ом приказал увести пленного.
 Через несколько дней Федору разрешили днем ходить по лагерю, хотя ночью
все равно возвращали  в яму.  Теперь  с  ним стал общаться  ежедневно мулла,
постоянно  находящийся  в  отряде.  Мулла  читал  Коран,   заставляя  Федора
внимательно  слушать.  Федор,  конечно, ни  черта  не  понимал,  но  слушать
приходилось.  Однажды   Федор   задремал  под  равномерный  нараспев   голос
священника и вскочил от оглушительной пощечины. Да как же понять, ведь кроме
нескольких слов, чего  хватало  для общения  с афганцами, теперь было крайне
мало. А что знал Федор? "Дриш! " -- стой, "шурави контрол" -- проверка, "чан
афгани"  -- сколько стоит, "шароп" -- водка, "риш  машин" -- электробритва и
тому подобные слова из лексикона оккупантов.
 Проводил занятия с ним  и оставшийся  из  свиты Хекматияра переводчик и
командир  отряда.   Объясняли  шурави,  что  принимал  он  участие  в  войне
неправедной, что афганцы никогда,  никому и ни за  что не  покорятся.  Как в
прошлом веке  не  покорились  колонизаторам  --  англичанам.  "Инглезе",  --
презрительно выговаривал командир отряда.
 Страшно  после этих бесед становилось Федору. Со школьной парты  впитал
он мысль  о  Великой  Отечественной  войне, что  война эта  была войной  его
народа, священной войной против вероломных захватчиков.
 Это священная война моего народа, -- говорил командир отряда. -- Шурави
-- захватчики, оккупанты.
 Страшно было Федору от  того, что  соглашался мысленно с доводами,  что
сам  так  думал, от  того, что  понял,  жутью  обдало  ощущение --  готов  к
предательству,  к  войне  на  стороне  этого народа, против своего.  Пытался
остаться  советским  солдатом,  человеком. Возражал,  что  солдаты исполняют
приказ, их заставляют гибнуть.
 --  За   что?  --  прищуривался   прошедший  специальную  подготовку  у
американских психологов переводчик.
 И, оставив, сокрушенного, растерянного Федора, обратился к командиру:
 -- Дальше сами. Теперь все получится. Я приказ выполнил.
 Теперь  уже  Федора заинтересовал  этот народ,  который мощь советского
оружия уже который год не могла поставить на колени.
 Месяца через два Федор стал отмечать, что  понимает  отрывки разговоров
афганцев, сам пытался называть окружающие его  вещи, сначала вызывая смех, а
потом помощь в освоении  языка. Оброс Федор густой черной курчавой  бородой,
загорел,  изменился внешне.  Изменилось и отношение  к нему.  Кормили теперь
Федора  тем же,  что  ели бойцы  отряда. Рис, лепешки,  чай. Реже  помидоры,
виноград. Когда из кишлака приводили барана, куски вареного мяса из большого
котла доставались  всем поровну. Изменился Федор и внутренне. Чаще  и чаще в
мыслях считал  себя своим  среди этих людей. О том, что  эти люди  сражаются
против его товарищей -- советских солдат, старался не думать. Близко сошелся
с  Рахматуллой, тем афганцем, с  которым  бился  в  первом поединке.  Обучал
Рахматуллу  приемам  каратэ, а взамен получал  знание  языка,  обычаев этого
народа.  В  долгих  беседах узнал  от  Рахматуллы  об  операциях, в  которых
участвовал и  участвует  его отряд, о расстрелах  пленных, в  которых и  сам
принимал участие. "Это  война", --  пожимал плечами Рахматулла.  -- не мы ее
начали и не на вашей земле... "
 -- А  мы их скотами считаем, зверьем,  дикарями, -- мучался в раздумьях
Федор. -- А ведь,  действительно,  это  мы вломились в  их жизнь,  вот они в
ответ и отнимают наши жизни...
 Это еще не  было предательством. Окончательно отказался Федор от своего
народа, своей земли и поднял оружие против шурави из=за Рахматуллы.
 Накануне  дня,  когда  Рахматуллу  убили,  они  долго  разговаривали  с
Федором.
 Стань  до конца нашим, будь с нами.  Прими  нашу  веру. Направь  оружие
против неверных, неправедных людей, -- предложил Рахматулла.
 -- Своих убивать? -- встрепенулся, даже вскочил на ноги Федор.
 -- Ты пойми,  что твоих  убивают твои. Будут еще воевать,  -- будут еще
убивать. Остановят войну, выведут войска -- сколько жизней сохранят и вам, и
нам.  И ты, убивая своих, только поможешь войну остановить. Убьешь десять --
Аллах простит. Это не ваш Христос. Будешь мне  братом  -- можешь четыре жены
иметь, почет, богатство. Ты американские доллары дома заработаешь?
 Глубоко задумался Федор. Вот же мучение...
 Знал по рассказам и  сам  видел, как гнали советские офицеры солдат  на
минные  поля  по приказу высших офицерских чинов. Шепотом пересказывали ему,
как попавших в окружение солдат уничтожили вместе с группировкой моджахедов.
Тысячами  гибли  из=за  неграмотных военных приказов.  Неужели в этой  войне
правы только афганцы? Неужели...
 И не смог  найти,  чем возразить на  свои же  вопросы Федор. Понял, что
убедили  его, привели к выводу, что ни  гроша  не стоит жизнь солдата СССР в
этой войне  для  советского правительства.  В  том числе и его  единственная
драгоценная жизнь.
 Наутро, провожая отряд, сказал Рахматулле, что принял решение, а какое,
вечером скажет.  Догадался Рахматулла, улыбаясь, как  брата  обнял  Федора и
ушел  с отрядом. Вернулся отряд  поздним вечером, понеся большие  потери. Не
вернулся Рахматулла.
 Резко  изменилось  отношение  к Федору. Вместо  приветливых  улыбок  --
хмурые лица, тяжелые взгляды. Шурави -- советский... И...
 Совершилась в этот вечер еще одна потеря. Не стало на свете  советского
военнопленного, русского солдата Федора Булыгина.
 После обряда  обрезания и трижды произнесенной священной  калемы --  Ла
илях  илля миах ва Мухаммед  расул Аллах -- превозмогая боль после отсечения
крайней плоти, пировал изменник Родины,  предатель, принявший  магометанскую
веру  и вместе с ней новое имя -- Рахматулла, наутро поднявший оружие против
ненавистных шурави.



Глава 9. "Максуд"

 Плюс на минус будет ноль...
 Это боевое задание состояло из плюсов, рядом с которыми немедленно, как
бдительные часовые, вырастали минусы.
 Разрабатывали операцию  штабисты из генерального  управления, тщательно
анализируя донесения разведки, сведения, выжатые из  пленных моджахеддинов и
их командиров, знания опытных офицеров, изучавших Афганистан еще  задолго до
войны, находившихся  там  в качестве  военных  советчиков.  Готовый  вариант
утверждали на самом высоком уровне, чуть ли не на Верховном Совете СССР, что
страшно  раздражало  и  бесило   профессиональных   военных,  разведчиков  и
контрразведчиков.  Но  что поделать?  Партия  наш рулевой...  везде и всюду.
Поэтому,  для  подстраховки,  во  избежание  утечки информации,  в  итоговых
документах указали  чуть  другое  время  проведения  операции,  да и  страну
приложения  огромных  трудов  перенесли  чуть восточнее. Но  так  или иначе,
операция была  готова. Ее важность состояла в том, что появилась возможность
ликвидировать Максуда -- командира одного из крупных соединений душманов.
 Врага можно ненавидеть, но недооценивать нельзя.  Максуд -- талантливый
военачальник. Когда=то, еще в середине  семидесятых годов он  был  одним  из
лучших  иностранных  слушателей  фрунзенской   академии,   готовившей,   как
известно,  не специалистов  по  засолке  грибов и капусты.  Вот  и  научили!
Действия  его боевиков отличали  смелость, слаженность, дерзость, жестокость
и, увы, редкая удачливость.  Увы, так как  эта самая удачливость приводила к
большим потерям  советских войск, находящихся в радиусе его контроля,  порой
даже  к,  практически, полной их  блокаде.  Кстати сказать, командиром  этой
части советского контингента  тоже был  выпускник той самой  академии и даже
того же самого года выпуска. Так что  бывшие однокашники  противостояли друг
другу крепко и долго. Максуд, обладая аналитическим умом,  вкупе с восточной
дьявольской хитростью,  сумел  установить  жесткую  дисциплину  среди  своих
людей, карая виновных  по  законам  Шариата,  не  давал  возможности  шурави
проводить никаких активных действий, вывел в зоне  своего действия даже само
понятие  "договорный  кишлак".  Пленных русских брал  редко, но  если  такое
происходило, очень быстро  заставлял их  перейти  на свою  сторону,  принять
ислам  и воевать  против неверных. Так  что  уничтожить  Максуда  было очень
желательно,   но   очень  трудно.  Базовое  местонахождение   его  сил  было
расположено в небольшом городке, неподалеку от границы с Пакистаном Прямо из
Пешевара он  получал  свежие  силы,  оружие,  деньги,  туда  же  переправлял
раненых,  пленных, перебежчиков. По донесениям советской разведки, в городке
постоянно находились  около трех тысяч духов,  великолепно  обустроившихся и
готовых  отдать  свои  жизни за  Максуда, как  отдали бы  их с  радостью  за
Пророка.
 Разрушить городок авиацией советское командование  не хотело, и крупное
боевое соединение моджахедов чувствовало себя в нем как у Аллаха за пазухой.
Максуд  создал и  отладил  свою  внутреннюю  службу  безопасности, разведку,
контрразведку,  не   жалея  долларов,   рублей,  марок,  чеков,  наркотиков.
Популярность его  была чрезвычайно  высока.  К нему  тянулись люди со  всего
Афганистана, давали клятву на  Коране и вступали в  войско под зеленое Знамя
Ислама.
 Вот  этого  сильного,  умного  и   опасного   врага   и   решено   было
ликвидировать.
 Для выполнения разработанного плана отозвали из отпуска, из дома отдыха
"Сосновый", что под Туапсе, спецгруппу, состоящую только из офицеров. Только
вчера  ребята обмывали  новые  армейские звания, окунали в стаканы  с водкой
майорские  звезды, а заодно с ними  и  ордена  Красной Звезды, полученные за
успешное   выполнение  одной  из  предыдущих  операций.  Пошумели,  конечно,
немного,  погусарили, отбив  у  офицеров из системы МВД, также отдыхающих на
побережье,  девчонок.  Каждый  из  спецгруппы прошел  подготовку  еще  ту, и
саперную, и снайперскую, и рукопашную, и  парашютную, и... В  общем -- спецы
хоть  куда. Да  и  опыт боевой немаленький за плечами.  Так  что еще  ночью,
довольно сильно хмельных,  их привезли  в  адлерский аэропорт, подбросили до
Москвы,   оттуда  --  прямиком  в  Ашхабад,  и  теперь  офицеры  досыпали  в
более-менее  приличной  гостинице,  расположенной внутри  большого  военного
городка, в самом центре столицы Туркмении.
 -- Кде мои маленькие прюки? Та черт пы вас попрал! -- как все прибалты,
Ян Роозма ругался, не повышая голоса, старательно выговаривая русские слова.
 -- Что потерял, Ян? -- поднял от подушки заспанное лицо Игорь Красников
и тут же  со  стоном уронил  голову на подушку. -- Вот  блин, мутит чтой=то.
Наверное, после перелетов...
 -- Маленькие прюки. Кому они мокут пыть нушны? -- "бушевал" Ян.
 -- О-о-о,  чтоб вас! Заткнитесь!  --  со своей постели простонал  Лешка
Уфимцев,  -- чего  это  вы с утра  разорались? Теперь  может  месяц спокойно
поспать  не придется, -- и, накрыв голову подушкой, перевернулся  на  другой
бок.
 Ян  сердито  переворачивал  вещи,  развешенные  на  спинках  стульев  и
недоумевающе сопел.
 --  Па-а-адъем!  --  вытирая  полотенцем  голову,  мокрую  после  душа,
прокричал старший в  этой операции Женька Панин. -- Сейчас на завтрак, потом
последний инструктаж. В двенадцать ноль-ноль вылетаем в Кабул.
 Панин еще рано утром  был в штабе, где получил пакет с точным описанием
операции, прочел бумаги и тут же их  сжег, согласно инструкции, вложенной  в
конверт.
 -- Всем  ясно? --  громко  спросил  Панин,  --  Я  же  сказал,  подъем!
Вставайте, мужики, сегодня последний день в Союзе, -- помолчал и добавил: --
А может, завтра вообще последний.
 --  Тьфу-тьфу,   еще   накаркаешь,  спичку  тебе  в  язык,  --   слетел
окончательно сон с Лешки Уфимцева.  -- Не, мужики, пошумим малость... у меня
предчувствие такое...
 Среди  этой  четверки черный юмор  был делом обычным и воспринимался  с
одобрением. Темы смерти,  гибели не были запретны  в разговорах. Готовили их
ко всему, к ситуациям неучтенным и непредусмотренным. За риск, за готовность
жертвовать  собой, за  то, что решались вопросы, от которых  зависели  порой
тысячи  жизней,  группе  предоставлялись особые  привилегии.  После  удачных
операций  отдыхали  в  Союзе  на  морских  побережьях,  в  горах. Начальство
закрывало глаза на достаточно вольное поведение этих офицеров. Пусть. Может,
в последний раз. Тем более, что, конечно, случались и неудачные  операции. В
таких случаях слез не было. Только окончив их, третьим тостом, молчаливым, с
комком в горле, стоя выпивали водки.
 Женька Панин сильно переживал провал предыдущей операции, считал ошибку
своей, хотя и  понимал, что группа  подготовки сработала неудачно. Ориентиры
не сработали. В итоге вместо намеченного договорного  кишлака его спецгруппа
вышла на  кишлак, в котором их встретили плотным  огнем. Немедленно  уйти не
получилось. Вертолетам нужно время  для перелета, группе  -- для перехода  в
место посадки машин. Да потеряли время, выясняя ситуацию.
 -- В кишлаке безоткатки!
 -- Откуда?! Быть не может!
 -- Безоткатные орудия и сотня духов... Нас встречают. Быстрее вертушки.
 -- Да какие духи? Вы что там, пьяные?
 -- Все, связь кончаю. Уходим.
 -- Ку-у-уда?! Не уходить! А задание?!
 И так дальше и дальше. Женька понимал, что время уходит, и ситуация для
них  складывается  крайне сложно. Но тот, по другой конец связи, все тянул и
тянул,  предлагая подождать, пока не свяжется с Москвой. Женька уже открытым
текстом  материл тупоголового офицера, в  ответ тот огрызнулся и заявил, что
группа  находится в семнадцати  километрах  от границы Афгана на  территории
Пакистана.
 Откровенно  говоря,   никакой  границы  там  нет,  пустыня   да  камни.
Присутствует та  самая  граница только  на  географической  карте. Результат
ошибки -- невыполненное задание. А кроме того...
 Пришлось  принимать  бой и уходить, срочно уходить.  Краем глаза Женька
видел,  как  остальные  четверо едва заметно  приподнимались  из=за  камней,
посылали короткие автоматные  очереди  и уходили  дальше в  пустыню.  Женька
молил Бога,  чтобы успеть дойти до первого скального коридора. А там... Духи
наступали быстро,  уверенно. Еще бы, человек сорок бросились  в  погоню.  Но
ребята из спецгруппы не были  напуганы этим. Все верно. Так и надо.  Один  к
десяти. Не этому  ли их и  обучали?  Бою  с  противником, превышающем в силе
вдесятеро. Все нормалек!  Уже у самого узкого  входа в спасительное ущельице
грянул  разрыв гранаты,  посланный  духами из гранатомета. Женька оглянулся.
Духи еще  были  далековато.  Неподалеку  от  Женьки  в пыли  лежал  Николай.
Нехорошо  лежал. Ноги носками ботинок чертили круги на земле, руки обхватили
живот  с  развороченными осколком внутренностями.  Эх, Коля, Коля,  какого ж
ты.., ну  зачем же  ты  бронежилет=то бросил! Женька бросился к нему, еще на
бегу понимая, что все кончено.
 Николай еще был в сознании, глубокими глазами он смотрел в голубое небо
и что=то шептал пузырящимися кровью губами наклонившемуся над ним командиру.
Женька прислушался.
 -- Женя, вперед. Уходите...
 Женька вынул из  лифчика гранату, выдернул чеку и  сунул, зажал запал в
ладони  раненого.  Николай  благодарно улыбнулся  и слабо  кивнул, впадая  в
беспамятство. Женька забрал оружие и кинулся в ущелье.
 Минут  через  десять за  спинами  группы  раздался  хлопок. По  времени
выходило, что Николай  дождался духов и разжал  ладонь, когда они были возле
него.
 Никто  из ребят не оглянулся.  Шли быстро, переходя  на бег.  До  места
встречи  с  вертолетом еще  часа  три хода. Каждый  поставил  в  уме  черную
зарубку. Все. Нет больше Коляна. Вечная ему память!
 Ян  все еще  возился в поисках  пропавшей вещи,  когда из  ванной вышел
Лешка Уфимцев:
 -- Эй, горячий эстонский парень! В ванной твои трусы, на веревке висят.
Кому они нужны, твои  маленькие прюки?! --  подмигнул  ребятам, поддразнивая
Яна,  --  "Что это ты трусы теряешь?  Перепил вчера? Ничего --  завтра душки
похмелят. "Старым Таллинном"!
 -- Пошел потальше! -- улыбнулся Ян, -- Сам пьянчушка.
 В двенадцать ноль-ноль, без  всяких проволочек вертолет МИ-8 поднялся в
жаркое небо, сопровождаемый  двумя  двадцатьчетверками. Звено взяло  курс на
Афганистан, а там в район Баглана, откуда и начнется операция.
 Сидели  внутри  раскаленной   вертушки,  напялив  на  головы   шлемы  с
переговорными устройствами. Игорь Красников  нетерпеливо  крутился на  узкой
алюминиевой скамье:
 -- Эй, Ян, -- сквозь треск и помехи в наушниках позвал Игорь.
 Ян степенно повернул голову.
 -- Лыжи=то подбери!
 Роозма выступал в команде  ЦСКА по  биатлону,  поэтому невзрачная шутка
здесь, над прожаренной пустыней, смешит. Тем  более, что у  Яна невероятный,
сорок восьмой размер обуви.
 Мужики рассмеялись. Даже пилоты, обернувшись через плечо, заулыбались.
 Что ж, шутка -- хорошее начало. Немалый плюс.
 Ян  откинулся к  борту,  прикрыл  глаза.  Биатлон, снег,  лыжи.  Зимний
Таллинн. Кривые улочки, башни, ратуша в аккуратных снеговых шапках.  Приятно
вспомнить.  Особенно  здесь,  сейчас.  Даже потянулся Ян сладко от  приятных
воспоминаний.
 -- Не  тянись,  долговязый! --  не успокаивается  Игорек.  --  Вертолет
разорвешь!
 Не  успели отсмеяться,  как  в машину  ударил снаряд.  Вот, мать  их...
Только=только границу пересекли. Вон, еще и речку видно. От взрыва  вертушку
сильно  тряхнуло, но  не это оказалось роковым.  Следующим  снарядом напрочь
отсекло  хвостовую балку, и зависшее  тело вертолета начало неумолимо падать
вниз, еле  удерживаемое несущим винтом в горизонтальном  положении.  Сидящих
внутри, ухватившихся руками, кто за что успел, начало вертеть на сатанинской
карусели.
 Вот тебе и минус! Минус на плюс.
 Женька, крепко вцепившись  в скобу,  выступающую  из стенки  вертолета,
крепко  зажмурил  глаза,  чтобы  не  видеть   сквозь  иллюминатор  мелькания
приближающейся земли.  Не от  страха. От  отвращения перед  любым вращением,
которое он приобрел в подростковом возрасте.
 Перед его  домом на  детской  площадке была установлена этакая гадость,
сваренная из металлических труб в виде буквы "Ф", крутящаяся на подшипниках.
На всю жизнь проклял эту вертушку Женька.  Секрет ее действия очень простой.
Руками нужно  взяться за  верхние перекладины,  а на  нижние  встать ногами,
оттолкнуться от земли, как при катании на самокате. Тогда эта дрянь начинала
вращаться.  Как  регулировать  скорость вращения от плавного  до  безумного,
становилось  понятно  почти сразу. Нужно было только=то оттопыривать зад или
выпрямляться вертикально. А вот как остановить  эту гениально простую штуку?
Да если  тебя от вращения тошнить начинает?! В общем, Женька спрыгнул с нее,
получив  сильный удар по  ногам нижней перекладиной, и  в  ближайших  кустах
сирени  с  полчаса  поливал траву  маминым вкусным  обедом, а карусельку  --
удивительно нехорошими словами. Если бы не соседская  девчонка, которая  так
ему нравилась, ни за что не залез бы Женька на эту штуковину! А так хотелось
покрасоваться  в  мощном  вихре  вращения.  Покрасовался!  Ох,  как смеялась
Светка, когда он бледный, взъерошенный выбирался из кустов...
 Так что Женька почувствовал себя отвратительно после первых же оборотов
искалеченного вертолета. Глаза зажмурить можно, а вот желудок не зажмуришь.
 Лешка Уфимцев, не  смея  отцепить  руки от лебедки, для того чтобы хоть
лицо прикрыть, с  ужасом видел помутневшие глаза командира, его побледневшее
лицо и судорожно глотательные движения кадыка. И боялся он не того, что вот,
сейчас они могут разбиться.  Не о смерти думал Лешка, когда в  него полетели
брызги завтрака, щедрого завтрака, который для них устроили в Ашхабаде.
 То, что осталось от вертолета, достаточно жестко  брякнулось на бархан.
Замычал,  мотая головой,  прикусивший  язык  Ян,  хахнули  невольным выдохом
остальные.  Первым  из рваного бока вертолета  пулей  вылетел Женька, следом
выбрались остальные.
 -- Целы?  Живы?  --  приходя в  себя,  чуть  покачиваясь,  пересчитывая
взглядом,  начиная с  оттирающегося песком Игоря,  спросил Женька. -- Что  с
летунами?
 Подбежали  к  кабине, переступив  через  тело бортача, вылетевшее через
треснувший фонарь