казалась права. Жена 
и сегодня говорит, что из-за меня у нее все время сборы, дороги и опять сборы в 
дорогу...
     Отец мой, Иван Дмитриевич Дроздов, был офицером русской армии. Участвовал в 
Первой Мировой войне, воевал на Юго-Западном фронте. За храбрость получил 
Георгиевский крест и удар широким австрийским штыком в грудь. Но остался жив. 
После 1917 г. служил в Красной Армии. Все годы Гражданской войны провел на 
фронтах. Там же познакомился с моей матерью. Потом служил на разных должностях в 
Белоруссии и на Украине. В первые дни Великой Отечественной войны ушел на фронт 
и был тяжело ранен под Старой Руссой: разрывная пуля вырвала одно легкое. 
Полтора года он провалялся в госпитале, а затем служил начальником штаба одного 
из военных училищ и на военной кафедре Казанского Университета. Так что доживали 
родители свой век в Казани, где когда-то отец начинал свою службу в русской 
армии.
     Мать, Анастасия Кузьминична Дроздова (Панкевич) - дочь садовника 
помещичьего сада под Лепелем, что в Белоруссии. Вдовец-помещик дал ей 
возможность закончить гимназию, секретарские курсы и устроил машинисткой на 
английскую бумажную фабрику в Переяславле-Залесском.
     Дед по матери Кузьма Панкевич крепко засел в моей памяти. После революции 
он служил сторожем на Лепельском кладбище. Его избушка в одну комнату почти 
вплотную примыкала к кладбищенской роще. Дед был молчалив, по-настоящему стар. 
Он строгал для меня из тонких жердинок удочки и уводил ловить рыбу в одном из 
затончиков старой Мариинской системы, построенной еще во времена Петра I и 
Екатерины II. В период Гражданской войны в Лепеле были поляки. Поляков дед не 
любил. Он не мог им простить, что польский жолнер тогда уволок у него оловянную 
мыльницу.
     Дед прожил более 90 лет и умер в 1943 или 1944 году. Точно не знаю. В 1975 
г. перед отъездом в Нью-Йорк мы с женой во время поездки на машине по местам 
детства посетили Лепель. С большим трудом, после многочисленных распросов 
местных жителей нам удалось отыскать старую кладбищенскую сторожку, которая 
теперь приютила других людей. (Я сфотографировал ее и послал фотографию матери. 
После долгих изучений она и ее сестры из Витебска и Шклова признали избушку 
своей.)
     О деде там уже почти никто ничего не знал. Только старожилы, которых мы 
обнаружили в одном доме, припомнили несколько скудных фактов. Во время войны дед 
ушел в партизанский отряд; зимой 1943 г. заболел и, видимо, покинул отряд. Умер 
недалеко от своей избушки: его нашли мертвым на какой-то могиле.
     Для меня он - как дед Талаш из "Дрыгвы" ("Трясина") Якуба Коласа: простой, 
добрый, отзывчивый и несгибаемый человек.
     
     * * *
     
     В 1937 г. отца перевели из Минска в Харьков, в одно из военных училищ. Моя 
жизнь и учеба в украинской школе началась, можно сказать, с первого диктанта на 
уроке украинского языка, когда я умудрился наляпать на одной странице 39 ошибок. 
Так я соприкоснулся с "иностранным языком". Пришлось взяться за ум. Помогли 
книги. Я стал читать по-украински, полюбил этот живой и интересный язык, стал 
"гакать", что потом долго давало о себе знать. Примерно с 1938 г. начал 
заниматься в различных кружках Харьковского Дома Красной Армии: в зоологическом 
(поэтому, наверное, безумно люблю собак и прочую животину), в кружке 
исследователей Арктики, где познакомился с суровой историей освоения наших 
северных просторов. Надолго, почти до начала Великой Отечественной войны, осел в 
детской драматической студии ДКА, которой руководил артист харьковского театра 
русской драмы Виктор Иванович Хохряков. Из этого кружка-студии вышли интересные 
люди. Кто? Да вот, хотя бы, известный и многолетний руководитель "Кохинора", что 
при ДК Союза архитекторов, В.Косаржевский. Мы учились в одной спецшколе, 
занимались в одном драматическом кружке, закончили одно артиллерийское училище и 
вместе ушли на фронт. Потом жизнь развела нас в разные стороны.
     Первые 12-13 лет жизни рос я дохлым, болезненным мальчишкой. Перенес, 
кажется, все болезни, разве что кроме "воды в коленке". Донимали меня воспаления 
легких и всевозможные осложнения. Это переполнило чашу терпения родителей, 
особенно отца, и они "бросили меня на выживание" в суровые лагерные условия 
воинской части. Сосновый лес и простая солдатская пища положили конец всем 
недугам. Мне было 14 лет, когда отец положил передо мной книгу "Артиллерия", 
сказав, что это моя профессия. Я сразу же углубился в эту книгу и осенью 
следующего года уже был зачислен в специальную артиллерийскую школу.
     Начало Великой Отечественной войны застало нашу семью в Харькове. С началом 
боевых действий курсантов спецшколы отозвали из летних лагерей и направили на 
танкоремонтный завод помогать ремонтировать танки, прибывавшие с фронта. Это 
было первое конкретное знакомство с проделками жестокой войны, жертвой которой 
уже стал отец.
     Каким-либо репрессиям, гонениям не подвергался, но в 1942 г. в Актюбинске 
пришлось пережить строгое, с угрозой исключения из комсомола, обсуждение на 
общем комсомольском собрании артспецшколы за попытку бежать вместе с тремя 
другими товарищами в Сталинград, в танковое училище.
     А 1944-м, после подготовки в 1-ом Ленинградском артиллерийском училище г. 
Энгельса, уезжал на фронт. Уезжал романтиком, ответив отказом на предложение 
остаться в училище командиром учебного взвода и обрадовавшись назначению 
командиром взвода в противотанковом артиллерийском дивизионе одной из 
гвардейских дивизий 1-го Белорусского. Мною двигало желание бороться и быть 
вместе с уходившими на фронт друзьями детства. Я понимал, что могу и погибнуть. 
Этого больше всего боялась мать, а у меня в голове стучали слова Франсуа Тибо из 
"Рассуждений о свободе человека": "...И если в последней борьбе враги одолеют 
тебя, не падай духом, не смиряй сердца. И если тебя закуют в железо и бросят в 
темницу, в которой мрак, холод и одиночество, не плачь и не бейся в безумии 
головой о холодные стены. Помни, нет таких засовов, нет таких решеток и каменных 
стен, которые устояли бы против твоей воли к победе. И если тебя поведут на 
эшафот, не бойся, пой песни, смейся в лицо своим палачам. Помни - победа
     твоя бессмертна, сколько бы ни хрустнуло шейных позвонков под топорами 
палачей на площадях всего мира...".
     Никаких геройских подвигов в ходе боевых действий мне совершить не 
пришлось. Война - это страшная кровавая работа, тяжелая и безжалостная, и чтобы 
выжить самому и другим, я просто старался делать ее добросовестно, насколько это 
было возможно младшему лейтенанту в неполные девятнадцать лет. Войну закончил в 
Берлине, затем служил в Германии и Прибалтийском военном округе помощником 
начальника штаба артиллерийского полка.
     В 1952 г. поступил в Военный институт иностранных языков в Москве. На 
мандатной комиссии начальник института генерал Ратов спросил меня, какой язык 
мне хотелось бы изучать. Я ответил: "Немецкий". Он окинул меня взглядом и 
бросил: "Подходишь". Видимо, это определило мою дальнейшую судьбу.
     Я был зачислен на 4-й факультет (разложение войск и населения противника), 
с большим интересом изучал немецкий и английский языки, другие специальные 
дисциплины. Годы, проведенные в ВИИЯ Советской Армии, несмотря на крайне 
напряженный ритм учебы, обогатили знаниями, которые пригодились во всей 
последующей жизни. Когда в 1956 г. сокращали Вооруженные Силы СССР на 1 млн. 200 
тыс. человек, и наш институт попал в число ненужных военных учебных заведений, 
трудно было понять, как могло прийти в голову решение о ликвидации бесценной 
базы подготовки кадров, нехватка которых ощущалась уже в период расформирования.
     Я женат. Мы познакомились уже в конце войны. После освобождения Варшавы в 
одну из пауз в Висло-Одерской операции 1945 г. я на пару недель оказался в 
полевом госпитале 3-й Ударной Армии, где мы и встретили друг друга. Моя жена, 
Людмила Александровна Дроздова (Юденич), моя ровесница, родилась в с. Жихарево 
Бельского уезда Нелидовской волости Западной (Калининской) области. Мать, Мария 
Михайловна Качановская, воспитала ее прямой, честной, немного резкой, 
отзывчивой, но непреклонной. Все, что она рассказывала о себе, все, что я видел 
сам, бывая на ее малой родине, достойно отдельной книги. Ранней голодной весной 
1943 г. она пришла в село Займище Калининской области и поступила в полевой 
армейский госпиталь и прошла вместе с ним до окраин Берлина, сделав для нашей 
общей Победы все, что смогла. В конце октября 1993 г. ей вручили орден "Великой 
отечественной войны II ст.", который разыскивал ее с 1985 г. В наше бурное время 
не так легко найти человека даже в Москве...
     Поездка 1975 г. по местам детства жены привела нас в деревню Монино, что 
под Нелидовым, где прошли первые годы ее жизни. Никаких следов, кроме остатков 
фундамента от дома, да разросшихся буйно кустов и деревьев на берегу Межи найти 
не удалось. В соседней деревне мы разыскали старую учительницу Ольгу Ивановну, 
бывшую подругу матери жены, доживавшую свой век в старой полусгнившей избе на 
краю деревни. После наших объяснений она узнала Людмилу Александровну, вспомнила 
ее мать. Мы провели у нее целый день, сварили хороший обед, свозили в магазин за 
продуктами. Ольга Ивановна была почти полностью слепа. К ней почти ежедневно 
прибегали помочь ребятишки, дети бывших учеников. А некоторые из бывших 
учеников, ставшие местными районными и сельскими руководителями, представителями 
власти, спешили мимо, забыв, что она их вырастила и воспитала. Она не обращала 
на это внимания. Но тому, кого она все-таки встречала, доставалось за все. И 
почти слепая, она продолжала следить за жизнью района и влиять на нее в меру 
сил. 
     Жена и Ольга Ивановна долго проговорили друг с другом, вспоминая прошлое. 
Несколько лет назад старая учительница умерла.
     Все эти 35 лет, отданных разведке, жена была рядом со мной. Она умеет 
молчать, напряженно ждать и ждать, ограничивая себя из-за моей работы во многом. 
По звуку мотора моего "Фольксвагена" она узнавала, все ли у меня сошло гладко. В 
1966 г., вернувшись домой после тайниковой операции, на которую я сам не мог 
выйти из-за плотной слежки, она бросила мне на колени контейнер с пленками и 
сказала: "Возьми. Теперь я знаю, почему вы кончаете инфарктами". Почти всем в 
своей жизни я обязан ей, ее умению быть рядом с человеком тревожной судьбы.
     У меня два сына. Служат Родине. Один внук, две внучки и один правнук. На 
Дальнем Востоке в г. Уссурийске живет моя сестра Нина Ивановна Заболотная с 
семьей.
     Я не знаю, что можно рассказать о своей, как говорят, "карьере" особенного. 
И в армии, и в разведке мне приходилось работать с совершенно разными по складу 
характера людьми. Все было, как в жизни каждого человека: друзья, товарищи, 
сослуживцы, противники, может быть, и ненавистники, партийные взыскания (даже 
сидел на гарнизонной гауптвахте), переживания из-за задержек в присвоении 
очередного воинского звания, неустроенности с жильем (квартиру получил в 1962 
г.)... Были и "некоторые недостатки", но часть из них считал и считаю, вопреки 
мнению отдельных руководителей, положительными качествами. Словом, в моем личном 
деле, видимо, сосредоточено все то, что составляет разностороннюю характеристику 
человека.
     Все? А увлечения, пристрастия? Люблю лес и автомобильные путешествия. 
Бывали отпуска, когда из-под колес моего "Жигуленка" убегали тысячи километров 
дорог. На восточном Валдае есть "мое" озеро Волчина, где в последние 15 лет мы 
частенько разбивали нашу палатку и вели удивительно интересный, дикий образ 
жизни. Там, между Вышним Волочком, Удомлей и Максатихой, спрятался скромный, 
неповторимый уголок нашей России. Путешествовали всегда втроем: я, жена и 
ротвейлер Вильма. Из путевых заметок и того, что сохранила память можно написать 
отдельную книгу. В санаториях КГБ и других был всего лишь трижды за все годы 
службы. Невозможность найти меня во время отпуска вызывала неудовольствие 
руководства, но я регулярно оставлял оперативному дежурному номер своей 
автомашины и маршрут движения, что иногда выручало.
     Раньше увлекался фотографией, с годами пристрастие угасло. Теперь люблю 
возиться с деревом. Жадно щекочущий ноздри запах стружки иногда наводит меня на 
мысль, что мог бы овладеть и специальностью деревообработчика. Но не вышло. 
Люблю книги. Особенно К.Паустовского, В.Пикуля и Б.Васильева (за его роман "Были 
и небыли"), вообще исторические романы, хроники. Кажется все. Получилось даже 
шире, чем вопросы в анкете.
     Когда судьба сделала меня руководителем, понимая характер своей работы, я 
всегда отдавал предпочтение служебным отношениям. Это не допускало со стороны 
подчиненных панибратства, облегчало решение сложных и острых оперативных 
вопросов, делало требовательность разумной, а исполнительность обязательной. В 
конце концов это было залогом успеха, удачи, а точнее достижения результатов. 
Мне пришлось встречаться, общаться со многими людьми, большинство из которых 
можно назвать знакомыми, сослуживцами, приятелями, коллегами. К каждому из них я 
старался относиться с доброжелательностью и отзывчивостью. Но не обошли меня 
стороной и негативные моменты человеческих отношений: обман, оговор, клевета, 
разочарование и отчуждение.
     Близких друзей не много. И не только потому, что много их иметь не 
позволяла профессия, но и потому, что настоящих друзей много вообще не бывает. У 
меня их трое: Владислав Навротский, Василий Михайлец и Борис Бурштейн. Они 
удивительно разные по характерам, но с ними легко и уверенно. Мы все бывшие 
офицеры, нас сроднила война и служба в армии. Жизнь разбросала нас по разным 
городам России, встречаемся сейчас редко, но эти редкие встречи- праздник 
большой солдатской дружбы, прямоты и откровенности в отношениях друг с другом. 
     



^ИС: ЗАПИСКИ НАЧАЛЬНИКА НЕЛЕГАЛЬНОЙ РАЗВЕДКИ
     ^ДТ: 15.05.1999
     ^АВ: ЮРИЙ ДРОЗДОВ
     ^ЗГ: ГЛАВА 3. 6 ЛЕТ В ГЕРМАНИИ
     ^ТТ: 

     В 1956 г. я был переведен из кадров Советской Армии в Комитет 
государственной безопасности. Не знаю, как поступали на службу в КГБ другие, но 
я, получив тем летом такое предложение, попросил время подумать до утра 
следующего дня. Самый тяжелый выбор предстояло сделать моей жене. Мы провели с 
ней вечер в раздумьях на уединенной скамейке сквера у Андроникова монастыря (на 
площади Прямикова). Оба понимали, что должны решиться на серьезную перемену во 
всей своей жизни, которая и без новых забот у бесквартирного армейского капитана 
была нелегкой. Жена говорила, что эта работа отнимет меня у нее и у сыновей, 
разрушит семью, лишит знакомых и привычного образа жизни. Она справедливо 
опасалась новых мотаний по частным квартирам, когда приходилось половину 
жалованья отдавать за жилье, угождать хозяйкам квартир, трястись от боязни, что 
в середине школьного учебного года потребуют освободить комнату. Я и соглашался 
с нею, и возражал, не скрывая, что сделанное предложение меня заинтересовало, 
что оно позволит использовать полученные в ВИИЯ знания, увидеть другие страны, 
несколько улучшить материальное положение и, может быть, решить вопрос с жильем.  
В конце концов решение было принято. И ни я, ни моя жена о нем не жалеем, хотя 
многие ее тревоги подтвердились: изменилась вся жизнь. С этого момента все в 
семье было подчинено другим жизненным законам, обязанностям, ограничениям. 
Содержанием жизни стало многообразное и разноликое поле разведывательной работы.
     Весной 1957 г. мне предложили стать разведчиком-нелегалом. (Можно было 
догадаться, что в этом "виноваты" две мои прекрасные преподавательницы, которые, 
по всей вероятности, поделились с руководством своей оценкой "качества" моего 
немецкого языка.) Я отказался, сославшись на возраст (больше тридцати лет - это 
мне тогда казалось очень много) и броский внешний вид (лыс), на то, что 
обременен семьей. Но обойтись без службы в нелегальной разведке все-таки не 
смог. В августе того же года я с семьей выехал в Берлин в Аппарат 
Уполномоченного КГБ СССР при МГБ ГДР.
     С тех пор прошло 35 лет. Я с большой теплотой вспоминаю своих первых 
руководителей А.М.Короткова, Т.Н.Бескровного, Н.М.Горшкова, Н.А.Корзникова, 
Б.Я.Наливайко, В.И.Кирюхина, С.И.Буянова, А.А.Корешкова, других сотрудников 
нелегальной разведки, имена которых не имею права называть, и благодарен им за 
их участие в моем становлении как разведчика в боевых условиях. Это они шли на 
риск, поручая и доверяя мне и другим, таким, как я, выполнение оперативных 
заданий. Каждый из них - героическая страница в истории внешней разведки. И 
каждый из них достоин отдельной книги.
     Я начал свою работу в нелегальной разведке рядовым оперативным работником. 
Да и за эту первичную должность пришлось побороться. Берлинские кадровики, 
решавшие мою судьбу, пытались назначить меня оперативным переводчиком. Я 
отказался и попросил откомандировать меня на Родину. Резкий отказ стал причиной 
вызова к Уполномоченному КГБ в ГДР генералу А.М.Короткову.
     - В чем дело? - сухо спросил он.
     - Я прошу назначить меня на должность, близкую хотя бы по окладу той, что я 
занимал в Армии.
     - Но Вы же ничего у нас пока не знаете.
     - Но и Ваши сотрудники не все знают и умеют. Не могут же они спланировать 
наступление артиллерийского полка.
     - Согласен. Идите и работайте. Мы еще встретимся и поговорим.
     Второй раз кадровики приняли меня приветливее и отправили в отдел 
нелегальной разведки к одному из ее руководителей полковнику В.И.Кирюхину.
     В его кабинете я застал группу сотрудников, критически посмотревших на 
бывшего армейского капитана.
     Мы познакомились. Мне пришлось обстоятельно ответить всего лишь на один 
вопрос: могу ли я сделать жизнь другого человека. С тех пор прошло столько лет, 
но я помню этот вопрос... "Сделать жизнь" можно, но как же это трудно, каких 
требует знаний, сколько разных особенностей нужно предусмотреть, чтобы ожила, 
заговорила и принесла пользу придуманная и отдокументированная тобой жизнь 
иностранца, в которого превращался советский разведчик.
     Этот участок работы в нелегальной разведке - самый трудоемкий, даже нудный, 
но наиболее важный. Разведчики-документальщики называют себя "Союзом 
неформалов", подчеркивая недопустимость шаблона. Уже через 10 дней после приезда 
в Берлин они окунули меня в разведывательную работу, наблюдая за моими 
действиями и строго управляя ими. В это же время я познакомился с разведчиками 
ГДР, общение с которыми много помогло мне в изучении Германии и 
совершенствовании немецкого языка.
     В 1958 г. в одной из мастерских Лейпцига меня спросили: "Откуда  ты,  
земляк?"  (Von wo bist du denn, Landsmann?). "Из Силезии", - ответил я немцу. Мы 
разговорились, и мой язык не вызвал у него подозрений.  Но робость и 
неуверенность все еще не проходили. Чтобы преодолеть самого себя я часами 
мотался по Западному Берлину, слушал речь немцев, впитывал ее эмоциональную 
окраску, старался перенять манеру поведения. Пришлось перечитать массу 
разнородной литературы и писанины. Помню, для "освоения" вульгарного юмора как-
то прихватил "листовку-откровение" директора Шарлотенбургской общественной 
уборной с разъяснениями относительно поведения лиц мужского пола, посещающих это 
заведение. Большую пользу принесли и лекции по искусству подражания, которые я 
слушал в западноберлинской театральной школе "Макс Райнхардт театршуле", с 
благодарностью вспоминая нашего народного артиста В.И.Хохрякова, руководившего 
перед войной детской театральной студией Харьковского дома Красной Армии. Как 
все пригодилось.
     В начале 1959 г. произошло незначительное событие, после которого я 
почувствовал себя увереннее и спокойнее, выступая в роли немца. Истоки этого 
события уходят в далекие 1946-1947 гг. Ранней весной по каким-то делам мне