динственное  окошко  выходило  во   двор   с
потемневшими кирпичными стенами. Одна стена  комнаты  заставлена  полками:
обветшавшие  тома  законов  и  судебных  решений  в  кожаных   переплетах,
руководство по криминалистике, словарь, атлас, указатель берлинских  улиц,
телефонные справочники, папки дел с наклейками: "Браун", "Хундт", "Штарк",
"Задек" -  бюрократические  надгробные  надписи,  увековечившие  память  о
некоторых давно забытых жертвах. По другую сторону кабинета четыре шкафа с
досье. На одном из них похожий на паука  цветок.  Его  два  года  назад  в
разгар невысказанной и безответной страсти к Ксавьеру Маршу поставила  там
немолодая уже секретарша. Теперь он засох.  Вот  и  вся  мебель,  если  не
считать еще двух придвинутых к окну  деревянных  письменных  столов.  Один
принадлежал Маршу, а другой Максу Йегеру.
   Марш повесил пальто на крючок  у  двери.  Когда  была  возможность,  он
предпочитал не надевать форму, и  сегодня,  в  связи  с  утренним  ливнем,
оделся в серые брюки и  толстый  синий  свитер.  Он  подвинул  Йосту  стул
Йегера.
   - Садитесь. Кофе?
   - Будьте добры.
   В коридоре была кофеварка.
   - Получили снимки, как они забавлялись в постели.  Можешь  представить?
Погляди-ка, - услыхал Марш голос  Фибеса  из  ФБЗ,  отделения  сексуальных
преступлений.  Тот  хвастался  своей   последней   удачей.   -   Горничная
сфотографировала. Смотри, можно разглядеть  каждый  волосок.  Эта  девушка
станет профессионалом.
   Что там могло быть?  Марш  нажал  кнопку  кофеварки,  и  она  выбросила
пластмассовый  стаканчик.  Небось,   подумал   он,   офицерская   жена   и
батрак-поляк, присланный из генерал-губернаторства для работы на  огороде.
Такое уже случалось: сердце женщины, муж которой был  на  фронте,  покорял
мечтательный,  душевный  поляк.  Похоже,   их   застала   с   поличным   и
сфотографировала ревностная девица из Союза немецких девушек,  стремящаяся
угодить властям. По Закону 1935  года  о  расовой  чистоте  это  считалось
сексуальным преступлением.
   Он еще раз нажал кнопку кофеварки.
   В народном суде состоится слушание дела,  которое  в  назидание  другим
будет подробно  смаковаться  в  "Дер  Штюрмер".  Жене  дадут  два  года  в
Равенсбрюке. Разжалование и бесчестье для мужа. Двадцать пять лет  поляку,
если повезет. А скорее всего - смертная казнь.
   - Трахались! - пробормотал мужской голос, а инспектор Фибес,  скользкий
тип лет пятидесяти с гаком, от которого десять лет назад с инструктором СС
по лыжному спорту сбежала жена, разразился хохотом. Марш  со  стаканчиками
кофе в обеих руках вернулся в кабинет и изо всех сил  захлопнул  за  собой
дверь ногой.

   "Имперская криминальная полиция, Вердершермаркт, 5/6, Берлин

   ЗАЯВЛЕНИЕ СВИДЕТЕЛЯ
   Мои имя и фамилия Герман Фридрих Йост. Родился 23.2.45 года в Дрездене.
Я курсант военного училища "Зепп Дитрих" в Берлине. Сегодня в 5:30 утра  я
начал свою обычную тренировочную  пробежку.  Я  предпочитаю  бегать  один.
Обычно бегу в западном направлении  через  Грюневальдский  лес  к  Хафелю,
потом на север вдоль берега озера до ресторана "Линдвердер" и далее на  юг
до  казарм  в  Шлахтензее.  В  трехстах  метрах  к  северу  от  дороги  на
Шваненвердер я увидел предмет, лежащий в воде у берега озера. Он  оказался
телом мужчины. Я  побежал  по  тропинке  к  находящемуся  в  полукилометре
телефону и сообщил  в  полицию.  Потом  вернулся  и  стал  ждать  прибытия
властей. Все время шел сильный дождь, и я никого не видел.
   Я делаю это  заявление  добровольно  в  присутствии  следователя  крипо
Ксавьера Марша.
   Рядовой СС Г.Ф.Йост
   8:24, 14.4.64 г."

   Марш откинулся на стуле и  разглядывал  молодого  человека,  когда  тот
писал свое заявление. Лицо  без  резких  черт.  Розовая  и  нежная  как  у
младенца кожа, прыщавая вокруг рта, белесый пушок над верхней губой.  Марш
сомневался, бреется ли он.
   - Почему вы бегаете в одиночку?
   Йост передал бумагу с заявлением.
   - Это дает мне возможность думать. Хорошо раз в день побыть  одному.  В
казарме не часто остаешься один.
   - Давно курсантом?
   - Три месяца.
   - Нравится?
   - Да как же! - Йост  отвернулся  к  окну.  -  Только  начал  учиться  в
Геттингенском университете, а тут призвали в армию.  Скажем,  это  был  не
самый счастливый день в моей жизни.
   - Что изучали?
   - Литературу.
   - Немецкую?
   - А какую же еще?  -  Йост  слабо  улыбнулся.  -  Надеюсь  вернуться  в
университет, когда отслужу свои три года. Хочу стать учителем,  писателем.
Только не солдатом.
   Марш возразил:
   - Если ты так уж не любишь военных, тогда что тебе делать в СС?
   Ответ ему был известен заранее.
   - Это все отец. Он с самого начала состоял в отряде личных  знаменосцев
Адольфа Гитлера. Знаете, что бывает в этих  случаях?  Я  его  единственный
сын.
   - Должно быть, до чертиков не нравится.
   Йост пожал плечами.
   - Переживу. И мне сказали - разумеется, неофициально, - что на фронт не
пошлют. В офицерской школе в Бад-Тольце нужен  ассистент,  читать  курс  о
вырождении американской литературы. Это похоже на мои предмет. Вырождение.
- Он осмелился еще раз улыбнуться. - Может быть, стану специалистом в этой
области.
   Марш засмеялся и снова взглянул на заявление. В нем что-то было не так,
и теперь он это увидел.
   - Не сомневаюсь, что станешь, - он  отложил  заявление  и  встал  из-за
стола. - Желаю успехов в учебе.
   - Разрешите идти?
   - Конечно.
   Йост облегченно поднялся на ноги. Марш взялся за ручку двери.
   - Еще один вопрос. -  Он  повернулся  и  пристально  поглядел  в  глаза
курсанта СС. - Почему ты мне лжешь?
   У Йоста дернулась голова.
   - Что?..
   - Ты утверждаешь, что покинул казарму в пять тридцать. Вызвал полицию в
пять минут седьмого. Шваненвердер находится в трех километрах  от  казарм.
Ты в хорошей форме - бегаешь каждый день. Под  таким  дождем  лениться  не
станешь. Если ты неожиданно не захромал, то должен был прибежать  к  озеру
задолго до шести. Итак, в твоем заявлении не  упоминается  -  сколько  это
будет? - о двадцати минутах из тридцати пяти. Что ты делал, Йост?
   Юноша был потрясен.
   - Возможно, я позже вышел из казармы. Или, может быть,  сначала  сделал
пару кругов по беговой дорожке...
   - Может быть, может быть... - грустно покачал головой Марш. - Эти факты
можно проверить, и я предупреждаю: тебе придется туго, если я докопаюсь до
правды и предъявлю ее тебе. Ты гомосексуалист, не так ли?
   - Герр штурмбаннфюрер! Ради Бога...
   Марш положил руки Йосту на плечи.
   - Мне наплевать. Возможно, ты каждое утро  бегаешь  в  одиночку,  чтобы
встретиться в Грюневальде минут на двадцать  с  каким-нибудь  парнем.  Это
твое дело. Для меня  это  не  преступление.  Я  интересуюсь  исключительно
мертвым телом. Ты что-нибудь видел? Что ты все-таки делал?
   Йост затряс головой:
   - Ничего. Клянусь вам.
   Большие светлые глаза наполнились слезами.
   - Прекрасно, - отпустил его Марш. - Подожди внизу. Я договорюсь,  чтобы
тебя отвезли в Шлахтензее. - Он открыл дверь. - Не забывай, что я  сказал:
лучше, если ты мне скажешь правду сейчас, чем я узнаю ее потом.
   Йост колебался, и на миг Маршу показалось, что он что-то скажет, но тот
вышел в коридор и зашагал прочь.
   Марш позвонил в гараж и вызвал машину. Положил трубку и  остановился  у
окна, глядя сквозь грязное стекло на стену  напротив.  Потемневший  кирпич
блестел под пленкой воды, стекавшей с верхних этажей.  Не  слишком  ли  он
надавил на парня? Возможно. По бывает, что правду можно добыть  только  из
засады, взять врасплох внезапной атакой.  Лгал  ли  Йост?  Разумеется.  Но
тогда, если он гомосексуалист, он вряд ли мог бы позволить себе не  лгать:
всякий, кого уличали в "антиобщественном поступке", прямым ходом попадал в
трудовой лагерь. Задержанных за  гомосексуализм  эсэсовцев  направляли  на
Восточный фронт в штрафные батальоны. Мало кто оттуда возвращался.
   Марш за последний год встречал десятки молодых людей, подобных Йосту. С
каждым  днем  их  становилось  все  больше.  Бунтующих  против  родителей.
Подвергающих   сомнению   устои   государства.   Слушающих    американские
радиостанции. Распространяющих плохо напечатанные  экземпляры  запрещенных
книг - Гюнтера Грасса и Грэма Грина, Джорджа  Оруэлла  и  Дж.Д.Сэлинджера.
Они  главным  образом  протестовали   против   войны   с   поддерживаемыми
американцами советскими партизанами, которая перемалывала людей к  востоку
от Урала вот уже двадцать лет и которой, казалось, не будет конца.
   Он  внезапно  устыдился  своего  обращения  с  Йостом  и  подумал  было
спуститься вниз и извиниться. Но потом, как всегда, решил,  что  его  долг
перед погибшим важнее  всего.  Он  искупит  свое  грубое  обращение,  если
установит его личность.


   Дежурная   часть   берлинской   криминальной   полиции   занимает    на
Вердершермаркт почти весь третий этаж. Марш, перешагивая через  ступеньку,
подымался туда. У входа часовой с  автоматом  потребовал  пропуск.  Глухой
стук электронных замков - и дверь открылась.
   В половину задней стены - усеянная лампочками карта Берлина. Созвездие,
оранжевое в полумраке, обозначает сто двадцать два  городских  полицейских
участка. Левее вторая карта, еще больше размером, - всего рейха.  Красными
лампочками отмечены города,  достаточно  большие,  чтобы  там  создавались
собственные отделения крипо. Центр Европы полыхает огнем. Далее к  востоку
его  интенсивность  постепенно  падает,  а  за  Москвой   лишь   несколько
разрозненных искр, мерцающих в темноте, как  огоньки  костров.  Планетарий
преступности.
   Дежурный по Берлинскому округу Краузе сидел на возвышении под  картами.
Он был на телефоне и приветливо помахал рукой подошедшему Маршу. Перед ним
за стеклянными перегородками  с  наушниками  и  микрофонами  сидело  около
десятка женщин в накрахмаленных белых блузках. Чего только  ни  доводилось
им слышать! Из поездки на Восток возвращается домой унтер-офицер  танковой
дивизии. Поужинав, он достает пистолет и убивает жену и одного  за  другим
троих детей. Потом разбрызгивает по потолку  собственные  мозги.  Сосед  в
истерике вызывает полицию. Сообщение попадает сюда и, прежде чем поступить
этажом ниже, в коридор  с  потрескавшимся  зеленым  линолеумом  и  затхлым
табачным запахом, подвергается проверке, оценивается и излагается в сжатом
виде.
   Позади  дежурного  офицера  секретарь  в  форме   наносила   с   кислой
физиономией данные на доску со сводкой ночных происшествий.  Она  состояла
из четырех  колонок:  опасные  преступления,  преступления  с  применением
насилия, происшествия, несчастные случаи со смертельным исходом. Каждая из
категорий в свою очередь  делилась  на  четыре  раздела:  время,  источник
информации, подробности, принятые меры. Все смерти  и  увечья  за  обычную
ночь самого большого в мире города с десятимиллионным населением умещались
в виде условных знаков на нескольких квадратных метрах белого пластика.
   С десяти часов прошлого вечера было десять смертельных  случаев.  Самое
тяжелое происшествие - 1М2Ж4Д - трое взрослых и четверо  детей  погибли  в
автомобильной  катастрофой  Панкове  вскоре  после  одиннадцати.  Меры  не
принимались - дело можно передать орпо. В Кройцберге  при  пожаре  сгорела
семья, у бара в Веддинге поножовщина, в Шпандау до смерти избили  женщину.
Прерванное утро самого Марша записано последним - 06:07  (О)  (означавшее,
что сообщение поступило от орпо) 1М Хафель - Марш. Секретарь  отступила  в
сторону и громко щелкнула колпачком ручки.
   Краузе закончил телефонный разговор и  смотрел  с  виновато-миролюбивым
видом.
   - Марш, я уже извинился перед тобой.
   - Забудь об этом. Мне нужен список пропавших. Район Берлина. Скажем, за
последние сорок восемь часов.
   - Нет проблем. - Краузе облегченно вздохнул и повернулся на вращающемся
стуле к женщине с  кислым  выражением  лица.  -  Вы  слышали,  что  просит
следователь,  Хельга?  Проверьте,  не  поступило  ли  что-нибудь  еще   за
последний час. - Он снова повернулся к Маршу, глядя на  него  красными  от
недосыпания глазами. - По мне, хватило бы и часа.  Но  любая  неприятность
вокруг этого места - знаешь, что это значит.
   Марш посмотрел  на  карту  Берлина.  Большая  часть  ее  покрыта  серой
паутиной  улиц.  Но  слева  два  ярких  цветных   пятна:   зеленое   пятно
Грюневальдского леса и протянувшаяся вдоль него голубая  лента  Хафеля.  В
озере в форме человеческого зародыша свернулся остров, связанный с берегом
тонкой пуповиной.
   Шваненвердер.
   - У Геббельса дом все еще там?
   Краузе кивнул.
   - И у остальных.
   Это было одно из наиболее фешенебельных мест в  Берлине,  по  существу,
правительственная закрытая территория. С дороги просматривались  несколько
десятков больших домов. У входа на дамбу - часовой. Прекрасное  место  для
уединения, идеальное с точки  зрения  безопасности,  удобное  для  частных
причалов; и уж совсем не подходящее для того, чтобы обнаружить труп.  Труп
вынесло на берег менее чем в трехстах метрах от острова.
   Краузе заметил:
   - Местные орпо называют его "фазаньей тропой".
   Марш  улыбнулся:  на  уличном  жаргоне  "золотыми  фазанами"   называли
партийных вождей.
   - Нехорошо слишком долго оставлять мусор у _таких_ дверей.
   Вернулась Хельга.
   - Лица, объявленные пропавшими с воскресного  утра  и  до  сих  пор  не
обнаруженные, - она вручила  Краузе  длинный  печатный  список  имен,  тот
мельком взглянул на него и передал Маршу.
   - Вполне достаточно, чтобы загрузить тебя работой.  -  Он  находил  это
забавным. - Я  бы  посадил  на  него  твоего  приятеля,  толстяка  Йегера.
Помнишь, ведь этим делом нужно было заняться ему?
   - Спасибо. Я хотя бы начну.
   Краузе покачал головой.
   - Ты же работаешь за двоих. Никакого продвижения, и платят хреново.  Ты
что, чокнутый?
   Марш  свернул  в  трубочку  список  пропавших.  Наклонился  и  легонько
постучал ею по груди Краузе.
   - Забываешься, приятель, - сказал он. - Работа делает тебя свободным.
   Лозунг трудовых лагерей.
   Он повернулся и стал пробираться между рядами телефонисток. У  себя  за
спиной он расслышал, как Краузе убеждал Хельгу:
   - Вы же понимаете, что я имел в виду? Ничего себе шуточки!
   Марш вошел в кабинет как раз  в  ту  минуту,  когда  Макс  Йегер  вешал
пальто.
   - Зави! - распахнув руки, воскликнул  Йегер.  -  Мне  уже  передали  из
дежурной части. Ну что я могу тебе сказать?
   Он был в форме штурмбаннфюрера СС. На  черном  мундире  еще  оставались
следы завтрака.
   - Отнеси на счет моего старого доброго сердца, - сказал Марш.  -  И  не
слишком радуйся.  На  трупе  не  было  ничего  такого,  что  позволило  бы
установить его личность, а в Берлине с воскресенья числятся пропавшими сто
человек. Чтобы только просмотреть список, понадобится несколько часов. А я
обещал после обеда забрать к себе сына, так  что  тебе  придется  заняться
этим одному.
   Он закурил и рассказал о деталях: месте  обнаружения  тела,  отсутствии
ступни, подозрениях относительно Йоста. Йегер слушал,  бормоча  про  себя.
Это  был  неповоротливый,  неопрятный  медведь   двухметрового   роста   с
неуклюжими руками и ногами.  Ему  было  пятьдесят,  почти  на  десять  лет
больше, чем Маршу, но они сидели в одном кабинете с 1959  года  и  нередко
работали по одному делу. Сослуживцы на Вердершермаркт за  спиной  в  шутку
называли  их  лисой  и  медведем.  В  том,  как  они,  с  одной   стороны,
пререкались, а с другой - выгораживали друг друга, было что-то  от  старой
супружеской пары.
   - Вот список пропавших. - Марш сел за стол и развернул список: фамилии,
даты рождения, время исчезновения, адреса сообщивших. Йегер  наклонился  к
списку из-за его  плеча.  Он  курил  толстые  душистые"  сигары,  которыми
провонял его мундир. - Если верить доброму доктору Эйслеру,  наш  покойник
скончался вчера где-то  после  шести  часов  вечера,  так  что,  возможно,
хватились его, самое раннее, часов в семь-восемь. Может быть,  даже  ждут,
что он объявится нынче утром.  Поэтому  его  может  не  оказаться  в  этом
списке. Но нам следует рассмотреть две  другие  возможности,  не  так  ли?
Первая: он исчез _до того_, как погиб. Вторая - и  мы  по  горькому  опыту
знаем, что такое  возможно,  -  Эйслер  напутал  со  временем  наступления
смерти.
   - Этот малый не годится и в ветеринары, - заметил Йегер.
   Марш быстро сосчитал.
   - Сто две фамилии. Я бы дал нашему покойнику лет шестьдесят.
   - Для верности, скажем, пятьдесят. Никто не сохранит свою лучшую форму,
похлебав двенадцать часов водичку.
   - Верно. Итак, исключаем из списка всех  родившихся  после  1914  года.
Должна  остаться  дюжина  фамилий.   С   опознанием   совсем   легко:   не
отсутствовала ли ступня у дедушки? - Марш сложил листок, разорвал  пополам
и передал одну половинку Йегеру.
   - Где возле Хафеля есть участки орпо?
   -  В  Николасзее,  -  начал  Макс,  -  Ваннзее,  Кладове,   Гатове.   В
Пихельсдорфе, но это уже слишком далеко к северу.
   Следующие полчаса Марш по очереди обзванивал  каждый  из  них,  включая
Пихельсдорф, интересуясь, не передавали ли в участки одежду и нет ли среди
местных бродяг человека,  похожего  на  найденного  в  озере.  Ничего.  Он
занялся своей половиной списка.  К  половине  двенадцатого,  исчерпав  все
возможные фамилии, Марш встал и потянулся.
   - Господин Никто.
   Йегер кончил звонить десятью минутами раньше и курил, глядя в окно.
   - Известный малый, правда? По  сравнению  с  ним  даже  ты  пользуешься
чьей-то любовью. - Он вынул изо рта сигару и  стал  собирать  прилипшие  к
языку крошки табака. - Я поинтересуюсь, в дежурной части, может, будут еще
какие-то фамилии. Оставь это мне. Желаю хорошо провести время с Пили.
   В уродливой церкви напротив штаб-квартиры крипо только что  закончилась
утренняя  служба.  Стоя  на  другой  стороне  улицы,  Марш  наблюдал,  как
священник в надетом поверх церковного облачения поношенном плаще  запирает
двери. В Германии власти не одобряли религию.  Сколько  прихожан,  подумал
Марш,  бросили  вызов  шпикам  гестапо  и  пришли  на  службу?  Полдюжины?
Священник опустил в карман  тяжелый  железный  ключ  и  обернулся.  Увидел
смотрящего на него Марша и, пряча  глаза,  поспешно  скрылся,  словно  его
застали в момент незаконной сделки. Марш застегнул шинель и вслед  за  ним
окунулся в скверное берлинское утро.



3

   Строительство Триумфальной арки началось в 1946  году,  а  работы  были
завершены ко Дню национального пробуждения в 1950 году. Творческий замысел
принадлежал  самому  фюреру,  и  проект  основывался  на  его  собственных
набросках, сделанных в годы Борьбы.
   Пассажиры туристского автобуса - по крайней мере  те,  кто  понимал,  -
усваивали эту информацию. Они поднимались со своих мест или наклонялись  в
проходе, чтобы лучше  видеть.  Ксавьер  Марш,  разместившийся  в  середине
автобуса,  взял  сына  на  колени.  Экскурсовод,  женщина  средних  лет  в
темно-зеленой  форме  имперского  министерства  туризма,  стояла,   широко
расставив ноги, спиной к ветровому стеклу, и простуженным голосом говорила
в микрофон.
   -  Арка  воздвигнута  из  гранита.  Ее  объем  -  два  миллиона  триста
шестьдесят пять тысяч шестьсот восемьдесят пять кубических метров.  -  Она
чихнула. - Парижская Триумфальная арка уместится в ней сорок девять раз.
   Махина арки на миг нависла  над  ними.  Затем  они  внезапно  оказались
внутри громадного ребристого каменного туннеля длиннее  футбольного  поля,
выше пятнадцатиэтажного здания, со сводчатой, как  у  собора,  кровлей.  В
предвечерней мгле на восьми полосах движения мелькал свет передних  фар  и
задних огней.
   - Высота арки - сто восемнадцать метров. Сто шестьдесят восемь метров в
поперечнике и сто девятнадцать в  глубину.  На  внутренних  стенах  выбиты
имена трех миллионов солдат, погибших за фатерланд в  войнах  1914-1918  и
1939-1946 го