ались?  Они  оказывались  в
дерьме. Потому что, если бы Германия проиграла войну,  их  бы  судили  как
военных преступников, а если бы Германия выиграла ее, то в один прекрасный
день их могли  сделать  козлами  отпущения  за  крупнейший  акт  массового
уничтожения людей в истории.
   - Не уверен, что горю желанием знать все это, - пробормотал Кребс.
   - Тогда они решили подстраховаться. Сделали заявление  под  присягой  -
это было нетрудно: трое из них были адвокатами -  и  изымали,  где  могли,
документы. Постепенно  собрали  внушительное  досье.  Предусмотрели  любой
исход. Если бы победила Германия, а против них были предприняты какие-либо
действия, они пригрозили бы разоблачением. Если бы победили союзники,  они
могли сказать: видите, мы выступали против этой политики  и  даже,  рискуя
жизнью, собирали разоблачительные сведения.  Лютер,  кроме  того,  добавил
долю  шантажа  -   документы,   ставящие   в   затруднительное   положение
американского посла в Лондоне. Дайте-ка мне эти книжки.
   Он указал на записные книжки -  свою  и  Булера.  Поколебавшись,  Кребс
подвинул их через стол.
   Открыть записную книжку одной рукой оказалось  непросто.  Пропитавшаяся
кровью повязка пачкала страницы.
   -  Лагеря  были  организованы  таким  образом,  чтобы   не   оставалось
свидетелей. Специально выделенные заключенные обслуживали газовые камеры и
крематории. Со временем этих заключенных уничтожали, а на их место ставили
других, которых тоже уничтожали. И так далее. Если это  практиковалось  на
самом низком уровне, то почему  отказаться  от  этого  на  самом  высоком?
Смотрите. На совещании в Ваннзее было четырнадцать человек. Первый из  них
умирает в пятьдесят четвертом. Второй в пятьдесят пятом. Затем по одному в
пятьдесят седьмом, пятьдесят  девятом,  шестидесятом,  шестьдесят  первом,
шестьдесят втором. В шестьдесят третьем, видно, собирались убить Лютера, в
его доме были посторонние, но он нанял охрану. Шло время, с ним ничего  не
случилось, и он подумал, что это было просто какое-то совпадение.
   - Хватит, Марш.
   - К шестьдесят третьему процесс начал набирать скорость. В мае  умирает
Клопфер. В декабре повесился Хоффманн. В марте этого года от заложенной  в
машину бомбы погибает  Критцингер.  Теперь  Булер  по-настоящему  испуган.
Критцингер - это спусковой крючок. Он первая жертва из группы. - Марш взял
записную книжку Булера. - Вот тут, видите,  крестик,  поставленный  против
даты гибели Критцингера. Но дни проходят, ничего не происходит,  возможно,
они в безопасности. Потом, девятого апреля, -  еще  один  крестик!  Старый
сослуживец  Булера  по  генерал-губернаторству  Шенгарт,  поскользнувшись,
попадает под колеса подземки на станции "Цоо". В Шваненвердере паника!  Но
уже поздно...
   - Я же сказал: хватит!
   - Мне не давал покоя один вопрос: почему  в  первые  девять  лет  всего
восемь смертей, а в последние полгода целых  шесть?  Зачем  такая  спешка?
Зачем этот страшный риск после долгого терпения? Но, с другой стороны, мы,
полицейские, редко поднимаем глаза от земли, чтобы бросить взгляд на более
широкую картину, не  так  ли?  Все  должно  было  завершиться  к  прошлому
вторнику, к объявлению о визите наших дорогих новых друзей, американцев. И
тут возникает вопрос...
   - Дайте сюда! - Кребс вырвал из рук Марша обе записные книжки,  услышав
в коридоре голос Глобуса...
   - Делал ли все это Гейдрих по своей инициативе или же выполнял  приказы
свыше? Возможно, приказы того же лица, которое не оставило  своей  подписи
ни на одном из документов?..
   Кребс открыл печку и запихнул  туда  бумаги.  Мгновение  они  тлели  на
углях, затем, когда  в  двери  уже  поворачивался  ключ,  вспыхнули  ярким
пламенем.



5

   - Кульмхоф!  -  кричал  он  в  лицо  Глобусу,  когда  боль  становилась
невыносимой. - Бельзец! Треблинка!
   - Понемножку продвигаемся, - ухмылялся Глобус, глядя на помощников.
   - Майданек! Собибор! Аушвиц-Биркенау!
   Он как бы защищался этими названиями от ударов.
   - Что прикажете делать? Зачахнуть и помереть?  -  Глобус,  усевшись  на
корточки, схватил Марша за уши и повернул лицом, к себе. - Это всего  лишь
названия, Марш. Там ничего больше нет, ни камня. Никто  никогда  этому  не
поверит. Вот что я тебе скажу: _не  все  ваши  этому  поверят_.  -  Глобус
плюнул, в лицо Марша полетела грязно-желтая харкотина. - Вот как отнесется
к этому мир.
   Он оттолкнул Марша, ударившегося головой о каменный пол.
   - Еще раз. Где девка?



6

   Время ползло, как пес  с  переломленным  хребтом.  Марша  трясло.  Зубы
стучали, как заводная игрушка.
   До него здесь побывало  множество  других  узников.  Вместо  надгробных
камней они  использовали  стены  камеры,  выскребая  ногтями  свои  имена:
"И.Ф.Г. 22.2.57". "Катя", "Х.К. Май  44".  Кто-то  не  продвинулся  дальше
половины буквы "Е" - не хватило либо времени,  либо  сил.  И  все  же  это
стремление написать...
   Все надписи, заметил Марш, были не выше, чем в метре от пола.
   От боли в руке его лихорадило. Он бредил.  Собака  грызла  его  пальцы.
Закрыв глаза, он пытался сообразить, который час. Когда он  последний  раз
спросил Кребса, было  -  сколько?  -  почти  шесть.  Потом  они,  пожалуй,
проговорили еще полчаса. Потом была вторая встреча с Глобусом - ей не было
конца. Теперь это время,  проведенное  в  одиночке,  то  на  свету,  то  в
темноте, то в забытьи, то в мучениях от грызущей боли.
   Щеке было жарко от пола, казалось, гладкий камень плавился.


   Ему снился отец.  Это  был  сон  его  детства:  напряженная  фигура  на
фотографии оживала, махала рукой с палубы выходящего  из  гавани  корабля,
махала, превращаясь в еле заметную черточку и исчезая  вдали.  Ему  снился
бегущий на месте Йост, торжественно  читающий  нараспев:  "Вы  в  человеке
выкармливаете зверя, чтобы зверь этот рос..." Снилась Шарли.
   По чаще всего ему снилось, что он снова в спальне Пили  в  тот  ужасный
момент, когда понял, что наделал мальчик,  движимый  душевной  добротой  -
добротой! - когда руки тянулись к двери, а ноги оказались в капкане, когда
с треском разлетелось окно и в плечи вцепились грубые пальцы...
   Его разбудил надзиратель:
   - Встать!
   Он лежал, свернувшись калачиком на левом боку, как  младенец  во  чреве
матери,  -  на  теле  ни  единого  живого  места,  суставы  не  разогнуть.
Надзиратель разбудил пса, и Марша стало тошнить. Блевать  было  нечем,  но
желудок по старой памяти  выворачивало.  Камера  умчалась  вдаль  и  снова
стремительно  вернулась.  Его  поставили  на  ноги.   Тюремщик   помахивал
наручниками. Рядом стоял Кребс - слава Богу, не Глобус.
   Кребс с отвращением поглядел на него и сказал надзирателю:
   - Оставьте их лучше спереди.
   Кисти рук сковали впереди, на голову нахлобучили фуражку  и,  толкая  в
спину, погнали по коридору, потом по ступеням на свежий воздух.
   Ночь холодная, но ясная. На небе звезды.  В  лунном  свете  серебрились
здания и машины. Кребс втолкнул его на заднее сиденье "мерседеса" и уселся
рядом. Кивнул шоферу:
   - "Колумбия-хаус". Заприте дверцы.
   Когда рядом с ним щелкнула кнопка дверцы, Марш облегченно расслабился.
   - Не тешьте себя надеждами, - бросил Кребс. - Вам еще  предстоит  снова
встретиться с обергруппенфюрером. В "Колумбии" поновее техника,  только  и
всего.
   Они выехали из ворот. Со стороны казалось, что в машине два офицера  СС
и их шофер. Часовой отдал честь.
   "Колумбия-хаус"   находилась   в   трех    километрах    к    югу    от
Принц-Альбрехтштрассе.   Потемневшие   правительственные   здания   вскоре
уступили  место  запущенным  административным  корпусам   и   заколоченным
складским помещениям. В пятьдесят девятом район близ  тюрьмы  был  выделен
под реконструкцию, и местами бульдозеры Шпеера уже произвели  опустошения.
Но деньги кончились еще до того, как на месте  порушенного  начали  что-то
строить. Теперь заросшие бурьяном участки бесхозной  земли  в  голубоватом
свете выглядели как уголки старых полей сражений. В темных переулках между
ними обосновались многолюдные колонии восточноевропейских рабочих.
   Марш сидел, вытянув  ноги  и  откинувшись  головой  на  кожаную  спинку
сиденья, когда Кребс, наклонившись к нему, вдруг заорал:
   - Твою мать! - и обратился к шоферу: - Он обоссался. Останови!
   Водитель, выругавшись, резко затормозил.
   - Открой дверцы!
   Кребс вышел, обошел кругом и рывком вытащил Марша из машины.
   - Живее! Не возиться же с тобой всю ночь! - Потом в сторону водителя: -
Минуту. Не глуши мотор.
   И, толкая, погнал спотыкавшегося о камни Марша по тропинке, приведшей к
заброшенной церкви. Войдя внутрь, разомкнул наручники.
   - Везучий вы человек, Марш.
   - Не понимаю...
   - У вас оказался добрый дядюшка, - пояснил Кребс.
   "Тук, тук, тук, - раздалось в темноте, - тук, тук, тук".


   - Надо было, мой мальчик, сразу прийти ко мне, - говорил Артур Небе.  -
Тогда бы не пришлось  переносить  эти  мучения.  -  Кончиками  пальцев  он
коснулся его щеки. В глубокой темноте Марш не мог разглядеть  лица,  видел
только бледные очертания.
   - Берите мой пистолет, - Кребс вложил "люгер" в  левую  руку  Марша.  -
Берите же! Вы меня подловили. Захватили оружие. Поняли?
   _Неужели ему снится? Но пистолет - вещь, весьма осязаемая_...
   Небе продолжал говорить тихо, настойчиво:
   - Ах, Марш, Марш. Кребс пришел ко мне вечером - страшно потрясенный!  -
и рассказал мне, что с тобой случилось. Мы все, конечно, подозревали, но у
нас не было доказательств. Теперь ты должен предать это огласке. Ради всех
нас. Нужно остановить этих ублюдков...
   - Извините меня, - вмешался Кребс, - у нас  нет  времени.  -  И  указал
направление: - Туда, Марш. Видите? Там машина.
   В дальнем конце тропинки Марш разглядел под  разбитым  уличным  фонарем
низкий силуэт автомобиля и услышал звук работающего мотора.
   - Что это значит?
   Он перевел взгляд с одного на другого.
   - Ступайте к машине и садитесь. Времени не осталось. Считаю до  десяти,
потом стану звать на помощь.
   - Не подведи нас, Марш. - Небе потрепал его по  щеке.  -  Твой  дядюшка
стар, но надеется дожить до того момента,  когда  этих  негодяев  повесят.
Давай. Доставай документы. Предай их огласке. Мы рискуем всем, давая  тебе
этот шанс. Так воспользуйся им. Ступай.
   Кребс начал:
   - Итак, я считаю. Раз, два, три...
   Поколебавшись, Марш двинулся шагом, потом, прихрамывая, побежал. Дверца
машины раскрылась. Ой оглянулся. Небе уже исчез в темноте.  Кребс,  сложив
ладони у рта, начал кричать.
   Марш повернулся и с трудом двинулся  к  ожидающему  автомобилю,  откуда
звал его знакомый голос: "Зави! Зави!"




ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ. ДЕНЬ ФЮРЕРА

                   Железная дорога на Кракау идет  на  северо-восток  мимо
                Аушвица (348 километров от Вены), промышленного городка  с
                12.000 жителей, бывшей столицы пястовских воеводств Аушвиц
                и Затор (гостиница "Затор", 20 номеров). Отсюда на  Кракау
                (69  километров,  три  часа  езды)  через   Скавину   идет
                железнодорожная ветка...
                         Путеводитель по генерал-губернаторству, 1943 год.


1

   Полуночный звон  колоколов  приветствовал  новый  день.  Мимо,  сверкая
фарами и настойчиво сигналя, с шумом проносились машины. Над Берлином, как
поезда на станции, перекликались заводские гудки.
   - Дружище, что же они с тобой сделали?
   Макс Йегер старался сосредоточиться на езде, но каждые несколько секунд
невольно с ужасом оглядывался направо, в сторону сидящего рядом пассажира.
   - Что они сделали? - без конца повторял он.
   Марш впал в состояние оцепенения, не совсем сознавая,  снится  все  это
ему или происходит в действительности. Повернувшись боком, он  не  отрывал
глаз от заднего стекла.
   - Куда мы едем. Макс?
   - Одному Богу известно. Куда ты хочешь?
   Позади них было пусто. Марш осторожно повернулся и взглянул на Йегера.
   - Разве Небе тебе не сказал?
   - Небе сказал, что ты мне скажешь.
   Марш смотрел в сторону, на проплывающие мимо здания, но не видел их. Он
думал о Шарли в номере гостиницы в  Вальдсхуте.  Не  спит,  в  одиночестве
ожидая его... Оставалось еще больше восьми часов. На автобанах в это время
не было ни души. Они, может быть, и нагнали бы ее...
   - Я был у нас на Вердершермаркт, - объяснял Йегер. - Было около девяти.
И вдруг звонок. Дядюшка Артур. "Штурмбаннфюрер! Вы надежный друг  Ксавьера
Марша?" "Готов ради него  на  все",  -  ответил  я  (к  тому  времени  уже
поговаривали,  куда  ты   попал).   Он   сказал   очень   тихо:   "Хорошо,
штурмбаннфюрер, посмотрим, какой ты ему друг. Кройцберг. Угол  Аксманнвег,
к северу от заброшенной церкви. Жди от без четверти двенадцать до четверти
первого. И никому ни слова, иначе к утру  будешь  в  концлагере".  И  все.
Повесил трубку. - На лбу  Йегера  заблестели  капли  пота.  Он  поочередно
глядел то на дорогу, то на Марша. - Пропади все пропадом, Зави. Я не знаю,
к чему все это. Я боюсь. Сейчас едем к югу? Так, что ли?
   - У тебя все как надо.
   - Ты что, не рад меня видеть? - удивился Йегер.
   - Очень рад.
   Маршу снова стало  дурно.  Повернувшись  всем  телом,  он  левой  рукой
опустил стекло. Шум ветра и шуршание шин перекрывал другой звук.  Что  это
могло быть? Он высунул голову в окно. Источника звука не было видно, но он
слышал его над головой. Грохот винтов вертолета. Он закрыл окно.
   Вспомнилась запись подслушанного телефонного разговора: "Что мне нужно?
Как вы думаете - что? Убежище в вашей стране..."
   В темноте мягко светились зеленые циферблаты и индикаторы.  От  сидений
пахло новенькой кожей.
   - Макс, где ты достал эту машину? -  спросил  он.  Это  был  "мерседес"
самой последней модели.
   - Из гаража на Вердершермаркт. Правда, красавица? Полный  бак  бензина.
Езжай куда душе угодно.
   Тут Марша разобрал смех. Правда, смеялся он негромко и недолго:  болели
ребра.
   - Эх, Макс, - сказал, он, - Небе с Кребсом такие пройдохи, что  мне  их
даже немножко жалко - пришлось взять в  свою  команду  такого  безголового
подонка, как ты.
   Йегер смотрел прямо перед собой.
   - Зави, тебя накачали наркотиками. Ты не в себе. Поверь мне, ты  что-то
путаешь.
   - Если бы они подсунули любого другого водителя, только не тебя, я  бы,
может быть, и попался. Но ты... Скажи мне, Макс, почему  позади  ни  одной
машины? Думаю, что для того, чтобы следить за новой, с иголочки,  машиной,
напичканной электроникой и подающей сигнал, нет нужды держаться ближе, чем
в километре. Особенно если есть возможность воспользоваться вертолетом.
   - Я рискую жизнью, - скулил Йегер, - и вот награда за это.
   Марш держал в руке "люгер" Кребса, в левой руке - очень неудобно. И все
же ему удалось довольно убедительно ткнуть стволом в  толстые  складки  на
шее Йегера.
   - Этот пистолет дал мне Кребс. Для большей правдоподобности. Уверен, он
не заряжен. Хочешь рискнуть? Думаю, что нет. Оставь левую руку на баранке,
Макс, смотри на дорогу, а  правой  рукой  передай  мне  свой  "люгер".  Не
торопись.
   - Ты сошел с ума.
   Марш прижал  пистолет  поплотнее.  Ствол,  скользнув  по  потной  коже,
оказался как раз за ухом Йегера.
   - Хорошо, хорошо...
   Йегер отдал пистолет.
   - Отлично. А теперь я направлю его на твое жирное  брюхо,  и,  если  ты
попробуешь что-нибудь сделать, Макс - что-нибудь, - я всажу в  него  пулю.
Думаю, ты понимаешь, что мне терять нечего.
   - Зави...
   - Заткнись. Продолжай ехать по этой дороге, пока не попадем на  внешний
автобан.
   Он надеялся, что Макс не заметит, как у него дрожит рука. Положил ее на
ногу. Все хорошо, успокаивал он себя. Действительно, хорошо.  Значит,  они
ее не поймали. И не знают, где она. Если бы было иначе, то они ни  за  что
не прибегли бы к этому трюку.


   В двадцати пяти  километрах  от  города  в  темноте,  словно  ожерелье,
светились огни автобана. На вырастающих  из  земли  больших  желтых  щитах
черными  буквами  по  часовой  стрелке  обозначались  названия   имперских
городов: Штеттин, Данциг, Кенигсберг, Минск, Позен, Кракау, Киев,  Ростов,
Одесса, Вена, потом  Мюнхен,  Нюрнберг,  Штутгарт,  Страсбург,  Франкфурт,
Ганновер и Гамбург.
   По приказанию  Марша  они  развернулись  и  поехали  в  противоположную
сторону. Через двадцать километров, у Фридерсдорфа, свернули направо.
   Новый указатель: Легниц, Бреслау, Каттовиц...
   Небосвод  был  усеян  звездами.  Поверх  деревьев  светились   пятнышки
облаков.


   "Мерседес" съехал на  залитый  лунным  светом  автобан.  Дорога  сияла,
словно широкая река. Он представил, что позади них, словно хвост  дракона,
мчалась, блистая огнями, кавалькада машин с вооруженными людьми.
   Он был головой дракона, увлекающей их всех за собой по  пустому  шоссе,
ведущему на восток, - прочь от нее.



2

   Он страдал от боли и нечеловеческой  усталости.  Чтобы  не  уснуть,  он
говорил.
   - Полагаю, - начал он, - за все это нам надо благодарить Краузе.
   Они ехали молча почти целый час. Только урчал мотор, да колеса  шуршали
по бетону. При звуках голоса Марша Йегер вздрогнул.
   - Краузе?
   - Краузе перепутал очередность и послал  меня  на  Шваненвердер  вместо
тебя.
   - Краузе! - хмуро повторил Йегер. В зеленом свете приборов на щитке  он
был похож на дьявола, каких показывают на сцене.  Все  беды  в  его  жизни
начались с Краузе!
   - Ведь гестаповцы устроили, чтобы ты дежурил в ночь на вторник,  верно?
Что они тебе сказали? "В Хафеле будет труп,  штурмбаннфюрер.  Не  торопись
его опознавать. Потеряй на несколько дней дело..." Так?
   - Что-то вроде этого, - пробормотал Йегер.
   - А ты проспал, и, когда во вторник явился на  работу,  я  уже  занялся
этим делом. Бедный Макс. Любишь поспать по  утрам.  А  в  гестапо,  должно
быть, любили тебя. С кем имел дело?
   - С Глобоцником.
   - С самим Глобусом! - присвистнул Марш. - Спорю, тебе  подумалось,  что
настал твой праздник.  Что  он  пообещал.  Макс?  Продвижение  по  службе?
Перевод в зипо?
   - Иди ты...
   - Итак, ты стучал им обо всем, что я делал. Когда я  сказал  тебе,  что
Йост видел Глобуса у тела на берегу озера, ты передал куда надо, - и Йоста
не стало. Когда я позвонил тебе из квартиры Штукарта, ты сообщил  им,  где
мы, - и нас арестовали. Утром они обыскали квартиру  той  женщины,  потому
что ты сказал им, что у нее есть что-то из сейфа  Штукарта.  Они  оставили
нас вдвоем на Принц-Альбрехтштрассе, чтобы ты допросил меня вместо них...
   Правая рука Йегера молнией мелькнула в  воздухе  и  вцепилась  в  ствол
пистолета, отворачивая его в сторону, но  палец  Марша  был  на  спусковом
крючке.
   Выстрел  в  замкнутом  пространстве   больно   ударил   по   барабанным
перепонкам.  Машина  развернулась  поперек  дороги,  выехала   на   газон,
разделяющий встречные полосы, и запрыгала по ухабам. Первой  мыслью  Марша
было, что пуля попала в него, потом он подумал, что она попала  в  Йегера.
Но Йегер двумя  руками  держался  за  руль,  пытаясь  удержать  машину,  а
пистолет все еще был в руке Марша. В машину через рваную пробоину врывался
холодный воздух.
   Йегер хохотал, как  сумасшедший,  и  что-то  говорил,  но  у  Марша  от
выстрела заложило уши. Машина вернулась с травы на автобан.


   Во время выстрела Марша отбросило на раздробленную руку, и он  чуть  не
потерял сознание, но сквозняк быстро привел его  в  чувство.  Ему  безумно
хотелось закончить свой рассказ.
   - Я окончательно убедился в  том,  что  ты  меня  предал,  когда  Кребс
показал  мне  запись  телефонного  разговора:  ведь  ты  был  единственным
человеком, кому я сказал о будке на  Бюловштрассе,  куда  Штукарт  вызывал
девушку.
   Ветер заглушал его слова. Но какое это имело значение?
   Во всем этом  деле  улыбка  судьбы  коснулась  Найтингейла.  Американец
оказался порядочным человеком, а предал его самый близкий друг.
   Йегер продолжал идиотс