.. Эй, дежурный! "Виллис" мой! Отправите капитана в штаб ВА.
   Кабинет командира полка помещался в просторном классе. В комнате  с
голыми бревенчатыми стенами стоял всего-навсего один стол, на  котором
лежали кожаные футляры телефонов, большой авиационный планшет с картой
и красный карандаш.  Полковник,  маленький,  быстрый,  туго  собранный
человек, бегал по комнате вдоль стен, заложив руки за  спину.  Занятый
своими  мыслями,  он  раза  два  пробежался  мимо  стоявших  навытяжку
летчиков, потом резко остановился перед  ними,  вопросительно  вскинув
сухое, твердое лицо.
   - Старший лейтенант Алексей Мересьев, -  отрекомендовался  чернявый
офицер, вытягиваясь и стукнув каблуками. - Прибыл в ваше распоряжение.
   - Старший сержант Александр Петров, - отрапортовал юноша,  стараясь
вытянуться еще прямее и еще звучнее брякая об пол каблуками солдатских
кирзовых сапог.
   - Командир полка полковник Иванов, - буркнул хозяин. - Пакет?
   Мересьев  четким  жестом  вырвал  из  планшета  пакет  и   протянул
полковнику. Тот пробежал препроводительные  бумаги  и  быстрым  глазом
осмотрел прибывших.
   - Хорошо, вовремя. Только что же это они  мало  прислали?  -  Потом
вдруг что-то вспомнил, на лице его мелькнуло удивление.  -  Позвольте,
это вы Мересьев? Мне о вас звонил начальник штаба ВА.  Он  предупредил
меня, что вы...
   - Это не имеет значения, товарищ  полковник,  -  не  очень  вежливо
перебил его Алексей. - Разрешите приступить к несению службы?
   Полковник с любопытством  посмотрел  на  старшего  лейтенанта  и  с
одобрительной усмешкой кивнул головой.
   -  Правильно!..  Дежурный,  отведите   их   к   начальнику   штаба,
распорядитесь от моего имени, чтобы их накормили и устроили на ночлег.
Скажите, чтобы оформили их  приказом  в  эскадрилью  гвардии  капитана
Чеслова. Исполняйте.
   Петрову командир полка показался слишком  суетливым.  Мересьеву  он
понравился. Алексею были по душе такие вот  быстрые  люди,  сразу,  на
ходу все схватывающие, умеющие четко мыслить и твердо  решать.  Доклад
воздушного разведчика, который они случайно слышали, ожидая в  садике,
не шел у него из ума. По многим приметам, понятным военному  человеку:
по тому, как были забиты  дороги,  по  которым  они  ехали  из  армии,
способом "голосования" пересаживаясь из машины в машину; по тому,  как
по ночам часовые на дорогах  строго  требовали  соблюдать  маскировку,
грозя нарушителям стрелять по шинам; по тому, что в березовых рощах, в
стороне от фронтовых путей, было так шумно и тесно от скопившихся  там
танков, грузовиков,  артиллерии;  по  тому,  что  даже  над  пустынной
полевой дорогой атаковали их сегодня немецкие  "охотники",  -  понимал
Мересьев, что затишью на фронте настал конец, что где-то - и именно  в
этих краях - немцы замыслили свой новый удар, что удар этот произойдет
скоро и что командование Красной Армии знает об этом и подготовило уже
достойный ответ.


2

   Беспокойный старший лейтенант не дал Петрову дождаться  в  столовой
третьего блюда.  Они  вскочили  на  попутный  бензовоз  и  поехали  на
аэродром, устроенный на полянке за деревней. Тут познакомились новички
с  командиром   эскадрильи   гвардии   капитаном   Чесловым,   хмурым,
молчаливым, но, должно быть, до чрезвычайности добродушным  человеком.
Он без долгих разговоров подвел их к  травянистым  подковкам  земляных
капониров, в которых стояли новенькие, сверкающие лаком голубые ЛА-5 с
номерами "11" и "12" на вертикальном руле. На них и предстояло  летать
новичкам. В душистом березовом леске, где пронзительные птичьи хоры не
заглушал даже  рев  моторов,  приезжие  провели  возле  машин  остаток
вечера, болтая со своими новыми механиками и входя в курс жизни полка.
   Они так увлеклись, что приехали в деревеньку с последним грузовиком
уже затемно и прозевали ужин. Это  их  не  очень  огорчило.  В  верных
"сидорах" у них  хранились  остатки  сухого  пайка,  выданного  им  на
дорогу. Сложнее оказалось с ночлегом. Маленький оазис  среди  мертвой,
забурьяненной  пустыни  оказался  густо  перенаселенным  экипажами   и
персоналом  штабов  двух  стоявших  здесь  авиационных  полков.  После
долгого хождения по переполненным  избам,  сердитых  препирательств  с
жильцами, не хотевшими пускать новых  постояльцев,  после  философских
рассуждений с самим собой о том, как жаль, что избы не резиновые и  не
растягиваются, комендант втолкнул наконец новичков в первый попавшийся
"дом":
   - Ночуйте здесь, а завтра разберемся.
   В  маленькой  избе  уже  ютилось  девять  жильцов.   Летчики   рано
укладываются спать. Керосиновая, сделанная из  сплющенного  снарядного
стакана коптилка, какие в первые годы войны  именовали  "катюшами",  а
после  Сталинграда  перекрестили  в  "сталинградки",  тускло  освещала
неясные силуэты спавших. Они занимали кровати, лавки, рядком лежали на
полу  на  ворохе  сена,  застеленного  плащ-палатками.  Помимо  девяти
постояльцев, в хате жили и хозяева  -  старуха  со  взрослой  дочерью,
ютившиеся по случаю крайнего переуплотнения на громадной русской печи.
   На  мгновение  новички  остановились  на  пороге,  не   зная,   как
перебраться через все эти спящие тела. С печки кричал на них  сердитый
старушечий голос:
   - Некуда, некуда! Вишь, набилось. На потолок, что ли?
   Петров неловко затоптался в дверях, готовый идти обратно на  улицу,
но Мересьев уже осторожно  шагал  через  избу  к  столу,  стараясь  не
наступать на спящих.
   - Нам бы вот только где поесть,  мамаша,  целый  день  не  ели.  Да
тарелку бы, да пару чашек, а? А ночевать мы и во дворе переночуем,  не
стесним. Лето.
   Но из глубины запечья, из-за спины ворчливой бабки  уже  показались
чьи-то  маленькие  босые  ноги.  Тоненькая,   легкая   фигурка   молча
соскользнула с печи, ловко пробалансировала над  спящими,  скрылась  в
сенях и тотчас  же  вернулась,  неся  тарелки  и  разномастные  чашки,
надетые на  тонкие  пальчики.  Сначала  Петрову  показалось,  что  это
девочка-подросток. Когда же она подошла к столу и желтый копотный свет
лампы выхватил из сумрачной мглы ее лицо, он увидел, что это  девушка,
и девушка хорошенькая, в расцвете лет.  Только  уж  очень  портили  ее
коричневая  кофта,  юбка  из  мешковины  и  драный   платок,   накрест
перехватывающий грудь и по-старушечьи завязанный за спиной.
   - Марина, Марина, поди сюда, подлая! - зашипела на печи старуха.
   Но девушка и глазом не повела. Она ловко постелила на столе  чистую
газету, расставила на  ней  посуду,  разложила  вилки,  искоса  бросая
короткие взгляды на Петрова.
   - Кушайте на здоровье. Может,  вам  порезать  что  или  погреть?  Я
мигом. Только вот комендант не велел во дворе таган разводить.
   - Маринка, иди сюда! - звала старуха.
   - Не обращайте на нее внимания: это она так, не  в  себе  немножко.
Немцы  ее  напугали.  Как  ночью  увидит  военных,  все  норовит  меня
схоронить. Вы на нее не сердитесь: это она только ночью,  а  днем  она
хорошая.
   В вещевом мешке Мересьева обнаружились колбаса, консервы, даже  две
сухие, с выступившей на тощих боках солью селедки и кирпич  армейского
хлеба. Петров оказался менее запасливым: у него были  мясо  и  сухари.
Маленькие ручки Маринки ловко нарезали все это, аппетитно разложили на
тарелках. Все чаще и чаще скользил скрытый длинными  ресницами  взгляд
ее быстрых глаз  по  лицу  Петрова,  а  Петров  тоже  исподтишка  стал
посматривать  на  нее.  Когда  же  взгляды  их  встречались,  они  оба
краснели, хмурились, отворачивались друг от  друга,  причем  оба  вели
разговор только через Мересьева, друг к другу не  обращались.  Алексею
было смешно следить за ними, смешно и чуть-чуть грустно; оба они  были
такими юнцами - по сравнению с ними он казался себе  старым,  усталым,
много пожившим.
   - Вот что, Маринушка, а огурчиков случайно нет? - спросил он.
   - Случайно есть, - тихо улыбнувшись, ответила девушка.
   - А картошечки вареной не найдется хоть штучки две?
   - Попросите - найдется.
   Она вновь исчезла из  комнаты,  ловко  перепрыгивая  через  спящих,
бесшумная, легкая, как мотылек.
   -  Товарищ  старший  лейтенант,  как  это  вы  можете  с  ней  так?
Незнакомая девушка, а вы с ней на "ты", огурчиков требуете и...
   Мересьев раскатисто расхохотался.
   - Старик, ты где находишься?  Это  тебе  фронт  или  что?..  Бабка,
хватит ворчать, слезай, есть будем, ну?
   Бабка, кряхтя и все еще сердито бубня что-то себе под нос,  полезла
с печки, тотчас же пристроилась к колбасе, до которой, как выяснилось,
в мирное время была великая охотница.
   Вчетвером они сели  за  стол  и  под  разноголосый  храп  и  сонное
бормотанье остальных жильцов с аппетитом и вкусно  поужинали.  Алексей
болтал без умолку, трунил над бабкой, смешил Маринку. Попав наконец  в
родную атмосферу бивачной жизни, он наслаждался  ею  вполне,  чувствуя
себя очутившимся в родном доме после долгого скитанья по чужим краям.
   К концу ужина друзья узнали: деревня сохранилась  потому,  что  тут
стоял когда-то немецкий штаб. Когда Красная Армия стала наступать,  он
удрал так быстро, что не успел уничтожить деревню. Бабка повредилась в
уме после того, как гитлеровцы при ней изнасиловали ее  старшую  дочь,
которая  потом  утопилась  в  пруду.  Сама  Маринка   восемь   месяцев
пребывания немцев в этих краях жила, не видя солнца, на  задворках,  в
пустой риге, вход в которую был завален соломой и  рухлядью.  Мать  по
ночам носила ей и подавала через волоковое оконце  еду  и  питье.  Чем
больше разговаривал Алексей с девушкой, тем чаще и  чаще  посматривала
она  на  Петрова,  и  во  взглядах  ее,  задорных   и   робких,   было
трудноскрываемое восхищение.
   Незаметно ужин был съеден. Остатки Маринка хозяйственно завернула и
сунула в мешок Мересьеву: дескать, солдату все пригодится.  Потом  она
пошепталась с бабкой и решительно сказала:
   - Вот что: раз вас сюда комендант поставил, тут и живите. Лезьте на
печку, а мы с мамой в каморе переспим.  Отдыхайте  пока  с  дороги.  А
завтра найдем вам местечко.
   Так же легко ступая босыми ногами через  спящих,  она  принесла  со
двора охапку яровой соломы, щедро разбросала ее  по  просторной  печи,
подмостила в изголовье какие-то одежонки, и  все  это  быстро,  ловко,
бесшумно, с кошачьим изяществом.
   -  Хороша,  старик,  девушка!   -   заметил   Мересьев,   с   таким
удовольствием растягиваясь на соломе, что захрустели суставы.
   - А, кажется, ничего, - деланно равнодушным тоном отозвался Петров.
   - И как на тебя смотрела!..
   - Уж и смотрела, скажете! Она все  с  вами  разговаривала...
   Через минуту уже слышалось его ровное сонное дыхание.  Мересьев  не
спал. Он лежал, вытянувшись на прохладной, сытно пахнувшей соломе.  Он
видел, как из сеней вошла Марина, прошлась  по  комнате,  что-то  ища.
Время от времени она украдкой  посматривала  на  печку.  Поправила  на
столе лампу, опять оглянулась на печь и тихо-тихо пошла через спящих к
двери. Вид этой тоненькой, красивой, одетой в рубище девушки  наполнил
почему-то душу Алексея грустным покоем. Вот и на квартиру  устроились.
На утро назначен их первый боевой полет  -  в  паре  с  Петровым.  Он,
Мересьев, - ведущий. Петров  -  ведомый.  Как-то  получится?  Славный,
кажется, парень! Вон и Маринка в него с первого взгляда влюбилась.  Ну
спать так спать!
   Мересьев повернулся на бок, повозился  в  соломе,  закрыл  глаза  и
тотчас же забылся каменным сном.
   Проснулся с ощущением чего-то страшного. Он  не  сразу  понял,  что
случилось, но военная  привычка  заставила  его  тотчас  же  вскочить,
схватиться за пистолет. Он не помнил, ни где, ни  что  с  ним.  Едкий,
чесночного запаха дым обволакивал все, а когда порыв  ветра  отодвинул
дымовое облако, Алексей увидел над головой  странные,  ярко  мерцающие
огромные звезды. Было светло, как днем, и видны были разметанные,  как
спички, бревна избы, сшибленная набок крыша, оскалившаяся  стропилами,
и что-то  бесформенное,  загоравшееся  невдалеке.  Он  услышал  стоны,
волнисто рокочущий рев над головами и  знакомый  противный,  до  самых
костей пронизывающий визг падающих бомб.
   - Ложись! - крикнул он Петрову, который, очумело оглядываясь, стоял
на коленях на печи, возвышавшейся среди развалин.
   Они бросились на кирпичи, прильнули к ним, и в  это  время  большой
осколок сшиб печную трубу, обдав их  красной  пылью  и  запахом  сухой
глины.
   - Ни с места, лежать! - командовал  Мересьев,  подавляя  и  в  себе
неудержимое стремление вскочить и бежать, бежать неведомо  куда,  лишь
бы двигаться, - стремление, какое всегда испытывает человек при ночных
бомбежках.
   Бомбардировщиков  не  было  видно.  Они  кружили  в  темноте,  выше
подвешенных ими осветительных ракет. Зато в  белесом  мерцающем  свете
было отлично видно, как врывались в освещенную зону  и  неслись  вниз,
стремительно вырастая на глазах, черные капли бомб и как затем красные
взметы полыхали во тьме летней ночи. Казалось, раскалывается на  части
земля и гремит протяжно: "Р-рыых! Р-р-рыых!"
   Летчики,   распластавшись,   лежали   на   печи,    качавшейся    и
подпрыгивавшей от каждого разрыва. Они прижимались к ней  всем  телом,
щекой, ногами, инстинктивно стремясь вмяться, врасти в  кирпич.  Потом
рокот моторов удалился, и сразу стало слышно, как с шипеньем  догорают
низко опустившиеся на своих парашютиках  осветительные  ракеты  и  как
гудит пламя пожара, занявшегося на развалинах по той стороне улицы.
   - Ну, вот нас и освежили, - сказал Мересьев, с видимым спокойствием
отряхивая с гимнастерки и брюк солому и глиняную пыль.
   - А они, те, что там спали? - с ужасом воскликнул Петров,  стараясь
утихомирить нервно дергающуюся челюсть и подавить навязчивую икоту.  -
А Маринка?
   Они спустились  с  печи;  у  Мересьева  нашелся  фонарик.  Осветили
заваленный досками и бревнами пол разметанной избы. На нем  никого  не
было. Как потом оказалось,  летчики,  услышав  звуки  тревоги,  успели
выбежать во двор и скрыться в щели. Петров  и  Мересьев  облазили  все
развалины.  Маринки  и  бабки  нигде  не  было.  На  крики  никто   не
откликался. Куда они делись? Убежали, успели спастись?
   По улицам уже ходили комендантские патрули, наводя порядок.  Саперы
гасили пожар, разбирали развалины, вынося трупы и откапывая раненых. В
темноте сновали посыльные,  выкликая  фамилии  летчиков.  Полк  быстро
перебрасывался на новое положение. Летный состав собирали на аэродром,
чтобы  с  рассветом  сняться  на  своих  машинах.  По  предварительным
сведениям, потери в личном составе были,  в  общем,  невелики.  Ранило
летчика, убило двух техников и нескольких часовых, оставшихся во время
налета на посту. Предполагалось, что погибло много местных жителей, но
сколько - из-за темноты и суматохи установить было трудно.
   Под утро, отправляясь на аэродром,  Мересьев  с  Петровым  невольно
задержались у развалин домика, где ночевали.  Из  хаоса  бревен,  теса
саперы  выносили  носилки,  на   которых   лежало   что-то   прикрытое
окровавленной простыней.
   - Кого несете? -  спросил  Петров,  весь  побледнев  от  тягостного
предчувствия.
   Усатый степенный сапер, напомнивший  Мересьеву  Степана  Ивановича,
неся передок носилок, обстоятельно ответил:
   - Да вот бабку какую-то да девчонку откопали в  подвале.  Каменьями
пригрело. Наповал. Девчонка то или девка, не поймешь: махонькая такая;
видать, пригожая была. Камнем в грудь  хватило.  Дюже  пригожа,  точно
дитя малое.
   ...В эту ночь немецкая  армия  перешла  в  свое  последнее  большое
наступление и, атаковав укрепления советских войск, начала роковое для
нее сражение на Курской дуге.


3

   Солнце еще не поднялось, был самый темный час короткой летней ночи,
а на полевом аэродроме уже ревели прогреваемые моторы. Капитан Чеслов,
разложив  на  росистой  траве  карту,  показывал  летчикам  эскадрильи
маршрут и точки нового положения.
   - Смотрите в оба. Зримого  взаимодействия  не  терять.  Аэродром  у
самых передовых.
   Новая точка была действительно  у  линии  фронта,  обозначенной  на
карте синим карандашом, на языке, вдававшемся в расположение  немецких
войск. Летели не назад, а вперед. Летчики радовались: несмотря на  то,
что немцы  снова  взяли  инициативу,  Красная  Армия  не   только   не
готовилась к отходу, а собиралась наступать.
   С первыми лучами  солнца,  когда  по  полю  еще  тянулся  волнистый
розовый туман, вторая эскадрилья поднялась вслед за своим  командиром,
и самолеты, не теряя друг друга из виду, взяли курс на юг.
   Мересьев и Петров в первом своем общем  полете  так  и  шли  тесной
парочкой. За те немногие минуты, что они  провели  в  воздухе,  Петров
сумел оценить уверенную и поистине  мастерскую  манеру  полета  своего
ведущего, а Мересьев, нарочно сделавший на  пути  несколько  крутых  и
неожиданных  виражей,  подметил  в  ведомом  хороший  глаз,  смекалку,
крепкие нервы и, что было для него  главным,  -  еще  неуверенный,  но
хороший летный почерк.
   Новый аэродром размещался в районе тылов стрелкового полка. Если бы
немцы открыли его, они могли бы обстреливать  его  артиллерией  мелких
калибров и даже крупными минометами. Но им было не  до  какого-то  там
аэродрома, появившегося у них под носом. Еще в темноте они обрушили на
укрепления советских войск огонь всей своей стянутой  сюда  в  течение
весны артиллерии. Красное пульсирующее зарево поднялось высоко в  небе
над укрепленным районом. Разрывы сразу закрыли  все,  точно  мгновенно
поднявшийся густой лес черных деревьев.  И  когда  взошло  солнце,  на
земле не стало светлей. В гудящей, ревущей,  сотрясаемой  мгле  трудно
было что-нибудь  различить,  и  солнце  висело  в  небе,  как  тусклый
грязновато-красный блин.
   Но недаром советские самолеты за месяц до этого ползали в  небесной
вышине над немецкими позициями. Намерения  немецкого командования были
давно раскрыты, позиции и центры  сосредоточения  нанесены  на  карту,
изучены  квадрат  за  квадратом.  Немцы  думали,  по   обычаю   своему
размахнувшись в полную меру своих сил, вонзить нож под лопатку спящему
предутренним сном противнику. Но противник только притворялся  спящим.
Он схватил нападающего за руку, держащую нож, и рука  эта  захрустел