авлялся один человек, вооруженный простым карандашом  и
толикой здравого  смысла,  теперь  посылали  полный  автобус  полицейских  с
автоматами и в пуленепробиваемых жилетах.
   Правда, в конечном счете вышло не так, как было задумано. Насилие рождает
не только антипатию и ненависть, оно сеет тревогу и страх.
   Дошло до того, что люда и впрямь  стали  бояться  друг  друга.  Стокгольм
превратился в город, где десятки тысяч граждан познали страх,  а  испуганный
человек опасен.
   Из шестисот полицейских, которые ни с того ни  с  сего  оставили  службу,
многие на самом деле уволились со  страху.  Хотя,  как  уже  говорилось,  их
вооружили до зубов и они чаще всего сидели в патрульных машинах.
   Конечно, были и другие причины: кто-то вообще скверно чувствовал  себя  в
Стокгольме, кому-то противно было нести службу так, как его заставляли.
   Словом, налицо был явный провал нового курса. Истоки же его  терялись  во
мраке. И кое-кто улавливал в этом мраке коричневые оттенки.
   Можно было найти и другие примеры манипуляции  со  статистикой,  отдающие
подчас подлинным цинизмом. Год назад было решено положить конец махинациям с
чеками. Кое-кто выписывают чеки,  забывая  о  том,  сколько  на  самом  деле
числится на  его  счету,  другие  присваивали  чужие  бланки,  и  количество
нераскрытых мелких мошенничеств бросало тень на органы власти. Они не желали
с этим мириться, и Центральное  полицейское  управление  потребовало,  чтобы
магазины не принимали чеки в уплату за товар. Всем было  ясно,  к  чему  это
приведет: как только людям придется носить при себе крупные суммы, участятся
грабежи  на  улицах.  Так  и  вышло.   Конечно,   мошенничества   с   чеками
прекратились, полицейские власти могли похвастать успехом в кавычках. А  то,
что в городе ежедневно подвергались нападению десятки граждан, было  не  так
уж важно.
   И даже  кстати:  еще  один  повод  требовать  пополнения  полиции  хорошо
вооруженными кадрами.
   Правда, возникал вопрос, откуда их взять?
   Официальная  статистика  за  первое  полугодие  прозвучала  как  ликующие
фанфары. Преступность сократилась на два процента! Хотя всем было  известно,
что она намного выросла, все объяснялось просто. Меньше полицейских - меньше
выявленных преступлений. К тому же каждый случаи махинаций с чековой книжкой
учитывался отдельно, а теперь их не стало.
   Когда политической  полиции  запретили  подслушивать  частные  телефонные
разговоры, опять же  поспешили  на  помощь  теоретики  ЦПУ.  Они  наговорили
столько ужасов,  что  убедили  риксдаг  принять  закон,  разрешающий  тайное
подслушивание  телефонных  разговоров   -   для   борьбы   против   торговли
наркотиками. После чего упомянутая торговля  расцвела  пуще  прежнего,  зато
антикоммунисты спокойно могли продолжать подслушивание.
   "Да,  не  очень-то  приятно  быть  полицейским",-  говорил  себе  Леннарт
Коллльберг.
   Что делать, когда у тебя на глазах твоя организация  заживо  разлагается?
Когда слышишь, как за стеной  копошатся  крысы  фашизма?  А  ведь  все  твои
сознательные годы отданы этой организации...
   Как поступить?
   Сказать все, что думаешь,- уволят.
   Ничего хорошего.
   Должны быть какие-то более конструктивные средства.
   И ведь не  один  он  так  рассуждает,  многие  сослуживцы  разделяют  его
взгляды. Кто именно и сколько их?
   Совесть Бульдозера Ульссона не была обременена такими проблемами.
   Ему превосходно жилось на свете и все было ясно как апельсин.
   - Одного только не пойму,- сказал он.
   - В самом деле? - удивился Гюнвальд Ларссон.- Чего же?
   - Куда машина подевалась? Ведь сигнальные установки были в порядке?
   - Вроде бы да.
   - Значит, мосты были сразу взяты под контроль.
   С„дермальм - остров, к нему подходят шесть  мостов,  и  спецгруппа  давно
разработала  подробные  инструкции,   как   возможно   быстрее   блокировать
центральные районы Стокгольма.
   - Точно,-  подтвердил  Гюнвальд  Ларссон.-  Я  запрашивал  службу  охраны
порядка. Похоже, на этот раз механизм не подвел.
   - А что за телега? - спросил Колльберг.
   Он еще не успел ознакомиться с деталями.
   - "Рено-шестнадцать", светло-серый или бежевый.  С  буквой  "А"  и  двумя
тройками в номере.
   - Номер, конечно, фальшивый,- сказал Гюнвальд Ларссон.
   - Конечно, но я еще ни разу не слышал, чтобы можно было перекраситься  по
пути от Мариинской площади до Слюссена. А если они поменяли машину...
   - Ну?
   - Куда же делась первая?
   Бульдозер Ульссон быстро ходил по комнате и хлопал себя ладонями по  лбу.
Ему было лет сорок,  рост  ниже  среднего,  ладный,  румяный,  все  время  в
движении, ни ногам, ни мозгам не дает покоя.
   Сейчас он рассуждал:
   - Они загоняют машину  в  какой-нибудь  гараж  поблизости  от  метро  или
автобусной остановки. Один сразу же увозит монету, другой  меняет  номер  на
машине и тоже сматывается. В субботу приходит механик и перекрашивает кузов.
И уже вчера утром можно было перегонять телегу в другое место. Но...
   - Что - но? - спросил Колльберг.
   - Мои люди до часа ночи вчера проверяли каждый  "рено",  который  шел  из
С„дермальма.
   - Стало быть, либо машина проскользнула в первый же день, либо она еще на
острове,- заключил Колльберг.
   Гюнвальд  Ларссон  молчал.  Он  брезгливо  созерцал  одеяние   Бульдозера
Ульссона. Мятый голубой костюм, розовая рубашка, широкий цветастый  галстук.
Черные носки, остроносые коричневые полуботинки с узором, давно не чищенные.
   - А про какого механика ты толкуешь?
   - Они сами не возятся с машинами,  нанимают  человека,  часто  из  совсем
другого города, из Мальм„ или  там  из  Г„теборга.  Он  пригоняет  машину  в
условленное место, и он же забирает  ее.  С  транспортом  у  них  все  точно
рассчитано.
   - У них? Ты о ком говоришь? - недоумевал Колльберг.
   - О Мальмстр„ме и Мурене, о ком же еще.
   - Кто это - Мальмстр„м и Мурен?
   Бульдозер Ульссон озадаченно поглядел на  него,  но  тут  же  взгляд  его
прояснился:
   - А, ну да. Ты ведь у нас  в  группе  новенький.  Мальмстр„м  и  Мурен  -
налетчики, специалисты по банкам. Уже четыре месяца они на свободе, и за это
время это их четвертая операция. Они удрали из Кумлы в конце февраля.
   - Но ведь оттуда, говорят, невозможно убежать.
   - А они и не  бежали.  Их  отпустили  домой  на  субботу  и  воскресенье.
Понятно, они не вернулись. По нашим данным, до конца апреля  они  ничего  не
затевали. Скорее всего, отдыхали где-нибудь - скажем, на Канарских  островах
или в Гамбии. Взяли двухнедельные туристские путевки - и укатили.
   - А потом?
   - Потом начали добывать снаряжение. Оружие и все такое прочее. Обычно они
разживаются в Италии или Испании.
   - Но этот налет, в пятницу, совершила женщина,- возразил Колльберг.
   - Маскировка,- наставительно произнес Бульдозер Ульссон.- Светлый  парик,
накладной бюст. Готов побиться об заклад, это работа Мальмстр„ма  и  Мурена.
Только они способны на такое нахальство.  Ставка  на  неожиданность,  тонкий
ход! Чувствуешь, какое интересное  дело  нам  поручено?  Шик-блеск!  Тут  не
заскучаешь! Все равно что...
   - ...играть с гроссмейстером в шахматы по переписке,- вяло  договорил  за
него Гюнвальд Ларссон.- Кстати, о наших гроссмейстерах: не забудь, что  и  у
Мальмстр„ма, и у Мурена сложение  бычье.  Вес  девяносто  пять  килограммов,
обувь сорок шестой размер,  ладони  -  лопаты.  У  Мурена  объем  груди  сто
восемнадцать - на пятнадцать сантиметров больше, чем было у Аниты  Экберг  в
ее лучшие дни. Я не очень-то представляю себе его в  платье  и  с  накладным
бюстом.
   - Между прочим, эта женщина, если не ошибаюсь, была в брюках?  -  вставил
Колльберг.- И небольшого роста?
   - Мало ли кого они могли взять с собой,- спокойно  отпарировал  Бульдозер
Ульссон.- Обычный прием.
   Он подбежал к письменному столу и схватил какую-то бумагу.
   - Сколько же у них всего денег сейчас? - громко размышлял он.-  Пятьдесят
тысяч загребли в Буросе, сорок тысяч в Гюббэнгене, двадцать шесть в Мерсте и
теперь вот еще девяносто... Итого, двести с лишним. Значит, скоро пойдут...
   - Куда? - поинтересовался Колльберг.
   - На большое дело. Дело с большой  буквы.  Все  остальное  -  подготовка,
чтобы главную операцию финансировать. Да, теперь жди, вот-вот грянет.
   Он снова забегал по комнате, обуреваемый радостным предвкушением.
   - Но где? Где, дамы и господа?  Сейчас...  давайте  подумаем.  Какой  ход
сделал бы я на месте Вернера Руса? На каком фланге повел бы атаку на короля?
А вы?.. И когда?
   - Кто этот Вернер Рус, черт возьми? - спросил Колльберг.
   - Эконом - ну, вроде  главного  буфетчика  на  самолете.  В  авиакомпании
работает,- объяснил Гюнвальд Ларссон.
   - Прежде всего он преступник! - воскликнул Бульдозер Ульссон.- Вернер Рус
гений в своем роде. Это он им планы разрабатывает,  без  него  Мальмстр„м  и
Мурен были бы простые пешки. Он умственную работу  делает,  все  до  мелочей
предусматривает. Сколько ворюг ходили бы без работы, если бы не Рус.  Король
преступного мира! Или, если хотите, профессор...
   -  Не  надрывайся,-  вмешался  Гюнвальд  Ларссон.-  Ты  не  на   судебном
заседании.
   - А мы вот что  сделаем:  схватим  его!  -  Бульдозер  Ульссон  явно  был
восхищен своей гениальной идеей.- Прямо сейчас и возьмем.
   - А завтра отпустим,- сказал Гюнвальд Ларссон.
   - Ничего. Важно сделать неожиданный ход. Может, собьем его с толку.
   - Ты уверен? В этом году его уже четыре раза задерживали.
   - Ну и что?
   Бульдозер Ульссон ринулся к двери. Его настоящее имя  было  Стен.  Но  об
этом никто не помнил, разве что жена. Зато она, должно быть, забыла, как  он
выглядит.
   - Похоже, я чего-то не понимаю,- сказал Колльберг.
   - Насчет Руса Бульдозер, пожалуй что, прав,-  сказал  Гюнвальд  Ларссон.-
Редкостный пройдоха, и всегда у него алиби.  Фантастические  алиби.  Как  до
дела доходит - он либо в Сингапуре, либо в Сан-Франциско, либо в Токио, либо
еще где-нибудь.
   - Но откуда Бульдозеру известно, что Мальмстр„м и Мурен причастны к этому
налету?
   -  Шестое  чувство,  интуиция...-  Гюнвальд  Ларссон  пожал   плечами   и
продолжал: - Ты мне другое объясни. Мальмстр„м и Мурен - отпетые  гангстеры.
Их сто раз задерживали, они каждый раз выкручивались, но все  же  под  конец
угодили в Кумлу. И вдруг этих молодчиков отпускают домой на побывку.
   - Нельзя же вечно держать людей взаперти наедине с телевизором
   - Конечно, конечно,- согласился Гюнвальд Ларссон.
   Они помолчали.
   Оба думали об одном. Государство  не  один  миллион  ухлопало  на  тюрьму
Кумла, все было сделано, чтобы физически изолировать  право  нарушителей  от
общества. Иностранные знатоки учреждений такого рода  говорили,  что  камеры
Кумлы, пожалуй, угнетают и обезличивают человека как ни один другой застенок
в мире.
   Отсутствие клопов в матрацах и червей в пище не может  возместить  полное
отсутствие человеческих контактов.
   - Кстати, насчет этого убийства на Хурнсгатан, заговорил Колльберг
   - Какое там убийство. Скорее, несчастный случай. Она выстрелила нечаянно.
Наверно, даже не знала, что пистолет заряжен.
   - Ты все-таки уверен, что это была девушка?
   - Конечно.
   - А как же насчет Мальмстрема и Мурена?
   - Как - взяли да послали на дело деву.
   - А отпечатки пальцев есть? Ведь она, кажется, была без перчаток.
   - Отпечатки были. На дверной ручке. Но кто-то из служащих банка  хватался
за эту ручку до того, как мы подоспели. Так что все смазано
   - Баллистическая экспертиза?
   - Будь спокоен. Эксперты получили и пулю, и гильзу. Сорок  пятый  калибр,
скорее всего, "лама".
   - Изрядный калибр... Особенно для девушки.
   - Да уж. Бульдозер говорит, оружие  тоже  указывает  на  эту  компанию  -
Мальмстр„м, Мурен и Рус.  Они  всегда  пользуются  крупным  калибром,  страх
нагоняют. Но...
   - Что - но?
   - Мальмсгр„м и Мурен не стреляют в людей. Во всяком случае, до сих пор не
стреляли. Если кто-нибудь артачится, пустят пулю в потолок, и  сразу  полный
порядок.
   - Какой же смысл брать этого Руса?
   -  Не  знаю,  может  быть,  Бульдозер  рассуждает  так:   если   у   Руса
неопровержимое алиби - скажем, в пятницу он был в Иокогаме,- можно биться об
заклад, что план операции разработан им. Если же он находился в  Стокгольме,
тогда дело сомнительное.
   - А как ведет себя в таких случаях Рус? Не поднимает бучу?
   - Никогда. Он подтверждает, дескать, Мальмстр„м  и  Мурен  -  его  старые
друзья, это верно, и ах, как жаль,  что  они  пошли  по  кривой  дорожке.  В
прошлый раз даже спросил, не может ли он чем-нибудь  помочь  своим  корешам.
Член коллегии Мальм был при этом. Как услышал эти слова, чуть не  околел  от
злости.
   - А Ульссон?
   - Бульдозер только заржал. Хитрый ход, говорит
   - На чтo же он рассчитывает?
   - Сам слышал - ждет следующего хода. Считает, что  Рус  замыслил  большое
дело для Мальмстр„ма и Мурена. Видно, приятели надумали загрести такой  куш,
чтобы потом можно было смотаться за границу и жить до самой смерти на ренту.
   - Обязательно банк пощупают?
   - Бульдозер только банками занимается, на  все  остальное  ему  плевать,-
сказал Гюнвальд Ларссон.- Должно быть так ему велено.
   - А свидетель что же?
   - К которому Эйнар ездил?
   - Ну да.
   - Был тут сегодня утрам, смотрел фотографии. Никого не опознал.
   - А насчет машины он уверен?
   - Железно.
   Гюмвальд Ларссон долго  молчал,  дергая  пальцы  до  хруста  в  суставах,
наконец произнес:
   - С этой машиной что-то не так.
   XI
   День обещал быть жарким, и  Мартин  Бек  достал  из  шкафа  самый  легкий
костюм, голубой. Он купил  его  месяц,  назад  и  надевал  всего  один  раз.
Натягивая брюки, увидел на правой штанине шоколадное пятно и вспомнил, что в
компании с двумя детьми  Колльберга  тогда  было  съедено  энное  количество
сладостей.
   Мартин Бек снял брюки, пошел  на  кухню,  намочил  горячей  водой  уголок
полотенца и потер пятно, отчего оно еще больше расплылось. Но он  не  сдался
и, продолжая упорно сражаться с брюками, подумал, чего же стоил  их  брак  с
Ингой, если ему только в таких вот  случаях  недостает  ее...  Уже  половина
брючины мокрая, зато пятно  -  ага,  почти  исчезло.  Он  пригладил  складку
большим и указательным пальцами и повесил брюки на спинку стула у  открытого
окна, чтобы солнце подсушило.
   Еще только восемь, но он проснулся давно, несколько часов назад. Накануне
неожиданно для себя заснул рано и спал на диво спокойно,  без  снов.  Первый
после долгого перерыва рабочий день был не таким уж напряженным, а  все-таки
утомил его.
   Мартин Бек открыл холодильник, поглядел на пакет с молоком, на масло,  на
одинокую бутылку пива: вечером по пути домой надо  будет  зайти  в  магазин.
Взять  пива  и  йогурта.  Или  бросить  пить  йогурт  по  утрам,  уж  больно
невкусно... Но тогда нужно придумать  на  завтрак  что-нибудь  другое,  врач
сказал, что необходимо  восстановить  хотя  бы  те  килограммы,  которые  он
потерял после выписки из больницы, а лучше всего прихватить еще немного.
   Зазвонил телефон в спальне.
   Мартин Бек захлопнул холодильник, подошел к аппарату и снял трубку.
   Звонила медсестра Биргит из дома для престарелых.
   - Фру Бек стало хуже,- сообщила она.- Сегодня с утра высокая температура,
тридцать девять с лишним. Я решила вам об этом сообщить.
   - Ну конечно, спасибо. Она сейчас не спит?
   - Пять минут назад не спала. Но она очень слаба.
   - Еду,- сказал Мартин Бек.
   - Нам пришлось перевести ее в другую палату,  там  удобнее  наблюдать  за
ней,- объяснила медсестра.- Так что вы сперва зайдите в канцелярию.
   Матери Мартина Бека исполнилось восемьдесят два года, и  она  уже  третий
год находилась в клиническом отделении дома престарелых. Болезнь развивалась
медленно, сначала легкие приступы головокружения, потом припадки  участились
и стали тяжелее. Кончилось это частичным параличом, ноги отнялись,  пришлось
ей обзавестись инвалидным креслом, а с конца апреля она и вовсе не  вставала
с постели.
   Пользуясь вынужденным отдыхом, Мартин Бек  часто  навещал  мать,  хоть  и
мучительно было смотреть, как она  медленно  угасает,  как  годы  и  болезнь
омрачают ее рассудок. Последние несколько раз она принимала  его  за  своего
мужа, отца Мартина, скончавшегося двадцать два года назад.
   Тяжко было смотреть и на то, как она одинока в своей палате, отрезана  от
всего света. До начала приступов она часто  приезжала  в  город,  ходила  по
магазинам, была на людях,  навещала  немногих  оставшихся  в  живых  друзей.
Ездила к Инге и Рольфу в Багармоссен, к внучке Ингрид в Стоксунд. Конечно, в
приюте ей и до болезни бывало порой тоскливо и одиноко, но тогда она еще  не
была обречена видеть вокруг себя  одних  только  немощных  стариков.  Читала
газеты, смотрела телевизор, слушала  радио,  иногда  посещала  концерты  или
кино. Ее продолжало интересовать все, что происходило в мире.
   Вынужденная изоляция очень скоро отразилась на психике.
   На глазах  Мартина  у  нее  развился  маразм,  мать  утратила  интерес  к
происходящему вне стен палаты, а там и вовсе отключилась от реальности.
   Как будто сработал защитный механизм, и ее  сознание,  не  находя  ничего
отрадного в настоящем, целиком замкнулось на прошлом.
   Когда мать еще сидела в инвалидном кресле и радовалась  посещениям  сына,
его охватывал ужас при мысли о том, как протекают ее дни.
   В семь утра ее умывали, одевали, сажали в  кресло  и  приносили  завтрак.
Потом она сидела в своей комнате одна, радио не слушала - слух уже  не  тот,
читать  не  было  сил,  и  ослабевшие  пальцы  не  справлялись  ни  с  каким
рукоделием. В двенадцать - обед,  а  в  три,  когда  кончался  рабочий  день
санитарок, они раздевали ее и  укладывали  в  постель.  Потом  легкий  ужин,
который мать из-за плохого аппетита далеко не всегда съедала. Рассказывая  о
том, что ее журят за это, она не жаловалась: пусть бранят, только бы  совсем
не забывали!
   Мартин Бек знал, что в доме для  престарелых  не  хватает  обслуживающего
персонала, особенно трудно найти сестер и санитарок в клиническое отделение.
Знал он также,  что  люди  там  славные,  заботливые,  пекутся  о  стариках,
несмотря на мизерное жалованье и неудобные часы работы. Он долго ломал  себе
голову, как скрасить матери существование,- может быть, перевезти в  частную
клинику, где ей смогут уделять больше времени и внимания?  Но  потом  понял,
что вряд ли в частной клинике будет намного лучше, главное - почаще навещать
ее. Изыскивая возможности улучшить ее положение,  он  убедился,  что  многим
старикам приходится куда хуже.
   Что такое одинокая нищая старость? После полноценной  трудовой  жизни  ты
обречен на жалкое прозябание и полную утрату  человеческого  достоинства.  И
если ты к тому же не в силах сам вести хозяйство, остается  лишь  дожидаться
кончины в приюте вместе  с  другими,  такими  же  отверженными,  несчастными
стариками.
   Правда,  слово  "приют"  вышло  из  обихода,  как  и  название  "дом  для
престарелых",-  теперь  говорили  "дом   пенсионеров",   даже   "отель   для
пенсионеров", маскируя тот факт, что  на  самом  деле  большинство  стариков
попадало туда отнюдь не по  своей  воле,  а  по  приговору  так  называемого
"процветающего общества", которое списало их в расход.
   Да,  суровый  приговор  ожидает  тех,  кто  достиг  чересчур  преклонного
возраста. Изношенному колесику место на свалке...
   Мартин Бек  понимал,  что  его  матери  еще  посчастливилось.  Она  долго
откладывала деньги впрок, чтобы на старости лет никому не  быть  в  тягость.
Правда, инфляция сильно обесценила деньги, но все же сбережения позволяли ей
рассчитывать на уход и приличный стол, у нее была большая,  светлая  палата,
где ее окружали привычные, дорогие сердцу вещицы...
   Брюки быстро высохли на солнце, и пятна почти не видно. Мартин Бек оделся
и вызвал по телефону такси.
   Дом для престарелых был окружен больши