его  опасения. - Все твои
грандиозные  планы  и  видения  могут  отдыхать. Весь  твой  вымышленный мир
развалился, грохот  до сих пор стоит в ушах, и это твоя  вина, дурак, что ты
возвел этот  собор без  фундамента". Но не успел он окончательно погрузиться
во мрак, как на помощь пришли веселые слова утешения:
     -  Надо уметь смотреть правде  в глаза.  Неизбежная расплата  все равно
рано или поздно должна была наступить, - это был голос дяди Бенни. - И когда
изысканный  джентльмен, молодой  дипломат  просит тебя  постоять  за Англию,
родину-мать, ты решил изображать из себя труп в морге? Ничего лучшего не мог
придумать? Разве  часто преподносит судьба  такие подарки? Призови на помощь
свой божий  дар,  Гарри, ведь  господь наделяет им немногих, лишь избранных.
Что, разве не классическая ситуация? Чем тебе не перст судьбы?
     А  потом Принимавшего Решение призвала на помощь Ханна -  посоветовать,
какую книгу ей лучше выбрать для соревнования по классному чтению.  А  Марку
вдруг  понадобилось  сыграть ему  на новенькой скрипке  "Ленивого  барашка",
чтобы  они вместе могли решить, подходит ли это произведение  для последнего
экзамена.  А  Луизе  понадобилось  знать его  мнение  по  поводу  последнего
скандала, разыгравшегося в верхах, где решалось будущее канала, хотя взгляды
Луизы  на эту  проблему были  определены  давным-давно: несравненный Эрнесто
Дельгадо,  одобренная  американцами кандидатура, прямой и неустрашимый,  как
стрела, Хранитель Золотого Прошлого, был органически не способен на ошибки.
     -  Я просто  не  понимаю этого, Гарри! Стоило Эрнесто уехать из страны,
всего на десять дней, чтобы сопровождать президента в его поездке, и в штате
тут  же затевают  перемены. Поступает  распоряжение немедленно  зачислить  в
отдел внешних сношений ни больше ни меньше как сразу пятерых привлекательных
панамских  дамочек.  И все  требования сводились лишь к тому, чтоб  они были
молоды, белые,  водили "БМВ", носили платья от  лучших  домов, имели большие
сиськи  и богатых  папаш.  И  отказывались бы  разговаривать  с  постоянными
служащими.
     - Кошмар, - решил Пендель.
     Позже, уже в ателье, Марта помогала ему разбирать  просроченные счета и
не полученные клиентами заказы, и они вместе решали, с кого можно стребовать
сейчас, а кому дать отсрочку на месяц.
     - Что, головные боли? - нежно спросил  он,  заметив,  что  лицо  у  нее
какое-то особенно бледное.
     - Нет, все в порядке, - ответила Марта через занавес темных волос.
     - Или лифт опять не работает?
     - Лифт теперь почти постоянно не работает. - Она одарила его кривоватой
улыбкой. - И висит объявление, что работать не будет.
     - Мне страшно жаль.
     - Прошу тебя, не надо, только  не это! Не ты  же ответственный за лифт.
Кто такой этот Оснард?
     Пендель несколько растерялся.  Оснард? Оснард? Это наш клиент, женщина.
И не смей выкрикивать его имя на всю лавку!
     - А в чем, собственно, дело? - осторожно спросил он.
     - От него так и исходит зло.
     -  Но разве не то  же  самое можно сказать и о  других моих клиентах? -
заметил он, игриво намекая на ее слабость к людям с той стороны моста.
     - Да, но только сами они этого не знают, - уже без улыбки ответила она.
     - А Оснард, выходит, знает?
     - Да. Оснард и есть зло. И не делайте того, о чем он вас просил, ладно?
     - А что он просил?
     - Не  знаю.  Если б знала, то сумела бы  его остановить. Пожалуйста, не
надо.
     Она  уже собиралась  добавить:  "Гарри",  он почувствовал,  как его имя
начало формироваться на ее потрескавшихся бледных губах. Но здесь, в ателье,
гордость  не  позволяла ей пользоваться  его потворством.  Она  никогда,  ни
словом, ни  взглядом  не осмеливалась показать миру, что они  навеки связаны
неразрывными узами, что всякий раз, видя друг друга, оба они видят одно и то
же, только из разных окон.
     Марта в  разорванной белой блузке и  джинсах  валялась в канаве,  точно
выброшенный,  никому  не нужный ворох  тряпья.  А  три солдата из  Батальона
Достоинства  Норьеги,  которых  в  народе  ласково  прозвали Достбатами,  по
очереди старались завоевать ее  сердце и душу  с помощью забрызганной кровью
бейсбольной клюшки,  причем  метили в основном в  лицо.  Пендель наблюдал за
этим  зрелищем, заложив руки  за спину, - впрочем, не  добровольно, еще двое
солдат  скрутили ему руки,  и  сердце у него разрывалось сначала  от страха,
затем -  от гнева, и  уже только  потом  он начал  умолять, заклинать  их не
делать этого. Позволить ей жить.
     Но они не  позволяли. Они заставили его смотреть силой. Потому  что нет
смысла  наказывать женщину  повстанца,  если рядом ни души  и урок никому не
пойдет впрок.
     Это ошибка,  капитан.  Это случайное совпадение, что  на даме оказалась
белая блузка, символ протеста.
     Возьмите себя в руки, сеньор. Потерпите. Скоро она уже не будет белой.
Марта  на  постели в  больнице, куда не побоялся отвезти  их Мики  Абраксас;
Марта обнаженная, вся в  крови и синяках, Пендель в отчаянии улещивает врача
долларами и посулами, а Мики стоит у окна на страже.
     - И  все равно мы лучше этого,  -  бормочет сквозь окровавленные губы и
разбитые зубы Марта.
     Она хочет  сказать:  Панама заслуживает  лучшей участи.  Она говорит  о
людях по ту сторону моста.
     А на следующий день арестовали Мики.
     -  Вот подумываю  превратить  "Уголок  спортсмена"  в  подобие  клубной
комнаты, - сказал Луизе Пендель, все еще пребывающий  в  поисках  решения. -
Прямо так и вижу, здесь будет бар.
     - Не понимаю,  Гарри, зачем  тебе понадобился бар. На ваших сборищах по
четвергам вы упиваетесь и без бара.
     - Просто так будет выглядеть привлекательней. Для тех же  клиентов, Лу.
А они расскажут другим, народ повалит к нам толпой. Друзья приведут  друзей,
друзья смогут посидеть за стойкой, расслабиться, посмотреть на  новые ткани.
И заказов у нас будет хоть отбавляй.
     - А куда тогда девать примерочную? - возразила она.
     "Хороший вопрос, - подумал Пендель. - Даже Энди не знает ответа на этот
вопрос. Придется принять еще одно решение".
     - Все для клиентов, Марта, - терпеливо объяснял Пендель. - Для всех тех
людей,  что приходят сюда полакомиться твоими сандвичами.  И число  их будет
множиться день ото дня, и заказывать костюмов будут еще больше.
     - Чтоб они все перетравились моими сандвичами!
     - А кого же  тогда я  буду одевать?  Этих  оборванцев-студентов,  твоих
дружков,  что  ли?  Да,  это  будет  первая  революция  в  мире  портняжного
искусства. Добро  пожаловать, "П и Б" к вашим услугам. Нет уж,  большое тебе
спасибо!
     - Если  сам  Ленин  ездил  на  "Роллс-Ройсе", то  почему бы  и  нет?  -
откликнулась она с той же язвительностью и жаром.
     "Надо же! А  я так и не спросил у него про карманы, - думал Пендель уже
поздно вечером,  занимаясь раскройкой  пиджака под музыку Баха. - Не спросил
ни про манжеты на брюках, ни про то, какую он предпочитает ширину. Я даже не
успел прочесть  ему свою  знаменитую  лекцию  о  преимуществе  подтяжек  над
ремнями, особенно  во  влажном  климате и  особенно  для тех джентльменов, у
которых талию  я  называю  ходячим  НЗ".  Он уже решил  воспользоваться этим
предлогом  и  потянулся  к  телефону,  когда  вдруг  тот  зазвонил  сам.  И,
разумеется, то был не кто иной, как Оснард, решивший спросить своего  нового
друга, не против ли тот выпить по чуть-чуть на сон грядущий?
     Они  встретились в современно отделанном баре  отеля  "Экзекьютив",  от
которого до дома Пенделя  было  рукой  подать. На огромном экране телевизора
показывали волейбольный матч, за  всеми его перипетиями прилежно следили две
посетительницы, хорошенькие девушки в коротких юбчонках.  Пендель с Оснардом
разместились  от  них  подальше,  в  бамбуковых  креслах,  мало того  - даже
развернулись к ним спиной.
     - Ну, что-нибудь решили? - спросил Оснард.
     - Не то чтобы да, Энди. Думал, размышлял, работал над  проблемой,  если
так можно выразиться. Проявлял осмотрительность.
     -  Да в Лондоне будут  рады  любой информации. Они торопятся  заключить
сделку.
     - Что ж, очень мило с их стороны, Энди. Вы, должно быть, представили им
меня в лучшем свете.
     - Они хотят, чтоб вы как можно скорей подключились к работе. Совершенно
зачарованы и  заинтригованы  этим  рассказом о  молчаливой оппозиции.  Нужны
имена   главных  игроков  на  этом  поле.  Финансовое  положение.  Связи  со
студенчеством. Есть ли у них манифест? Методы работы и намерения.
     - О  да, конечно,  хорошо. Да. Раз так,  то конечно,  - сказал Пендель,
как-то совершенно выпустивший из  виду за всеми этими переживаниями великого
борца за свободу  Мики Абраксаса и этого отъявленного жулика Рафи Доминго. -
Рад, что им понравилось, - вежливо добавил он.
     -  Я  тут подумал, вы можете подключить  и  Марту.  Пусть  проследит за
деятельностью  в  студенческой  среде.  Узнает,  не изготавливают  ли они  в
аудитории бомбы.
     - О!.. Да, хорошо. Ладно.
     - Вы, наверное, хотите поставить наши отношения на официальную  основу,
верно, Гарри?  Так  вот,  и я  хочу того же.  Оформить  вас должным образом,
договориться об оплате, показать парочку трюков.
     - В любой  момент, когда будет угодно, Энди. Я  человек осмотрительный,
везде и во всем. Я вас не подведу.
     - Сейчас они  подняли  ставки  на  десять процентов.  Это  поможет  вам
сконцентрироваться. Хотите, чтоб я договаривался с ними сам?
     Видимо, Оснард и без  того уже успел  договориться с  ними,  поскольку,
прижав  ладонь  ко  рту  и делая  вид, что  ковыряет  зубочисткой  в  зубах,
торопливо забормотал: можно получать наличными и чеками, за  это столько-то,
оплата  производится  раз  в  месяц,  выплачиваются  и  премии,  разумеется,
наличными,  но  это  зависит,  так  сказать,  от  качества  продукта. Лондон
проявляет исключительную деликатность и щедрость в подобных  делах, но даром
ничего не бывает.
     - Так  что годика через три максимум выберетесь из этого своего болота,
- добавил он.
     - А может, даже раньше, если, конечно, повезет.
     - Или будете умницей, - сказал Оснард.
     - Гарри.
Было это час спустя. Пендель, слишком возбужденный, чтобы  идти домой спать,
вернулся в закроечную, к заказанному ему пиджаку и Баху.
     - Гарри.
Голос, звавший его, принадлежал Луизе.  Но  не нынешней, а еще с тех времен,
когда они  первый раз  легли вместе в постель, по-настоящему, без тисканья и
поцелуев  взасос, не прислушиваясь поминутно,  не подъехала ли к дому машина
ее  родителей,  которые  должны  были  вернуться  из кино.  Нет, они  лежали
совершенно голые в постели Гарри, в его напоминавшей грот маленькой и темной
квартирке в Каледонии, где он шил по ночам, а  днем торговал готовым платьем
у своего хозяина, хитрого сирийца по имени Альто. Первая  попытка успехом не
увенчалась. Оба были слишком застенчивы,  совсем неопытны и чувствовали себя
не слишком уютно в доме, который, как им казалось, был населен призраками.
     - Гарри.
     -  Да, дорогая. - Эти слова, "дорогая,  дорогой",  звучали в  их  устах
несколько неестественно. И тогда, в самом начале, и теперь."
     - Раз этот мистер Брейтвейт дал тебе шанс, взял к себе в дом, устроил в
вечернюю школу, вырвал  из  лап  этого  испорченного  типа, дядюшки Бенни, я
готова всегда молиться за него, живого и мертвого.
     - Рад, что ты так думаешь, дорогая.
     - Ты  должен почитать  и  уважать его, рассказывать о нем  нашим детям,
чтоб они,  когда  вырастут,  знали, как добрый самаритянин спас жизнь  юного
сироты.
     -   Артур  Брейтвейт  был  для  меня  единственным   примером   высокой
нравственности. До  тех  пор, пока  я не познакомился с  твоим отцом,  Лу, -
вежливо заметил в ответ Пендель.
     И  я был  искренен тогда,  Лу!  Заканчивая приметывать  плечо  на левом
рукаве, страстно  заверяет ее про себя Пендель. Все в этом  мире  становится
истинной  правдой, если  ты сам свято веришь в нее,  долго думаешь  над ней,
изобретаешь и любишь человека, для которого делаешь все это!
     -  Я  все ей скажу, - произносит вслух Пендель. Видно, сыграл свою роль
Бах, вознес его на вершины абсолютной правдивости и чистоты. И на протяжении
целой
     минуты  он  в приступе  самоуничижения  всерьез  размышляет  о том, что
надобно отбросить все  мудрые  заповеди  собственного  изобретения,  которым
следовал до сих пор, и  признаться  во всех грехах  своей спутнице по жизни.
Ну, если не во всех, то хотя бы частично. Скажем, на четверть.
     Знаешь, Луиза, я хочу тебе  кое-что  рассказать. Боюсь,  это будет  для
тебя   ударом.  То,  что  ты  обо  мне  знаешь,  не   совсем   соответствует
действительности. Не во всех деталях.  Дело  в том,  что  я зачастую выдавал
желаемое за  действительное. Потому  что всегда  хотел  видеть  себя  именно
таким. И так бы оно и было, если б жизнь сложилась немного по-другому.
"Мне просто не  хватает нужных слов,  - подумал он. - Ни разу в жизни никому
ни  в  чем не  признавался,  не считая дяди Бенни, разумеется. Да и то всего
лишь однажды. Где надо  остановиться?  И  когда  после всего этого она снова
будет мне верить, хоть в  чем-то?.." Он в ужасе от этой мысли, в воображении
тут  же рисуется грандиозный скандал,  война не на жизнь,  а  на  смерть. То
будет не одно из обычных выступлений  Луизы в  духе христианских проповедей,
нет.  Она  развернется на  полную катушку. Слуг  выгонят из дома, вся  семья
соберется  за столом  и  будет сидеть,  скромно  потупив глаза и  молитвенно
сложив руки;  сама  же Луиза с прямой, как струнка, спиной и перекошенным от
ужаса ртом будет  взирать на него с немым упреком. Она  напугана, потому что
боится правды еще больше, чем я. Последний раз  семейному разносу  подвергся
Марк, намалевавший  краской-спреем на воротах школы  нечто неприятное. А  до
этого  -  Ханна, выплеснувшая  в  раковину полную  банку  быстро  высыхающей
масляной краски, в отместку одной из служанок.
     Но  сегодня на  скамье  подсудимых  будет сидеть он, Гарри, и объяснять
своим любимым деточкам, что их папочка на протяжении всей совместной жизни с
мамочкой и все то время, что  у них были дети,  кормил их красочными байками
на тему того, какой он у них замечательный, пример всем и вся. И что мистера
Брейтвейта никогда не существовало на  свете, господь да упокоит его душу. И
что  он,  их  милый  папочка,  никогда  не  был  любимым  сыном  и  учеником
Брейтвейта. О, нет, вместо всего этого ваш отец и муж провел ровно девятьсот
двенадцать дней и ночей в  исправительных учреждениях ее величества королевы
Великобритании, овладевая мастерством кирпичной кладки.
     Решение принято. Он все расскажет позже. Потом. Когда-нибудь. Возможно,
в другой жизни. В жизни, где уже не будет места его пресловутой беглости.
     Пендель резко  затормозил в каком-то  футе от едущей  впереди  машины и
ждал,  что  задняя  машина сейчас  врежется в него, но по  некой  непонятной
причине  этого не случилось. Как я  сюда попал?  Может, она все-таки ударила
меня и я умер? Надо было  запереть  ателье и не вешать  никакой таблички. Он
вспомнил, что кроил обеденный  пиджак и раскладывал готовые детали на столе,
потом  долго  рассматривал  их,  как   делал  всегда:   окидывал  напоследок
придирчивым взглядом истинного художника, как бы прощаясь с ними до тех пор,
пока они не  предстанут уже в сшитом виде, отдаленно похожие на человеческую
фигуру.
     По  крыше  машины  звонко  барабанил  черный  дождь.  Впереди, ярдах  в
пятидесяти,  разворачивался  грузовик,  огромные  колеса нелепо растопырены,
точно копыта у коровы. Больше под этим обрушившимся с неба потоком ничего не
было видно, кроме смутно различимой вереницы машин - то ли на войну едут, то
ли,  напротив, стараются убраться  от  нее  подальше. Он включил  радио,  но
грохот  артиллерийской  канонады заглушал  все звуки. Дождь  на  раскаленной
крыше (8).  Я  здесь  навсегда. Заперт.  Замкнут  в утробе. Тяну время. Так,
выключить  мотор,  включить кондиционер.  Ждать. Париться. Потеть. Еще  одна
машина службы спасения. Пригнуться, спрятаться под сиденье.
     По  лицу  градом катились капли пота, тяжелые  и  крупные, словно капли
дождя. Внизу,  под  ногами,  бурлил  поток.  Он, Пендель,  плывет  то ли  по
течению,  то  ли против него. Прошлое, которое он захоронил на глубине шести
футов, вдруг  навалилось всей тяжестью и разом:  подлая, нечистая, постыдная
версия его жизни без Брейтвейта. Началом ее была тайна его рождения, которую
поведал ему в  тюрьме дядя Бенни, а концом - "День абсолютного  неискупления
грехов",   случившийся  тринадцать   лет  тому  назад,   когда   он  поведал
изобретенную им историю своей жизни Луизе. Было это на безупречно аккуратной
американской  лужайке  в  Зоне,  на  ветру  трепетали  "звезды  и   полосы",
окуриваемые  дымком  от  барбекю,  что готовил  ее  отец,  джаз-банд  громко
наяривал  какую-то патриотическую  мелодию,  а через проволочную изгородь на
них смотрели чернокожие люди.
     Он так ясно помнил  свое сиротское детство  и  блистающего великолепием
дядю Бенни в шляпе с перышком, уводившего его за  ручку из  приюта.  Никогда
раньше не видел  он таких  красивых шляп  и подумал, что дядя  Бенни, должно
быть, и  есть бог. Он  отчетливо видел  мокрую  серую брусчатку в Уайтчепел,
грохотавшую под  колесами  его  тележки,  битком набитой  каким-то  тряпьем,
которое он, пробираясь в потоке движения, вез на склад дяди  Бенни. Он видел
себя двенадцать лет  спустя, по  сути, тем же ребенком, но только подросшим,
вытянувшимся  - вот он  стоит точно околдованный,  среди  столбов оранжевого
дыма, в помещении того  же  склада,  и  вокруг  тянутся ряды летних  дамских
платьев - ну в точь замученные заключенные - и пламя лижет им подолы.
     Он  видит  дядю Бенни. Приложив рупором  ладони ко рту,  он кричит ему:
"Беги, Гарри, малыш, идиот  ты эдакий,  вот никакого соображения!".  И крики
эти сопровождает звон колоколов и топот ног убегающего дяди Бенни. А сам  он
точно  увяз  в зыбучих песках - ни рукой двинуть, ни ногой. Он  видит, как к
нему  приближаются  люди  в  синей  униформе,  хватают, тащат  в  фургон.  А
добродушного  вида  сержант держит в руках банку из-под парафина и улыбается
так ласково,  точно отец  родной. "А  вот  эта  случайно не ваша, а,  мистер
Хайми, сэр? Вроде бы только что видел у вас в руках, да?"
     - Ноги не двигаются, - объясняет Пендель добродушному сержанту. - Прямо
как прилипли. Мышечная судорога, что-то в этом роде. Иначе бы я давно удрал.
     - Не  волнуйся,  сынок.  Скоро подлечим  твои ноги, -  ласково  обещает
сержант.
     Он  видит,  как  стоит,  тощий  и  голый,  в   кирпичном  мешке  камеры
предварительного заключения. А  затем  наступает  череда  бесконечно  долгих
ночей, и  синие униформы избивают его, сменяя друг друга.  Примерно так  же,
как били тогда  Марту, но с большим рвением,  и  еще из-за  пояса у  каждого
нависает по пинте пива. А добродушный сержант  и, видимо, примерный семьянин
подстегивает их. Потом Пенделя окатывают водой, и он захлебывается, тонет.
     Дождь перестает.  Этого никогда не было. Машины весело блестят  фарами,
все  радостно  торопятся  домой. Пендель смертельно  устал. Включает  мотор,
вцепляется обеими руками в руль, и машина медленно  ползет вперед. Как бы не
угодить в  канаву. В ушах вдруг зазвучал  голос дяди  Бенни, и он снова стал
улыбаться.
     - Это  был взрыв, Гарри, мальчик, - шепчет сквозь слезы дядя  Бенни.  -
Взрыв плоти.
     Возможно, без этих еженедельных визитов в тюрьму дядя Бенни так никогда
бы и не поведал Пенделю о  его происхождении. Но вид  племянника, застывшего
перед  ним на скамье в синем  комбинезоне из грубой хлопчатобумажной ткани с
вышитым на  кармашке именем, столь  жалок,  что  виноватое сердце дяди Бенни
просто не выдерживает; причем совершенно неважно, сколько пирожков с сыром и
книг прислала с ним сердобольная тетя Рут или сколько раз дяд