дов.
   Она снова чихнула. Пассажиры почтительно вытянули  шеи,  вглядываясь  в
Список павших. Это была смешанная публика. Группа увешанных фотоаппаратами
японцев, американская пара с девочкой возраста Пили, немецкие колонисты из
Остланда и с Украины, приехавшие в Берлин на День Фюрера. Когда  проезжали
Список павших, Марш смотрел в сторону. Где-то там были имена  его  отца  и
обоих дедов. Он наблюдал за экскурсоводом. Сочтя,  что  на  нее  никто  не
смотрит, та отвернулась и быстро вытерла рукавом нос. Автобус вновь выехал
под моросящий дождь.
   - Покидая арку, мы въезжаем  на  центральную  часть  проспекта  Победы.
Проспект был спланирован рейхсминистром Альбертом  Шпеером  и  завершен  в
1957 году. Его ширина - сто двадцать  три  метра  и  длина  пять  и  шесть
десятых километра. Он шире и в два с  половиной  раза  длиннее  Елисейских
полей в Париже.
   Выше, длиннее,  больше,  шире,  дороже...  Даже  победив,  думал  Марш,
Германия  страдала  комплексом  неполноценности,   свойственным   парвеню,
выскочке. Все приходилось сравнивать с тем, что есть у иностранцев...
   - Открывающийся с этой  точки  вид  к  северу  вдоль  проспекта  Победы
считается одним из чудес света.
   - Одно из чудес света, - прошептал Пили.
   И это действительно было чудо, даже в такой день,  как  сегодня.  Перед
ними открылся забитый транспортом проспект с  вставшими  стеной  по  обеим
сторонам творениями Шпеера из  стекла  и  гранита:  зданиями  министерств,
учреждений, крупных магазинов, кинотеатров, жилыми домами. В  конце  этого
потока света,  подобно  рассекающему  волны  серому  гигантскому  кораблю,
возвышался  Большой  зал  рейха  с  куполом,  наполовину  скрытым  низкими
облаками.
   Колонисты одобрительно переговаривались между собой.
   - Словно гора, - сказала женщина,  сидевшая  позади  Марша  с  мужем  и
четырьмя Мальчиками.
   Наверное, они всю зиму мечтали об этой  поездке.  Брошюра  министерства
туризма и мечта побывать в апреле в Берлине, должно быть, согревали  их  в
снежные безлунные ночи в тысяче километров от дома,  где-нибудь  в  Минске
или  Киеве.  Как  они  сюда  попали?  Возможно,  с   туристской   группой,
организованной обществом "Сила через радость": два часа лета на  "юнкерсе"
с остановкой в Варшаве. Или три дня  езды  в  семейном  "фольксвагене"  по
автобану Берлин - Москва.
   Пили соскользнул с колен отца и, пошатываясь, прошел  вперед,  ближе  к
шоферу.  Марш   ущипнул   себя   за   переносицу   -   нервная   привычка,
приобретенная... когда? Думается, во  время  службы  на  подводной  лодке,
когда винты  английских  кораблей  работали  так  близко,  что  сотрясался
корпус, и когда никто из экипажа не знал, не будет ли следующая  глубинная
бомба последней. Его списали с флота в 1948 году но  болезни,  подозревали
туберкулез. Год лечился. Потом, за неимением лучшего, он поступил в звании
лейтенанта в маринекюстенполицай, береговую полицию, в Вильгельмсхафене. В
том же году он женился на Кларе Эккарт, медсестре, с которой  познакомился
в туберкулезной клинике. В 1952 году его взяли в гамбургскую крипо. В 1954
году, когда Клара  ожидала  ребенка,  а  брак  их  уже  рушился.  Марша  с
повышением перевели в Берлин. Пауль - Пили - родился ровно  десять  лет  и
один месяц назад.
   Что не получилось? Он не винил Клару. Она  не  изменилась.  Она  всегда
была сильной женщиной,  желавшей  от  жизни  простых  вещей:  дом,  семью,
друзей,  доброго  к  себе  расположения.  После  десяти  лет  на  флоте  и
двенадцати месяцев практически в изоляции он вступил в мир,  который  едва
узнавал. Когда он ходил на работу, смотрел телевизор, обедал  с  друзьями,
даже когда спал с женой, ему порой казалось,  что  он  все  еще  на  борту
подводной лодки, плывет под  поверхностью  повседневной  жизни,  одинокий,
настороженный.
   Он забрал Пауля в  полдень  из  дома  Клары  -  одноэтажного  домика  в
невзрачном поселке послевоенной застройки в  южном  пригороде  Лихтенраде.
Остановка на  улице,  два  гудка,  взгляд  на  окно,  не  шевельнулась  ли
занавеска. Таков заведенный порядок, молчаливо достигнутый пять лет  назад
после развода, - способ избежать неловких встреч; ритуал, который  терпели
каждое четвертое воскресенье, если позволяла  работа,  в  соответствии  со
строгими положениями Имперского закона о браке. Редко когда он  встречался
с сыном по вторникам, но теперь были школьные каникулы - с 1959 года ребят
вместо Пасхи распускали на недельные каникулы в день рождения фюрера.
   Дверь отворилась, и  появился  Пауль,  словно  стеснительный  парнишка,
которого против воли вытолкнули играть на сцену. Он был в новенькой  форме
детской нацистской организации - пимпфов  -  хрустящей  черной  рубашке  и
темно-синих шортах. Сын молча забрался в машину.  Марш,  смущаясь,  прижал
его к себе.
   - Выглядишь на большой. Как в школе?
   - Все в порядке.
   - Как мама?
   Мальчик пожал плечами.
   - Чем бы нам заняться?
   Снова неопределенное движение плечами.
   Они пообедали в современном заведении со стульями и столами из пластика
на Будапештерштрассе, напротив зоопарка: отец и сын. Один заказал  пиво  и
сосиски, второй - яблочный сок и гамбургер. Марш заговорил  о  пимпфах,  и
тут личико Пили озарилось радостью. До того, как  стать  пимпфом,  ты  был
ничем, "не носил формы, не участвовал в собраниях и не ходил в походы".  В
организацию разрешали  вступать  с  десяти  лет  и  оставаться  в  ней  до
четырнадцати,  когда  ты  становился   полноправным   членом   организации
гитлеровской молодежи - гитлерюгенда.
   - Я был первым в списке принятых!
   - Молодец.
   - Надо пробежать шестьдесят метров за двенадцать секунд, -  рассказывал
Пили, - прыгнуть в длину и толкнуть ядро. Потом поход - целых полтора дня.
Написать об учении партии. А еще надо знать наизусть "Хорст Вессель".
   Маршу даже показалось,  что  сын  вот-вот  ее  запоет,  и  он  поспешно
спросил:
   - А где кинжал?
   Пили, сосредоточенно наморщив лоб, полез в  карман.  Как  он  похож  на
мать, подумал Марш.  Такие  же  широкие  скулы  и  пухлый  рот,  такие  же
серьезные, широко расставленные карие глаза. Пили аккуратно положил  перед
ним кинжал. Он взял его в руки и вспомнил день, когда получил свой.  Когда
это было? В тридцать четвертом? Волнение мальчугана,  который  верит,  что
его приняли в общество мужчин. Он повернул кинжал другой  стороной,  и  на
рукоятке ярко блеснула свастика. Взвесил его на ладони и вернул сыну.
   - Горжусь тобой, - сказал он. - Чем займемся? Можно сходить в кино. Или
в зоопарк.
   - Хочу прокатиться на автобусе.
   - По мы же катались прошлый раз. И до этого.
   - Неважно. Хочу на автобусе.


   - Большой зал рейха - самое  большое  здание  в  мире.  Он  возвышается
больше чем на четверть километра, и  в  отдельные  дни  -  как,  например,
сегодня, посмотрите - верхнюю часть его купола не  видно.  Диаметр  самого
купола - сто сорок метров, и купол римского собора Святого Петра уместится
в нем шестнадцать раз.
   Они   доехали   до   начала   проспекта   Победы    и    въезжали    на
Адольф-Гитлерплатц. С левой стороны площадь ограничивалась  зданием  штаба
верховного командования вермахта, с правой - новой имперской канцелярией и
Дворцом фюрера. Прямо - здание Большого зала. Вблизи он  уже  не  выглядел
таким  серым,  как  издалека.  Теперь  им  было  видно,  о  чем   говорила
экскурсовод: что колонны фасада  были  из  красного  гранита,  добытого  в
Швеции, а по  бокам  располагались  золотые  изваяния  Атласа  и  Теллуры,
несущих на плечах сферы, изображающие  Небо  и  Землю.  Само  здание  было
кристально-белым, как свадебный пирог. Тускло-зеленый  купол  из  листовой
меди. Пили так и остался впереди.
   - В  Большом  зале  проводятся  только  самые  торжественные  церемонии
германского  рейха.  Он  вмещает  сто  восемьдесят  тысяч  человек.   Одно
интересное  непредвиденное  явление:  дыхание  такого   количества   людей
собирается под куполом и образует облака, которые выпадают в виде  легкого
дождя. Большой зал - единственное здание в  мире,  образующее  собственный
климат...
   Марш все это уже слышал. Он глядел в окно,  а  видел  лежащее  в  грязи
тело. Плавки! О чем думал старик, купаясь в  понедельник  вечером?  Берлин
вчера еще со второй половины дня затянуло темными тучами. И когда  наконец
разразилась гроза, дождь  стальными  прутьями  сек  по  улицам  и  крышам,
заглушая гром. Может  быть,  самоубийство?  Подумать  только:  забрести  в
холодное озеро, поплыть в темноте, рассекая воду, к середине, видеть,  как
над деревьями сверкают  молнии,  и  ждать,  когда  усталость  сделает  все
остальное...
   Пили вернулся на место и возбужденно подпрыгивал на сиденье.
   - Папа, а мы фюрера увидим?
   Видение исчезло, и Маршу стало стыдно. Опять один из тех снов наяву,  о
которых, жалуясь, говорила Клара: "Даже когда ты здесь, на самом  деле  ты
не с нами".
   Он ответил:
   - Вряд ли.
   И снова экскурсовод:
   - Справа имперская канцелярия и  резиденция  фюрера.  Длина  ее  фасада
составляет ровно семьсот метров, что на сто метров длиннее  фасада  дворца
Людовика XIV в Версале.
   По мере продвижения автобуса здание канцелярии медленно раскручивалось,
подобно спящему на краю площади китайскому дракону:  мраморные  колонны  и
красная  мозаика,  бронзовые  львы,   позолоченные   силуэты,   готические
письмена. Под развевающимся  знаменем  со  свастикой  почетный  караул  из
четырех эсэсовцев. Ни одного окна, но  на  высоте  пятого  этажа  в  стену
встроен балкон, на котором появлялся фюрер в тех случаях, когда на площади
собирался миллион  людей.  Даже  теперь  под  балконом  торчало  несколько
десятков зевак, глазеющих на плотно закрытые ставни. Бледные  от  ожидания
лица. А вдруг...
   Марш взглянул на сына. Пили, не отрываясь, смотрел  на  балкон,  словно
распятие, сжимая в кулачке кинжал.


   Они  вышли  из  автобуса  там  же,  откуда  началась  экскурсия,  -   у
Готенландского  вокзала.  Был  уже  шестой  час.  Меркли  последние  следы
естественного света. День с отвращением отделывался от самого себя.
   Двери  вокзала  извергали  людей  -  солдат  с   вещевыми   мешками   в
сопровождении девушек или жен, иностранных рабочих с картонными чемоданами
и перевязанными веревками  потрепанными  узлами,  колонистов,  завороженно
глазеющих на толпу и яркие огни после двухдневного путешествия из  степных
далей. Повсюду люди в форме.  Темно-синей,  зеленой,  коричневой,  черной,
серой, цвета хаки. Похоже на завод после окончания смены. Стук  металла  и
пронзительные свистки, как на заводе,  заводские  запахи  жара  и  смазки,
спертого воздуха и металлических опилок. Со стен  кричали  восклицательные
знаки: "Будь  постоянно  бдителен!",  "Внимание!  Немедленно  сообщайте  о
подозрительных свертках!", "Террорист не дремлет!".
   Отсюда поезда высотой в дом по  четырехметровой  колее  направлялись  к
аванпостам империи - в Готенланд (бывший Крым)  и  Теодерихсхафен  (бывший
Севастополь), в генеральный комиссариат Таврида и его столицу  Мелитополь,
в  Волынь-Подолию,  Житомир,  Киев,  Николаев,  Днепропетровск,   Харьков,
Ростов,  Саратов...  Это  была  конечная  станция  пути  из  нового  мира.
Объявления по местной радиосети о прибытии и  отправлении  перемежались  с
увертюрой из "Кориолана". Марш попытался ваять Пили  за  руку,  когда  они
пробирались сквозь толпу, но мальчик вырвался.
   Потребовалось четверть часа, чтобы выбраться из  подземного  гаража,  и
еще столько же, чтобы покинуть забитые улицы  вокруг  вокзала.  Они  ехали
молча. Только когда машина уже подъезжала к  Лихтенраде,  Пили  неожиданно
выпалил:
   - Ты асоциальный, правда?
   Такое необычное слово вылетело из уст десятилетнего ребенка и было  так
тщательно  произнесено,  что  Марш  чуть  не  расхохотался.   Асоциальный,
нарушающий общественные интересы: один шаг до предателя, если пользоваться
партийным лексиконом. Не участвовал в зимней кампании по сбору средств. Не
вступал в бесчисленные  национал-социалистские  ассоциации.  В  нацистскую
лыжную федерацию. В ассоциацию нацистских  пеших  туристов.  В  нацистский
автомобильный клуб. В нацистское общество служащих  криминальной  полиции.
Однажды  в  Люстгартене  он  даже  наткнулся  на  шествие,  организованное
нацистской лигой обладателей медалей за спасение утопающих.
   - Чепуха.
   - А дядя Эрих говорит, что правда.
   Эрих Хельфферих. Выходит, теперь он уже "дядя" Эрих.  Фанатик  хуже  не
придумаешь,  освобожденный  чиновник  берлинской   штаб-квартиры   партии.
Лезущий не в свое дело очкарик, самозваный  детский  руководитель...  Марш
впился руками в баранку. Хельфферих начал встречаться с Кларой год назад.
   - Он говорит, что ты не приветствуешь как положено фюрера и  отпускаешь
шутки в адрес партии.
   - Откуда он все это знает?
   - Он говорит, что в штаб-квартире партии на тебя заведено дело и  скоро
до тебя доберутся, - мальчик готов был заплакать от стыда. - Я  думаю,  он
прав.
   - Пили!
   Они подъезжали к дому.
   - Ненавижу тебя. - Это было  сказано  спокойным,  ровным  голосом.  Сын
вышел из машины. Марш открыл свою дверь, побежал по  дорожке  за  ним.  Он
услышал, как в доме залаяла собака.
   - Пили! - позвал он еще раз.
   Дверь  открылась.  Там  стояла  Клара  в  форме  женского   нацистского
общества. Марш разглядел и маячившую позади нее одетую в коричневое фигуру
Хельффериха. Собака, молодая немецкая овчарка, прыгнула на грудь Пили,  но
тот, растолкав всех, скрылся в доме. Марш хотел пройти за  ним,  но  Клара
встала на пути.
   - Оставь мальчика в покое. Убирайся. Оставь всех нас в покое.
   Она поймала пса за  ошейник  и  оттащила  назад.  Под  его  визг  дверь
захлопнулась.


   Позднее, возвращаясь в центр Берлина, Марш продолжал думать  о  собаке.
Единственное живое существо в доме, подумал он, которое не носит формы.
   Если бы он не чувствовал себя так скверно, то рассмеялся бы.



4

   - Целый день кошке под хвост, -  произнес  Макс  Йегер.  Было  половина
восьмого вечера, и он натягивал шинель у  себя  на  Вердершермаркт.  -  Ни
личных вещей, ни одежды.  Просмотрел  список  пропавших  аж  до  четверга.
Никаких результатов. Так  что  с  предполагаемого  времени  смерти  прошло
больше суток и ни одна живая душа его не хватилась. Ты уверен, что это  не
какой-нибудь бродяга?
   Марш покачал головой.
   - Слишком упитан. И у бродяг не бывает плавок. Как правило.
   - И в довершение всего, - Макс последний раз пыхнул сигарой  и  погасил
ее, - мне вечером идти на  партийное  собрание.  Тема:  "Немецкая  мать  -
народная воительница на внутреннем фронте".
   Как  и  все  следователи  крипо,  включая  Марша,  Йегер  имел   звание
штурмбаннфюрера СС. В отличие от Ксавьера в  прошлом  году  он  вступил  в
партию. Марш не осуждал его: чтобы  продвинуться  по  службе,  нужно  было
состоять в НСДАП.
   - И Ханнелоре идет?
   - Ханнелоре? Обладательница  бронзового  Почетного  креста  "Германская
мать"? Конечно, идет. - Макс поглядел на часы. -  Самое  время  выпить  по
кружке пива. Что скажешь?
   - Сегодня нет, спасибо. Я спущусь с тобой.
   Они попрощались на ступенях здания крипо. Помахав коллеге рукой,  Йегер
повернул налево, к бару, а Марш двинулся направо - к реке. Он шел  быстрым
шагом. Дождь перестал, но в воздухе висел серый туман. На черной  мостовой
мерцал свет довоенных  уличных  фонарей.  Со  стороны  Шпре,  приглушенный
домами, раздавался в тумане низкий звук сирены,  предупреждавшей  суда  об
опасности...
   Он повернул за угол  и  пошел  вдоль  реки,  ощущая  на  лице  приятную
вечернюю  прохладу.  Вверх  по  течению  с  пыхтением  двигалась  баржа  с
единственным фонарем на носу. За кормой кипела темная  вода.  В  остальном
царила тишина. Ни машин, ни людей. Город словно растворился в темноте.  Он
нехотя покинул реку, пересек Шниттельмаркт и направился по Зейдельштрассе.
Через несколько минут он входил в берлинский городской морг.
   Доктор  Эйслер  ушел  домой.  Вполне  естественно.  "Я  люблю  тебя,  -
раздавался женский шепот в  безлюдной  приемной,  -  и  хочу  рожать  тебе
детей". Смотритель  в  замызганном  белом  халате  неохотно  оторвался  от
телевизора и проверил удостоверение Марша. Сделал отметку в журнале,  взял
связку ключей и жестом пригласил посетителя следовать за ним.  Позади  них
раздались звуки музыкальной темы  ежедневной  "мыльной  оперы"  имперского
телевидения.
   Двустворчатые двери вели в коридор, похожий  на  десятки  таких  же  на
Вердершермаркт. Где-то, подумалось Маршу, должен быть имперский  директор,
ведающий изготовлением зеленого линолеума.  Он  прошел  за  смотрителем  в
лифт. С грохотом захлопнулась металлическая решетка, и  они  спустились  в
подвальный этаж.
   У  входа  в  хранилище  под  вывеской  "Не  курить"   они   оба,   двое
профессионалов, закурили - нет, не для того,  чтобы  уберечься  от  запаха
трупов (помещение заморожено - никакого зловония от разложения),  а  чтобы
нейтрализовать едкие пары дезинфицирующей жидкости.
   - Вам нужен старик? Поступивший в начале девятого?
   - Верно, - ответил Марш.
   Смотритель потянул за большую  ручку  и  распахнул  тяжелую  дверь.  Их
встретил поток холодного воздуха. Режущий глаза свет люминесцентных трубок
освещал белый кафельный пол, слегка наклоненный от каждой стены  к  узкому
желобу посередине. В стены  были  встроены  тяжелые  металлические  ящики,
похожие на те, в которых хранят картотеки. Смотритель снял с крючка  рядом
с выключателем дощечку для записей и пошел вдоль ящиков, проверяя номера.
   - Вот он.
   Он сунул дощечку под мышку и с силой дернул  ящик.  Тот  выдвинулся  из
стены. Подошедший Марш отогнул белое покрывало.
   - Если хотите, можете идти,  -  сказал  он,  не  оглядываясь.  -  Когда
закончу, позову.
   - Не ведено. Правила.
   - На случай, если я подделаю улики? Будьте любезны, оставайтесь.
   При повторном знакомстве покойник не выглядел  лучше.  Грубое  мясистое
лицо, маленькие глазки и жесткие складки губ. Череп почти полностью лысый,
за исключением случайной пряди седых волос. Острый нос с  углублениями  по
обе стороны переносицы. Должно быть, много лет носил очки. Лицо без особых
примет, но на обеих щеках симметричные кровоподтеки. Марш сунул  покойнику
палец в рот, но обнаружил лишь десны. В какой-то момент обе  искусственные
челюсти выпали изо рта.
   Марш спустил покрывало до самого низа. Широкие плечи, туловище сильного
мужчины, только-только начинающего толстеть. Он аккуратно сложил покрывало
на несколько сантиметров выше культи. Он всегда  уважительно  относился  к
мертвым. Ни один врач, обслуживающий высшее общество на Курфюрстендамм, не
обращался со своими клиентами так заботливо, как Ксавьер Марш.
   Он подул на руки и залез во внутренний карман пальто.  Вынул  небольшую
жестяную коробочку и две белые карточки. Во рту ощущалась горечь сигареты.
Он взялся за кисть трупа (какая холодная!.. это  всегда  поражало  его)  и
разогнул пальцы. Аккуратно прижал кончик  каждого  пальца  к  подушечке  с
черной краской в жестяной коробочке. Потом поставил коробочку,  взял  одну
из карточек и по одному стал прижимать к ней пальцы. Справившись с  левой,
он повторил весь процесс с правой рукой старика. Смотритель  наблюдал  как
завороженный. Черные пятна на белых руках смотрелись ужасно.
   - Сотрите краску, - приказал Марш.


   Штаб-квартира имперской  крипо  находится  на  Вердершермаркт,  но  все
полицейское хозяйство - криминалистические лаборатории, архивы,  оружейный
склад, мастерские, камеры  предварительного  заключения  -  расположено  в
здании берлинского полицайпрезидиума на Александерплатц. В  эту-то  широко
протянувшуюся  прусскую  крепость  напротив   самой   оживленной   станции
городской железной дороги и направился Марш. Это заняло  пятнадцать  минут
быстрой ходьбы.
   - Так чего ты хочешь?
   Голос,  полный  раздражения  и  скепт