кис...
 Сергей хриплым голосом спросил у старушки:
 -- Бабушка, скажите. А чье это окно? Кто там живет?
 Старушка  хотела  видно  не  ответить,  но  медали  на  груди  паренька
произвели впечатление:
 --  Вишь  лампу? Значит,  соберутся  седни наркоманы  да проститутки. А
собирает их одна тут... Тварь! -- старушка заторопилась в дом. -- Да тебе-то
что, сынок. Шел бы ты отсюдова.
 Сергей  поднялся тяжело  со скамейки,  размахнулся  широко  и  с  силой
швырнул костыль в окно с лампой.
 С грохотом разлетелось стекло, лопнула упавшая на пол лампа...
 Сергей шел, сильно хромая на больную ногу, не оборачиваясь, и шептал:
 -- Тварь! Тварь!



Глава 15. "Излом"

 Ба-да-да-да... Ба-да-да-дах... -- автомат.
 Рвущаяся мощь и тяжесть в руках автомата -- армия, солдат.
 Бегу, задыхаясь, стреляю -- приказ.
 Страшно, боюсь погибнуть, но бегу -- присяга.
 Душманы стреляют в меня, я -- в них -- интернациональный долг.
 Адское  пекло,  песчинками  в  кровь  растерты   все  складки  тела  --
Афганистан.
 Добежал, разрушил, убил -- правительственная награда.
 Убили, замучали, растерзали -- "груз 200" -- "Черный тюльпан".
 Вспышка, взрыв, выстрел, осколки, пуля -- больно!
 Очнулся? Жив? Потерпи, браток! -- санитары. -- Больно!
 Несут. Погрузили. Свист, рокот -- вертолета, база. -- Больно!!
 Осматривают, ощупывают. Чисто. Белое. -- Врачи. БОЛЬНО!!
 Черная зелень в глазах, наркоз, звон инструментов -- операция. Боль...
 Легче, койка, товарищи, бинты -- госпиталь. Пить! Больно!
 Птицы за окном поют, щебечут -- Ташкент. Не Афганистан!
 Медсестра какая красивая, заботливая -- женщина. -- Забыл жен-щин.
 Ожидание. Выписка. Сборы. Нетерпение. Документы. Поздравления. Аэропорт
-- не аэродром. -- ОТПУСК!
 Не верится. Неужели домой?! На целый месяц! -- Сладкие грезы.
 Отвык  от  гражданской  жизни. А  десять рублей  это сколько? За  речью
следить  и следить  -- через  слово  мат прорывается. Чувствую,  какой  стал
неуклюжий, грубый. Какая смешная, непривычная граж-данская одежда. Это  что?
Джинсы?  А  как же  в них  по горам  да  по ду-валам  скакать?!  А женщин=то
сколько! И  не санитарки  --  не официант-ки даже, а  так,  просто  красивые
женщины. Оказывается, этот мир ни-куда не делся, стал еще красивее, --  А мы
там... Твою мать!
 Не  верю!  Нет.  Неужели  родной  город?  Забытый?  Изменился.  Или   я
изменился?  А это что построили? И  этого  вроде бы не было. Или было? И вот
из=за того заборчика очень  даже хорошо засаду уст-роить, как раз  спуск под
горочку...  Ой, да  что это я?! Волнуюсь. Род-ной двор,  родной дом.  Покурю
пока. Да нет! Мама!!!
 Не плачь, мама. Живой, живой. Да. Почти здоровый. Через ме-сяц буду как
новенький. Потому и в отпуске.
 Как вкусно! Да что... война.  Не разговорчивый? Отвык,  отучил-ся.  Так
точно, есть, отставить...
 Да нет, не очень опасно. Кормят? Как положено. Да, купаемся.
 Мам, я поспать. Какая белая мягкая постель! -- Дома!!
 Дома!  Боже,  как я  отвык!  Книги! Марки!  Я  когда=то  собирал марки!
Филателист,  мать  твою...  Вот   серии   марок.  Корея.   Куба.   Вьет-нам.
Афганистан... Да это же  мои  стихи. Какие смешные. Нелепые. Как  же это все
далеко!
 Иду, мама, иду. Как вкусно!
 Приготовить? Да что приготовишь, то и будет хорошо. У тебя все и всегда
вкусно. Пельмени? Да-да, давали. И котлеты? Тоже, тоже давали.
 Мам, я погуляю. Да, перебинтовал. Нет, я  недалеко. И недолго. Во дворе
с друзьями посижу. Соскучился.  Вера? Еще не знаю. Мам, ну не расстраивайся,
там  все  курят. Приду -- брошу. Ну, я пошел. Нет,  не болит. Мам! Ну что ты
опять!
...  Мамуль!  Привет, убегаю. Да, с друзьями в одно место. Ну, ма,  ну что я
как  мальчишка с куском буду бегать? Приду, поем.  Ну, если  с яблоками,  то
кусочек. Ма! Ну что, родственники  не поймут? Мне осталось=то полотпуска. По
городу  побродить  хочется. Может быть, вечером с  Верой придем.  Стесняется
она. А ты поспи. Всю ночь око-ло просидела, проплакала. Мам, ну я же слышал.
Не беспокойся! Все будет хорошо.
 Вер! Если все будет хорошо, приду,  поженимся? Я тебя знаешь как люблю!
Воробушек ты мой, Солнышко золотое!
 Да  ну ее, эту войну. Ни  вспоминать  не  хочу, ни рассказывать. Гибнут
ребята, поневоле задумаешься  -- за что. Завтра пойдем,  я тебя с родителями
познакомлю.  Как?  Уже  сегодня? Ночь  пролетела, как один час. Бедная мама!
Наверняка всю  ночь  не спала. Так  смешно  и грустно. Она боится,  что меня
хулиганы могут  убить. Правда, смеш-но? Нет? Не смешно? Ну не буду, не буду.
Девочка моя любимая, ска-зочка, знала бы ты, как не хочется опять туда! Даже
думать не хочу.
 Ребята? Вот ребята замечательные. Знаешь, как  они меня в день рождения
поздравили?
 В Афгане  мы  яичницы не видим. Наверное,  трудно  в такое  пекло  яйца
перевозить -- портятся. Если довозят --  то  мало. Получается одно на восемь
человек. А если нет, как черт раздирает, до того хочется. Тем более, знаешь,
что в выходные и  праздничные дни по рациону  положено вареное яйцо. Да мало
ли  что  положено!  На  "положено"...  наложено...  Ой, прости,  пожалуйста!
Терпим, что поделать. Так  вот -- Твоя очередь  -- тебе достанется. Одно. На
гражданке я их ни вареные, ни в  яичнице  особо не  ел. А там... Душу продал
бы.  Я  до сих  пор  не  знаю, как эти  черти  ухитрились  сразу  восемь яиц
сэкономить. Утром в  свой  день рождения просыпаюсь, к счастью, не в рейде в
тот раз были, а у меня прямо перед физиономией на ящике сковорода с восе-мью
желтками.  Представляешь,  Радость моя,  какой  богатый подарок! Ведь каждый
свою долю отдал, может быть на месяц-два вперед. Помнили, побеспокоились. Не
дорог подарок... Только из этих ребят уже троих... Правда, не будем об этом.
Ну что, пойдем?!
 Мама,  ты  не знаешь, где  мои  учебники?  Ну  по  которым  в инсти-тут
готовился!  Ты их  никуда  не  девай. Приду, снова пытаться буду  поступать.
Демобилизованным льготы  при поступлении  предостав-ляют.  А засыпался я  не
сам. Это комиссии  приемной приказали места оставить для детей всяких шишек.
Как  зачем?! Чтобы  в армию  не по-пали, да в Афган  не  загремели.  Сколько
служил,  сколько спрашивал  --  ни  одного сына  из  семьи  руководителя  не
встречал.  Все простые ре-бята. Сельских много. Полно таких  как  я, которых
под  осенний  при-зыв  на экзаменах  провалили. А в институте, я  у  Верочки
спрашивал, или крайкомовские, или горкомовские, или  райкомовские. Ты правда
думаешь, что это случайно?!  Эх,  мама,  мама! Ну, почему сволочи? Наверное,
среди  этих пацанов тоже  люди  встречаются. Хоть они уце-леют, если нам  не
повезет. Кстати, я узнал. Моя работа на экзамене была на "отлично" написана,
но... Ты  же  у  меня не  партийный  работ-ник. Да я тебя все  равно обожаю.
Ничего, отслужу, вернусь и поступ-лю. Плохо,  правда, что в армии готовиться
некогда. Да,  в  общем=то,  и  думать  отвыкаешь и нормально  разговаривать.
Только  что  не  лаешь.  Трудно  будет  готовиться,  заново  все  вспоминать
придется. Не беда! Я быстро отхожу. Вот уже стихи начал писать.
 Не хочется, конечно, возвращаться. Но ты,  мама, не волнуйся! Все будет
хорошо, я вернусь. Женюсь. С Верой детей нарожаем. Бу-дешь ты у меня молодая
красивая бабушка!
 Мама! Верочка! Да что же вы меня слезами заливаете?!  Смотри-те-ка, вся
гимнастерка  мокрая  и  медаль заржавеет.  Служить осталось  девять  месяцев
всего. Нет,  все-таки целых  девять  месяцев. Что  скры-вать, на календарике
каждый прошедший день зачеркиваю. Нас го-няют за это. Не дай Бог увидят!
 Вот и самолет.  Да, это мой! Напишу,  конечно. Конвертов, сами  знаете,
сколько набрал. Ой, к Игорьковым родителям не  зашел. Оби-дится. Черт! Забыл
совсем! Вот гражданка, расслабляет. С одной сто-роны, как  хорошо, в отпуске
дома побывать. А с другой -- потом втрое тяжелее...
 Посадку объявили. Давайте  прощаться. Ну успокойтесь, прошу  вас. Да не
рвите же себе и мне  сердце, не надо!  Мам, Вер, пустите, пора. Ну какие вы,
ей-Богу! Ну будет, будет. Да не плачу я! Это вы ревете, а  мне просто... да,
вот, в глаз что=то попало. Все. Пора.
 До свидания, мамочка, до свидания! До  свидания, любимые мои. Солнышко,
Сказочка,  Воробушек,  Девочка моя,  до свидания!  Ждите  меня!  Обязательно
пишите. Да что же я и пальцы ваши разжать не могу! Ах, дорогие мои.  Ну все,
все, все, пора, побежал. Побежал, по-бежал, бегу, бегу, бегу...
... Бегу, задыхаюсь, стреляю -- приказ.
 Страшно, боюсь погибнуть, но бегу -- присяга.
... Твою мать! -- сержант
 Рвущаяся мощь и тяжесть в руках автомата -- армия, солдат.
 Душманы стреляют в меня, я -- в них -- интернациональный долг.
 Автомат -- Ба-да-да-да... Да-да-да-дах...



Глава 16. "Ночной полЈт"

 Очарование  ночного  полета  Шурик  почувствовал  и  понял,  побывав  в
Белоруссии  по турпутевке, когда  из  Минска  возвращался домой  на классном
авиалайнере ИЛ-86. Родители частенько баловали его перед армией поездками по
турам.  Мол, пусть ребенок хоть мир посмотрит, да себя-молодца миру покажет.
Рейс  проходил  глубокой  ночью, пассажиры,  погрузившись в  удобные  мягкие
кресла, спали.  Свет  в салоне был приглушен до  минимума, и  этот  полумрак
убаюкивал, вносил  какой=то  особый, дополнительный  уют.  После  очередного
плавного разворота самолета Шурик выглянул  в квадратное оконце иллюминатора
и обалдел от восторга.  Машина летела... в  космосе. Бездонная чернота  неба
слилась  с бархатной чернотой  земли. Ночь  выдалась безлунная  и  звездная.
Редкие огни на земле с небольшой уже предпосадной высоты так  были похожи на
звездочки,  что создавался полная  иллюзия  единого глубокого  пространства.
Звезды   --  вверху,   внизу,  по  сторонам.  Вот  какой  красотой  любуются
космонавты!  У  Шурика аж дух захватило от физического ощущения  бездонности
окружающего мира, а  в моменты проваливания лайнера в воздушные ямы еще и от
ощущения   невесомости.  Чуть-чуть,  капельку  воображения  --  ну  чем   не
космический корабль
 Самолет стал заходить на посадку. Но очарование Вселенной не проходило.
Огни  посадочных дорожек  только  подчеркивали фантастичность картины. Шурик
задумался.  При  таком уровне  развития  науки  мечты фантастов  о  рядовых,
рейсовых  полетах  людей  в  космос,  на  Луну  вполне  скоро  могут   стать
реальностью. Если не будет войн, то может уже в начале двадцать первого века
можно будет запросто куда=нибудь  слетать.  Шурик прикинул, что в две тысячи
первом году ему будет  только  41  год. Разве это  возраст?  Для  мужчины --
чепуха! Ура! Только бы сбылось! А что, вполне допустимо!
 Голос  стюардессы,  сообщающий  по  селектору  о   скорой  посадке,   о
температуре воздуха в  аэропорту  Минеральные Воды, о правилах  поведения во
время выхода из  самолета спугнул сказку,  но  не развеял ее очарования. Тем
более, что для землянина встреча  с  землей всегда радость, пусть даже после
короткой разлуки. Да еще и возвращение домой...
 А  вот и  здание  аэропорта, приветливо  принимающее в свою  внутреннюю
чистоту и ухоженность полусонных путешественников. Все-таки воздушная служба
это   что=то   особенное.   Разве   можно  сравнить   аэропорт   со  зданием
железнодорожного вокзала?  Вот  уж  точно, земля  и небо. Какая=то особенная
цивилизованность,  дисциплинированность, комфорт, шаг в будущее  и в изящных
очертаниях лайнеров,  и в приятно звучащих голосах диспетчеров по специально
приглушенным  динамикам, и  в  белоснежных  рубашках летного  состава,  и  в
коротеньких  темно-синих  юбочках стюардесс, и в улыбках и вежливости,  и  в
устройстве аэропорта и  аэродрома. Необъяснимая прелесть! Даже запах  внутри
здания  какой=то особенный,  воздушный.  Шурик  давно  ощутил  в  себе дрожь
серебряной  струны   во  время  присутствия  в  аэропорту   и  теперь  вновь
наслаждался  этим чувством необыкновенности. Шурик уже шагал к выходу, когда
навстречу ему появилась группа стюардесс. Все как одна длинноногие,  в белых
блузках, в  кокетливо  надетых  пилотках,  молодые  и  красивые  девчонки  с
чувством  собственной значимости  прошли  мимо  Шурика  и  скрылись  в двери
служебного входа. Шурик вздохнул, вот и люди  здесь работают необыкновенные.
Ну кто=нибудь хоть раз видел некрасивую, неряшливую, неухоженную стюардессу?
А вот  проводницу в  вагоне... Да  простят  они.  Эх,  да  что  там! Нет. Не
сравнить. Особый мир!  И  земля,  привычная земля подчеркивает эту  небесную
особенность  своей  земной  суетой,  приземленностью. Очень  быстро за  ногу
стаскивают с высот небесных выкрики таксистов:
 -- В город, в город...
 Толкотня  людей,  торопящихся домой, обнимающихся  перед расставанием и
целующихся при встрече. Особенно  быстро приводит в себя получение  багажа и
полностью  отрезвляет цена, которую круто  заламывают таксисты  за проезд до
города ночью.
 --  Не  хочешь  -- до  утра  жди  автобуса, давись  в  нем,  -- лукавят
водители,  зондируя, знает  ли прилетевший, что автобусы  ходят всю ночь,  и
продолжают: -- А так -- три минуты. Хоть на этаж заеду. Сма-а-атри!
 -- Поехали, черт с тобой! -- уж очень не терпится Шурику попасть домой,
увидеть родителей, вручить им подарки.
 Вот и конец сказке. Хотя... Отчего ночной город так красив? Оттого, что
родной?  Оттого, что ночью  скрадываются,  не видны недостатки?  Оттого, что
ночная  подсветка уютно пробивается сквозь  густую зелень, высвечивая особую
цветовую гамму?
 И земля красива, и небо очаровательно, и жизнь прекрасна!
 Картины этой  сказочной  гражданской  жизни, ощущение  скорого  полета,
возвращения  в  родной город,  домой, пусть даже в  отпуск,  всего на десять
суток,  не   считая  дороги,  вновь  натянули  в  душе  Шурика  ту  заветную
серебряную, тонко дрожащую струну. И она совсем уже было запела  нежную свою
песенку,  как командир роты, капитан  Вольский,  хлопнув  солдата по  плечу,
оборвал ее:
 -- Давай, Реутов,  дуй  в отпуск. Полетишь этим транспортом. Часа через
три  будешь в Ташкенте. Там отметишься -- и дальше уже сам ищи  возможности.
Но чтоб через две недели -- как штык!
 С отметкой в отпускных документах, с вещмешком за плечами Шурик подошел
к командиру АНа, с которым только что разговаривал капитан, уже убежавший по
своим  делам. Майор, с дергающейся от нервного  тика  щекой, махнул  рукой в
сторону раскрытого брюха самолета:
 -- Вали туда. Там есть солдаты. Покажут, как и что.
 Самолет стоял на взлетно-посадочной полосе, уже  просевший под тяжестью
груза. Вокруг него суетились люди, заканчивая предполетную подготовку. Шурик
встал в  тени, чтобы и его не припрягли  в работу. А что,  отпускник  он или
нет?
 Как  только в распахнутую рампу  самолета  стали входить солдаты, Шурик
кинулся  за  ними, оскользнулся  почти гладкой подошвой ботинка на ребристой
поверхности  откинутой  рампы,  чертыхнулся,  поднял  глаза  и  обомлел. Вся
полость самолета  от  низа  до  потолка  была  заполнена цинками,  цинковыми
гробами, грузом-200.
 -- Так это  ж "Черный  тюльпан"! --  тихонько ахнув, Шурик  вылетел  на
бетонку и побежал к командиру борта.
 -- Товарищ майор! Как же... Что же... С погибшими, что ли?!.
 -- А какого тебе...  Может,  еще стюардессу пригласить? -- схватился за
дернувшуюся небритую щеку майор, -- Цаца какая, мать твою! Марш в самолет! А
не нравится... в гарнизон, не хрена по отпускам шляться!
 Шурик, понурившись,  козырнул и поднялся в самолет, стараясь не глядеть
по  сторонам, спотыкаясь о  какие=то крюки и кронштейны, приваренные к полу,
сквозь  которые  были  протянуты  канаты, задевая плечами о  холодный металл
гробов, прошел вглубь.
 Почти у самой  кабины летчиков в транспортных  самолетах есть небольшой
тамбур, в котором и разместились солдаты из похоронной команды. При  тусклом
свете лампы Шурик вгляделся в хмурые, неприветливые лица спутников,  сидящих
на  замасленных одеялах  и старых шинелях,  брошенных  прямо  на пол. Сердце
сжалось от  тоски. Живые  и мертвые! Какая  радость в такой  компании даже и
домой в отпуск лететь! Солдаты молча отодвинулись от борта самолета, уступая
место  новичку  у небольшого иллюминатора. Хотя.  Что там  можно  увидеть  в
ночном  небе  Афганистана?  Есть только  небо в  звездах.  Струна  давно уже
тенькнула,  порвавшись  и  царапая душу.  Какой  уж  тут  комфорт, какой там
космос!  Тем  более  вот он,  перед  глазами  вариант очень  даже возможного
будущего Шурика. Этим мальчишкам в цинках уже никогда не вступить в двадцать
первый век. Им, его ровесникам, не  исполнится сорок  один год. Они навсегда
остались в своем восемнадцати-двадцатилетнем возрасте.
 --  Чо скис? --  хрипло спросил  сержант  в  грязном зеленом  бушлате с
замызганными скрученными лычками  на матерчатых погонах. -- Домой, что ли, в
отпуск?  Счастливчик! -- вздохнул и  неожиданно  по-добрососедски  подмигнул
Шурику, -- Не  боись, скоро  девок пощупаешь, а?! -- и расхохотался, -- Если
долетим.
 Шурик  вежливо  улыбнулся,  но ничего не  ответил.  Звук  закрывающейся
рампы, рев прогреваемых  запущенных  двигателей, свободно проникающий внутрь
самолета, все равно заглушали все. Прикрыл глаза и...
 --  Пристегните  ремни безопасности, --  услужливо  подсказало сознание
милым голосом  стюардессы,  настолько явно,  что Шурик даже рукой  пошарил в
поисках замка того самого ремня. Тут  же  усмехнулся грустно, наткнувшись на
бляху солдатского:
 --  Ага,  ремни  безопасности! Может, еще спинку  кресла откинуть? -- и
крепко ухватился за натянутый вдоль борта металлический трос.
 Сделав  небольшую пробежку, самолет, гордо задрав нос в темноту ночного
неба, оторвался от пыльной афганской земли и начал набирать высоту. Шурик не
удержался от рывка и  прилип спиной к чьей=то голове. Не обидно его ткнули в
бок, и Шурик, обретя равновесие, смущенно кивнул пострадавшему.
 Сквозь небольшое оконце в  стене  тамбура  виднелись  в неверном  свете
плафонов  штабеля  цинковых гробов, перетянутых  намертво  толстыми тросами.
Шурик зябко поежился и  мрачно уткнулся  в  иллюминатор. Это увидели сидящие
рядом  солдаты.  Сержант  толкнул Шурика в плечо,  и  когда  тот  обернулся,
протянул пол граненного стакана разведенного  спирта. Грохот заглушал слова,
поэтому,  проливая жидкость  на грудь, Шурик выпил и, принимая  кусок хлеба,
торопясь закусить,  только благодарно промычал  невнятно и  кивнул сержанту.
Спирт  обжег пересохшую  глотку, деранул желудок,  но  вскоре  теплой волной
плеснул в сердце и голову.
 -- Хорошие пацаны, -- подумал Шурик, -- бедные! Вот уж страшная служба,
не позавидуешь! Видно, только водкой и держатся. А может,  насмотрелись уже,
привыкли! Конечно,  привыкли, вон уже и  карты достали, -- и на приглашающий
жест отрицательно мотнул головой, вновь  уткнувшись в иллюминатор, попытался
уловить  хотя бы тень того  сказочного гражданского  ощущения  полета. Какое
там! Иллюзии вдребезги разбились  о безмолвные  неподвижные гробы. Чудеса на
войне бывают. А сказки -- нет. Шурка покосился на гробы. А для них и чуда не
хватило. Разве его на всех хватит?
 За  стеклом  иллюминатора  непроглядная темень.  Самолет,  казалось, не
летел, а крался, пробираясь над чужой землей с потушенными бортовыми огнями,
отстреливая  тепловые  ракеты, уходил  к  границам Союза. Вспышки  ракет  не
освещали, а лишь сгущали темень.
 Шурик знал, что тепловые ракеты отстреливаются  для того, чтобы снаряд,
посланный с  земли,  "стингер", например,  влетел  не в  самолет,  а в более
высокотемпературный объект, в ракету.  Вот  и летим, обнаруживая себя только
яркими  праздничными  какими=то,  но в  то же  время и тревожными  огненными
шарами.
 Очередная тепловая ракета,  отделившись от  самолета,  отвлекла на себя
первый "стингер", взлетевший с  горной вершины, но самолет крепко встряхнуло
близким  взрывом.  Солдаты вцепились  в  канат и  молча смотрели на  Шурика,
ожидая, что он  скажет, так как он  единственный, кто из них мог видеть, что
твориться  снаружи.  Вот  еще  и еще один  взрыв. Самолет  круто накренился,
пытаясь уйти из зоны обстрела. Вот еще взрыв, еще. Вот  совсем рядом. Вместе
с  очеред