Боб. Но щелканье
автоматного затвора развеяло сомнения.
 -- Ладно, Дед, бери за восемьдесят.
 Димку  обдало  холодам. Ведь этот  ствол  завтра, если уже не  се-годня
вечером, будет стрелять в наших ребят!
 Димка шагнул ко входу. Дуканщик  отсчитывал  деньги из  боль-шой пачки,
обстоятельно поплевывая на пальцы, выбирал бумажки постарее и складывал их в
кучку на кровати Боба, бормоча впол-голоса:
 -- Як сад пенджо, ду сат пенджо...
 Боб внимательно следил за стариком, кривя губы, когда тот подкладывал в
денежную горку совсем уже засаленную бумажку. Между дуканщиком и Бобом стоял
сорокабаночный  ящик  тушен-ки,  а   на  нем  лежал   новенький  АК.   Димка
рассвирепел:
 -- Ах  вы,  суки, --  и, обращаясь к одному Бобу, завизжал, -- чуче-ло,
педик вонючий, крыса складская...
 Боб  от испуга  обмяк.  Старик  исчез, словно  растаял.  Лишь  даль-нее
постукивание ослиных копыт свидетельствовало о  том, что дуканщик здесь был.
Димка  замолчал,  тяжело  переводя  дыхание.  Боб  сполз с  койки на колени,
лихорадочно зашарил под кроватью одной рукой и вытащил из=под нее  вещмешок,
вытряхивая из него пачки афганей и чеков. Дрожащим голосом он умолял Димку:
 -- Димок, ну что ты, я же шутя с ним. Делать=то все равно нече-го. Если
бы он согласился, я б его особистам сдал.
 Губы  Боба  тряслись.  Их  сводила  судорога  страха.  Ослабевшие  руки
подталкивали к Димке деньги:
 -- Ты возьми, Димок,  возьми, купишь на дембель что=нибудь ро-дителям в
подарок  или  девушке своей.  Ты уж  прости,  что так с  фоткой  получилось.
Прости.
 Димка качнулся вперед. Боб обрадованно подбрасывал еще и еще денег:
 -- Бери, бери, я тебе  через месяцок еще подкину. Димка вышел из кунга.
Его трясло от отвращения. Он пошел к ко-лодцу, вытянул ведро воды и, неловко
действуя одной рукой, ока-тил голову ледяным освежающим потоком. Потом Димка
вернулся в свою палатку и мгновенно уснул.
 Снилось ему,  что  он  в  горах на  точке. Зима.  Страшный холод. Димка
прижимается к камням, но от них нет тепла. Димка про-снулся. Его морозило --
поднялась температура. Уже вечерело. По-красневшее  солнце заглядывало через
полог палатки. Вставать бы-ло лень. Димка сдернул с ближних кроватей одеяла,
укутался  в них и  задремал. Разбудили его осторожно-  настойчивые толчки  в
ногу.  Димка  открыл  воспаленные  глаза  и  разглядел  стоящего  перед  ним
Мамлеева.
 -- Димка, тебя дембеля зовут.
 Димка опять закрыл глаза. Но Мамлеев зашептал громче:
 --  Ты не  бойся, Димка, они  мириться  зовут.  Димка с  трудом  сел на
постели. Лихорадило. В палатке  все спали. Мамлеев уже исчез. Димка пошел  к
Бобу.
 В домике  было застолье. На ящиках  из=под  гранат  стояли  бу-тылки  с
водкой, итальянские  мясные консервы с  острой томатной  подливкой,  жареный
картофель в  огромной  сковороде, лук,  поми-доры,  виноград, чеснок,  сало.
Вокруг ящиков сидели все полковые  дембеля -- жители складов. Боб, улыбаясь,
пригласил  Димку  сесть,  приложив  при  этом палец к  губам. Киргиз Жалымов
перебирал струны гитары, затем ударил по ним всей пятерней  и запел хрип-лым
голосом:
 Когда, забыв присягу, повернули
 В бою два автоматчика назад,
 Догнали их две маленькие пули-
 Всегда стрелял без промаха комбат. "
 Упали парни, ткнувшись в землю грудью,
 А он, шатаясь, побежал вперед.
 За этих двух комбата кто осудит?
 Никто его невправе осуждать!
 А вечером в землянке полкового штаба,
 Бумагу молча взяв у старшины,
 Писал комбат двум русским верным бабам,
 Что смертью храбрых пали их сыны.

 И сотни рая письмо читает людям
 В глухой деревне плачущая мать.
 За этих двух комбата кто осудит?
 Никто его невправе осуждать.
 Димка сидел  на  ящике, с трудом воспринимая слова  песни, тем-пература
поднималась все выше и выше. Кто- то протянул  ему кружку с водкой, но Димка
оттолкнул ее от себя. Боб заговорил:
 -- Ну, что, Дима, будем квиты?! Я тебя прощу, а ты- промол-чишь. Ага?!
 Боб совершенно изменился. От дневного испуганного  Боба  уже  ничего не
осталось. Теперь это был самоуверенный, наглый в сво-ей безнаказанности хам.
Боб  был очень похож на  надутого павиа-на, которого Димка видел в Сухумском
заповеднике.  Павиан  сидел на  камнях  и онанировал,  глядя  на  проходящих
женщин. Вспомнив это, Димка расхохотался:

 -- Боб, обезьяна ты хренова. Ублюдок.
 Все вскочили на ноги. Димка медленно поднялся и, повернув-шись спиной к
кампании, пошел к дверному проему, в котором мелькнуло бледное раскосое лицо
Мамлеева. Димка почувствовал, как кто=то схватил его сзади за больное плечо.
Мгновенно  срабо-тала натренированная  годами подпольных тренировок реакция.
Удар ногой назад  вызвал  крик нападавшего. Димка уже стоял  ли-цом  к  этим
мерзким рожам, наступавшим на него, пытавшимся взять его в кольцо.
 -- Эх, если бы не рука, --горько подумал Димка и кинулся на вра-гов. Он
сбил одного хлестким ударом тыльной стороны кулака, прямым ударом ноги в пах
завалил другого. Оставались Журымов и Боб.  Журымов держал в руке нож, а Боб
сорвал с крючка авто-мат.
 --  Тот  самый, --заметил Димка. Журымов, выбросив перед руку  с ножом,
приближался к Димке. Димка  обманным  движением  пнул Журымова по ногам, тот
согнулся, пытаясь уберечься от удара,  и тут=то Димка с подскоком нанес  ему
проникающий  удар в нос, с  удовольствием услышав  хруст  сломанного  хряща.
Только хотел  Димка обернуться назад, как  крепкий удар по затылку  погрузил
его в темноту.
 Пришедшие в себя дембеля со стонами  поднимались с пола. Боб уже стянул
руки и ноги Димки брючными ремнями. Выпив  еще  водки, дембеля заметили, что
Димка пытается приподнять  го-лову. Они кинулись к нему. Били  Димку ногами.
Боб  старался  уго-дить ботинком в  голову, пах, по раненому  плечу.  Били с
остерве-нением,  матерясь,  когда задевали  друг  друга.  Боб остановил всех
жестом:
 -- Хорош. Теперь по программе.
 Журымов  привычно перекинул  Димку поперек  кровати,  стянул с него  до
колен брюки  и  трусы. Насиловали Димку  по очереди. Потом отволокли  его  в
ротную палатку.
...  Димка пришел в себя.  Никак  не  мог  понять, что  с  ним.  Рвущая боль
напомнила о драке  с  дембелями,  страшно  болели  ягодицы и  задний проход.
Хотелось пить. Димка попытался приподняться. Его тут же стошнило. Стало чуть
легче. Переставляя мягкие непо-слушные  ноги,  Димка  прошаркал на  улицу. У
палатки сидел Мам-леев. Увидев Димку, он вскочил на ноги:
 -- Дима, Димочка, прасти, я ни знал, что они хатят тибя...
 Теперь Димка понял, откуда эта незнакомая, пугающая боль и почему брюки
сзади пропитаны кровавой коркой, неприятно цара-пающей кожу.
 --  Принеси  мой автомат, --  прошептал  он  Мамлееву. отступив-шему от
него. -- Ну, быстро.
 Мамлеев вынес Димкин АКМС. Димка, напрягая все  силы, про-верил магазин
и передернул затвор.
 -- А теперь заткнись и сиди, --едва шевеля языком, сказал Мам-лееву.
 Путь  до домика  Боба  занял  минут двадцать, хотя в  обычное время это
занимало минуты три. Димка брел, сжав волю в единую точку, как когда=то учил
сэн   сэй   на  тренировках.   Цель  была  ясна,   требовалась  только  сила
изнасилованного, истерзанного тела.
 Все пятеро спали вповалку на заблеванном полу. Димка пытал-ся разбудить
их слабым криком, но  пересохшее горло  только пи-скнуло. Димка  выстрелил в
пол.   Медленно   просыпались   перепив-шиеся   дембеля,  тараща  глаза   на
перепачканного кровью, -- изуро-дованного Димку.
 -- Гни-и-и-ды, --сипел Димка, водя плюющим огнем автоматного ствола. --
Гни-и-и-ды...
 Он выкарабкался из домика  и  увидел, что к  нему бегут  какие=то люди.
Димка тяжело лег на землю,  уютнее подтянул к  груди коле-ни, плотно зажимая
между ними  автомат и,  уже нажимая на курок, узнал  в  бегущих  Мамлеева  и
прапорщика Белова в полном боевом снаряжении.
 --  Вернулись!  --успел  облегченно  подумать  Димка  прежде  чем  пули
разорвали его голову.



Глава 7. "Витька"

 Оглушающий удар по голове бросил Витьку  на колени и погрузил в тяжелое
липкое забытье... Большой  обломок скалы, сорванный взрывом  с  пятиметровой
высоты,  расколол Витькину  каску и  прокатился  по обмякшей  спине солдата,
прочно приковав его ноги к земле. Щебень дождем прошуршал, засыпая могильным
пластом разгоряченное  боем тело. из=под свежего холмика лишь слабо краснело
лицо  и белели кисти рук с ободранными до корней ногтями. Рота с хрипом ушла
вперед,  не  заметив такой нелепой гибели Витьки.  Сопя  и потея, матерясь и
стреляя  из  всех стволов, рота  рвалась на гребень (кому нужной?! )  скалы,
откуда духи с  именем Аллаха так же яростно отбивали от шурави кусок  родной
земли.
 Роту  вел начальник  строевой части майор Стефанчук. Вот так случилось.
Командир роты Сашка  Бледных в третий  раз лежал  в госпитале -- сразу после
"свадебного"  отпуска нарвались на  бээмпэшке на мину,  крепко  тряхануло  о
броню. Прапорщик Белов был в рейде под Кабулом.
 Когда командир полка дал  распоряжение идти на прочесывание,  Стефанчук
доложил, что  никого из офицеров нет, а рота под командованием сержанта идти
в поиск не может.
 -- Как никого нет? -- возразил подполковник. --А ты что, уже не офицер?
Разъелся  на штабных  харчах. Значит так, завтра в пять выходишь  в  горы  с
ротой  Бледных.  Возьмешь  себе  еще Веревкина  в помощь. Вообщем, повоюете.
Задача такая...
 Но Веревкин идти в горы отказался, не  прямо,  конечно.  Нажрался, гад,
дерьма какого=то, у него температура  под  сорок навалила,  и остался он при
продскладе "бдить  и  охранять", проявив при  этом даже геройство. "Даже при
такой  высокой  температуре в  госпиталь не  иду, не могу покинуть  пост.  "
Стефанчука уже третий день душила злоба:
 --  Вот  гавнюк, кинул меня под  винты одного, а сам, сученыш, к Надьке
моей подбивает клины.
 Воспоминание  о  Надежде   --  новой  официантке  из  столовой  напрочь
испортило и без того  хреновое настроение начальника строевой  части, вызвав
цепную реакцию злобы на еле шагающих и измотанных рейдом солдат.
 --  Вперед, мать вашу, быстрее  шагать!  -- гаркнул Стефанчук, понимая,
что и сам уже вот-вот повалится  от усталости, но при этом сладко думая: "Уж
теперь=то никто тявкнуть не посмеет,  что Стефанчук  на халяву опять орденок
отхватил... "
 Вот тут=то и резанули со скалы пулеметы. Можно было уйти, спрятаться за
другой сопкой, но взыграло по-молодецки ретивое, и крикнул роте Стефанчук:
 -- Скалу взять! Духов выбить!
 Вздрогнули,  как боевые  кони, солдаты и  ринулись  под  защиту  нижних
складок скалы.  Стефанчук -- за  ними, высоко подбрасывая враз  полегчавшими
коленями, а в голове мысль -- хорошая та, которая всегда приходит поздно:
 -- Вот дурак, надо же было вот за  той сопочкой прикрыться, да вертушки
вызвать.
 Но дело сделано. Не будешь же команду отменять, тем более,  что солдаты
взбрыкнулись и на второй "этаж" скалы лезут. Один Стефанчук остался, солнце,
хоть и январское,  а полуденное  --  сильно греет,  бежать,  воевать мешает.
Поднапрягся майор, догнал солдат, решил облагодетельствовать:
 -- Всем, --кричит, -- снять бушлаты. На обратном пути заберем!  Тут бою
на полчаса.
 Ничто так сильно не расслабляет в  бою, как заминка. Это как с женщиной
в ответственный момент: вот все,  она твоя, а тут -- бац,  звонок в дверь...
Солдаты  сбросили  с  себя  бушлаты,  парят  под  солнцем, а Стефанчук опять
"Вперед! " орет.
 Взобрались на третий уступ солдаты. Духи,  слышно уже, визжат, орут, из
миномета долбят по шурави, но те пока скрыты от них. Вот сейчас и было время
залечь  и вызвать вертушки,  даже  солдаты ему, майору, подсказывать  стали.
Нет. Вперед. Не перечь мне, обезьяна! Вперед!
 Последним карабкался Стефанчук,  перед ним  мелькали подошвы "Арены" --
нахальные такие подошвы кроссовок, неуставные. В свое время Стефанчук  такие
раздолбоны  устраивал офицерам  и солдатам за неуставняк... Хорошо  Веревкин
подсказал,   что  раздолбоны,  оно,  конечно,  вещь  пользительная,   но   в
определенных условиях.  Когда три дня назад утром  Стефанчук вышел проверять
роту в  "адиках", солдаты  почти с  любовью  посмотрели на него и с  его  же
позволения   кинулись  вынимать  из  тайников   кроссовки  и  переобуваться,
сбрасывая с  себя  абсолютно непригодные  в горах ботинки на гладкоскользкой
подошве.
 Сопя,  майор с трудом поднимался на каменный выступ, и тут соскользнула
нога на ледышке и рухнул бы вниз Стефанчук, но сильно обхватила его запястье
рука впереди  карабкающегося солдата и помогла удержаться. Влез Стефанчук на
выступ,  сердце  испорченным будильником  верещит. Солдат уже дальше  лезет,
назад  не  оглядывается, а майор ему вслед: "Спасибо!  Не забуду". Поднялись
еще выше,  а там  дело к рукопашной  идет,  ломятся солдаты стеной --  благо
пулемет заткнули, а от миномета в таком бою толку, как от  тех самых ботинок
в горах. Но дух, который минометом заправляет, один черт, плюется снарядами,
и сшиб он каменюку  со скалы, и  рухнула она на Витьку, того самого солдата,
что выдернул  из  лап  смерти (ой,  каких  холодных! ) Стефанчука. Видел это
майор,  видел.  Но слишком уж плотным показался  ему  огонь  душманов. Залег
Стефанчук за камнями и прицелился из автомата. Но куда стрелять? Солдаты как
шли стеной, так и смели духов, всего=то десяток их был.  Стефанчук стрельнул
для порядка в небо весь магазин и покарабкался вверх к солдатам.
 Начинало уже темнеть. Не пол-часа понадобилось для  боя, а  почти  пять
часов. Потеряли десятерых. Вертушки  вызывать майор запретил, приказал трупы
взять,   собрать  трофеи  и  спускаться  вниз.  Солдаты  почти  в   открытую
огрызались,  со  злобой собирая  духовское  оружие  и  сбрасывая  его  вниз.
Оставили только три автомата и красивый маузер с деревянной кобурой, который
Стефанчук  тут же нацепил на себя. Взвалили солдаты трупы товарищей на плечи
и сунулись было вниз.  Ан нет!  Духи=то, капкан закрыли, и без бинокля видно
как они, хитрюги, безоткатки на прямой прицел вывели. Что тут началось! Дым,
огонь, грохот, осколки, то ли снарядные, то ли каменные над головой шныряют.
А главное, что обидно, из автоматов  бить по ним бесполезно,  все равно, что
из трубочки  пшеном  плевать. Миномет  бы... да нет его..., улетел вместе  с
парой  РПК  вниз  со  скалы,  да  вдребезги...  Не  рискнул Стефанчук солдат
вздрючить за это. По связи вымолил майор вертушки, а ночь -- вот она подлая,
все  темью  укрыла,  да морозцем  прижимать  стала. Духи понимают,  что вниз
шурави  ходу  нет,  но  для  острастки через  некоторые промежутки  лупят по
скалам, головы поднять не дают.
 До утра промерзли на голом камне солдаты, отмораживая носы и уши,  руки
и ноги. Будет работка хирургам! Стефанчук всю ночь глотал спирт, спрятавшись
за  штабель  трупов. Так  и  грелся  всю ночь. К  утру надрался  в  стельку.
Растолкал   заиндевевших   солдат,  но  они  лежат,  не   шевелятся,  только
постанывают от боли, глаза не  открывают. Понял Стефанчук  -- хана ему, если
ничего не придумает.
 Духи уже ушли, оставив  после себя  стреляные  гильзы.  От  восходящего
солнца прямо на Стефанчука шла пара  вертолетов. Голова у  майора  хмельная,
легкая в мыслях. Отошел Стефанчук в сторонку,  за  выступ  скалы  спрятался,
вынул  весь запас бинтов и ваты, приложил к мякоти  ляжки и долбанул  сквозь
тампон из  трофейного маузера.  Ноге стало горячо.  Маузер  подальше закинул
вместе с кобурой  и бинтами, испачканными  пороховой гарью и кровью.  Выполз
из=за выступа и хрипит: "Духи! "  Солдаты задвигались, как в воде:  автоматы
хватают, а руки не держат, вскочить хотят, а ноги не сгибаются.
 Вскоре  вертушки  подлетели. Первая  и вторая всех на  борт  взяла, как
замерзшие бревна, на  пол побросали людей.  Третья подошла с другой стороны.
Стефанчук показал, где оружие бросили, шмотки, и улетел в Кандагар.
 Не нашли ничего внизу солдаты из спасательной  группы, все духи с собой
унесли. Возвращались назад  и услышали -- стонет  кто=то.  Бросились искать,
нашли  Витьку  живого, но  почерневшего,  с лицом  и  руками  помороженными.
Погрузили и его в вертолет и полетели в Кабул с дозаправкой в Газни.
 Лежал Витька в госпитале  месяц. Две недели в себя не приходил,  лежал,
глаз  не открывая и  слабо дыша. Доктора  уж  и рукой махнули  -- вряд ли...
Оклемался Витька, но молчит, ничего говорить, не хочет, да и не может. Через
месяц его отправили в Ташкент, в триста сороковой госпиталь.
 Стефанчук  проявил себя героем, даже  в госпиталь не лег. Пулю  из него
вынули и опознали в ней вражескую,  из маузера,  хотя и дивились эксперты из
особого отдела, слишком уж  в упор стреляли. Но свидетелей нет, а на  нет...
Стефанчук доложил "как все было" командиру  и пошел  к себе в строевую часть
похоронки и отпуск себе оформлять. Не дрогнула рука  офицерская  даже тогда,
когда  подписывал сопроводительные  бумаги  для  военкоматов на  организацию
бесплатных похорон, не дрогнула  даже тогда, когда вспомнил он того солдата,
что  из пропасти его  выдернул,  а потом  под  камнем лежать остался. Кесарю
кесарево.
 Витькины  затерялись  документы,  нет  нигде.   С  одеждой  изгаженной,
окровавленной сгинули его бумаги, историю болезни ведут бесфамильную. Молчит
солдат, хотя по глазам видно, что  все соображает-понимает.  Лежит Витька  в
белой палате, в белой постели, уплетает все подряд,  все вкусно.  И стукнуло
его в голову: "Мама",  а чуть погодя: "Папа!  " и  брата вспомнил, и всех бы
родственников  так  пересчитал,  но  вырвался из него  крик: "Домой  хочу! "
Засуетилась  дежурная  сестра,  побежала  к  ординатору.  А  из Витьки  прет
двухмесячное молчание, обо всем рассказать хочет. Хорошо хоть укол ему дали,
уснул солдат.
 Через  две  недели дали Витьке  месяц отпуска  с  учетом дороги, выдали
новую парадку, сухпай  на три  дня,  помогли взять  билет  на поезд в  общий
вагон. И  протрясся Витька в  поездах до  своей  родной  Сибири.  Благо люди
добрые везде  есть, не  дали  с  голода  напухнуть. Развеселые  нефтяники  и
водочкой попотчевали,  но плохо  стало Витьке,  и  не стал  он пить  больше.
Ребята пытались разговорить Витьку, но он отмалчивался, и ночью пришел поезд
на  любимую таежную  станцию  -- центр Витькиной вселенной.  Вышел Витька на
заснеженный перрон, с мартовской  коркой льда, сунул руки свои страшные, без
ногтей, в карманы шинели  и зашагал по знакомой темной улочке к своему дому,
выбросив напрочь из головы  то, что через три недели должен явиться  назад в
Кандагар.
 Не  знал Витька, что уже  прошел с  той поры  месяц, как похоронили его
родители и  ежедневно они  обивают порог военкомата, выясняя,  когда же тело
его пришлют, ведь в  похоронке сказано "погиб", а не  "пропал без вести". Не
знал еще  Витька, что после  отпуска мать  его увезут  в районную больницу и
похоронят  ее очень скоро -- не выдержит материнское сердце. А  в отпуск его
не отпустит  подполковник Стефанчук,  поясняя  это тем, что до  дембеля  три
месяца  осталось.  Пока  совсем вернется домой Витька, младший  брат уйдет в
армию и попадет в Киев, на Чернобыль. Не зная, что у отца ноги после  смерти
матери откажут, носить  перестанут. Всего=то  два месяца  батя порадуется на
здорового, живого Витьку и уйдет вслед за мамой.
 В  девяносто  втором  летом  будет  отдыхать  Витька в  Старой  Рузе  в
реабилитационном центре для  афганцев  и встретит там полковника Стефанчука,
вмиг  узнавшего  Витьку и быстро уехавшего из  санатория неизвестно по какой
причине.



Глава 8. "Игорь"

 Игорь дружил с Витькой уже  почти год. Раньше  друг на  друга  почти не
обращали внимания. А однажды вместе попали в плен  к духам. Глупо попали,  у
самого  подъезда к кандагарской зеленке. Застучал двигатель "Урала", и Игорю
пришлось остановиться.
 Колонна дальше пошла. Ремонтная машина подскочила, прапорщик, начальник
ремонта, ругается. Да и как не ругаться. Двое суток шли колонной из Газни --
ничего. А  здесь уже почти дома -- и на тебе. Охранение боевое тоже укатило.
Да  и  что охранять, склады ГСМ  под носом. Машины  с поста  видны,  как  на
ладони. Витька --  водит