на глотнула вина.  -  Возможно,  у
меня тяга к отцам семейства. Сколько вам?
   - Сорок два.
   - Как раз то, что мне надо. - Она с улыбкой посмотрела на  него  поверх
бокала. - Так что будьте осторожны. Женаты?
   - Разведен.
   - Разведен! Перспективно. Расскажите о ней.
   Ее прямота то и дело заставала Марша врасплох.
   - Она была... - начал было он и осекся. - Она...  -  и  замолк.  Как  в
нескольких словах рассказать о той, с кем прожил девять лет, пять лет  как
разведен, которая только что донесла на тебя властям? - Она не  похожа  на
вас, - все, что он смог сказать.
   - А именно?
   - У нее нет собственного  мнения.  Ее  беспокоит,  что  подумают  люди.
Никакой любознательности. Злая.
   - На вас?
   - Естественно.
   - Встречается с кем-нибудь?
   - Да. С партийным бюрократом. Он ей больше подходит.
   - А вы? У вас есть кто-нибудь?
   В голове пронеслось: "_Прыгай в воду. Ну, прыгай же_". После развода  у
него была связь с двумя женщинами. С учительницей, жившей этажом ниже, и с
молодой вдовой, преподававшей историю в университете, - еще одной знакомой
Руди Хальдера. Иногда он подозревал, что Руди задался целью подыскать  ему
новую жену. В обоих случаях связь продолжалась  несколько  месяцев.  Обеим
женщинам в конце концов надоели звонки не  ко  времени  с  Вердершермаркт:
"Что-то случилось. Извини..."
   Вместо ответа Марш сказал:
   - Столько вопросов. Вам бы надо быть сыщиком.
   Шарлет скорчила гримасу:
   - Так мало ответов. Вам бы быть репортером.


   Официант налил вина. Когда он отошел, она призналась:
   - Знаете, я возненавидела вас с первого взгляда.
   - А, это все моя форма. Она заслоняет человека.
   - Эта форма действительно заслоняет. Когда  мы  встретились  сегодня  в
самолете, я вас сразу и не узнала.
   Марш подумал, что есть еще одна причина его хорошего настроения: он  не
видел в зеркале своего черного силуэта,  не  встречал  людей,  старавшихся
стать незаметными при его приближении.
   - Интересно, - спросил он, - а что говорят об СС в Америке?
   - Не надо, Марш. Ну пожалуйста, -  попросила  Шарли,  отводя  глаза.  -
Давайте не будем портить хороший вечер.
   - Я серьезно. Мне бы хотелось знать.
   - Говорят, что люди из СС убийцы, - ответила она, помолчав. -  Садисты.
Воплощение зла. Сказала, как  просили.  Понятно,  не  подразумеваю  ничего
личного. Еще вопросы?
   - Миллион. Хватит на целую жизнь.
   - На целую жизнь! Ну что же, давайте. Правда, я заранее не готовилась.
   На мгновение он растерялся, слишком уж широк был выбор. С чего начать?
   - Война на Востоке, - наконец произнес Марш.  -  Мы  в  Берлине  слышим
только о  победах.  Однако  вермахт  вынужден  доставлять  гробы  домой  с
уральского фронта по ночам в специальных поездах, чтобы  никто  не  видел,
сколько оттуда прибывает покойников.
   - Я где-то читала, что, по оценкам Пентагона, с 1960 года  погибло  сто
тысяч немцев. Люфтваффе день за днем бомбит  русские  города,  но  русские
продолжают наносить ответные удары. Вы не можете победить, потому  что  им
некуда деваться. А применить ядерное оружие вы не осмелитесь,  потому  что
боитесь нашего возмездия, ведь тогда весь мир взлетит на воздух.
   - Что еще? -  Он  пытался  вспомнить  недавние  заголовки.  -  Геббельс
утверждает,  что  немецкая  космическая  техника   каждый   раз   побивает
американскую.
   - Вообще-то, по-моему, это  действительно  так.  Спутники  с  Пенемюнде
запускались на орбиту на несколько лет раньше наших.
   - Жив ли еще Черчилль?
   - Да. Теперь он стар. Живет в Канаде. Королева тоже там. -  Журналистка
заметила его замешательство. - Елизавета оспаривает английский  престол  у
своего дяди.
   - А евреи? Что, по мнению американцев, мы с ними сделали?
   Она покачала головой:
   - К чему все это?
   - Прошу вас. Скажите правду.
   - Правду? Откуда мне знать, где  правда?  -  почти  закричала  она.  За
соседними столиками стали оглядываться. - Нас приучили думать,  что  немцы
вроде пришельцев из других миров. В этом нет ни доли правды.
   - Допустим. Тогда... что утверждает пропаганда?
   Шарлет сердито отвернулась, но затем посмотрела на него так пристально,
что ему стоило труда выдержать этот взгляд.
   - Ладно, слушайте. Пропаганда говорит, что вы прочесали  Европу,  чтобы
выловить всех до одного евреев - мужчин, женщин, детей, грудных младенцев.
Она говорит, что вы вывезли  их  на  Восток  в  гетто,  где  они  тысячами
вымирали от голода и болезней. Затем вы вытеснили оставшихся в  живых  еще
дальше на Восток, и никто не знает, что с ними потом стало. Горстка евреев
бежала через Урал в Россию. Я  видела  их  по  телевизору.  В  большинстве
чудные старички и старушки, чуточку чокнутые.  Говорят  о  траншеях,  куда
сваливали убитых, о медицинских  экспериментах,  о  лагерях,  откуда  люди
никогда не возвращались. Говорят о миллионах убитых. Но  затем  появляется
германский посол в шикарном костюме и во всеуслышание  заявляет,  что  все
это коммунистическая пропаганда. Так что никто не знает, где правда, а где
нет. Скажу больше - вес это почти никого не волнует. - Она  откинулась  на
стуле. - Ну как, удовлетворены?
   - Извините.
   - Извините и вы  меня.  -  Шарлот  Мэгуайр  потянулась  за  сигаретами,
помолчала и снова посмотрела на него. - Значит, ради этого вы, когда  были
в отеле, передумали и решили взять меня с собой? Виски  тут  ни  при  чем.
Просто хотели покопаться в моих  мыслях.  -  Она  рассмеялась.  -  А  я-то
думала, что использую вас.


   После этого разговор  наладился.  Исчезла  скрытая  неприязнь.  Ксавьер
рассказал об отце, о том, как по его стопам поступил во флот, как по  воле
случая попал на работу в полицию, которая пришлась  ему  по  вкусу,  более
того, стала призванием.
   Она заметила:
   - Все равно не пойму, как вы можете ее носить.
   - Что?
   - Эту форму.
   Он налил себе вина.
   - О, это легко объяснить. В 1936-м криминальную  полицию  влили  в  СС;
всем офицерам присваивались почетные эсэсовские  звания.  Так  что  передо
мной встал выбор: или я  остаюсь  следователем  в  этой  форме  и  пытаюсь
приносить какую-то пользу, или становлюсь кем-то другим без этой формы,  и
от меня никакого толку.
   "_Судя по тому, как идут дела,  скоро  у  меня  не  останется  и  этого
выбора_", - подумал он.
   Наклонив голову набок, девушка кивнула:
   - Теперь понятно. Думаю, вы поступили правильно.
   Март вдруг стал противен самому себе.
   - Нет, неправильно, - раздраженно возразил он. - Все это дерьмо, Шарли.
- Впервые за весь ужин  он  назвал  ее  так,  хотя  она  с  самого  начала
настаивала на этом. Такое обращение свидетельствовало,  что  он  до  конца
откровенен. И поспешил добавить: -  Я  говорил  так  всем,  включая  себя,
последние десять лет. К несчастью, теперь даже я перестал этому верить.
   - Но худшее из того, что случилось, произошло во время войны, когда вас
здесь не было. Вы же говорили мне, что  были  в  море.  -  Она  замолчала,
опустив глаза. Потом продолжила: - Во всяком случае, во  время  войны  все
обстоит иначе. В войну все страны совершают злодеяния. Моя страна  бросила
бомбу на японских мирных жителей - в  одно  мгновение  уничтожила  миллион
человек. К тому же  последние  двадцать  лет  американцы  были  союзниками
русских. Не забыли, что творили русские?
   В ее словах была правда. Продвигаясь на Восток, немцы  одну  за  другой
обнаруживали массовые  могилы  сталинских  жертв,  начиная  с  захоронения
десяти тысяч польских офицеров  в  Катынском  лесу.  Миллионы  погибли  от
голода, во время чисток и депортаций  в  тридцатые  годы.  Никто  не  знал
точной цифры. Массовые могилы, камеры пыток, лагеря за Полярным  кругом  -
немцы сохранили  их  все  как  памятники  погибшим,  как  музеи  злодеяний
большевиков.  Туда  водили   детей   -   экскурсоводами   служили   бывшие
заключенные. Существовала целая школа исторических изысканий,  посвященная
расследованию   преступлений   коммунизма.   По   телевидению   показывали
документальные ленты о результатах сталинской бойни - выбеленные  временем
черепа  и  скелеты,  заваленные  бульдозерами  трупы,  облепленные  землей
останки женщин и детей, связанных колючей проволокой и убитых выстрелом  в
затылок.
   Шарлет положила свою руку на его пальцы.
   - Мир таков, каков он есть. Даже мне это видно.
   Марш заговорил, не глядя на нее.
   - Так. Прекрасно. Но все, что вы сказали, я уже слышал. "Это было очень
давно". "Тогда была война". "Иваны были хуже  всех".  "Что  может  сделать
один человек?" Десять лет я  слышал,  как  люди  говорили  шепотом.  Между
прочим, так они говорят до сих пор. Шепотом.
   Она убрала руку, снова закурила, нервно вертя в руках маленькую золотую
зажигалку.
   - Когда я отправилась в Берлин, родители дали мне список тех, кого  они
знали по старым временам. Там было  немало  людей,  связанных  с  театром,
артистов - друзей матери. Думаю,  что  многие  из  них  были  евреями  или
гомосексуалистами. Я стала их разыскивать. Разумеется,  все  они  исчезли.
Это меня не удивило. Но они не просто исчезли. _Их словно  бы  никогда  не
существовало_.
   Девушка постукивала зажигалкой по скатерти. Он разглядывал ее пальцы  -
тонкие, без маникюра и украшений.
   - Конечно, там, где когда-то жили друзья моей матери,  я  нашла  других
людей. Часто пожилых. Они же должны были знать, правда? Но у них был такой
вид, будто они ничего не помнят. Смотрели  телевизор,  пили  чай,  слушали
музыку. От прошлого _абсолютно ничего_ не осталось.
   - Взгляните-ка на это, - сказал Марш.
   Он  достал  бумажник  и  вынул  фотографию.  Здесь,  среди  ресторанной
роскоши, она казалась неуместной - найденным на чердаке хламом, старьем  с
блошиного рынка.
   Он передал фотографию американке.  Шарлет  внимательно  вглядывалась  в
нее. Машинально смахнула упавшую на лицо прядь волос.
   - Кто это?
   - Квартира, в которую я переехал после развода с Кларой, много  лет  не
ремонтировалась. Это было спрятано под обоями в  спальне.  Я  обыскал  все
комнаты, но это все, что я нашел. Их фамилия Вайсс. Но кто  они?  Где  они
теперь? Что с ними стало?
   Марш взял фото, сложил его вчетверо и положил обратно в бумажник.
   -  Что  делать,  -  произнес  он,  -  если,  посвятив   жизнь   розыску
преступников, постепенно начинаешь понимать, что настоящие  преступники  -
это люди, на которых ты работаешь? Что делать, когда все тебе твердят:  не
мучайся, ничего, дескать, не поделаешь, все это было давно?
   Она посмотрела на него не так, как раньше.
   - Должно быть, вы сходите с ума.
   - Или хуже того. Ко мне возвращается рассудок.


   Несмотря на протесты Марша, Шарлет настояла  на  том,  чтобы  заплатить
свою долю стоимости ужина. Была почти полночь, когда они покинули ресторан
и пешком направились в гостиницу. Оба молчали. Небо было усеяно  звездами,
в конце крутой, мощенной булыжником улицы лежало озеро.
   Она взяла его за руку.
   - Вы спрашивали меня о сотруднике из посольства, Найтингейле; был ли он
моим любовником.
   - Я допустил бестактность. Извините.
   - Огорчились бы вы, если бы я это подтвердила? - Ксавьер замялся. - Так
вот, - продолжала она, - я отвечаю: нет. Хотя он хотел бы им стать.  Прошу
прощения. Похоже, что я хвастаюсь.
   - Ничуть. Уверен, многие хотели бы этого.
   - Я не встречала никого, кто бы...
   "_Не встречала_..."
   Шарли остановилась.
   - Мне двадцать пять. Я хожу куда хочу. Делаю что  хочу.  Выбираю  того,
кто мне нравится. - Повернувшись к нему, она легко коснулась теплой  рукой
его щеки. - Господи, как я ненавижу,  когда  к  таким  вещам  относятся  с
легкостью, а вы?
   Она притянула к себе его голову.


   "Как странно, - думал Марш впоследствии,  -  жить,  не  зная  прошлого,
окружающего тебя мира, самого себя. И в то же время как легко! Ты жил день
за днем, двигаясь по пути, который  проложили  тебе  другие,  не  поднимая
головы, опутанный их логикой с  самых  пеленок  и  до  могильного  савана.
Своего рода неосознанный страх. Теперь этому конец. Как  хорошо,  что  это
позади, что бы теперь ни случилось".
   Ноги сами несли его по булыжнику. Он взял ее под руку. У него так много
вопросов.
   - Погоди,  погоди,  -  смеялась  она,  прижимаясь  к  нему.  -  Хватит.
Остановись. Мне начинает казаться, что ты хочешь меня  только  ради  того,
что у меня в голове.


   У него в номере она развязала ему галстук и притянула к себе,  прильнув
влажными губами. Продолжая целовать, сняла  пиджак,  расстегнула  рубашку,
распахнула ее. Гладила руками грудь, спину, живот.
   Встав на колени, с усилием расстегнула ремень.
   Ксавьер закрыл глаза, ероша ее волосы.
   Спустя мгновение он мягко отстранился, опустился на колени и, глядя  ей
в лицо, снял с нее платье.  Освободившись  От  одежды,  Шарли  запрокинула
голову и встряхнула волосами. Ему хотелось познать  ее  всю,  целиком.  Он
целовал ее в шею, грудь, живот, ощущая языком нежную кожу; вдыхал запах ее
духов; чувствовал,  как  упругое  тело  податливо  расслаблялось  под  его
руками.
   Потом она подвела его к кровати, и они слились в  объятиях.  В  комнату
проникал только перемежаемый бегающими тенями  отраженный  свет  с  озера.
Марш открыл было рот, чтобы что-то сказать, но она приложила к  его  губам
палец.




ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ПЯТНИЦА, 17 АПРЕЛЯ

                                    Гестапо, криминальная полиция и службы
                                 безопасности окутаны таинственным ореолом
                                 политического детектива.
                                                          Рейнхард Гейдрих


1

   В этот день биржа в Берлине открылась на полчаса  раньше  обычного.  На
табло, установленном на  здании  Союза  швейцарских  банков  на  цюрихской
Баннхофштрассе, цифры щелкали, как вязальные спицы. Байер, Сименс, Тиссен,
Даймлер - вверх, вверх, вверх, вверх. Единственными акциями, которые упали
при вести о разрядке, были акции Крупна.
   Как и каждое утро, здесь, у этого  индикатора  экономического  здоровья
рейха, собралась нетерпеливая толпа хорошо одетых  людей.  Курс  акций  на
бирже падал уже полгода, и настроение вкладчиков приближалось к панике. Но
на этой неделе благодаря старине  Джо  Кеннеди  -  а  старый  Джо  понимал
кое-что в рыночных делах: в свое время сделал на  Уолл-стрит  полмиллиарда
долларов, - да, благодаря Джо падение остановилось. Берлин  был  счастлив.
Довольны были и в Цюрихе. Никто не обращал внимания на шагавшую со стороны
озера парочку. Они не держались за руки, но шли достаточно близко, изредка
касаясь друг друга. За ними следовали двое изнывающих от  скуки  господ  в
коричневых плащах.
   Перед отъездом из Берлина  Марша  вкратце  познакомили  с  порядками  в
швейцарском банковском деле.
   "Баннхофштрассе - это финансовый центр. Она похожа на главную  торговую
улицу, чем, по существу, и является. Но важно то, что находится во  дворах
позади магазинов и в конторах на верхних этажах.  Вот  там  вы  и  найдете
банки. Однако следует смотреть в оба. Швейцарцы говорят:  чем  больше  лет
деньгам, тем труднее их увидеть. А в Цюрихе им  столько  лет,  что  их  не
видно совсем".
   Под  булыжными  мостовыми   и   трамвайными   рельсами   Баннхофштрассе
простирались подземные хранилища, в которых  прятали  свои  богатства  три
поколения толстосумов  Европы.  Глядя  на  поток  туристов  и  посетителей
магазинов, Марш пытался представить, сколько стародавних  надежд,  забытых
тайн и истлевших костей попирали они своими ногами.
   Банки  эти   представляли   собой   небольшие   семейные   предприятия:
десяток-другой служащих, несколько служебных помещений,  небольшая  медная
табличка. "Цаугг и Си" ничем не  отличался  от  других.  Вход  с  переулка
позади ювелирного магазина, просматриваемый такой же телекамерой, что и на
вилле Цаугга. Марш  нажал  кнопку  звонка  рядом  с  малозаметной  дверью,
чувствуя, как Шарли поглаживает его руку.
   Раздавшийся по селектору женский голос потребовал назвать  свое  имя  и
цель визита. Он встал против телекамеры.
   - Меня зовут Марш. Это фрейлейн  Мэгуайр.  Мы  хотим  видеть  господина
Цаугга.
   - Вы договаривались?
   - Нет.
   - Герр директор никого не принимает без предварительной договоренности.
   - Передайте ему, что у нас доверенность на счет номер 2402.
   - Минутку, пожалуйста.
   У входа в переулок слонялся полицейский. Марш взглянул  на  Шарли.  Ему
показалось, что сегодня у нее глаза  ярче,  а  кожа  свежее,  чем  обычно.
Подумал, что тешит  свое  тщеславие.  Сегодня  все  выглядело  по-иному  -
деревья были зеленее, цветы белоснежное, небо синее, словно их как следует
промыли.
   Из висевшей через плечо кожаной сумки она достала фотоаппарат "лейку".
   - Думаю снять для семейного альбома.
   - Как хочешь. Только оставь меня за кадром.
   - Какая скромность!
   Она сфотографировала дверь конторы Цаугга и вывеску на ней. Их  прервал
голос секретарши в селекторе:
   - Пройдите, пожалуйста, на второй этаж.
   Раздались звуки отодвигаемых засовов, и Марш толкнул тяжелую дверь.
   Здание оказалось зрительным обманом. Небольшие  и  невзрачное  снаружи,
внутри оно было украшено парадной  лестницей  из  стекла  и  хромированных
труб, ведущей в обширную приемную, увешанную и уставленную  произведениями
современного искусства. Герман Цаугг  вышел  их  встретить.  Позади  стоял
охранник, из тех, кто был с ним прошлой ночью.
   - Герр Марш, не так ли? - протянул руку Цаугг. - И фрейлейн Мэгуайр?  -
Он тоже пожал ей руку и слегка поклонился. - Англичанка?
   - Американка.
   - Рад. Для нас всегда удовольствие принимать американских друзей. -  Он
был похож на изящную  куколку  -  седые  волосы,  чистое  розовое  личико,
крошечные ручки и ножки.  Безукоризненно  черный  костюм,  белая  рубашка,
серый с  голубым  галстук.  -  Насколько  я  понимаю,  у  вас  необходимые
полномочия?
   Марш достал письмо. Цаугг быстро поднес документ к свету и  внимательно
разглядел подпись.
   - Да, действительно. Мой юношеский почерк. Боюсь, что с годами он  стал
хуже. Проходите.
   Войдя в кабинет, он указал им на низкий диван белой кожи.  Сам  сел  за
письменный стол. Теперь преимущество в росте было за ним - старый трюк.
   Марш решил вести разговор напрямую.
   - Вчера вечером мы проходили мимо вашего дома. Ваша  личная  жизнь  под
надежной охраной.
   Цаугг положил руки на стол. Изобразил что-то неопределенное  крошечными
пальчиками, как бы говоря: "Дескать, сами понимаете".
   - Мои люди обратили внимание,  что  и  у  вас  есть  своя  охрана.  Как
расценивать ваш визит? Как официальный или частный?
   - И то и другое. Точнее, ни то ни другое.
   - Такая ситуация мне знакома. Дальше вы скажете, что "дело деликатное".
   - Да, дело деликатное.
   - Моя область. - Банкир поправил манжеты. - Временами мне кажется,  что
через этот кабинет прошла вся европейская история двадцатого  столетия.  В
тридцатые годы там, где вы сейчас  сидите,  можно  было  видеть  еврейских
беженцев. Жалкие существа, сжимавшие  в  руках  то,  что  удалось  спасти.
Обычно за ними по пятам следовали господа из гестапо. В сороковые годы это
были немецкие чиновники, которые,  -  как  бы  лучше  сказать?  -  недавно
разбогатели. Иногда те самые  люди,  которые  однажды  являлись  закрывать
счета других, возвращались, чтобы открыть  новые  счета  на  свое  имя.  В
пятидесятые мы имели дело с потомками тех, кто сгинул в сороковые. Теперь,
в шестидесятые, по мере нового сближения ваших великих  держав,  я  ожидаю
роста американской клиентуры. А в семидесятые я оставлю дело своему сыну.
   - Эта доверенность, - спросил  Марш,  -  в  какой  мере  она  дает  нам
доступ?..
   - А ключ у вас? - Марш кивнул.
   - В этом случае - неограниченный доступ.
   - Мы хотели бы начать с данных, относящихся к счету.
   - Прекрасно. - Цаугг внимательно перечитал письмо,  потом  снял  трубку
телефона. - Фрейлейн Граф, пр