- смущенно ответил Николай и продолжал бессмысленно
стоять на месте.
     - А что ж вы топчитесь? Звоните!
     Дворничиха подошла и сама нажала кнопку.
     Дверь открыла Елена Прохоровна. Она была подчеркнуто вежлива.
     - Вы к Наташе?
     - Да. Я занес конспекты.
     - А  ее нет.  Пожалуйста,  проходите,  только извините - у нас не
убрано... И все это из-за Наташиного отъезда.
     - Как?  Наташа разве уезжает? - Николай удивленно глядел на Елену
Прохоровну.
     - А вы разве не знаете?
     - Я не видел ее уже давно.
     - О, за это время столько воды утекло! Уезжает и надолго...
     - Как же ее аспирантура? Ведь ее рекомендовали?
     Елена Прохоровна пожала плечами.
     - Отказалась. Хочет поработать, узнать получше жизнь, а там будет
видно и насчет аспирантуры.
     Эта новость свалилась на Николая, как гром с ясного неба.
     - И куда же она уезжает?
     - Получила путевку в Верхнеуральск. Едут вместе с Виктором. Да вы
присядьте, в ногах правды нет.
     - Нет, нет, спасибо, я на одну минутку,
     - Уезжают, уезжают...
     - А Наташа говорила, что Виктора оставляют в Москве.
     - То было раньше, а теперь многое изменилось. Решили ехать вместе
и, кажется, серьезно решили. Ну, а как ваши дела, Коля? Как работа?
     - Ничего, спасибо, работаю.
     - Коля,  я давно собиралась с вами поговорить  серьезно,  но  все
как-то не находила случая,  - голос Елены Прохоровны стал ласковым.  -
Теперь же я решила  поговорить  по-матерински,  на  чистоту.  Не  буду
читать вам нравоучений, хотя я старше вас и мать Наташи. Всего-навсего
я прошу об одном:  оставьте Наташу.  Если вы ее уважаете,  то сделайте
это хотя бы ради нее. Поймите, что счастья вы ей не дадите. Общее, что
было у вас,  осталось позади, оно ушло вместе с детством, со школой...
А  теперь  вы  и  Наташа  -  разные  люди.  И  если  она  примет  ваше
предложение,  то сделает это из одной только жалости  к  вам  и  вашим
неудачам.  Может,  и  тяжело выслушивать эту правду - не всякая правда
сладка.  Вы не обижайтесь  на  меня,  Коля,  матери  всегда  останутся
матерями. А я все-таки хочу, чтобы Наташа была счастлива.
     - Почему вы думаете,  что  я  не  могу  составить  счастье  вашей
дочери? - спросил Николай, чувствуя, как дрожат его губы.
     Елена Прохоровна кокетливо улыбнулась и ответила:
     - Ну,  если мои увещевания до вас не дошли,  то вспомните, что на
этот счет говорили великие люди.  Кажется, у Пушкина есть такие слова:
"В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань". - Она замолкла.
Потом привстала с кресла,  посмотрела на часы  и,  вздохнув,  печально
продолжала:  - Не сердитесь на меня,  Коля. Такова уж жизнь. Сейчас вы
меня,  может быть,  не поймете,  а когда сами станете  отцом,  поймете
очень хорошо, особенно, если у вас будет дочь.
     Николай слушал  не  перебивая.  Когда  она  закончила,  он   сухо
ответил:
     - Я обещаю вам не беспокоить вашу дочь.
     Теребя пальцами   бахрому   скатерти,   Елена   Прохоровна  после
минутного молчания тихо проговорила:
     - Да, я вас об этом очень прошу.
     - До свидания, - попрощался Николай и направился к выходу.
     На душе  у него было тяжело.  Медленно спускаясь по лестнице,  он
испытывал чувство человека,  которого отхлестали по щекам и плюнули  в
лицо за то, что он хотел сделать что-то большое и доброе.
     На улице остановил такси и приказал шоферу ехать в парк.
     - В какой?
     - Все равно, только побыстрей. Впрочем - в Центральный.
     Всю дорогу перед глазами стояло лицо Наташи. Оно то улыбалось, то
упрекало за что-то.  А  из-за  спины  ее  так,  чтоб  она  не  видела,
показывалось  счастливое  и самодовольное лицо Ленчика.  Оно дразнило,
хихикало...
     Рабочий день москвичей кончился.  Утомленные в душных помещениях,
они спешили на воздух, на травку, в холодок, плывущий с Москва-реки. В
парк приходили целыми семьями.  В то время,  когда жены и дети доедали
по третьей порции мороженого,  отцы и  мужья,  удобно  развалившись  в
креслах и покряхтывая от удовольствия,  опустошали бутылку за бутылкой
жигулевского пива.  Молодежь до тошноты кружилась на чертовом  колесе,
на самолетах,  на каруселях...  На качелях взвивались так высоко,  что
если далее смотреть снизу,  и то замирает дух.  Кажется:  вот-вот, еще
одно усилие, один нажим ногами, и лодка, заняв вертикальное положение,
перевернется.  Но лодки не  переворачивались.  На  громадной  открытой
танцплощадке  шло  массовое  обучение танцам.  Визг,  смех,  возгласы,
музыка - все это сливалось в  общий  монотонный  гул  вечернего  парка
столицы.
     Вино Николай пил  редко,  только  по  большим  праздникам.  Самым
неприятным  в  праздничных  компаниях  были  для  него  первые  тосты.
Мужчинам  в  этих  случаях,  как  правило,  наливали  водку,  и   пить
приходилось до конца. Никто из друзей и товарищей по службе никогда не
видел Николая пьяным.  Даже мать и та не  помнила  случая,  чтобы  сын
когда-нибудь  вернулся домой нетрезвым.  Сейчас же,  после разговора с
Еленой Прохоровной,  он решил выпить,  чтобы хоть  вином  смягчить  ту
тоску и обиду, которые щемили сердце и не давали покоя.
     Николай вошел в ресторан и сел за маленький свободный столик.  Он
даже не обратил внимания,  что ему пришлось долго ждать официантку.  А
когда та подошла  с  извинениями,  он  смотрел  на  нее  отсутствующим
взглядом, не понимая, чего от него хотят.
     - Я вас слушаю, молодой человек.
     Николай заказал водку, пиво и салат.
     Только теперь  он  заметил,  что  вокруг  было  много  людей.  На
соседних   больших   столах   возвышались   бутылки   с   коньяком   и
массандровскими  выдержанными  винами.  Стояли  вазы  с   яблоками   и
конфетами.
     За столом  слева  лихо  кутила  расфранченная  молодежь.  Звучали
задорные  тосты,  мимо,  в  ритм  танго,  проплывали  посоловевшие  от
выпитого вина пары.  Справа,  за столом пожилых людей,  было спокойно.
Возраст  и положение заставляли их вести себя солиднее.  По выражениям
их лиц, то озабоченным, то сосредоточенным, было видно, что разговор у
них дедовой.
     Николай выпил  стопку  водки  и  закурил.  Курил  быстро,  жадно,
ощущая,  как с каждой минутой по его телу расплывается щекочущий озноб
опьянения.
     После второй стопки в глазах его уже светился холодный блеск.  Он
вздрогнул,  когда кто-то сбоку неожиданно положил ему на плечо руку  и
проговорил над самым ухом:
     - Слушай,  дружище,  видишь  за  столиком  напротив   пара.   Нам
неудобно,  а ты,  видать, из рабочих. Потом у нас компания, а ты один,
тебе это легче.  Подсядь к ним и постарайся хорошенько угостить  этого
солдата.  Вот тебе...  В заказе не стесняйся, можешь расходовать всю и
по своему усмотрению.
     Молодой человек   в   длинном  клетчатом  пиджаке  совал  Николаю
сторублевую бумажку.
     Николай отстранил руку незнакомца.
     - Спасибо, у меня есть свои деньги. Прошу вас, отойдите.
     - Зря,  зря,  работяга, упираешься. - Человек в клетчатом скривил
губы и отошел к своему столику, за которым через минуту раздался взрыв
хохота.
     Только теперь Николай заметил за маленьким столиком молодую пару.
Один лишь взгляд, внимательный взгляд на эту пару, и Николай уже питал
к ней необъяснимое  расположение.  По  виду  сержанту  было  не  более
двадцати  двух  лет,  в  его застенчивой улыбке влюбленного проступала
доверчивость,  граничащая  с  детской  наивностью.  Девушка  была  еще
моложе.
     Николай прислушался к их разговору.
     От рюмки десертного вина девушка разрумянилась и была возбуждена.
Не замечая  в  этом  зале  никого,  кроме  своего  друга,  она  громко
рассказывала:
     - Ты знаешь,  Ваня,  как я  счастлива,  что  учусь  в  Московском
университете! Ты этого не поймешь... Нет, ты это должен понять, я тебя
знаю. Сколько писем я получаю из деревни! А на днях получила большущее
послание от девчонок нашей бригады. Ты знаешь, кто его написал?
     - Кто?
     - Дуся.  Ты  ведь  знаешь,  какая  она  боевая,  а поэтому можешь
представить,  что это за письмо.  Вот придем в общежитие,  я тебе  его
почитаю.
     - Что они пишут?
     - Они пишут,  что умрут,  а добьются, чтоб их послали в Москву на
Сельскохозяйственную  выставку.  Не  письмо,  а  целый  агрономический
трактат.  Я  читала  его  девчонкам  с  биологического.  Они  пришли в
восторг.
     Девушка откинулась на спинку стула и восторженно произнесла:
     - А правда,  какие у нас хорошие девчонки!  Сколько лет ты уже не
видел их?
     - Три года.  Тогда они были еще вот,  - и сержант поднял ладонь в
уровень со столом.
     - О! Приедешь, посмотришь, какие это "вот".
     - Березка наша растет?
     - Березка?  Ты ее сейчас не узнаешь. Она уже выше дома. А когда я
окончу университет,  когда пройдет целых четыре года, - взгляд девушки
улетал куда-то далеко-далеко,  - она будет высокая-высокая. Настоящая,
большая, наша сибирская береза...
     - Машенька.
     - Что?
     - Почему ты вдруг стала такая грустная?
     - Так.  Я знаю, что у своих пушек ты меня забываешь. А вот я тебя
никогда. Даже в читальне...
     - Разве я не надоел тебе своими письмами, Машенька?
     - Письма...  Я не хочу одних писем.  Я хочу, чтоб ты был рядом со
мной. Уж очень у тебя служба длинная. Сколько тебе еще осталось?
     - Полгода.
     - Как  долго.  А отпуска тебе дают редко.  Ты,  наверное,  плохой
солдат. Плохой? Правда? Ну признайся.
     Растроганный сержант ничего не ответил. Маша о чем-то задумалась,
потом ласково посмотрела на него.
     - Ты  знаешь,  Ваня...  -  Девушка неожиданно остановилась.  К их
столику подошел тот самый молодой человек в клетчатом пиджаке, который
предлагал Николаю сторублевую бумажку.
     - Прошу прощения за беспокойство,  -  улыбнулся  он  Машеньке.  -
Сержант,  прошу вас на минуту выйти со мной.  Я вам дам один маленький
дружеский совет. Видите, над вами хохочут за соседним столом. Прошу.
     Сержант покраснел  до ушей.  Осмотрев свое обмундирование,  он не
нашел ничего такого,  что могло бы вызывать смех.  Но  конфуз  его  не
уменьшился.
     Ничего не ответив,  он встал  и  пошел  за  незнакомцем,  который
скрылся за тяжелыми портьерами, где находился туалет.
     Все это Николай видел. Первый раз в жизни ему хотелось схватиться
с  этой оравой пошляков.  Он уже намеревался встать,  опираясь на стол
своими тяжелыми,  как гири,  кулаками,  но,  подумав,  решил  пока  не
вмешиваться.
     Николай видел,  как  к  Машеньке  подсели  два  изрядно  выпивших
молодых  хлыща  с  соседнего  стола.  Один из них - брюнет с усиками -
развязно начал:
     - Слушайте,   девушка,   весь   вечер   мы   любуемся   вами.  Вы
очаровательны!  Вы можете гораздо интереснее проводить вечера,  чем  в
обществе этого,  простите, кажется, ефрейтора? Что общего у вас с этим
солдафоном?
     Отвернувшись, Машенька молчала.
     - Вы можете быть украшением блестящей компании.  Прошу  прощения,
кто  приходится  вам  этот  солдат?  -  продолжал  приставать брюнет с
усиками.
     - Он  мой жених,  - резко ответила Машенька и снова отвернулась в
сторону.
     - Он? Ваш жених? - захихикал другой, блондин с длинными, завитыми
в крупные волны волосами.
     - Что вам нужно? Оставьте меня, пожалуйста.
     - Слушайте,  русалка.  Вы только подумайте над тем, что вы сейчас
сказали.  Вы  можете рассчитывать на большее,  чем может дать вам этот
вояка. Яхта, машина, подмосковная дача, лучшие курорты юга - все будет
у вас, если вы только захотите.
     - Ничего мне не нужно.  Убирайтесь,  пожалуйста,  отсюда,  или  я
позову милиционера.
     - Это невозможно.  Вы созданы для того,  чтобы  вами  любовались.
Если  вы не хотите добровольно стать нашим другом - мы вас украдем,  -
не унимался брюнет с усиками.
     - Я позову официанта!
     Брюнет назойливо приставал:
     - Девушка!  Гнев  вас  делает еще красивей.  Топните ножкой - и я
поцелую след на паркете. Скажите, чем мы вас огорчили?
     Больше Николай  не выдержал.  Он подошел к молодым людям сзади и,
взяв их за руки особой милицейской хваткой, спокойно произнес:
     - Мне нужно вас обоих на одну минутку. Прошу пройти со мной.
     - Простите,  кто вы такой?  Что за манера обращения?  - взвизгнул
брюнет с усиками, почувствовав, что его рука попала в тиски.
     Длинноволосый блондин вскрикнул:
     - Отпустите руку!
     - Пройдемте  со  мной!  -  уже   строго   сказал   Николай.   Его
атлетическая  фигура  в  голубой тенниске рядом с узкоплечими франтами
казалась особенно внушительной.
     Блондин, стараясь не показать своего страха, обратился к другому:
     - Эдик, интересно, что он имеет нам сообщить?
     - Не  уходите,  девушка,  -  сказал Николай Машеньке,  - ваш друг
сейчас придет.
     За портьерой,  где  у  зеркала  над  щетками  и одеколоном дремал
старый швейцар, Николай остановился и положил руки на плечи хлыщей. Со
стороны  могло  показаться,  что  он хочет обнять своих лучших друзей.
Дрожа от волнения, Николай медленно проговорил:
     - Если вы еще раз,  хоть один только раз подойдете к этой девушке
и к этому  сержанту!..  Или  даже  просто  посмотрите  на  них  своими
сальными глазами...  Я вас!.. - Он крепко стиснул пальцами их затылки,
свел лбы и с ожесточением принялся тереть друг о друга.
     - Отпустите. Что мы такого сделали? - взмолился брюнет с усиками.
     - Я обещаю вам, - лепетал блондин с выпученными от боли глазами.
     - Вы поняли меня?! - дрожа всем телом, спросил Николай.
     - Поняли, поняли...
     - Не подойдем, обещаем...
     На шум подошел старик швейцар. Николай без особого усилия посадил
молодых людей на стулья, стоявшие здесь же и обратился к швейцару:
     - Папаша,  мои друзья  захмелели.  Приведите  их,  пожалуйста,  в
божеский вид. Не жалейте нашатыря.
     Когда Захаров вернулся к своему столику,  сержант уже рассчитался
с  официантом.  Взволнованная  Машенька  подошла  к Николаю и смущенно
сказала:
     - Я вам очень признательна.  Вы нас так выручили.  До свиданья. -
Но недовольная такой сухой благодарностью,  она приложила руку к груди
и проговорила: - Вы уходите отсюда. Я боюсь за вас, ведь их так много,
а вы один.
     - Ничего, не беспокойтесь.
     Через пять минут,  допив водку  и  рассчитавшись  с  официанткой,
Николай  направился к выходу.  Когда он проходил мимо столика "золотой
молодежи", вдогонку ему раздалось:
     - Явный рецидивист. Нужно сдать его в милицию!
     Николай повернулся. Сидевшие за столом замерли. Ничего не сказав,
он вышел из кафе.
     Вскоре после ухода Захарова к столу, за которым продолжала кутить
"золотая молодежь", подошел Виктор Ленчик. Его встретили бурно:
     - Наконец-то!..
     - Гарольду браво!..
     - Штрафная!..
     - За тобой тост!..
     Виктор покровительственно обвел взглядом  стол  и,  когда  голоса
смолкли, произнес:
     - Выпьем за наши гробы,  сделанные из  столетних  дубов!  Из  тех
дубов, которые посадили только сегодня!
     Тост был принят восторженно.
     - Оригинально!..
     - Бесподобно!..
     - Браво!..
     - Чудненько!..  -  пищала   с   размалеванным   ртом   химическая
блондинка.

        "38"

     Наташа стояла  у дома Николая.  Было поздно.  Не переставая,  шел
дождь.  Наброшенный  на  плечи  плащ  с  откинутым  капюшоном   промок
насквозь.  Голова  Наташи была непокрытой,  и дождевые капли,  напитав
волосы,  как морскую губку,  ручейками стекали за воротник,  бежали по
щекам.  Она вся продрогла, но под навес не уходила. На сердце было так
горько,  тоскливо и пусто,  что и дождь,  и холод,  и возможный  грипп
казались ей сущими пустяками. Она ждала Николая.
     Два часа назад,  когда Мария Сергеевна сказала, что сына нет дома
и она не знает,  скоро ли он вернется,  Наташа, спустившись со второго
этажа,  остановилась недалеко от подъезда и решила,  что не  сойдет  с
этого  места  хоть до утра.  Пусть дождь промочит ее до костей,  пусть
будет какой угодно холод - она дождется  его!  Изредка  она  поднимала
взгляд на окна комнаты Захаровых, в которых уже больше часа, как погас
свет.  Она это делала совсем  ни  к  чему  -  Николай  не  мог  пройти
незамеченным.  Стояла  и  ждала.  Не заметила даже,  как к ней подошла
пожилая дворничиха и принялась жалеть:
     - Детка,  что ты мокнешь-то? Нешто горе какое? Ведь так ненароком
простудишься.
     Наташа не   ответила.   Голос   дворничихи   звучал   как  что-то
потустороннее,  не  относящееся  к  ней.  Она  даже  не   шелохнулась.
Дворничиха неуклюже потопталась на месте, сказала еще несколько слов и
скрылась в темноте подъезда.
     За спиной  раздались чьи-то тяжелые неровные шаги.  Что-то словно
кольнуло Наташу.  Она  обернулась.  Шел  Николай.  Он  шел  незнакомой
походкой усталого человека, с виду намного постаревший. Он был в одной
тенниске и весь мокрый.
     Николай ничего не замечал.  Он уже хотел свернуть к подъезду, как
почувствовал, что чья-то рука сжала его локоть.
     - Наташа...  - во взгляде Николая вспыхнула хмельная радость.  Он
выпрямился, точно сбросив с плеч тяжелый груз. - Наташа. Ты пришла...
     Но это  продолжалось  лишь  несколько мгновений.  Лицо его так же
внезапно  потухло,  как  и  засветилось.  Обидное,   горькое   чувство
отвергнутого человека прогнало секундный восторг.
     Небрежно повернувшись, Николай оперся о железную решетку ограды.
     Догадка, как  искра,  обожгла  Наташу.  "Неужели?  Нет,  не может
быть..."
     - Ты пьян?
     Николай с тоской посмотрел  на  Наташу.  Что  ей  ответить?  Что?
Какими словами выразить боль и обиду, которые после разговора с Еленой
Прохоровной сжимали его железными обручами?
     - Да, я пьян. И буду пить... Буду!..
     По тону Николая Наташа почувствовала, что с ним неладно.
     - Ты у меня был сегодня?
     - Был. Заносил конспекты.
     - А меня ты не хотел видеть?
     - Нет. Не хотел. Многое я теперь не должен хотеть. Просто не имею
права.
     - Коля, ты весь промок, можешь заболеть.
     - А зачем тебе мое здоровье? - Николай желчно улыбнулся.
     - Что ты говоришь? Зачем ты меня мучаешь?
     - Мы слишком разные.  А потом,  ведь ты скоро...  - Николай хотел
сказать,  что он от всей души желает  ей  счастья  с  Ленчиком  и  что
никогда больше не побеспокоит ее, но не решился. - Прощай.
     Мягко отстранив Наташу, он пошел к подъезду.
     Почти у самых дверей парадного она догнала его.
     - Что ты делаешь?!
     - Оставь меня. Оставь. Это моя последняя просьба.
     Слезы Николая Наташа видела впервые.
     Пьяно покачнувшись,  он  отвел  ее  руки  и  с  горькой  улыбкой,
исказившей лицо, начал медленно читать, глядя мимо Наташи:
                     В одну телегу впрячь не можно
                     Коня и трепетную лань...
     Прочитал и захохотал.  Захохотал тихо,  желчно,  нервно... Но это
был скорее  не  смех,  а  приглушенные  рыданья.  "Пришла  проститься,
пожалеть   пришла?  Или  еще  помучить?  Уезжаешь?  Что  ж,  скатертью
дорожка". Оборвав внезапно смех, Николай сурово посмотрел на Наташу.
     - Прощай, больше мы не должны видеться.
     Круто повернулся и скрылся в темноте подъезда.
     Наташа осталась одна.
     - Да он парень-то вроде бы  ничего,  смиренный,  -  откуда-то  со
стороны донесся мягкий и добрый голос дворничихи.
     Даже не  взглянув  в  сторону,  откуда  раздался  голос,   Наташа
повернулась и медленно пошла на неоновые огни метро.  Ее душили слезы.
Она пришла сюда рассказать  Николаю,  как  измучилась  за  этот  месяц
разлуки,  как ей трудно жить без него,  как опостылел ей Ленчик. Но он
не захотел ее слушать. Ушел...
     Не легко было и Николаю.
     Из распахнутого настежь окна он видел,  как Наташа, ссутулившись,
брела через площадь. Два чувства боролись в нем. Одно шептало, чтоб он
сейчас же, не теряя ни секунды, бросился за ней следом: "Догони! Верни
ее. Пообещай сделать все, что она потребует. Поклянись, что только она
одна в целом свете для те