- Нет, не в том смысле. Ты подписывал что-нибудь?
     - Мне пришлось.
     - Ты круглый дурак, сынок. И он тоже, - добавил Папаша, - потому что ты
несовершеннолетний.
     Ну, знаете!
     - Послушай,  Па,  - разозлился  я, - у меня нет твоего  опыта,  но я не
дурак, это уж точно.
     - Извиняюсь, - сказал Папаша.
     - Извинения приняты.
     Но я не был доволен, -  нет, вовсе нет, - тем более  что я подумал, что
Папаша на самом  деле мог быть прав.  Вендис  был очень мил, -  и  он слушал
меня,  не  смеялся  -  но,  конечно  же, он взялся за  это  из  коммерческих
соображений. Я подумал, что надо будет познакомиться с юристом.
     - Когда мы доедем до места? - спросил Папаша.
     - До Марлоу? Ты уже об этом думаешь? Около шести.
     - Мы можем остаться там и попить чаю.
     - Как хочешь, Пап, но  мне нужно вернуться в город,  если ты не против,
потому что я хочу сходить на концерт.
     - Этот твой джаз, что ли?
     - Да. Этот джаз.
     - О, хорошо. Где мы будем обедать?
     Я быстро подумал.
     - Ну, что же,  - сказал я, -  мы можем сделать это на "Королеве Марии",
или мы можем сойти в одной из деревушек и потом сесть на другое судно.
     - Наши билеты позволят нам это?
     - О, конечно. Я все проверил.
     - Ладно, посмотрим, - сказал он.
     - О'кей.
     Это  снова навело меня  на  мысли о Сюз. И несмотря на то, что  я люблю
старину Папашу, я не мог отделаться от желания, чтобы сейчас со мной был  не
он, а она. Боже! Как чудесно  было бы устроить  эту поездку по  реке с Crepe
Suzette! И почему мне раньше это не приходило в голову?
     Ух!  Меня  чуть  удар  сейчас  не  хватил! Потому  что  в  иллюминаторе
мелькнуло лицо  - человеческое лицо. Но потом я  понял, в  чем дело - ватага
пловцов резвилась в  реке, и мы с Папашей поднялись  по лестнице на  верхнюю
палубу. Огромное количество  пловцов, нырявших с берега, металось  туда-сюда
по реке и заставляло  шкипера  материться на них, потому что они  подплывали
слишком близко  к  его трансатлантическому. Они кричали и плескались, а  те,
кто поумнее,  поджаривали  свои  тела на траве,  или  просто стояли,  словно
скульптуры  и  наблюдали. "Удачи  тебе!  " крикнул  я  какому-то  олимпийцу,
переплывавшему  реку прямо  перед  носами кораблей.  "Я  бы  с удовольствием
присоединился к ним", сказал я Папаше.
     Потом  мы миновали более  спокойный участок  пути,  с большими домами и
газонами,  выходящими  к  реке,  он   был   довольно  пустынным,  не  считая
одного-двух рыболовов, сидевших, словно статуи, и лебедей, шипевших на  нас,
прямо как аллигаторы, когда пароход плывет  по Амазонке или Замбези, или еще
по чему-либо, скрежещут зубами на  исследователей. Когда мы  проплывали мимо
высоких  зарослей  тростника,  они,  казалось,  кланялись  нам,  потому  что
погружались  в воду на несколько футов, а потом опять  поднимались, когда мы
их миновали. Иногда неожиданно выскакивали холмы  (я  имею в виду, одни и те
же  холмы) в каких-то совершенно разных местах,  потому  что  мы  проплывали
излучину  длиной  в  милю.  Были  маленькие  мосты,   под  которыми  мы  еле
проплывали, как в  этих  набивших оскомину фильмах  про баронскую Шотландию,
возле каждого шлюза были плотины с надписью "Опасно", и стоял  огромный шум,
как на Ниагаре, или  почти такой же. В общем, все это зрелище было настолько
же хорошо, как и Кинорама, но гораздо свежее.
     Один  из самых  известных  шлюзов,  проинформировал меня Папаша -  и он
наверняка  был  прав, потому  что шкипер оставил штурвал умелому  мальчишке,
которому я, признаюсь, позавидовал, и подошел к нам, чтобы подтвердить это -
назывался шлюз Боултера. У него был маленький мостик, как в японских фильмах
про убийства,  и большой  остров из дерева, и, по  словам Папаши, во времена
Королевы Виктории и Короля  Эдварда и всех этих доисторических монархов этот
шлюз   был   супер-модным  местом  встречи  для  всяких   чуваков   щеголей,
джентльменов и их  пташек.  Лично  мне он показался  чуточку  мрачным (хотя,
естественно,   я  никому   не  сказал)  -  немного   скучным,  пустынным   и
несовременным, как и множество  других  великих монументов,  в  которые твои
родители  гордо тыкают пальцем с  верхнего яруса автобуса.  И когда позже мы
заплыли  в  район  под  названием Кливденский  галс (только произносится это
по-другому,  с учеными словами так  всегда),  являющийся к тому  же одним из
самых  живописных мест нации, я  был сильно расстроен, доложу вам. Это  было
похоже  на  канал  в Регентс Парк,  только,  само собой, побольше:  огромные
заросли  переплетенных  деревьев, похожих на  салат из  петрушки, выживающих
самих  себя  в  реку, постепенно  сгнивающих  и  старых  - что,  конечно же,
напоминает  нам  саму  Англию,  я  говорю  про  все  эти древние  города, но
оказалось, что и природа здесь выглядит точно также.
     Но  я  начинал  немножко нервничать; потому что  я  знал, что когда  мы
выберемся  из  этого  милейшего  лилейного  Кливденского  прудика, следующей
остановкой будет местечко под названием Кукхэм. Когда я представлял себе всю
эту сцену, лежа дома на скрипучем диване, я думал- да, я знаю, это глупо - я
представлял себе дом Сюз  в виде такой маленькой белой штучки возле  реки, а
лодка бы медленно проплывала мимо, а она бы вышла из дома в тот самый момент
(без Хенли, должен  заметить) и увидела меня  на палубе,  словно Капитана из
Передника на Службе Ее  Величества, и послала бы пару  воздушных поцелуев, и
умоляла бы меня сойти на землю,  я  бы причалил рядом с  ее садом и попал бы
прямо в ее объятья.
     Но, естественно, я знал, что так  не  произойдет, и я отверг раздумья о
том,  что конкретно я буду делать,  как-то: сходить на берег или нет, и  как
найти место, где  живет Сюз, если бы я сошел. Но  сразу же за шлюзом Кукхэма
(он  находится  чуть  впереди  самой деревеньки),  пока я все  еще медлил  с
окончательным решением,  чувствовал себя каким-то парализованным,  и  думал,
хочу ли я вообще видеть  Сюз, мне на помощь пришел Папаша - правда, довольно
странным путем. Потому что когда мы продолжили  наше плаванье после шлюза, и
я уже  проклинал  себя  за  то,  что ничего  не сделал,  и корабль  как  раз
собирался нырнуть  под  металлический мост,  Папаша тяжело  опустился на мое
плечо и отключился.
     Так  что я прислонил его к стенке, побежал  к шкиперу  и  сказал  ему о
случившемся, он  не  был очень  уж  доволен и  сказал, что мы можем сойти на
следующем шлюзе, к которому приплывем. Но я сказал  ему нет, это не годится,
Папаша - больной человек, под присмотром Д-ра А. Р. Франклина с Харли-стрит,
и я должен быстро доставить его к доктору в  Кукхэме, и если он сейчас же не
остановит судно, лично понесет  ответственность за это. Потом я повернулся к
пассажирам  и  громко  заявил,  что  мой Папаша  умирает, а  шкиперу на  это
наплевать - вообще-то, я вел себя немного истерично.
     Теперь я прекрасно знаю мамаш  и  папаш, и если есть вещь, которую  эти
люди  ненавидят  больше всего,  то  это  любая  суета.  Какие-то любопытные,
докучливые пассажиры, слава Богу, глянули на Папашу и сказали, что я  прав -
они  хотели  избавиться  от него, понял я вскоре, потому что никто не  любит
больных, особенно  по выходным. Так что шкипер приостановил судно и причалил
к  насыпи,  и наорал  на  какого-то  старикашку,  чинившего лодки  (так было
написано  на знаке) прямо  рядом с железным мостом, и  старикашка подплыл  в
маленькой  лодке,  и мы спустили в  нее Папашу  и отплыли, а  увеселительное
судно отправилось дальше.
     К тому времени, как мы погрузились на слип, Папаша, к счастью, пришел в
себя; я был этому очень рад, так как  чувствовал себя  немного виноватым  за
то, что упаковал  его  в  эту лодчонку -  да, в  общем, и за свое истеричное
выступление. Старикан помог ему дойти до лодочного домика, в тень, наорал на
свою жену, чтобы  та принесла чашку  чая,  и  позвонил в  местное  отделение
скорой помощи,  чей представитель появился  довольно быстро, но был не очень
доволен тем,  что его оторвали от своих мензурок и подкожных  инъекций. Да и
Папаша тоже не был рад  его приезду, потому что он сказал, что вся эта суета
из-за пустяка, и нам нужно было  оставаться на корабле  и какого  черта. Так
что  никто из них не был готов к сотрудничеству. И  этот Кукхэмовский доктор
сказал, что не видит ничего особенно  угрожающего в  здоровье Папаши (я  уже
слышал это раньше! ), и  все, что ему нужно - это отдохнуть, а потом залезть
в автобус, и прямиком домой, в кровать.
     Так что  старикашка-судостроитель поместил Папашу в  шезлонг с навесом,
украшенный кисточками, а его жена принесла еще несколько чашек с живительной
влагой, а я сказал,  что автобус - это слишком  медленно, и, пусть это будет
стоить бешеных денег, но я отвезу Папашу в Лондон на такси. Старикан сказал,
что он мог  бы позвонить  в местный  автопрокат, но я сказал, нет, дайте мне
адрес,  и я  сгоняю и улажу все лично, за это Папаша вздремнет немного и это
восстановит его силы, а я получу шанс поглазеть пару секунд на эту миленькую
деревушку. Так что я свалил.
     Этот  Кукхэм  -  самая  настоящая  деревня,  как те,  что  вы видите на
коробках с  печеньем: маленькая квадратная церковь, уютные коттеджи, дороги,
сделанные из грязи, и сельскохозяйственные чуваки, устало  волочащие  по ним
свои ноги,  занимаясь  чем-то, чем они  и  должны  заниматься. Я  спросил  у
одного-двух про адрес, который мне дали, они вели себя очень расслабленно  и
дружелюбно, и говорили вовсе не так, как крестьяне говорят  в телепередачах,
и после  того, как я последовал их  советам и миновал несколько поворотов...
бац!  я увидел  дом Сюз!  Да. То  есть это  был  то же  дом, что  я  себе  и
представлял, почти тот же...  в любом случае, больше  я ни у  кого дорогу не
спрашивал, а просто  вошел через палисадник,  и на газоне  рядом  с рекой  я
увидел слушающую радио сидя на траве Сюз. И больше никого.
     - Здорово, Crepe Suzette, - сказал я.
     Она  поглядела вверх, но не поднялась, смотрела на меня минуту, а потом
сказала "Хай".
     Я подошел чуть ближе.
     - Ты в порядке? - спросил я.
     - Да, - сказала Сюзетт.
     - А Хенли?
     - О, да.
     - Могу я сказать ему "здорово"?
     Сюз поднялась на колени, а ее руки упали между ними.
     - Он там, наверху, - сказала она.
     - В Лондоне?
     - Ага.
     Я тоже опустился на колени.
     - Значит, я разминулся с ним.
     - Да, - сказала Сюзетт.
     И тут - ну, как будто нас столкнули друг с другом две огромные руки. Мы
превратились в комок,  я прижимался  к  Сюз, она  прижималась ко  мне, и она
начала рыдать - ну, вы знаете, такие  рыдания, на самом деле больше  похожие
на рычание, ужас, одним словом.
     Это продолжалось  некоторое  время,  а потом  я  подумал черт! Здесь же
везде  окна, хоть это  и деревня, поэтому я продолжал  говорить  "Сюз, Сюз",
хлопал  ее  по спине,  целовал ее  лицо, когда  удавалось  и повторял  "Сюз,
успокойся, детка, расслабься, девочка, пожалуйста, перестань".
     Это тоже продолжалось какое-то время,  она взяла себя  в руки, с лицом,
красным, как  помидор,  села на траву  и  посмотрела  на меня  так,  будто я
неожиданно  собирался исчезнуть  (чего я точно  не  собирался делать),  и  я
сказал ей, потому что не мог больше сдерживаться - вы должны понимать, через
что я сам  прошел,  и что  я люблю эту девочку Сюзи всем  своим сердцем -  я
сказал:
     - Так значит, ничего не вышло.
     Она просто сказала "Да", а потом повторяла "Да, да, да".
     Поймите, что все это время я  думал еще и о  Папашином здоровье и очень
хотел доставить его домой в сохранности, хотя я Бог знает как хотел остаться
здесь,  поэтому  я  немного оживился и  деловым  тоном,  хоть  это  и  могло
показаться ей верхом бесчувственности, сказал:
     - Что ж, дорогуша, почему бы тебе не сбежать?
     - Я не могу, милый мой.
     - Он не сможет остановить тебя, Сюз!
     - Не в этом деле, я просто не могу!
     Никто никогда ничего не объясняет! Ничего не объясняет!
     - Сюзи, почему? - закричал я.
     Здесь  началась  новая  порция  этих  отвратительных  рыданий, которые,
честно говоря, были просто ужасающими.
     - Прекрати это, Сюзетт! -  кричал я, хлопая девчонку по спине, довольно
сильно. Потому что, на самом деле я не мог этого выносить.
     -  Потому что  все  испорчено! - проревела она,  все  это  вперемешку с
волосами  и кусками одежды, и я еле понял, о чем она. - Я испортила то,  чем
мы были - этого больше нет!
     -  Чушь! - воскликнул я  с негодованием. Она обхватила меня так, словно
мы  занимались вольной борьбой. - Это бардак,  - повторяла она. - Это просто
бардак.
     Я понял, что настало время  для решительных действий. Я отстранил ее от
себя немного, чтобы я мог ее видеть (до этого я видел в основном спину), и я
сказал, что у меня там, в машине,  Папаша, и мы вдвоем отвезем ее в Лондон -
но хоть я и  повторил это полдюжины раз, это  никак не отпечатлелось на Сюз.
Она только твердила "Нет, нет, нет, нет, нет".
     Так что я поднялся.
     -  Слушай,  Сюз,  -  проорал  я.  -  Я  - твой парень, понимаешь?  Твой
один-единственный. И я живу в Лондоне, и ты знаешь, где именно. И я жду тебя
там сегодня вечером, завтра и каждый день, пока я не умру! - Я схватил ее за
плечи и тряхнул. - Ты слышала, что я сказал? - прокричал я.
     Она сказала "да".
     - А поняла ли ты меня?
     Да, ответила она, поняла.
     - Тогда я  жду!  -  прокричал  я,  нагнулся, поцеловал  ее на  прощанье
пламенным, вечным поцелуем, потом сказал "До  очень скорой встречи", помахал
рукой, и помчался из этого сада, словно Доктор Роджер Баннистер.
     По дороге мне пришлось остановиться, потому  что  неожиданно я ослабел,
прямо как Папаша,  и сел прямо  на землю, потому что это  было  единственное
место  вокруг,  куда я  мог  сесть.  Потом  я  поднялся  и  схватил  первого
попавшегося мне на глаза парня, и попросил  показать дорогу к прокату авто -
что  он и сделал очень вежливо - и,  слава Богу, чувак оказался на  месте (я
имею  в виду  чувака из проката авто), и он  приехал  на  судостройку, и  мы
забрали Папашу, поблагодарили  и  попрощались со стариканом  и его  женой, и
рванули в Лондон, что стоило намвосемь фунтов, по словам водителя.
     Ну, по дороге домой Папаша немного  воспрянул духом: вообще-то, он даже
начал петь какие-то номера Джорджа Формби, и старые песни Альберта Шевалье и
других  исторических  ветеранов,  которых он слышал  от своего  собственного
Папаши, а как оказалось, водила из Кукхэма  тоже немного  знал об этом, и  у
них получилось несколько  воодушевляющих  куплетов,  и они спорили, кто  что
спел  и из репертуара  какого старинного  артиста  мюзик-холла.  Но  я, надо
сказать, чувствовал себя  иначе, а  также меня укачивало,  я склонен к этому
всегда, когда за рулем кто-то другой. И вообще я хотел рассказать Папаше про
свои проблемы, но вы понимаете, что я не мог - и даже в самые лучшие времена
невозможно  рассказать  даже  отцу или матери нечто действительно важное для
тебя.
     Вскоре мы были  в окрестностях, и,  хоть  мне  и  понравилась  сельская
местность,  я был  так рад возвращению в  город  - это  было как возвращение
домой.  И  очень быстро  мы оказались в  Пимлико, и,  когда мы остановились,
Папаше пришлось идти к себе наверх за деньгами, так как даже у нас вдвоем не
набиралось всей суммы, и Мама с Верном вышли на тротуар, а из своего окна на
втором этаже выглядывал здоровяк мальтиец.
     Никто,  по-моему, так и не понял, насколько опасно это было для Папаши:
все, что  мы  получили,  это возгласы,  зачем я взял  его с собой, никому не
сказав,  где  мы оба шлялись  столько времени, и  почему такси  стоит восемь
фунтов - даже  Верн  встревал в  разговор со своими полезными наблюдениями -
пока мне не стало так стыдно, что на глазах  у этого Кукхэмовского водилы  и
всего населения Пимлико я подошел к ним в ярости и заорал:
     -  Если вы собираетесь убить  моего отца,  не  убивайте его  на  улице,
пустите его в кровать!
     Это изменило атмосферу, все мы неохотно зашли в дом,  и уложили Папашу,
а потом Мама повернулась ко мне и сказала, что теперь она хочет знать, в чем
именно дело, и я сказал,  о'кей, я с чертовским удовольствием расскажу ей, и
Верн пытался присоединиться к вечеринке, но мы вышвырнули его и спустились в
гостиную.
     - Присаживайся, - сказала моя мать.
     Я схватил ее за плечи (прямо как с Сюз),  толкнул ее в кресло, - хотя с
виду она гораздо сильнее - и сказал:
     - Нет, Ма, ты присаживайся, и послушай меня.
     И она  получила свое. Я  сказал,  что она  - самая эгоистичная женщина,
которую я когда-либо встречал, что она превратила Папашину жизнь в пытку,  и
что я не могу  говорить за такую кучу хлама, как Верн, но что касается лично
меня, то это она воспитала меня так, что я ненавидел и стыдился ее.
     -  Это  все?  - сказала она, глядя на меня так, будто  тоже  испытывала
ненависть.
     - Практически все, - сказал я.
     - Теперь ты хочешь идти? - сказала она мне.
     Я немного опешил. Ничего не ответил, а просто стоял и ждал.
     - Что ж,  - сказала моя Мама. - Если ты сможешь стерпеть это, то можешь
остаться  и послушать. Твой  отец был для меня бесполезен с того самого дня,
как я вышла за него.
     - Он произвел меня, - сказал я, глядя на нее очень, очень зло.
     - Да, еле управился, - сказала она. - Это все, что он смог.
     В  этот момент я хотел зацепить свою мать, как  она  поступала со  мной
тысячу раз, когда я не мог дать  сдачи,  и я хотел ударить ее очень сильно и
закончить с этим, и  я  сделал  шаг по  направлению к ней. Она почувствовала
приближающуюся угрозу и не сдвинулась ни на инч. И  я очень рад заявить, что
когда  я  это понял - хотя,  естественно, все  произошло в один миг  -  я не
ударил ее, а сказал:
     -  Неважно, что сделал или  чего не  сделал Папаша, -  ты вышла за него
замуж.
     - Да,  я вышла за него, -  сказала  она очень едко и с  огромной  долей
сарказма.
     - И как бы ты не относилась к Папаше, - продолжал я, - если ты задумала
сделать меня, ты должна любить меня. Матери обязаны любить своих сыновей.
     - А сыновья своих матерей, - сказала моя мать.
     -  Если у них есть такая возможность. Нет таких, которые  не  хотят, не
так ли? Но они же должны получать что-то взамен, для ободрения.
     На  это  старая Мамаша  только  зевнула,  выдав  мне кривую  улыбку,  и
выглядела очень мудро, должен вам сказать, хоть и очень ядовито.
     - Теперь ты послушай меня, - сказала она, - и мне  на... ать на то, что
ты думаешь. Во-первых, произвела тебя  я, вот отсюда, (и  она похлопала себя
по животу) и если ты думаешь, что это легко, попробуй как-нибудь. Без меня и
без  того, через что я прошла, ты бы здесь не хамил мне сейчас. А во-вторых,
хоть твой отец мне  совсем не нужен, я привыкла  к нему, не  вышвырнула его,
что  могла сделать сотню раз,  если бы  захотела,  и очень облегчила бы себе
жизнь этим. А в-третьих, что касается тебя...
     Я прервал ее.
     -  Одну минуту, Ма, - сказал я. - Почему ты попросила меня, всего  лишь
два месяца назад, вернуться сюда, если что-то случится с Папашей?
     Она не ответила, и я надавил не это.
     -  Потому что ты не справилась  бы здесь  без  мужчины, я имею в  виду,
легального мужчины, и ты знаешь это,  не так ли? И ты не могла избавиться от
Папаши так  легко, как говоришь, потому что я знаю тебя, Мам, если ты могла,
давно бы это сделала.
     Она посмотрела на меня.
     - Ты смышленый, не так ли, парень? - сказала она.
     - Я твой сын, Ма.
     -  Да, да.  Наверное.  Но вот что я тебе  скажу. С  той ночи, когда  ты
появился на  свет  в бомбоубежище  в метро, восемнадцать лет назад,  чего ты
даже не помнишь,  я  следила за тем, чтобы  ты всегда был  накормлен, одет и
воспитан должным образом, до  тех пор, пока  ты сам н