нно этого. И Пендель,  стоящий всего в
двух  футах, замирает,  и лицо его каменеет от злобы. В другой день  Пендель
просто  отошел бы на  шаг, добродушно  отшутился, предложил бы  Мики выпить,
пригласил бы зайти в другой раз, когда он, Мики, будет в лучшем расположении
духа. Или  же  тихонько  проводил  бы его  вниз  и  усадил  в  такси.  Между
товарищами по заключению  и прежде разыгрывались подобные  сцены, и Мики  на
следующий же день признавал свою ошибку. Присылал дорогие  подарки: орхидеи,
вино, драгоценные антикварные безделушки, и ко всему прилагалась карточка со
словами извинения и благодарности.
     Но ожидать этого от  Пенделя сегодня было никак  нельзя.  Вселившаяся в
него  черная кошка гнева сорвалась  с поводка и  набросилась на Мики, ощерив
зубы и выпустив  когти. И принялась терзать и рвать его на части  с яростью,
которой никто и никогда  не  ожидал от  Пенделя. Чувство  вины,  которое  он
испытывал перед Мики за  то, что  пользовался его моральной неустойчивостью,
злословил  о нем,  эксплуатировал  его,  продавал,  навещал в тюрьме  и  был
свидетелем его унижения, выплеснулось  наружу,  трансформировавшись в слепую
ярость.
     - Почему я  не могу шить костюмы, как Армани ? - несколько раз повторил
он,  не спуская  глаз с  изумленного  лица Мики.  -  Почему я не делаю такие
костюмы, как у Армани? Поздравляю, Мики! Ты сэкономил тысячу баксов. Так что
сделай мне одолжение.  Ступай к Армани и  купи себе костюм. А сюда больше не
возвращайся.  Потому что у  Армани костюмы от Армани получаются лучше, чем у
меня. Дверь вон там.
     Мики  не сдвинулся с  места. Его выставили в  самом смешном виде. Разве
мог  мужчина  столь внушительных  размеров  купить себе  готовый  костюм  от
Армани?  Но  Пендель  все  не  унимался.  В  груди  кипели  стыд,  ярость  и
предчувствие  надвигающегося  несчастья.  Мики  - мое  творение, Мики  - мой
провал,  мой товарищ по заключению, мой шпион,  посмел явиться и  оскорблять
меня в моем собственном доме!
     -  Знаешь что,  Мики?  Костюм от  меня не рекламирует мужчину,  он  его
определяет.  Возможно, ты просто не хочешь этого. Боишься. Возможно,  в тебе
просто нечего определять.
     Взрыв смеха из комнаты. И Мики тут же понял, в чей адрес.
     - Костюм от меня, Мики, это не пьяный выкрик. Это линия, это форма, это
силуэт,  который радует глаз. Он сдержанно подсказывает миру, что ему надо о
тебе  знать, но  не больше. Старина Брейтвейт называл  это благоразумием.  И
если  кто-то  все же  замечает,  что костюм от  меня, я прихожу в  смущение.
Значит,  в нем что-то не так.  Мои  костюмы предназначены вовсе не для того,
чтоб  улучшать внешность,  делать тебя самым красивым парнем в комнате.  Они
ничуть не вызывающи. Они лишь намекают. Они позволяют строить предположения.
Они делают тебя притягательным  для людей. Они помогают тебе улучшить жизнь,
расплатиться с долгами, стать влиятельным человеком в этом  мире. Потому что
когда придет  мой  черед  последовать  за стариной  Брейтвейтом  на  великое
предприятие под  названием небеса, мне почему-то хочется верить, что я увижу
там людей, расхаживающих  по улицам  в  моих костюмах и имеющих о себе самих
лучшее мнение благодаря именно этому обстоятельству.
     Слишком  уж  много  во  мне всего накопилось, Мики. Настал  твой  черед
разделить  со  мной  эту тяжкую  ношу... Он  умолк и  перевел  дух, к  горлу
подкатывала икота. Собрался сказать что-то еще, но тут вмешался Мики.
     - Гарри, - прошептал он, - клянусь богом, все дело в штанах. Больше  ни
в  чем.  В  них я  выгляжу  стариком.  Состарившимся прежде  времени.  И  не
вываливай на мою  несчастную  голову  всю эту муру.  Я и без того  знаю тебе
цену.
     В  висках  у  Пенделя   застучало.  Он  очнулся,  огляделся   и  увидел
встревоженные и удивленные лица своих клиентов. Потом перевел взгляд на Мики
- тот сжимал в руке брюки из альпаки. В точности таким же жестом прижимал он
к груди оранжевые штаны от своей тюремной униформы, точно боялся, что кто-то
их отберет.  Он  увидел  Марту,  застывшую  неподвижно  как  статуя,  на  ее
изуродованном лице отражались испуг и неодобрение. Он разжал кулаки, опустил
руки и выпрямился в полный рост.
     - Вот что, Мики. Я доведу эти брюки до совершенства, - уже более мягким
тоном заверил он друга.  - Совсем не хочу,  чтоб мы  тут  с  тобой грызлись.
Насчет брюк  ты, пожалуй, прав. Да весь  мир просто  влюбится в тебя  в этих
брюках! И в пиджаке тоже. И пока что еще не знаю, кто будет  платить за этот
костюм, ты или я. Как думаешь?
     - Господи... - прошептал Мики и оперся на руку Рафи.
     Ателье опустело  и погрузилось  в полуденную спячку, клиенты разошлись.
Пора зарабатывать  деньги,  утешать  жен и любовниц, заключать новые сделки,
ставить  на  лошадей,  собирать  сплетни.   Марта  тоже  исчезла.  Наверное,
занимается.  Сидит, зарывшись в свои книги. Пендель вернулся  в раскроечную,
включил Стравинского, убрал со стола оберточную бумагу, куски ткани, мелки и
ножницы. Открыл  свою  портновскую  книгу на последних  страницах,  там, где
начал вести шифрованные записи. И напрочь  забыл о выходке друга,  просто не
позволял себе больше думать об этом. Муза звала.
     Затем вырвал из чековой книжки на пружинке листок разлинованной бумаги,
украшенный  почти  королевской эмблемой  дома  "Пендель  и Брейтвейт".  Ниже
каллиграфическим  почерком Пенделя был выписан  счет  на имя  мистера  Эндрю
Оснарда,  на сумму в две с половиной тысячи долларов и на его домашний адрес
в Пайтилла. Пендель  разложил чековую книжку на ровной и твердой поверхности
стола. Затем взял старую ручку, приписываемую  легендой самому Брейтвейту, и
архаичным почерком, который он долго вырабатывал, поскольку именно такой был
принят в  портняжной  среде, дописал чуть ниже несколько слов: "постарайтесь
оплатить  безотлагательно,  буду  очень  обязан",  что  на  условном   языке
означало, что в  чеке кроется нечто  большее, чем просто просьба  о деньгах.
Затем из папки в среднем ящике стола он извлек лист  чистой белой бумаги без
всяких там водяных  знаков (Оснард дал ему целую пачку) и принюхался к  ней.
Так  он делал всегда. Она не  пахла ничем. Ну,  разве  что совсем чуть-чуть,
тюремным дезинфектантом.
     Ты просто окружен всякими волшебными  веществами, Гарри. Чего  стоит, к
примеру, копирка для одноразового использования.
     А что ты делаешь, когда получаешь такой листок?
     Проявляю его, дубина, что ж еще, по-твоему?
     Где, Энди? И как?
     Занимайся своим делом и не морочь голову. В ванной. И заткнись наконец,
надоел.
     Осторожно  наложив копирку на  счет, он  достал из  ящика  сверхтвердый
карандаш "2Н", тоже подаренный  Энди,  и начал писать  под  звучные  аккорды
Стравинского. До  тех пор, пока Стравинский вдруг  не стал раздражать его, и
он  выключил проигрыватель. У дьявола  всегда самые  сладкие песни, говорила
тетушка Рут. Он  поставил Баха,  но вдруг вспомнил, что Луиза просто обожает
Баха, и, снова выключив  проигрыватель, работал в благословенной тишине, что
было вовсе  для  него нехарактерно. Выводил  слово  за  словом, приподняв от
усердия брови  и  высунув  кончик  языка.  Мики  был  забыт, беглость  снова
взыграла  в  нем.  Он  писал и прислушивался,  не  раздадутся  ли  за дверью
подозрительные  шаги  или  шорох.  И  постоянно  сверялся  с  иероглифами  в
портновской  книге.  Изобретал и  обобщал.  Организовывал, усовершенствовал.
Придавал черты правдоподобности. Искажал факты. Выстраивал порядок из хаоса.
Ему  так много  надо успеть  сказать.  А времени так мало. Японцы  за каждым
углом. Китайцы с  континента  их подстрекают...  Пендель парил в небесах. То
взлетал на самые вершины,  то опускался  на дно. То он гений,  то раб своего
болезненного воображения, то повелитель своего царства, то принц  и  лакей в
одном лице. И черная кошка  всегда рядом. И французы,  как всегда, участники
заговора.  Да  это настоящий динамит, Гарри,  мальчик!  Власть гнева, вот он
нагнетается,
     набухает, затем находит  выход, и происходит  взрыв. И освобождение. Он
царь и властелин всего  земного,  он доказательство величия божьего замысла.
Греховное   головокружение   творца  и   созидателя,  занятого  расхищением,
воровством,  искажением, изобретением. И все это дело рук и мысли всего лишь
одного, доведенного до крайности и разгневанного мужчины, жаждущего искупить
свою вину. И рядом постоянно бьет хвостом кошка. Так, сменить копирку, смять
в  комок  использованную,  выбросить  в корзину. Перезарядить  и  продолжать
палить из всех орудий. Вырывать страницу за страницей из портновской книги -
и в огонь их, в огонь!
     - Кофе хочешь? - спросила Марта.
     Величайший на свете  конспиратор, оказывается, забыл  запереть дверь. В
камине  за  спиной  пылал  огонь.  Обугленные  комки  бумаги  следовало  еще
растоптать и растереть в порошок.
     - Кофе  был бы  очень кстати. Спасибо. Она  затворила за  собой  дверь.
Стояла скованная, на лице ни тени улыбки.
     - Помощь нужна?
     И избегала смотреть ему в глаза. Он вздохнул.
     -Да.
     - Что надо сделать?
     - Скажи, если  бы  японцы действительно  планировали  втайне  построить
новый канал и заручились поддержкой панамского правительства,  как поступили
бы студенты, узнав об этом?
     - Сегодняшние студенты?
     - Ну да, твои. Те, что говорят с рыбаками.
     - Устроили бы бунт. Вышли на улицы. Атаковали бы президентский дворец и
Законодательное  собрание,  блокировали бы  канал,  призвали  бы к  всеобщей
стачке, попросили помощи у других  стран региона, начали бы антиколониальный
крестовый  поход  по  всей  Латинской  Америке. Потребовали бы  свободы  для
Панамы.  И  еще  мы  подожгли бы  все  японские  лавки и  повесили  бы  всех
предателей, начиная с президента. Достаточно?
     - Да, спасибо. Уверен, что вполне подойдет. И еще,
     наверное, собрали бы людей, что живут по ту сторону моста,  - задумчиво
добавил он.
     -  Естественно.  Студенты  -  это  всего  лишь  авангард  пролетарского
движения.
     - Мне  страшно  жаль, что так  вышло  с Мики, - пробормотал после паузы
Пендель. - Не знаю, что на меня нашло. Не мог остановиться.
     - Если не можем нанести удар врагу, бьем по друзьям. Тебе, должно быть,
это хорошо известно.
     - Да, знаю.
     - Медведь звонил.
     - Насчет статьи?
     -  Нет, о статье не упоминал. Сказал, что ему  надо с тобой повидаться.
Срочно. Он  на  своем  обычном  месте.  И  знаешь, он так  говорил...  точно
угрожал.
     Глава 17

     Бульвар Бальбоа" на Бальбоа Авеню являл собой просторный  пивной бар  с
низко нависающим  потолком из полистирена и фонарями в решетчатых деревянных
абажурах.  Несколько  лет тому назад  его  взорвали, никто  уже  не  помнил,
почему.  Большие  окна  выходили на Бальбоа Авеню, за  ней виднелась полоска
моря. За  длинным  столом  под  защитой телохранителей  в  черных костюмах и
темных очках  сидел мужчина  с тяжелой  челюстью, рядом стояла телевизионная
камера.  Медведь на своем месте,  сидит и читает  собственную  газету. Столы
вокруг   него   пусты.   На  нем   полосатый   блейзер   от  "П   и   Б"   и
шестидесятидолларовая шляпа-панама из бутика. Черная пиратская бородка так и
блестит, сразу видно, что недавно вымыта шампунем. И к ней очень идут очки в
черной оправе.
     - Ты звонил, Тедди,  -  решился напомнить  ему Пендель, после того  как
просидел не меньше минуты по другую сторону от развернутой газеты.
     Газету нехотя отложили.
     - О чем это ты? - спросил Медведь.
     - Ты звонил, я пришел. А знаешь, блейзер отлично на тебе смотрится.
     - Кто купил рисовую ферму?
     - Один мой друг.
     - Абраксас?
     - Ну, конечно, нет.
     - Почему это "конечно, нет"?
     - Сидит без денег.
     - Кто это тебе сказал?
     - Он, кто ж еще.
     - Может, ты платишь  Абраксасу? Может,  он на тебя работает?  Может, вы
вместе торгуете наркотиками, как его отец?
     - Тедди, ты что, с ума сошел?
     -  Как  это  тебе  удалось  рассчитаться   с  Раддом?  Кто  такой  этот
сумасшедший миллионер, которым ты хвалишься на всех  углах,  даже  не  давая
Радду и рта открыть? Это же просто оскорбительно! На кой хрен ты открыл этот
дурацкий  клуб у себя  в  лавке?  Что-то кому-то  продал?  Что  вообще, черт
возьми, происходит?
     - Я портной, Тедди. Шью одежду для джентльменов, потихоньку расширяюсь.
Собираешься бесплатно  дать  мне  рекламу  в своей газете? Не так давно была
статья в "Майами Геральд", не знаю, может, ты читал...
     Медведь   вздохнул.  Голос   у   него   был   страшно  невыразительный.
Сострадание,  человечность,  любопытство  -  все  это  вытравилось  из  него
давным-давно. Если вообще когда-то было.
     - Позволь объяснить тебе  кое-какие принципы журналистики, - сказал он.
-  Я  зарабатываю  деньги  двумя  путями.  Первый:   люди   платят  мне   за
сочинительство  историй, вот  я их и сочиняю. Я ненавижу писанину, но должен
что-то жрать, должен финансировать свои аппетиты.
     Второй: люди платят мне за то, чтоб я  не писал историй.  Это для  меня
куда как лучше,  потому что не надо ничего кропать, а денежки идут.  И  если
правильно разыграть  карты, то  за ненаписанное  я  получаю  больше,  чем за
всякие там  байки.  И, наконец, есть третий способ,  который не нравится мне
вовсе. Я называю  его своим последним источником. Иду к кое-каким людишкам в
правительстве и предлагаю купить у меня кое-какую информацию. Но этот способ
оптимальным не назовешь.
     - Почему?
     - Знаешь,  не  люблю  торговать втемную.  Когда  имеешь дело с  обычным
человеком,  ну, к примеру,  таким, как  ты или  вон тот, и я знаю, что  могу
погубить  его репутацию,  или бизнес, или брак,  и он тоже это знает,  тогда
весь  вопрос в  цене. И мы всегда можем с  ним договориться,  это нормальные
коммерческие  отношения. Но  когда я  иду  к  людям из  правительства,  - он
удрученно покачал головой, - то понятия  не имею, что представляет  для  них
ценность. Некоторые из них умны.  Другие  просто ослы. Там не поймешь, знают
они или  просто не  говорят  тебе.  Так что переговоры сводятся  к блефу.  Я
блефую, они в ответ  тоже, времени уходит уйма. Иногда они тоже угрожают мне
каким-нибудь  досье, что на меня  имеется. И мне  не хочется тратить  на это
жизнь. Хочешь, чтоб сделка состоялась, давай мне ответ и быстро, и избавь от
лишних  хлопот. И тогда я назову тебе приличную  цену. А  поскольку  в твоем
распоряжении  имеется  сумасшедший  миллионер,  то  его,  очевидно,  следует
учитывать при оценке твоих средств.
     Пендель принялся изображать улыбку. Она возникала постепенно: сначала в
одном уголке  рта,  потом  - в другом, затем затронула щеки и наконец глаза,
когда взгляд удалось сфокусировать. И наконец голос.
     -  Знаешь,  Тедди, создается  впечатление, что ты собрался применить ко
мне один старый фокус.  Говоришь мне: "Улетай, улетай, всем все известно", а
сам  рассчитываешь  перебраться  в  мой  дом, когда  я  буду  еще на  пути к
аэропорту.
     - Ты  работаешь  на американцев?  Знаешь, кое-кому в  правительстве это
может  не понравиться.  Когда на их  территорию суется  англичанин, они тоже
готовы применить самые жесткие  меры. Другое дело, когда они сами занимаются
этим. Предают  собственную страну. Но это их  выбор, они здесь родились. Это
их страна, и  они могут поступать с ней как  им заблагорассудится, такими уж
создал  их  господь.  Но ты являешься  сюда  со  стороны, ты  иностранец,  и
предаешь вместо  них, и они этого не потерпят. Даже представить  невозможно,
что они с тобой сделают.
     - Ты прав, Тедди. Должен с гордостью признать,  я действительно работаю
на  американцев.  Генерал,  главнокомандующий  Южной   группировкой,  просто
обожает  простые однобортные  пиджаки,  к которым заказывает  дополнительную
пару брюк  и еще такую штуковину,  которую предпочитает  называть  жилеткой.
Поверенный  в  делах,  тот,  напротив, любит  смокинги  из  тонкого мохера и
твидовые пиджаки, последние носит исключительно в отпуске, в Норт-Хейвен.
     Пендель поднялся и почувствовал, как мелко дрожат у него колени.
     -  Ты не  знаешь обо  мне ничего  плохого, Тедди. Если  б знал,  то  не
спрашивал  бы.  А  причина,  по  которой  ты  не  знаешь  обо  мне  плохого,
заключается  в том, что  и нечего знать.  И раз  уж  мы  обсуждаем  денежные
проблемы,  буду  очень  признателен,  если ты наконец заплатишь мне  за этот
симпатичный блейзер. Чтобы Марта могла накупить себе новых книжек.
     -  Как ты  можешь трахать эту уродливую полукровку! Нет, это выше моего
понимания.
     Пендель оставил Медведя в той  же позе, в какой нашел: голова откинута,
бороденка вздернута, сидит и читает то, что напечатал в своей газете.
     Приехав  домой, Пендель с горечью обнаружил, что там ни  души.  Так вот
каково оно, его вознаграждение за тяжкие повседневные труды! Мужчина с двумя
профессиями, вкалывающий до полного изнурения, должен сам привозить себе еду
по вечерам. Но есть и утешительные обстоятельства. На письменном столе Луизы
лежит отцовский портфель.  Открыв его, он достает объемистый офисный дневник
с  выбитой на обложке готическим  шрифтом надписью:  "Доктор  Э.  Дельгадо".
Рядом с ним  угнездилась папка  с разного рода заметками и корреспонденцией,
помеченная одним словом: "Встречи". Позабыв обо всем на свете, в том числе и
об угрозах Медведя, Пендель  вновь превращается в завзятого шпиона. Включает
яркую  настольную лампу. Подносит зажигалку  Оснарда к  одному глазу,  щурит
второй и  щелкает, глядя в  крошечный глазок, стараясь, чтобы в  объектив не
попал кончик носа и пальцы.
     - Мики звонил, - говорит из постели Луиза.
     - Сюда?
     - Нет, мне на работу. Опять собирается покончить с собой.
     - О, господи!..
     - Говорит, что ты сошел с ума. Что совсем лишился рассудка.
     - Что ж, очень мило с его стороны.
     -  И  знаешь,  я с ним согласилась,  - и с этими  словами она выключила
свет.
     Это было их третье казино  за  воскресную  ночь, но  Энди,  несмотря на
обещание  Фрэн, все  не  решался  испытать  судьбу. Она  почти не видела его
последнюю неделю,  не считая нескольких  часов сна по  ночам  да  торопливых
любовных утех по утрам, перед тем как он  в  спешке отбывал на  работу.  Всю
остальную неделю он проводил в посольстве  в обществе Шепарда, тот в свитере
"фэрайл"  (25) и черных  парусиновых  туфлях  на резиновой подошве только  и
знал, что бегал за  кофе. Так, по крайней мере, представляла себе  Фрэн.  Не
слишком справедливо с ее стороны обувать Шепарда в черные парусиновые туфли,
ведь  она никогда  не видела на нем таких.  Но  при виде Шепарда всякий  раз
вспоминала  своего учителя  по  физкультуре, на нем всегда красовались такие
туфли, и он так же, как Шепард, постоянно горел подобострастным энтузиазмом.
     - Целая куча всяких  материалов от БУЧАНА, -  объяснял Энди. - Стараюсь
привести их в пригодную для отчетов форму. И все срочно, и все надо было еще
вчера.
     - Ну а когда твой БУЧАН получит вознаграждение?
     -  Лондон  пока  что  молчит.  Слишком  горячие  новости  для  местного
употребления, сперва над материалами должны поработать аналитики.
     И так  продолжалось  на протяжении недели  или  больше,  как вдруг Энди
примчался домой и повез ее в бешено дорогой  ресторан на побережье,  где  за
бутылкой  бешено  дорогого  шампанского  вдруг сообщил, что  готов  испытать
судьбу.
     -  На  прошлой неделе получил  наследство  от тетушки.  Сумма,  правда,
пустячная. Никакой пользы. Разве что улыбнется судьба  и удастся ее удвоить.
Только один способ.
     Он пребывал  в  самом воинственном настроении. Беспокойные глаза так  и
сверкали, рыскали по сторонам, точно  в поисках достойного противника, с кем
можно схватиться не на шутку.
     -  Заказы  исполняете?  -  танцуя   с  Фрэн,  крикнул  он  руководителю
джаз-оркестра.
     - Что желает мадам, сеньор?
     - Почему бы нам не прокутить в