ы избирателем.
     Алексей, точно  назло,  продолжал  подсматривать  в дверь.  "Ведь
любишь  же,  -  восторженно  подумал  он.  -  Раз  так   вспыхнула   и
растерялась, значит, любишь".
     Но того,  что случилось в следующую  секунду,  Алексей  никак  не
ожидал.  Быстро  встав  из-за стола,  Лариса почти подбежала к двери и
залпом выпалила:
     - Подсматривать в щелки,  между прочим,  ваша старая болезнь! - И
так хлопнула дверью, что Алексей опешил.
     "Да, в   первую   встречу   было  то  же.  Но  тогда  ведь  я  не
подсматривал.  Вот и объяснился,  объяснился до конца". Алексей отошел
от двери. Он знал, что к Ларисе сейчас лучше не подходить.
     По обрывкам разговора  студентов,  которые  толпились  у  стенной
газеты "Избиратель", Алексей догадался: они ждут Ларису, чтобы поехать
за город. Значит, поговорить снова не дадут. Он вышел на улицу.
     "Подсматривать в  щелки  -  это ваша старая болезнь..." Что может
быть обиднее и оскорбительнее!
     Проходя по Моховой, среди нескончаемого пестрого потока встречных
Алексей  заметил  счастливую  пару.  В  коротеньком  платьице,   цвета
подсолнечных  лепестков,  разбросанных  в корзине с вишней,  с большим
букетом,  который она прижала к груди,  Нина Ткач со  своей  белозубой
улыбкой  и  небесно-синими  глазами  походила  на  живой букет полевых
цветов.  Рядом с  ней  шел  высокий,  загорелый  молодой  человек.  Он
поддерживал  ее  под  руку и застенчиво улыбался.  Это был венгр Янош,
студент  филологического  факультета.  Поравнявшись  с  ними,  Алексей
поздоровался,  но  его  не заметили.  До него ли им сейчас?  Алексей с
тоской посмотрел вслед счастливой паре.  "Люди  разных  стран  находят
общий язык, любят друг друга, а тут вот..."
     У цветочного магазина он остановился:  "А что, если попробовать?"
На  последние  деньги он купил большой яркий букет.  Когда шел с ним к
троллейбусу,  ему  казалось,  что  вся  Москва  на  него   смотрит   и
ухмыляется.  В  эти  минуты  он  испытывал  такое  же  чувство  жгучей
неловкости,  какое пришлось пережить однажды весной,  когда он  первый
раз  в  жизни  надел шляпу и отправился в театр.  Через месяц ему было
даже смешно за этот свой стыд,  он уже чувствовал,  будто  в  шляпе  и
родился.
     От напряжения  Алексей  даже  вспотел.  Своего  имени   лифтерше,
которую попросил передать цветы Ларисе, он не сказал.
     - И что же я скажу,  если она заинтересуется,  от кого букетик? -
уважительно спросила пожилая женщина, любуясь цветами.
     - Скажите, что молодой человек в желтой тенниске.
     - Ну-к  что  ж,  как  прикажете,  так  и  передадим,  - понимающе
улыбнулась лифтерша.
     Алексей вышел  из  подъезда и почувствовал,  что с плеч свалилась
гора. Самое страшное было сейчас встретить Ларису.
     Вернувшись в общежитие,  он,  не разуваясь, лег на койку, положив
ноги на стул,  и закрыл  глаза.  Образ  Ларисы  вставал  в  мельчайших
подробностях. Алексей вел ее своим воображением от факультета до дома.
     ...Вот она входит в вестибюль,  подходит к лифту,  спешит войти в
кабину. Тут ее останавливает улыбающаяся добрая лифтерша и протягивает
цветы.  Протягивает и хитровато молчит. Лариса недоумевает. "От кого?"
- спрашивает она, но лифтерша прищурилась и покачала головой: "Ой, как
будто и не знаете?" Лариса допытывается,  и когда лифтерша, помучив ее
добрых пять минут,  наконец, подробно описывает внешность Алексея, она
догадывается. "Ох если б видеть в эту минуту ее лицо!.."
     Так, почти не двигаясь,  он пролежал около часу. В комнате никого
не было.  Все разъехались кто куда:  кто на вокзал за билетами,  кто в
Химки купаться, кто гулять в Сокольники.
     Неизвестно, сколько бы еще пролежал так Алексей, если б не слабый
и неуверенный стук в дверь,  который оборвал ниточку его разгоряченной
фантазии.
     - Войдите! - крикнул он и в следующую секунду опешил.
     В дверях стоял Ломако, тоже с юридического факультета, но на курс
моложе.  В руках он держал обдерганный, жалкий букет. Тот самый букет,
который два часа назад Алексей купил для Ларисы.
     В общежитии Ломаку знали как ехидного и жадного парня, у которого
не выпросишь взаймы рубля,  хотя у  него  всегда  водились  деньги,  а
кое-кто  каким-то  чудом  даже  видел  у  него  сберегательную книжку.
Возвращаясь в конце августа из своей утопающей в садах Полтавщины,  он
привозил  мешки  фруктов,  но  никто  не  помнил,  чтоб он кого-нибудь
угостил. Все у Ломаки было под замочками, на завязочках, в коробочках.
     Студент Зайцев  обнаружил  однажды  у него целую систему примет и
сигналов.  Закрыв тумбочку,  Ломако незаметно заклеивал  щелку  створа
хлебом.  Если  кто-нибудь  в  его  отсутствие  трогал дверку тумбочки,
кусочек хлебной замазки отпадал.  Ломако  знал,  что  у  него  "были".
Чемодан он метил тонкой ниточкой, которую протягивал от крышки к дну.
     Разгадав эти хитрости,  Зайцев иногда нарочно  отклеивал  хлебную
замазку,  отбрасывал  ниточку.  Ломако,  найдя,  что  его сигнализация
нарушена, по целым часам рылся в своих вещах, но, не обнаружив никакой
пропажи,  молча  и  сердито  сопел.  Зато  по  вечерам этот полтавский
яблочный король мстил всем жильцам комнаты.  Особенно  жестоко  мстил,
когда не были еще отменены хлебные карточки.  Зная,  что полученный по
карточкам хлеб на день студенты съедали за один обед,  Ломако приносил
из  кубовой  чайник  кипятку и доставал из сумки большой ломоть хлеба.
Сахарок у него водился всегда.  Ел он медленно, со смаком. Падающую на
стол крошку сметал на ладонь я ловко бросал в рот. В эти минуты Зайцев
ненавидел Ломаку.  Исходя слюной,  он мысленно грозился  взломать  его
тумбочку.  Не  выдерживая  дальнейшей  пытки,  он  тяжело  вздыхал и с
головой  залезал  под  одеяло,  чтоб  только  не  слышать  аппетитного
чавканья.
     Жадных в студенческой среде не любят. Не любили и Ломаку.
     Не дрогнув ни одним мускулом лица, Алексей встал.
     - В чем дело? - тихо спросил он.
     - Узнаешь, Леша? - Ломако с ехидцей протянул общипанный букет.
     Алексей молчал.
     - Этот  букетик  Лариса  Былинкина  велела вернуть тебе и просила
передать, чтоб ты наперед не тратил свою степешку на пустое дело.
     Алексей подошел к Ломаке, молча взял букет и, выбросив стебли без
бутонов, поставил его в стеклянную банку с водой, в которой стояли два
маленьких пучка степных колокольчиков.
     Закончив с  цветами,  он  снова  подошел   к   Ломаке,   который,
переминаясь   с   ноги  на  ногу,  стоял  у  двери,  удивляясь  такому
невозмутимому спокойствию Северцева.
     - Теперь ты доволен?  - спросил Алексей и,  открыв дверь, показал
на нее рукой. - Можешь убираться, у меня к тебе нет никаких поручений.
Прореха!
     "Прорехой" Ломаку окрестил Зайцев.
     Ломако заметил  в  глазах  Алексея  искорки злобы и боком вышел в
коридор.
     Оставшись один, Алексей заходил по комнате.
     Такого удара он не ожидал.  Первый раз в  жизни  подарил  любимой
девушке цветы,  но и те возвращены. Возвращены с позором. Пока об этом
знает один Ломако,  завтра об этих цветах будут говорить все,  кто  не
уехал на каникулы.
     Навалилась щемящая тоска, захотелось домой, в Сибирь...
     Расхаживая из угла в угол,  Алексей убеждал себя, что пора бы все
это бросить и по-настоящему заняться  учебой.  На  пятом  курсе  нужно
писать  дипломную  работу,  а  там  не  за  горами  и  государственные
экзамены.  Нужно заниматься, заниматься, заниматься! Из-за Ларисы он в
последнюю  сессию получил две четверки,  тогда как раньше все тридцать
два экзамена за три курса сдал на круглые пятерки.
     "...Все! Кончено! С первого сентября буду работать, как вол! Буду
сидеть  в  читальне  до  полночи.  Мямля,  раскис,  хотел  выехать  на
букетиках... Эх, сейчас бы года на три махнуть в тайгу или на Северный
полюс, чтобы только ее не было рядом..."
     Взял книгу, попробовал читать, но ничего не выходило. Между строк
вставала она...

        "15"

     Напрасно Николай ждал Наташу:  за документами в  паспортный  стол
пришла не она, а Елена Прохоровна.
     Недоумевал и лейтенант Севрюков,  который  должен  был  известить
Захарова  о  приходе  гражданки  Луговой.  Он  догадался:  тут  что-то
неспроста.  Севрюков видел,  как изменился  в  лице  начальник,  когда
раскрыл паспорт Луговой.  Не ускользнул от него и взгляд,  каким,  тот
посмотрел на  страничку,  где  делается  отметка  о  браке.  На  щеках
Захарова выступили розовые пятна.
     Когда Николай вернулся  с  обеда,  дежурный  старшина  подал  ему
маленькое письмецо. Штампа на конверте не стояло, почерк был по-женски
округлый и  ровный,  но  не  Наташин.  Николай  разорвал  конверт.  На
голубеньком листке было написано:
     "Здравствуй, Коля!  Очень прошу тебя,  навести как можно  быстрее
Наташу.  Она  приехала  и серьезно больна.  Ни о каких своих новостях,
которые могут еще больше расстроить ее,  не говори. Веди себя так, как
будто вы только вчера расстались. У нее это на нервной почве. Виновник
этой болезни  ты.  Всецело  полагаюсь  на  твою  деликатность.  Наташа
по-прежнему тебя любит.  Прошу,  об этом письме не говори ей ни слова.
Навести ее как можно быстрее.
                                                         Лена Сивцова.
     P.S. Очень хочу тебя повидать. Ведь мы все-таки друзья детства".
     Прочитав письмо,   Николай   позвонил  Луговым.  Он  представился
"старым школьным другом Наташи".
     Елена Прохоровна ответила, что Наташа больна и к телефону подойти
не может.
     Вечером, когда   стемнело,   Николай  дважды  порывался  пойти  к
Луговым,  но оба раза возвращался почти от самого подъезда их дома. Он
не  забыл  еще  последний  разговор с Еленой Прохоровной,  которая так
оскорбила его своей просьбой не преследовать Наташу.  Не  забыл  он  и
своего обещания не беспокоить ее.
     Болезнь Наташи его огорчала. Хотя приезд ее и взбудоражил Николая
и тронул старую еще не зарубцевавшуюся рану,  но это, однако, было уже
не то волнение,  которое он испытывал три года  назад.  Теперь  он  не
поедет   в   Парк  культуры  и  не  напьется  с  горя,  как  обиженный
мальчишка...
     Вернувшись в свой кабинет,  Захаров раскрыл толстую папку с делом
Э  317  и  просидел  над  ней  до  одиннадцати  часов   вечера.   План
расследования по делу об убийстве студента Васюкова был прост:
     "1. Снова рассадить всех по разным камерам и снова:
     а) допросить  каждого  о  приметах "Леонида":  рост,  цвет волос,
глаз, одежда; особые индивидуальные приметы;
     б) необходимо,  чтоб  каждый  из задержанных еще раз шаг за шагом
рассказал весь день второго июля:  с утра и до момента задержания; кто
к кому заходил, в какое время, куда пошли и т. д.
     2. Выяснить друзей,  с которыми все трое  встречались  раньше,  и
взять у них пальцевые отпечатки.  Полученные отпечатки сличить с теми,
что обнаружены на баранке и сигнальной кнопке угнанной "Победы".
     3. Допросить  еще  раз  родителей.  Выяснить,  кто  второго  июля
заходил или звонил к каждому из задержанных.
     4. Допросить дворников из домов, где живут задержанные. Справка о
друзьях и знакомых "тройки". Кто к ним ходит.
     5. Выяснить  по  месту  работы  и  учебы  задержанных:  кто с кем
дружит. Может быть, этот путь приведет к "Леониду".
     6. Если  (а  вероятность  этого  "если" очень маленькая) "Леонид"
действительно личность случайная среди троих задержанных -  немедленно
объявить розыски по Москве".

        "16"

     Вечерняя Москва   выглядела   необыкновенно   празднично.  Здания
утопали  в  огнях  иллюминаций,  толпы  москвичей   запрудили   улицы,
бульвары, скверы.
     На фоне всеобщего веселья  горе  Ларисы  Былинкиной  бросалось  в
глаза. Она шла по улице Горького и всхлипывала.
     - Лариса!  Что  с  тобой?  -  окликнул  ее  знакомый  голос.  Она
повернулась и увидела рядом Алексея Северцева. Он неловко и растерянно
улыбался. - Тебя кто-нибудь обидел?
     Лариса ничего не ответила и пошла дальше. Алексей шел рядом.
     Ему стало стыдно за свое праздничное  настроение.  Причиной  слез
Ларисы он считал объявленный ей на бюро выговор и возненавидел себя за
то, что вместе с другими голосовал за него. Надо сказать ей...
     - Лора, выслушай меня.
     Лариса стала всхлипывать еще горше.
     - Почему ты плачешь?
     - Меня не берут в Будапешт...
     - И только? - На лице Алексея появилось деланное спокойствие.
     Лариса гневно метнула на  него  полные  слез  глаза  и  перестала
всхлипывать.
     - Да разве понять тебе своей агитаторской душой, что такое сцена?
И все ты виноват! Ты, со своим активизмом.
     Она зло закусила губу и пошла быстрее. Маленькая ее фигурка легко
скользила   в  потоке  встречных.  Поспевая  за  ней,  Алексей  иногда
наскакивал на прохожих, не всегда успевая извиниться.
     - Но при чем тут мой активизм? Да если ты хочешь знать...
     - И не хочу знать.  Все вы...  - Она не  окончила  фразы,  мешали
говорить слезы.
     Алексей взял ее за руку, она не отстранилась.
     - Слушай,  Лора,  - сказал он взволнованно,  - у меня идея! Можно
помочь тебе с Будапештом.
     Лариса остановилась.  Рассеянный  взгляд  ее  был обращен куда-то
поверх домов, в черноту ночного неба.
     - Леша,  если б ты знал,  как мне тяжело, - проговорила она после
некоторого молчания. Проговорила беспомощно, горько, безутешно. - Если
меня  не  восстановят  в  коллективе самодеятельности,  я что-нибудь с
собою сделаю. Я уйду с факультета. Я...
     - Чудачка ты...  - сказал Алексей, хотя в эту минуту ему хотелось
сказать "милая"! - Все будет хорошо. Завтра мы пойдем с тобой в вузком
комсомола  и  все  расскажем.  Я  знаю первого секретаря.  Он поймет и
поможет.  - Алексей был готов  успокаивать  ее  хоть  до  утра.  После
жестокой  пытки,  которую  она  устраивала ему в течение двух лет,  он
первый раз слышит из ее уст "Леша".
     - Леша, не бросай меня... Одной мне тяжело. - В голосе ее звучала
покорность.
     Алексей даже  не  заметил,  как они очутились в скверике напротив
Моссовета. "Присядем?" - спросил он глазами. - "Я согласна", - отвечал
ее покорный взгляд.
     Присели на скамейке перед фонтаном.
     - Леша,  почему  на  меня все накинулись?  Все сразу стали чужие,
злые. Только ты один меня понимаешь. У тебя наверное, добрая душа.
     Минутное молчание. Алексей чувствовал, что его сердце стало таким
непомерно большим, что ему тесно в груди.
     А Лариса продолжала:
     - И глаза у тебя добрые.  Раньше мне казалось,  что ты не  такой,
хуже...
     В этот вечер Лариса и Алексей долго бродили по улицам  Москвы.  О
чем  они  только не говорили:  об экзаменах,  о том,  что через год их
направят на практику,  о разных пустяках.  Но то главное, о чем Лариса
столько лет не хотела слушать,  Алексею никак не удавалось сказать и в
этот вечер. Только когда остановились у подъезда ее дома, он осмелился
и начал:
     - Лора, неужели ты не видишь...
     Не обращая  внимания  на  его  слова,  Лариса всплеснула руками и
высоко подняла свою маленькую головку с пушистыми русыми  прядками  на
висках.  В бездонном небе, усыпанном золотыми звездами, падала большая
голубоватая звезда, оставляя за собой тоненький светящийся след.
     - Я успела загадать! - воскликнула она и прижала руки к груди.
     - Скажи, что ты загадала?
     - Ох, если б ты знал, что я загадала! - Лариса вздохнула, ее лицо
стало внезапно грустным.
     - Скажи, Лариса?
     Любуясь ее лицом,  которое  под  лимонно-бледной  луной  казалось
голубоватым,   Алексей   боялся  произнести  слово,  точно  оно  может
расколоть эту хрупкую тишину глухого переулка.
     - Ты  хочешь знать,  о чем я загадала?  Поедем завтра в деревню к
моему дедушке в гости,  там ты все узнаешь.  - При мысли о дедушке она
сразу  оживилась.  -  Ты  ни капельки не пожалеешь,  он такой чудесный
старик! У него свои сети, лодка, ружье. Он нам расскажет такие сказки,
какие ты никогда не слышал! Поедем?
     Если б его язык  в  это  время  был  способен  произнести  "нет",
Алексей вырвал бы его.
     В общежитие он вернулся поздно.  Как олень, вбежал по лестнице на
четвертый этаж и готов был пробежать еще двадцать этажей.  Товарищи по
комнате  не  понимали,  что  с  ним  случилось.  Таким  взвинченным  и
возбужденным они его не видели.
     Искурив за ночь пачку  сигарет,  Алексей  насилу  дождался  утра.
Вспоминая  обстоятельства,  при  которых  он  познакомился  с Ларисой,
Алексей благодарил судьбу даже за то,  что  его  когда-то  ограбили  в
роще.  Иначе не было бы шефства Ларисы.  А если бы не шефство, не было
сегодняшней встречи и завтрашней поездки к дедушке.

        "17"

     Встретились они,  как условились,  в десять часов утра,  у  метро
Маяковская. Лариса была в белой кофточке с короткими рукавами, в синей
плиссированной юбке и таких же синих босоножках.  В руках она  держала
маленький   спортивный   чемоданчик,  в  котором  мать  посылала  деду
гостинцев.
     Алексей чувствовал себя настолько скованно, что даже не догадался
взять у Ларисы чемоданчик, с которым она так и шла до самого поезда. В
вагонной сутолоке и духоте разговор не клеился.  Когда же они, сойдя с
поезда,  вышли на тропинку,  которая огибала  опушку  леса  и  вела  к
деревне,  где  жил  дед Ларисы,  эта скованность и неловкость исчезли.
Ступая по зеленой траве,  он словно ощущал,  что с каждым шагом  земля
отдавала  ему  часть своих неистощимых сил.  А когда Лариса неожиданно
стукнула его по  плечу  и  с  криком  "Догони"  пустилась  бежать,  он
почувствовал, что обгонит орловского рысака.
     Дед Ларисы оказался действительно интересным человеком. Маленький
и  шустрый,  он  двигался,  как пружина.  Чтоб показать свое охотничье
искусство, он просил Алексея повыше подбрасывать бутылку с водой, куда
для  светового эффекта было подбавлено немного фиолетовых чернил.  Три
раза Алексей подбрасывал бутылки и все три раза они  падали  на  землю
осколками стекла и фиолетовыми брызгами.
     - Эх,  птица в наших краях перевелась,  а ехать на  Смоленщину  -
годы не те, - сожалел дед, вешая ружье на стену.
     После обеда Лариса и Алексей собрались кататься на лодке.  Дед не
пускал  их,  доказывая,  что  будет  дождь,  но Лариса не послушалась.
Схватив весла,  она побежала к реке,  где на  берегу,  кверху  днищем,
примкнутая  железной  цепью  к  столбу,  лежала лодка.  О ключе Лариса
побеспокоилась заранее: она знала, где он хранится.
     - Ну давай,  давай,  коза, помочи свою гармошечную, юбку-то. Ишь,
вырядилась,  - приговаривал дед,  глядя из-под ладони вслед  убегающей
внучке.
     Когда Алексей подошел к реке, Лариса уже успела отомкнуть большой
амбарный  замок  и  пыталась  перевернуть  лодку,  но силенок у нее не
хватало.  Алексей сделал это одним рывком и легко  столкнул  лодку  на
воду.
     Он сел за весла,  поплевал на ладони и,  найдя для ног  поудобнее
опору,  медленно занес весла.  Уж где-где, а здесь-то он не подкачает:
восьмилетнему ему доверяли лодку,  и не на  какой-нибудь  подмосковной
речушке, а на Оби.
     Плыли по середине реки. Деревня оставалась все дальше и дальше. С
запада,   который   еще   час  назад  был  совершенно  чистым,  теперь
надвигалась туча.  С каждой минутой она темнела и разрасталась.  Серые
волны сильнее и сильнее ударяли в правый борт. А Алексей все нажимал и
нажимал.
     - Леша,  бежим  от  тучи!  -  шутила  Лариса  и  время от времени
поворачивалась назад,  тревожно посматривая то на небо, откуда вот-вот
должен хлынуть дождь, то на деревню, которая теперь была уже далеко.
     Алексей мысленно  взмолился,  чтобы  дождь  пошел  скорее  и   не
маленький,  а ливень! Зачем - он не раздумывал. На его лбу и на висках
выступили  мелкие  капельки  пота.  Сливаясь  в  крупные  капли,   они
струйками стекали по щекам, попадали в глаза.
     Темп гребли нарастал.  Опуская в воду  руку,  Лариса  восторженно
взвизгивала,  наблюдая,  как  за  ее  ладонью  ки