мания, Вилли. Посмотри сюда.
   Он включил лампу, направив ее вверх.
   Вилли Штифель с первого взгляда определил конструкцию сейфа.
   -  Английский,  -  констатировал  он.  -  Стенки  полтора   сантиметра,
высокопрочная сталь. Тонкий механизм. Набор из восьми цифр. Если  повезет,
из шести. - Он обратился к Маршу. - Умоляю  вас,  герр  штурмбаннфюрер.  В
следующий раз меня ждет гильотина.
   - И на этот раз тебя ждет гильотина, - ответил  Йегер,  -  если  ты  не
займешься делом.
   - Пятнадцать минут,  герр  штурмбаннфюрер.  И  потом  меня  здесь  нет.
Хорошо?
   Марш кивнул.
   - Хорошо.
   Штифель в последний раз нервно взглянул на женщину. Потом снял шляпу  и
куртку, открыл саквояж, вынул оттуда  пару  тонких  резиновых  перчаток  и
стетоскоп.
   Марш подвел Йегера к окну и спросил шепотом:
   - Долго пришлось уламывать?
   - А как ты думаешь? В конце концов пришлось ему напомнить, что  на  нем
все еще сорок вторая статья. И до него дошло.
   Статья  сорок  вторая  имперского  уголовного  кодекса   гласила:   все
"закоренелые преступники и нарушители морали"  могут  быть  арестованы  по
подозрению, что они могут совершить преступление. Национал-социализм учил,
что преступность в человеке в крови - нечто врожденное, подобно  белокурым
волосам  или  таланту  к  музыке.  Таким  образом,  приговор   определялся
характером преступника, а не  самим  преступлением.  Грабителя,  укравшего
после драки несколько марок, могли приговорить к смерти на том  основании,
что он "проявил склонность к преступлению,  настолько  укоренившуюся,  что
это исключает для него возможность стать полезным членом общества".  А  на
следующий день в том же суде добропорядочного члена партии,  застрелившего
жену за обидное замечание, могли лишь призвать к соблюдению  общественного
порядка.
   Штифелю совсем не светил еще один арест. Совсем недавно он отбыл девять
лет в Шпандау за ограбление банка. У него не было  другого  выбора,  кроме
как  сотрудничать  с  полицией,  к  чему  бы  его  ни  обязывали  -   быть
осведомителем,  агентом-провокатором  или  взломщиком  сейфов.  Теперь  он
держал часовую мастерскую в Веддинге и божился,  что  со  старым  завязал.
Глядя на него сейчас, трудно было этому поверить. Он приложил стетоскоп  к
дверце сейфа и стал поворачивать диск, цифру за цифрой. Закрыв  глаза,  он
слушал "щелчки тумблеров замка, попадающих в свои гнезда.
   - Давай, Вилли, -  потирая  руки,  подбадривал  Марш.  От  напряженного
ожидания у него затекли пальцы.
   - Черт возьми, - прошептал Йегер, - надеюсь, ты понимаешь, что делаешь.
   - Объясню потом.
   - Нет уж, спасибо. Я сказал, что ничего не хочу знать.
   Штифель выпрямился и глубоко вздохнул.
   - Единица, - заявил он. Единица была первой цифрой комбинации.
   Как и Штифель, Йегер то и дело бросал взгляд на  женщину.  Она,  сложив
руки на груди, скромно сидела на одном из позолоченных стульев.
   _Иностранка_, черт побери!
   - Шесть.
   Так и продолжалось, по одной цифре каждые несколько минут, пока в 23:35
Штифель не спросил Марша:
   - Когда родился владелец?
   - Это к чему?
   - Можно сэкономить время. Думаю, что он  заложил  в  шифр  дату  своего
рождения. Пока что у меня  один-шесть-один-один-один-девять.  Шестнадцатое
число одиннадцатого месяца тысяча девятьсот...
   Марш просмотрел свои выписки из "Кто есть кто?":
   - Тысяча девятьсот второй.
   - Ноль-два. - Штифель попробовал комбинацию и улыбнулся. -  Чаще  всего
это день рождения владельца, - объяснил он, - или  день  рождения  фюрера,
или День национального пробуждения. - Он открыл дверцу.
   Сейф был небольшой. В нем не было денег или драгоценностей, одни бумаги
- в большинстве своем старые бумаги. Марш  вывалил  их  на  стол  и  начал
сортировать.
   - А теперь я бы хотел уйти, герр штурмбаннфюрер.
   Марш оставил его слова без внимания. Красной ленточкой были  перевязаны
документы на право собственности в Висбадене - судя  по  всему,  фамильное
имение. Были акции. Хеш, Сименс, Тиссен - обычные компании,  но  вложенные
суммы были астрономическими. Страховые полисы. Одна человеческая  черточка
- фотография Марии Дымарской пятидесятых годов в соблазнительной позе.
   Неожиданно вскрикнул стоявший у окна Йегер.
   - Вот они. Дождался, долбаный дурак!
   Площадь быстро огибал серый, ничем не выделяющийся автомобиль "БМВ". За
ним следовал  армейский  грузовик.  Машины,  развернувшись,  остановились,
перегородив улицу. Из  легковой  машины  выскочил  человек  в  кожаном,  с
поясом,  пальто.  Откинулся  задний  борт  грузовика,  и  из  него   стали
выпрыгивать вооруженные автоматами эсэсовцы.
   - Шевелитесь! - вопил Йегер, толкая Шарли и Штифеля к двери.
   Трясущимися  пальцами  Марш  продолжал  перебирать  оставшиеся  бумаги.
Голубой конверт, не подписанный. В нем что-то тяжелое. Конверт не заклеен.
На конверте оттиск: "Цаугг и Си, банкиры". Он сунул его в карман.
   Раздался длинный, нетерпеливый звонок. Звонили снизу.
   - Они, должно быть, знают, что мы здесь!
   - Что теперь будет? - прошептал Йегер.
   Штифель побледнел. Американка не двигалась. Казалось, она не  понимала,
что происходит.
   - В подвал, - заорал Марш. - Может быть, разминемся. Давайте в лифт.
   Все трое выбежали на  площадку.  Он  стал  запихивать  бумаги  в  сейф,
захлопнул его, перемешал  набор  и  поставил  зеркало  на  место.  Сделать
что-нибудь со взломанной  печатью  на  двери  не  было  времени.  Спутники
держали для него лифт. Он втиснулся в кабину, и они стали спускаться.
   Третий этаж, второй...
   Марш  молил,  чтобы  лифт  не  остановился  на  первом  этаже.  Он   не
остановился. Дверь раскрылась в пустом подвале.  Над  головой  раздавались
шаги эсэсовцев по мраморному полу.
   - Сюда! - Он повел их в бомбоубежище. Решетка вентилятора  стояла  там,
где он ее оставил, - у стены.
   Штифель понял все без слов. Он подбежал к люку и забросил в  него  свой
саквояж. Ухватился за кирпичи и  попытался  добраться  до  люка,  но  ноги
скользили по гладкой стене. Он завопил через плечо:
   - Помогите же!
   Марш и Йегер подхватили его  за  ноги  и  подняли  к  люку.  Человечек,
извиваясь, нырнул головой вперед и исчез.
   Топот сапог приближался. Преследователи нашли вход в подвал. Послышался
грубый окрик.
   - Теперь вы, - обратился Марш к Шарли.
   - Должна вам заметить, - она указала  на  Йегера,  -  что  он  сюда  не
пролезет.
   Йегер ощупал руками талию. Слишком толст.
   - Я останусь. Что-нибудь придумаю. А вы оба выбирайтесь.
   - Нет. - Это становилось похожим на фарс. Марш достал конверт и  вложил
его в руку Шарли. - Возьмите это. Нас могут обыскать.
   - А вы? - Держа в руках свои туфли, она уже взбиралась на стул.
   - Ждите от меня вестей. Никому ни слова.
   Он обхватил ее, взял руками под коленки и толкнул. Она была легкой  как
пушинка.
   Эсэсовцы уже были в подвале. Грохот шагов и распахиваемых дверей.
   Марш поставил на место решетку и отодвинул стул.




ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЧЕТВЕРГ, 16 АПРЕЛЯ

                            Когда национал-социализм  будет  находиться  у
                         власти достаточно долго, станет больше невозможно
                         представить себе образ жизни, отличный от нашего.
                                          Адольф Гитлер, 11 июля 1941 года


1

   Серый "БМВ" двигался к югу от Саарландштрассе,  мимо  спящих  отелей  и
пустых магазинов центрального Берлина. У темной  громады  Этнографического
музея  он  свернул  влево  -  на  Принц-Альбрехтштрассе,  к  штаб-квартире
гестапо.
   Как и во всем, в отношении машин существовала иерархия. Орпо полагались
жестяные "опели". У крипо  были  "фольксвагены",  четырехдверные  варианты
первоначального  "КДФ-вагена",  машины  для  рабочих,  которые  штамповали
миллионами на заводах в Фаллерслебене. Но гестаповцы  жили  шикарнее.  Они
разъезжали на "БМВ-1800" - зловещих машинах с рычащим усиленным двигателем
и тусклым серым кузовом.
   Сидя на заднем сиденье рядом с Максом Йегером, Марш не  сводил  глаз  с
арестовавшего их человека, командовавшего облавой в доме  Штукарта.  Когда
друзей выводили из подвала в вестибюль,  он  встретил  их  безукоризненным
гитлеровским приветствием:
   - Штурмбаннфюрер Карл Кребс, гестапо!
   Маршу это ничего не говорило. Только теперь, в "БМВ", глядя на профиль,
он узнал его. Кребс был одним из эсэсовских офицеров, которые приезжали  с
Глобусом на виллу Булера.
   Ему было лет тридцать. Худое интеллигентное лицо. Если бы не форма, его
можно было принять за кого  угодно  -  адвоката,  банкира,  специалиста  в
области евгеники, палача.  Это  вообще  относилось  к  молодым  людям  его
возраста. Они  сошли  с  конвейера,  состоящего  из  детской  гитлеровской
организации пимпфов,  гитлерюгенда,  национальной  воинской  повинности  и
спортивной организации "Сила через радость". Они  слышали  одни  и  те  же
речи, читали одни и те же лозунги и ели обеды из одного блюда -  в  помощь
страдающим от зимы. Они были рабочими лошадками режима,  не  знали  другой
власти, кроме власти партии, и были такими же надежными  и  обычными,  как
"фольксвагены" крипо.
   Машина остановилась, и тут же  Кребс  оказался  на  тротуаре,  открывая
дверь:
   - Сюда, господа. Прошу.
   Марш выбрался из "БМВ" и оглядел улицу.  Кребс,  возможно,  был-вежлив,
словно вожатый отряда пимпфов, но в десяти метрах позади раскрылись дверцы
второго "БМВ" - еще до того, как он остановился,  -  и  из  него  высыпали
вооруженные  люди  в  штатском.  Так  же,  как   на   Фриц-Тодтплатц.   Ни
направленных  в  живот  штыков,  ни  ругательств,  ни  наручников.  Только
телефонный звонок в  штаб-квартиру  и  вежливое  приглашение  "поподробнее
обсудить произошедшее". Кребс также попросил их сдать оружие. Вежливо,  но
за вежливостью скрывалась угроза.
   Штаб-квартира гестапо размещалась в величественном  пятиэтажном  здании
времен Вильгельма, обращенном к северу и никогда не видавшем солнца. Много
лет назад, во время Веймарской республики, это  похожее  на  музей  здание
занимала Берлинская школа искусств. Когда его  захватила  тайная  полиция,
студентов заставили сжечь во дворе свои модернистские картины. Этой  ночью
высокие   окна   были   закрыты   плотными   сетчатыми    занавесками    -
предосторожность от нападения  террористов.  За  ними,  словно  в  тумане,
светились люстры.
   Марш  еще  раньше  решил  никогда  не  переступать  этот  порог,  и  до
сегодняшней ночи ему это удавалось. В здание вели  три  каменные  ступени.
Еще несколько ступеней - и вы попадали в огромный вестибюль со  сводчатыми
потолками и красным  ковром  на  каменном  полу.  Всюду  сновали  люди.  В
предутренние часы в гестапо всегда  было  много  дел.  Из  глубины  здания
раздавались приглушенные звонки, звуки шагов, свистки,  крики.  Толстяк  в
форме оберштурмфюрера оторвал нос от стола и равнодушно оглядел их.
   Они пошли по коридору,  украшенному  свастиками  и  мраморными  бюстами
партийных вождей - Геринга, Геббельса,  Бормана,  Франка,  Лея  и  других,
изображенных  на  манер  римских  сенаторов.  Марш  слышал,  как  за  ними
следовали охранники в штатском. Он взглянул на Йегера, но Макс, сжав зубы,
смотрел прямо перед собой.
   Снова ступени,  еще  один  коридор.  Ковры  уступили  место  линолеуму.
Тусклые стены. Марш определил, что они находились где-то на  втором  этаже
задней части здания.
   - Подождите, пожалуйста, здесь, - сказал  Кребс.  Он  открыл  массивную
деревянную дверь.  Замигали  и  зажглись  люминесцентные  светильники.  Он
отступил в сторону, пропуская их вперед. - Кофе?
   - Спасибо.
   И  он  ушел.  Когда  закрывалась  дверь,  Марш  разглядел   одного   из
охранников. Тот, скрестив на груди руки, занял свое место в  коридоре.  Он
ожидал было, что в двери повернется ключ, но не последовало ни звука.
   Они находились в своего рода комнате для деловых бесед. В центре  стоял
грубый деревянный стол, с каждой стороны по стулу и еще полдюжины  стульев
у стен. Небольшое  окно.  Напротив  него  репродукция  портрета  Рейнхарда
Гейдриха работы Йозефа  Витце  в  дешевой  пластмассовой  рамке.  На  полу
небольшие бурые пятна, которые показались Маршу засохшей кровью.
   Принц-Альбрехтштрассе была  черным  сердцем  Германии,  так  же  хорошо
известным,  как  проспект  Победы   или   Большой   зал,   но   здесь   не
останавливались автобусы с туристами. В доме N_8 - гестапо. В доме  N_9  -
личная резиденция Гейдриха. За углом - сам дворец  принца  Альбрехта,  где
размещалась штаб-квартира СД, секретной  службы  партии.  Все  три  здания
соединялись системой подземных переходов.
   Йегер пробормотал что-то и рухнул на стул. Марш не нашел что сказать  и
подошел к окну. Отсюда открывался вид  на  дворцовый  парк,  раскинувшийся
позади здания гестапо, - темные купы кустов, черные, как тушь, газоны,  на
фоне неба голые сучья лип. Правее сквозь ветки деревьев просматривался куб
"Ойропа-хаус"  из  стекла  и  бетона,  построенного  в   двадцатых   годах
архитектором-евреем  Мендельсоном.  Партия  позволила  оставить  его   как
памятник  "жалкой  фантазии"  -  потерявшийся  среди  гранитных  монолитов
Шпеера, он казался бесполезной игрушкой.  Марш  вспомнил,  как  однажды  в
воскресенье они с Пили сидели в ресторане на крыше этого здания.  Имбирная
вода, фруктовый торт со сливками, маленький оркестр, игравший  -  дай  Бог
памяти - мелодии  из  "Веселой  вдовы",  пожилые  женщины  в  замысловатых
воскресных  шляпках  с  чашечками  тонкого  фарфора  в  крошечных   кривых
пальчиках.
   Большинство людей старалось не глядеть на проглядывавшие сквозь деревья
темные здания. Другим же близость Принц-Альбрехтштрассе  приятно  щекотала
нервы - все равно что устроить пикник под стенами тюрьмы. В своих подвалах
гестапо было дозволено применять то,  что  министерство  юстиции  называло
"интенсивным допросом". Нормы были выработаны сидящими в теплых  кабинетах
цивилизованными людьми и оговаривали присутствие врача.  Несколько  недель
назад на  Вердершермаркт  был  разговор  на  эту  тему.  Кто-то  слыхал  о
последней шалости палачей  -  в  член  допрашиваемого  вводили  стеклянный
катетер, который потом обламывали.

   Струны поют
   И говорят:
   "Я люблю тебя..."

   Марш  тряхнул   головой,   ущипнул   себя   за   переносицу,   стараясь
сосредоточиться.
   Думай.
   Он оставил целую кучу улик, каждой из которых  было  достаточно,  чтобы
привести гестапо на квартиру Штукарта. Запрашивал  личное  дело  Штукарта.
Обсуждал его с Фибесом. Звонил  домой  Лютеру.  Отправился  искать  Шарлет
Мэгуайр.
   Он беспокоился об американке. Если ей и удалось благополучно  выбраться
с Фриц-Тодтплати, гестапо  может  притащить  ее  сюда  завтра.  "Несколько
ничего не значащих вопросов, фрейлейн... Пожалуйста, что это за конверт?..
Как он к вам  попал?..  Опишите  человека,  который  открыл  сейф..."  Она
крепкий орешек, весьма самоуверенна, но в их руках не продержится  и  пяти
минут.
   Марш прислонился лбом к холодному стеклу. Окно было плотно заперто.  До
земли добрых пятнадцать метров.
   Позади него открылась дверь. Вошел  воняющий  потом  смуглый  детина  в
рубашке с короткими рукавами и поставил на стол две кружки с кофе.
   Йегер, сидевший со скрещенными  на  груди  руками,  глядя  на  ботинки,
спросил:
   - Сколько еще ждать?
   Человек пожал плечами - час? ночь? неделю? - и вышел. Йегер  попробовал
кофе и скорчил гримасу.
   - Свиные ссаки.
   Раскурил сигару, пуская кольца, потом задымил во всю комнату.
   Они поглядели друг на друга. Немного погодя Макс произнес:
   - Знаешь, а ведь ты мог выбраться.
   - И оставить тебя с ними? Не скажу, что это была бы честная игра.
   Марш отхлебнул кофе. Он был чуть теплый.  Трубка  светильника  мерцала,
шипела, в голове стучало. Так вот что они  сделают  с  тобой.  Оставят  до
двух-трех часов  ночи,  пока  ты  совсем  не  обессилеешь  и  не  утратишь
способность обороняться. Он знал эту игру не хуже их.
   Он проглотил отвратительный кофе и закурил сигарету. Что  угодно,  лишь
бы не заснуть. Виноват перед женщиной, виноват перед другом.
   - Дурак я. Не надо было втягивать в это дело тебя. Извини.
   - Забудь об этом, - ответил Йегер, разгоняя ладонью дым. Он  наклонился
и тихо произнес: -  Позволь  мне  взять  мою  долю  вины  на  себя,  Зави.
Примерный член НСДАП партайгеноссе  Йегер,  вот  он.  Коричневая  рубашка.
Черная рубашка. Всякая, черт возьми, рубашка. Двадцать лет отданы  святому
делу - не запачкать  собственную  задницу.  -  Он  сжал  колено  Марша.  -
Заработал привилегии, которыми можно воспользоваться. -  Наклонив  голову,
он зашептал: - Ты у них на заметке, друг мой. Одинокий. Разведенный. Они с
тебя живьем сдерут шкуру. А с другой стороны -  я.  Приспособленец  Йегер.
Женат на обладательнице Почетного креста "Германская мать". В  бронзе,  ни
больше ни меньше. Может быть, не такой уж хороший работник...
   - Ты не прав.
   - ...но надежный. Предположим,  я  тебе  вчера  утром  не  сказал,  что
гестапо забрало дело Булера к  себе.  Потом,  когда  ты  вернулся,  это  я
предложил заняться Штукартом. Они знают мой послужной список.  Если  будет
исходить от меня, возможно, они заглотят наживку.
   - Ты великодушен.
   - Да брось ты, черт возьми.
   - Но из этого ничего не выйдет.
   - Почему?
   - Разве не видишь, что привилегии и чистая биография здесь ни при  чем?
Посмотри, что стало с Булером и Штукартом. Они вступили в  партию  еще  до
того, как мы появились на свет. Где были так нужные им привилегии?
   - Ты и вправду думаешь, что их убило гестапо? - в ужасе спросил Йегер.
   Марш приложил палец к губам и указал на портрет.
   - Не говори мне  ничего,  что  ты  не  хотел  бы  сказать  Гейдриху,  -
прошептал он.


   Ночь тянулась  в  молчании.  Около  трех  часов  Йегер  сдвинул  вместе
несколько стульев, неуклюже улегся на них и закрыл глаза. Спустя минуту он
уже похрапывал. Марш вернулся на свое место у окна.
   Он чувствовал, как  глаза  Гейдриха  сверлят  ему  спину.  Пробовал  не
обращать  на  это  внимания,  но  безуспешно.  Обернулся  и  встал  против
портрета.  Черная  форма,  белое  костлявое  лицо,  седые  волосы   -   не
человеческое лицо, а  негатив  фотографии  черепа,  рентгеновский  снимок.
Единственными цветными пятнами на этом изображении посмертной  маски  были
крошечные бледно-голубые глаза, словно осколки зимнего неба. Марш  никогда
не встречался с Гейдрихом, даже никогда не видел его, знал только,  что  о
нем рассказывали. Пресса расписывала его как ницшевского сверхчеловека  во
плоти. Гейдрих в форме летчика (он совершал  боевые  вылеты  на  Восточном
фронте).  Гейдрих  в  костюме  фехтовальщика  (выступал  за  Германию   на
Олимпийских играх).  Гейдрих  со  скрипкой  (его  игра  вызывала  слезы  у
слушателей). Когда два года назад самолет с Генрихом  Гиммлером  на  борту
взорвался в воздухе, Гейдрих занял пост рейхсфюрера СС. Поговаривали,  что
теперь он считался преемником Гитлера. В  крипо  шептались,  что  главному
полицейскому рейха нравилось избивать проституток.
   Марш сел. По телу разливалась свинцовая усталость, парализуя ноги, тело
и, наконец, сознание. Помимо воли он забылся  неглубоким  сном.  Один  раз
слышал вдалеке отчаянный человеческий крик, но, может быть, это почудилось
ему во сне. В голове эхом отдавались шаги. Поворачивались  ключи.  Лязгали
двери камер.


   Он, вздрогнув, проснулся от прикосновения шершавой руки.
   - Доброе утро, господа. Надеюсь, вы немного отдохнули.
   Это был Кребс.
   Марш  чувствовал   себя   отвратительно.   Глава   резал   тошнотворные
неестественные свет. В окно просвечивало серое предутреннее небо.
   Йегер, ворча, спустил ноги на пол.
   - И что теперь?
   - Теперь поговорим, - ответил Кребс. - Начнем?
   - Кто он такой, этот молокосос, чтобы измываться над нами? -  прошептал
Йегер Маршу, но достаточно осторожно, чтобы его не услышали.