- Это случилось прошлой зимой. Мы собирались  провести  вечер  дома.  В
последний момент позвонили друзья, и мы  поехали  поужинать  у  "Хоршера".
Когда вернулись, _в этой самой комнате_  находилось  двое  мужчин.  -  Она
оглядела комнату, словно кто-то продолжал в ней прятаться. - Слава Богу, с
нами приехали друзья. Если бы мы были одни... Увидев, что нас четверо, они
выпрыгнули из окна. - Она указала рукой за спину Марша.
   - Итак, он поставил сигнализацию.  Принял  ли  он  дополнительные  меры
предосторожности?
   -  Нанял  охрану.  Четверых.  Они  работали  посменно.  Держал  их   до
Рождества. Потом решил, что им нельзя доверять. Он был так  напуган,  герр
штурмбаннфюрер.
   - Чем?
   - Он мне не говорил.
   Снова появился носовой платок. Из графина в стакан была отправлена  еще
одна доза шерри. Губная помада оставляла на краях стакана  жирные  розовые
разводы. Вот-вот снова  польются  слезы.  Марш,  пожалуй,  ошибался:  она,
несомненно, боялась за своего мужа, но еще больше  опасалась,  что  он  ее
обманывает. В голове одно за другим мелькали сомнения, находя отражение  в
глазах. Другая  женщина?  Преступление?  Тайна?  Бежал  из  страны?  Уехал
навсегда? Ему стало жалко ее, и он подумал было, не  сказать  ли  ей,  что
гестапо завело против ее мужа дело. Однако зачем причинять женщине  лишние
страдания? Все  равно  скоро  узнает.  Он  надеялся,  что  государство  не
конфискует этот дом.
   - Мадам, я слишком долго засиделся у вас. - Марш закрыл записную книжку
и поднялся. Она схватила его за руку, не сводя с него глаз.
   - Неужели я никогда больше его не увижу?
   - Увидите, - сказал он. И подумал: "_Нет_".


   Как хорошо вырваться  из  темной  затхлой  комнаты  на  свежий  воздух!
Гестаповцы все еще сидели в  своем  "БМВ"  и  следили  за  ним,  когда  он
выходил. После секундного колебания он повернул  направо  и  направился  к
станции "Ботанический сад".
   Четыре охранника!
   Теперь он начинал понимать. В пятницу утром встреча на вилле Булера,  в
которой участвовали Булер, Штукарт и Лютер. Паническая встреча, старики  в
холодном поту от страха, и не без оснований.  Возможно,  они  распределили
обязанности. Во всяком случае, в воскресенье Лютер улетел  в  Цюрих.  Марш
был уверен,  что  это  он  должен  был  в  понедельник  утром  послать  из
цюрихского аэропорта коробки с шоколадом, возможно,  перед  пересадкой  на
другой самолет. Что они означали? Не подарок  -  сигнал.  Говорило  ли  их
получение, что он успешно справился с заданием? Или же, наоборот, что  все
сорвалось?
   Марш оглянулся. Да, теперь за ним следили. В этом он был почти  уверен.
У них было время организовать слежку, пока он находился в доме Лютера. Кто
же они? Женщина  в  зеленом  пальто?  Студент  на  велосипеде?  Бесполезно
гадать. Гестапо было ему не по  зубам.  Их,  по  крайней  мере,  трое  или
четверо. Он ускорил шаг. Станция была уже недалеко.
   Вопрос: вернулся ли Лютер из Цюриха в Берлин во второй половине  дня  в
понедельник или же остался за границей? Марш был склонен считать, что  все
же вернулся. Вчера утром на виллу Булера звонил Лютер:  "_Булер?  Отвечай.
Кто это?_" - в этом он был уверен. Итак, предположим, что  Лютер  отправил
посылки перед самой посадкой на самолет, скажем, около пяти часов. Он  мог
прибыть в Берлин около семи в тот же вечер. И исчез.
   "Ботанический сад" - остановка пригородной электрички.  Марш  купил  за
марку билет и болтался около контролера, пока не подошел  поезд.  Вошел  в
него и,  как  только  стали  закрываться  двери,  выскочил  и  побежал  по
пешеходному мостику на другую платформу. Через две минуты он сел в  поезд,
идущий в южном направлении, а в Лихтерфельде снова  сделал  пересадку.  На
станции было  безлюдно.  Он  пропустил  первый  поезд,  сед  во  второй  и
устроился на сиденье. Единственной спутницей в вагоне оказалась беременная
женщина. Он улыбнулся ей, она отвела взгляд. Хорошо.
   Лютер, Лютер. Марш закурил. Почти семьдесят, больное сердце, слезящиеся
глаза. Болезненно подозрителен, не доверяет  даже  собственной  жене.  Они
приходили за тобой полгода назад, но на тот раз тебе  повезло.  Почему  ты
решил бежать из берлинского аэропорта? Прошел таможню  и  решил  позвонить
своим сообщникам? В квартире  Штукарта  телефон  рядом  с  залитой  кровью
спальней не отвечал. В Шваненвердере, если  верить  заключению  Эйслера  о
времени смерти, Булера уже застигли врасплох его убийцы. Оставили  ли  они
звонки без ответа? Или же один из  них  ответил,  пока  остальные  держали
Булера внизу?
   Лютер, Лютер, что-то заставило тебя спасать свою  шкуру  -  бежать  под
ледяным дождем в понедельник ночью.
   Он вышел на Готенландском вокзале. Вокзал  был  еще  одним  воплощением
фантазии архитектора - мозаичные  полы,  полированный  камень,  стеклянные
витражи тридцатиметровой высоты. Режим позакрывал церкви и взамен выстроил
похожие на соборы железнодорожные вокзалы.
   Глядя вниз с высокого перехода  на  тысячи  спешащих  пассажиров,  Марш
почти пришел в отчаяние.  Мириады  жизней,  каждая  со  своими  тайнами  и
мечтами, несущая свое бремя вины, сновали под ним, не соприкасаясь друг  с
другом, каждая сама по себе. Представить только, что  он  должен  найти  в
этой массе одного пожилого человека. Впервые эта мысль  поразила  его  как
фантастическая, нелепая. Да разве он сможет!
   А Глобус мог. Марш уже заметил, что прибавилось  полицейских  патрулей.
Должно  быть,  это  произошло  за  последние  полчаса.  Полицейские   орпо
проверяли документы у всех мужчин старше шестидесяти лет.  Куда-то  повели
бродягу, не имеющего документов. Тот возмущался.
   Глобус! Марш отошел от перил и ступил  на  движущийся  вниз  эскалатор.
Нужно было отыскать в Берлине единственного человека, который  мог  спасти
ему жизнь.



4

   Проехать по  центральной  линии  городской  электрички  -  значит,  как
утверждает имперское министерство пропаганды  и  культурного  просвещения,
совершить путешествие в германскую  историю.  Станции  "Берлин-Готенланд",
"Бюловштрассе", "Ноллендорфплатц",  "Виттенбергплатц",  "Нюрнбергерплатц",
"Гогенцоллернплатц" - как нанизанные на нитку жемчужины.
   Вагоны на этой линии были  довоенного  выпуска.  Красные  для  курящих,
желтые  для  некурящих.  Жесткие  деревянные  скамьи   за   тридцать   лет
отполированы до блеска задницами берлинцев.  Большинство  пассажиров  едет
стоя, держась за потертые кожаные петли и ритмично  покачиваясь  вместе  с
вагонами.  Объявления  призывают  их  стать   доносчиками:   "Выгода   для
безбилетника - потеря для берлинца! Сообщайте властям о всех нарушениях!",
"Уступил ли ты место женщине или ветерану? В противном  случае  штраф:  25
рейхсмарок!"
   Марш купил на платформе в киоске "Берлинер тагеблатт" и,  прислонившись
к двери, пробегал глазами заголовки. Кеннеди и фюрер, фюрер  и  Кеннеди  -
больше ничего. Режим явно делал ставку на успешный исход переговоров.  Это
лишь могло означать, что дела на Востоке худа  хуже,  чем  представляется.
"Постоянное состояние  войны  на  Восточном  фронте  будет  способствовать
созданию здоровой человеческой расы, - сказал однажды фюрер, - и  убережет
нас от поразившей европейцев мягкотелости". Однако люди явно  стали  более
мягкотелыми. Иначе к чему победа? Поляки вскапывают им  огороды,  украинцы
подметают улицы, французские  повара  готовят  пищу,  английская  прислуга
подает на стол. Вкусив удобства мира, они утратили вкус к войне.
   На одной из последних страниц внизу самым мелким шрифтом, который  едва
можно прочесть, был напечатан некролог Булера. Сообщалось, что он погиб от
"несчастного случая при купании".
   Марш сунул газету в карман и сошел на "Бюловштрассе". С  платформы  ему
были видны окна квартиры Шарлет Мэгуайр. За занавеской двигалась тень. Она
была дома. Ила, точнее, кто-то был в доме.
   Привратницы не оказалось на месте. Когда он постучал в дверь, никто  не
ответил. Он постучал громче.
   Ни звука.
   Он отошел от двери и затопал по ступеням, спустившись на  один  пролет.
Потом остановился, сосчитал до  десяти  и,  крадучись,  боком,  прижимаясь
спиной к стене, стал подниматься вверх - один  шаг,  остановка,  еще  шаг,
снова остановка, - вздрагивая при каждом неудачном движении, пока снова не
оказался у двери. Достал пистолет.
   Минуты тянулись за минутами. Лаяли собаки, проезжали машины  и  поезда,
пролетали самолеты, плакали младенцы,  пели  птицы:  какофония  тишины.  И
настал момент, когда внутри квартиры, заглушив эти звуки,  раздался  скрип
половицы.
   Дверь чуть приоткрылась.
   Марш, не медля ни секунды, изо всех сил толкнул ее  плечом.  Того,  кто
был за дверью, силой удара отбросило в сторону.  Марш  ворвался  внутрь  и
бросился на незнакомца, вытолкнув его из крошечного коридора  в  гостиную.
На пол свалилась лампа. Он хотел поднять руку с пистолетом,  но  противник
схватил его за руки. Теперь его самого толкали назад.  Зацепив  ногами  за
низенький столик, он повалился на спину, ударившись  обо  что-то  головой.
"Люгер" покатился по полу.
   Поза,  прямо   скажем,   была   довольно   забавная,   и   при   других
обстоятельствах Марш рассмеялся бы.  Он  никогда  особенно  не  отличался,
попадая  в  такого  рода  переделки,  и   теперь,   утратив   преимущество
неожиданного нападения, оказался распростертым на спине с головой в камине
и ногами на кофейном столике,  словно  беременная  женщина  на  осмотре  у
гинеколога.
   Противник прижал его к полу. Одной рукой в перчатке Он вцепился  ему  в
лицо, другой схватил за горло. Марш не мог ни видеть, ни дышать. Он крутил
головой, кусая кожаную перчатку. Бессильно бил кулаками по голове. На него
навалилось не человеческое существо, а перемалывавшая  его  бесчувственная
машина. Стальные пальцы нащупали нужную артерию, ту самую,  которую  никак
не мог запомнить Марш, не говоря  уж  о  том,  чтобы  ее  найти,  -  и  он
почувствовал,  что  уступает  перед  силой.  На  смену  боли  стремительно
надвигалось черное безмолвие. "Итак, - промелькнула мысль,  -  походил  по
земле - и хватит".
   Трах. Руки врага ослабли, отпустили его. Марш  вернулся  на  поле  боя,
хотя и в качестве зрителя. Его противника ударили сбоку по  голове  стулом
из стальных трубок. Кровь, струившаяся из раны над  бровью,  заливала  его
лицо.  Трах.  На  голову  снова  опустился  стул.  Одной   рукой   мужчина
прикрывался от ударов, другой лихорадочно протирал залитые  кровью  глаза.
Он пополз на коленях к двери - с ведьмой на  спине.  Шипящая  по-змеиному,
брызжущая слюной фурия старалась вцепиться ему в глаза.  Медленно,  славно
поднимая огромный вес, он встал сначала на одну ногу, потом на другую. Все
желания противника Марша сводились теперь к одному - поскорее убраться. Он
доковылял  до  двери,  повернулся  к  ней  спиной  и  двинул  о  нее  свою
мучительницу - один раз, другой.
   Только тогда Шарли Мэгуайр оставила его.


   Приступы боли пронзали Марша словно молнии - в голове,  ногах,  ребрах,
горле.
   - Где вы научились драться?
   Он наклонился над раковиной в маленькой  кухоньке.  Она  промывала  ему
рану на затылке.
   - Попробуйте вырасти единственной девчонкой в семье с  тремя  братцами.
Поневоле научитесь. Не крутитесь.
   -  Жаль  братцев.  Ой!  -  Больше   всего   досталось   голове   Марша.
Окровавленная вода, текущая на грязные тарелки в нескольких сантиметрах от
лица, вызывала тошноту. - Кажется, в  Голливуде  спасать  девушку  принято
мужчине.
   - Голливуд - это куча дерьма. -  Она  приложила  к  его  затылку  кусок
чистой материи. - Рана довольно глубокая. Уверены, что не желаете ехать  в
больницу?
   - Нет времени.
   - А этот человек вернется?
   - Нет. По крайней мере, не  сразу.  Предполагается,  что  это  все  еще
тайная операция. Спасибо.
   Придерживая повязку, Марш выпрямился.  И  обнаружил  еще  одно  больное
место - у основания позвоночника.
   - Тайная операция? - повторила она. - Значит, вы не считаете,  что  это
был обычный вор?
   -  Нет.  Это  был  профессионал.  Настоящий   профессионал,   прошедший
подготовку в гестапо.
   - И я ему всыпала! - Адреналин придал глянец ее коже,  глаза  блестели.
Девушка почти не пострадала, только ушибла плечо. Он еще не видал ее такой
привлекательной. Изящно очерченные скулы, прямой нос, полные губы, большие
карие глаза. Зачесанные за уши каштановые волосы  коротко  подстрижены  на
затылке.
   - Если бы ему было приказано убить вас, он бы это сделал.
   - Правда? Так почему же он не убил? - неожиданно рассердилась она.
   - Вы американка. Охраняемый биологический вид, особенно  теперь.  -  Он
посмотрел на тряпку. Кровь перестала  течь.  -  Не  следует  недооценивать
противника, фрейлейн.
   - Не следует недооценивать и _меня_. Если бы я не пришла домой,  он  бы
вас прикончил.
   Он предпочел промолчать. Ее нервы были явно напряжены до предела.
   Квартира была перерыта  сверху  донизу.  Одежда  выброшена  из  шкафов,
бумаги разбросаны по столу и по полу, чемоданы  перевернуты.  Не  сказать,
что и до того здесь был порядок, подумал он, - грязная посуда в  раковине,
батареи бутылок  (в  большинстве  своем  пустых)  в  ванной,  беспорядочно
сваленные вдоль стен пожелтевшие экземпляры  "Нью-Йорк  таймс"  и  "Тайм",
изрезанные немецкими цензорами. Найти что-либо в  них  было  бы  настоящим
кошмаром. Сквозь  грязные  тюлевые  занавески  просачивался  слабый  свет.
Каждые несколько минут стены сотрясались от проходящего мимо поезда.
   - Это, наверное, ваш? - спросила она, достав  из-под  стула  "люгер"  и
держа его двумя пальчиками.
   - Да. Спасибо. - Он забрал пистолет.  У  нее  был  дар  ставить  его  в
дурацкое положение. - Что-нибудь пропало?
   - Вряд ли. - Она огляделась вокруг. - Правда,  не  уверена,  что  я  бы
заметила.
   - А то, что я дал вам прошлой ночью?..
   - Ах, это! Оно было здесь, на полке камина. - Пробежала рукой по  полке
и нахмурилась. - Оно же было здесь...
   Он закрыл глаза. Когда открыл, она улыбнулась во весь рот.
   - Не волнуйтесь, штурмбаннфюрер.  Оно  у  моего  сердца.  Как  любовное
послание.
   Она, отвернувшись, расстегнула кофточку, а когда  снова  повернулась  к
нему, в руке у нее был конверт. Он поднес его к окну. Конверт  был  теплым
на ощупь.
   Он был длинный и узкий, склеен  из  толстой  бумаги  -  ярко-голубой  с
бурыми пятнами  от  времени.  Роскошный,  ручной  работы,  напоминающий  о
прошедших временах. Ни имени, ни адреса.
   Внутри находились маленький медный ключик  и  письмо  на  толстой,  как
картон, голубой бумаге под цвет конверта. В правом верхнем  углу  вычурный
оттиск: "Цаугг и Си, банкиры,  Баннхофштрассе,  44,  Цюрих".  Единственное
предложение, отпечатанное  внизу,  гласило,  что  податель  сего  является
совладельцем счета  номер  2402.  Письмо  датировано  8  июля  1942  года.
Подписано Германом Цауггом, директором.
   Марш прочел его еще раз. Неудивительно, что Штукарт прятал его в  сейфе
- германскому гражданину под страхом  смерти  запрещалось  без  разрешения
Рейхсбанка открывать счет за границей.
   Он сказал:
   - Я беспокоился за вас. Пару часов назад пробовал дозвониться, но никто
не отвечал.
   - Меня не было, занималась исследованиями.
   - Исследованиями?
   Шарли снова широко улыбнулась.


   Марш предложил погулять в Тиргартене, обычном месте  встреч  берлинцев,
желающих поговорить вдали от посторонних ушей. Даже гестапо еще не было  в
состоянии напичкать парк "жучками". У подножия деревьев  из  грубой  травы
выглядывали желтые нарциссы. У Нойерзее детишки кормили уток.
   Она  рассказала,  что  выбраться  из  дома  Штукарта  оказалось  легко.
Вентиляционный люк выходил на поверхность почти на уровне земли. Эсэсовцев
не было. Они все собрались перед фасадом. Так что она просто прошла  вдоль
здания до боковой улицы, где поймала такси и добралась  до  дому.  Полночи
она ждала его, перечитывая письмо, пока не запомнила наизусть. Пробыв дома
до девяти часов, решила больше не ждать.
   Она спросила, что стало с ним и Йегером. Он ограничился рассказом,  что
их привезли в штаб-квартиру гестапо и утром отпустили.
   - У вас неприятности?
   - Да. Теперь расскажите, что вы откопали.
   Сначала она пошла в публичную библиотеку на Ноллендорфплатц  -  теперь,
когда ее лишили аккредитации, ей больше ничего не оставалось. В библиотеке
есть справочник европейских банков. "Цаугг и Си" все  еще  существует.  Он
по-прежнему помещается на Баннхофштрассе. Из  библиотеки  Шарлет  пошла  в
посольство США переговорить с Генри Найтингейлом.
   - Найтингейлом?
   - Вы видели его вчера вечером.
   Марш вспомнил - молодой человек в спортивной куртке, взявший ее руку  в
свою.
   - Вы ему ничего не сказали?
   - Разумеется, нет. Но в любом случае он достаточно осторожен. Ему можно
доверять.
   - Я  предпочитаю  сам  решать,  кому  можно  доверять,  -  возразил  он
разочарованно. - Он что, ваш любовник?
   Она моментально замкнулась.
   - Что это еще за вопросы?
   - У меня на карту поставлено значительно больше, чем у  вас,  фрейлейн.
Значительно больше. И я имею право знать.
   - У вас нет никакого права...
   Она была взбешена.
   - Хорошо. - Он поднял руки. Невозможная женщина! - Ваше дело.
   Они зашагали дальше.
   Найтингейл, объяснила Шарлет, знаток швейцарских  коммерческих  дел,  в
Соединенных Штатах он вел дела нескольких  немецких  беженцев,  пытавшихся
выручить свои деньги из банков в Цюрихе и Женеве.
   Это, впрочем, было почти невозможно.
   В 1934 году  Рейнхард  Гейдрих  послал  в  Швейцарию  агента  по  имени
Георг-Ханнес Тома с целью разузнать  как  можно  больше  фамилий  немецких
вкладчиков.  Тома  поселился  в  Цюрихе,  завязал  интрижки  с   одинокими
кассиршами, подружился с мелкими банковскими служащими.  Когда  у  гестапо
возникали подозрения, что то или иное лицо имеет незаконный счет, Тома под
видом посредника пробовал  положить  в  банк  деньги.  Как  только  деньги
принимали, Гейдриху становилось известно, что счет  существует.  Владельца
арестовывали, тот под пытками выдавал подробности, и вскоре  банк  получал
обстоятельную телеграмму, в которой по всей форме требовалось  возвращение
всех активов.
   Война гестапо со швейцарскими  банками  становилась  все  изощреннее  и
шире. Перехваты телефонных разговоров, телеграмм и писем между Германией и
Швейцарией стали обычной практикой.  Клиентов  казнили  или  отправляли  в
концлагерь. В Швейцарии  раздавались  гневные  протесты.  В  конце  концов
Союзное собрание - парламент страны -  в  спешном  порядке  приняло  новый
Банковский кодекс, запрещающий под страхом тюремного заключения разглашать
сведения о вкладах клиентов. Георга Тома разоблачили и выслали.
   Швейцарские банки стали рассматривать сделки с  германскими  гражданами
как слишком опасные и хлопотные. Связь с  клиентами  стала,  по  существу,
невозможной. Сотни счетов были просто заброшены перепуганными владельцами.
Во всяком случае, у респектабельных  банкиров  не  было  никакого  желания
ввязываться в  эти  рискованные  операции.  Утечка  сведений  о  клиентуре
означала огромные  убытки.  К  1939  году  когда-то  прибыльный  бизнес  с
немецкими номерными счетами лопнул.
   - Потом началась война, - продолжала Шарли. Они дошли до конца Нойерзее
и  повернули  обратно.  За  деревьями  слышался  гул  движения  по  осевой
магистрали Восток - Запад. Над  деревьями  высился  купол  Большого  зала.
Берлинцы шутили, что для того, чтобы его  не  видеть,  нужно  быть  внутри
него. - После 1939 года по вполне понятным причинам спрос  на  швейцарские
счета резко возрос. Люди отчаянно стремились вывезти свою собственность из
Германии. Вот тогда-то банки изобрели новый вид вкладов. За двести франков
вы получали ящик  с  номером,  ключ  и  письмо,  удостоверяющее  право  на
пользование ими.
   - Точь-в-точь как у Штукарта.
   - Верно. Нужно просто предъявить письмо и ключ, и все  в  ваших  руках.
Никаких вопро