нного  стола, а
отсюда! Пусть  епископы и  министры  устроят межрасовую  службу на  открытом
воздухе!  Разве  это  не  их большой  шанс? И пусть Королева, во  всем своем
великолепии,  проедет  по улицам Неаполя и скажет: "Вы все мои  подчиненные!
Каждый из вас принадлежит мне! ".
     Хоплайт  покачал  своей  головой  с  сожалением,  помахал  мне рукой, и
умчался
     Я  вытащил из комода паяльную  лампу, потому что всегда лучше иметь при
себе такое оружие, которое выглядит вполне невинно, и я достал свою карточку
донора крови (ее я получил, когда начал сдавать  кровь  пинтами, после того,
как  Д-р Ф.  вылечил меня), потому что это всегда производило впечатление на
представителей закона - не очень сильно, а лишь чуть-чуть - если они хватают
тебя  и  выворачивают карманы, а  также  я  засунул  в  задний  карман  свой
новенький паспорт, не знаю зачем, просто на счастье,  я так думаю.  Потом  я
надел  свой  ремень с  пряжкой  и куртку на молнии,  заменяющую  саблю, если
размахивать  ею одной  рукой,  и спустился по  лестнице, где я наткнулся  на
Клевого, также спускавшегося вниз.
     - Ты тоже собрался подышать ночным воздухом? - спросил я.
     - Ага. Посмотрю, что творится вокруг...
     - Будь клевым, Клевый.
     - О, конечно, белый мальчик.
     Я остановил парня перед дверью, взял его за обе руки, посмотрел на него
и сказал:
     - Я надеюсь, это не сделает тебя угрюмым, мужик.
     Он улыбнулся (что с ним случается довольно редко).
     -  О,  нет...,  -   сказал  он.  Мы   не  станем  угрюмыми,  мы  должны
протестовать. А ты?... Я полагаю, не очень хорошо,  когда ты чувствуешь, что
твое племя не право?
     - Спасибо, Клевый, - сказал я. Готов спорить, что ты - единственный Пик
в Неаполе, кто подумал о нас.
     Я похлопал его по руке, и мы оба  вышли во  тьму, и на этот раз я решил
не пользоваться своей Веспой. На тротуаре, не говоря ни слова обо всем этом,
мы пожали друг другу руки, и пошли в разные стороны.
     Без сомнения, ночь любит  зловещие выходки: вообще-то, я не считаю ночь
зловещей, я обожаю ее, но она ставит  приманку для  всех  чудовищ, заставляя
выходить их наружу. Я дошел до станции Вестберн Парк и доехал  по живописной
железной   дороге   до  Буша.  Поезд   был  наполнен   туристами  с  Запада,
выскакивавших из  вагона  на  разных станциях, чтобы  разглядеть  все  более
пристально. Между остановками с высоты можно было видеть огонь и пожарных, и
перед  глазами стремительно проносились  толпящиеся люди, патрульные  машины
закона, разъезжавшие вокруг в поисках  добычи, либо  припаркованные, набитые
ковбоями, ожидающими боя, словно патроны в обойме. А когда поезд остановился
в  Лэдброуке  и Латимере,  можно  было слышать  громкоговорители, из которых
несся какой-то  резкий  и бессмысленный  рев,  как  в  увеселительных  садах
Баттерси. И на протяжении всего пути  иссиня-черную тьму разрывали внезапные
вспышки и проблески ослепляющего света.
     Но,  попав в Буш, я был  ошарашен. Потому что, когда я перебрался через
Грин, в этот  среднеклассовый квартал рядом с нашим районом -  там  все было
мирно,  тихо,  спокойно,  так-как-было-раньше.  Поверьте!  На  площади  двух
квадратный  миль  в  Неаполе кровь и гром, а вне ее  пределов -  прямо через
дорогу, будто это какая-то государственная граница,  - вы снова попадаете  в
мир Миссис Дейл,  в  мир  "Чем я  занимаюсь? ", в зеленую и приятную  страну
Англию.  Неаполь был словно  тюрьма  или  концентрационный лагерь:  внутри -
печальные убийства, снаружи  - автобусы, вечерние газеты  и  спешка домой  к
своим сосискам, картофельному пюре и чаю.
     Возле телетеатра я купил вечерний выпуск. Они раздували все эти события
- ни одна газета не устоит перед большими заголовками - но так же и пытались
не придавать этому особого значения. Реакция в Африке  и на Карибских о-вах,
говорилось, была не благосклонной,  но  очень преувеличенной.  Было  немного
злорадства  в  Южной Африке  и  юге  США,  что,  в  столь  сложной  ситуации
необходимо порицать. Главное, что надо помнить:  это то, что ни в Ноттингеме
- и не в Ноттинг Хилле, пока  что - не  было  потеряно ни одной человеческой
жизни. Тем  временем парень из Скотланд-ярда,  опубликовал сообщение,  чтобы
остудить интерес зевак. Я выбросил  эту штуку. Закон никогда не хочет, чтобы
вы  смотрели на то, с  чем он не может справиться. Потом  я  вернулся в свой
район.
     Я шел по пустой улице, которая была освещена, как и большинство из них,
фонарями, поставленными  сюда во времена  Королевы Боадиции,  когда я увидел
трех  цветных  чуваков,  идущих  мне  навстречу и державшихся друг  друга. Я
огляделся, потому что  думал, что их преследуют, но нет, поэтому я подошел к
ним  и сказал "Привет, парни,  как дела? " - и увидел в руке у одного из них
гаечный  ключ, кажется (в любом случае, что-то железное), и они двинулись на
меня. Боже, каким  же  галопом я помчался! А эти три сына Африки  гнались за
мной и  шипели! Я нырнул в бассейн света, пролез между какими-то машинами, и
врезался посредине дороги прямо в М-ра Уиза. "Прекратить! ", - крикнул он, и
цветные  чуваки  увидели,  что у  меня есть  союзник, и  растаяли,  как лучи
заходящего солнца.  "Ну  и ну! ", -  кричал  я, хлопая  старину Уиза,  будто
выбивая ковер. "Ну и рад же я видеть твое гнусное лицо! Где ты, черт возьми,
был,  мужик, я тебя искал! " Уизард взял меня  за руку и сказал: "Спокойнее,
малыш", и, пройдя пару домов, мы оказались на каком-то огромном собрании.
     Все это было устроено чуваками из Союза Защиты Белых, распространявшими
в толпе листовки. Оратор на передвижной трибуне выглядел  довольно  обычно -
т.  е. такой  тип, которого трудно описать,  если  бы вас  попросили об этом
позже  - правда, в  тот момент в  нем  пылало и билось некое  сумасшедшее  и
электрическое безумие. Он  не обращался конкретно к кому-то -  к какому-либо
человеческому  существу, даже совсем пропащему - он кричал в пространство, в
ночь,  обращаясь  к  какому-то  духу,  к  какому-то  колдуну  за  помощью  и
благословением. И на него, освещенного желтым сиянием,  снизу-вверх смотрели
защищаемые им  белые  лица, превратившиеся, благодаря  муниципальным фонарям
над ними, в нечто грязное, фиолетово-серое.
     Я пихнул Уиза локтем.
     - Он сбрендил, - сказал я.
     Уиз не отвечал.
     - Я говорю, он чокнутый, парень! - проорал я, поверх шума микрофона.
     Потом я посмотрел на Уизарда. И на лице моего друга, пока он смотрел на
этого оратора, я  увидел выражение, вызвавшее у меня дрожь. Потому что малыш
Уиз, такой  подтянутый  и опрятный и нарядный и опасный, чуть  улыбался так,
чтобы зубы были еле видны, и все его гибкое маленькое тело было напряжено, и
что-то Бог знает  откуда появилось в его взгляде, и он поднялся  на цыпочки,
резко  вскинул руки вверх,  и  выкрикнул, провизжал  так, будто это были его
последние слова: "Англия должна быть белой! "
     Я стоял некоторое время, а толпа подхватила эти  слова. Потом я схватил
Уиза за шиворот изо всех своих сил, тряхнул и ударил его, вложив в кулак всю
свою жизнь, и  он  упал. Затем  я быстро огляделся, прикинул, что к  чему, и
побежал.
     К счастью, я знаю Неаполь, и я удрал гораздо легче, чем надеялся. Возле
бульвара Корнуолл  я  забежал  во  двор  и отдышался. Потом я пересек рощицу
Лэдброук и пошел по улице, стараясь держаться направления железной дороги.
     Впереди,  на  освещенном  участке,  я увидел  забавную фигуру:  это был
африканский  торговец,  хорошо известный  во всем  квартале,  длинный  тощий
старый  тип, владеющий  небольшим магазином, специализирующимся на импортных
продуктах, которые Пики  применяют  в  своей кухне. Обычно он  носит древний
костюм и потрепанный Энтони Иден,  но сегодня он был при всех своих регалиях
- я хочу сказать, он был в африканских робах, и  стоял он в них возле своего
дома, совершенно один, ожидая чего-то.
     Я подошел к нему, сказал "Привет" и спросил, в чем дело. Он сказал, что
это его дом, внутри -  его жена и дети, и он никому не хочет причинять боль,
но  если  кто-то вздумает  нанести им вред, сначала им придется перекинуться
парой словечек с  ним. Он стоял на  этом месте  весь  день, и будет стоять и
дальше,  сказал он, пока эти хулиганы поблизости. Мне  понравилось, как этот
старый  парень  произнес слово "хулиганы". Оно  выскочило  прямо у  него  из
живота, так,  будто он выблевывал  какую-то  противную массу. Я сказал  ему,
"Так  держать, папаша", и мне  понравились его  одежды  - как только  у меня
появится шанс, я поеду в Африку, посмотрю на всех этих чуваков  в робах, как
в кинопередачах про путешествия - и я продолжил путь.
     Вскоре  я  увидел  огни.  Поэтому  я  поспешил,  и  наткнулся на другое
скопление народа,  и оказалось, что все эти люди толпились возле клуба Санта
Лючия, Вест-индской обдираловки, не  более очаровательный,  чем общественный
туалет.  Здесь  кружило несколько  сотен; а что  добавляло веселья всей этой
толчее, так это присутствие кино -  и ТВ - камер, с дуговыми лампами, светом
и фотовспышками, как будто снималась какая-то массовая сцена для кинофильма.
И управлял всем этим, стоя на крыше машины с микрофоном, - да, вы отгадали -
Зови-Меня-Приятелем. Это, безусловно, был главный вечер  всей его  карьеры -
сенсационные новости, наш  бесстрашный репортер прямо там, на линии огня!  А
что  касается Тедов и хулиганов, ну, они могут учуять камеру за милю, и вряд
ли найдется нечто более любимое ими, чем шанс полюбоваться на свои идиотские
лица на следующее  утро в таблоидах, так что  это тоже была для них огромная
возможность.
     "Дитя!   "   -   проорал   кто-то   и   я  оглянулся.   Это   оказалась
экс-Деб-Прошлого-Года, на заднем сидении вишневого Бентли. Я пробрался к ней
через толпу, и нашел  ее в компании Горлопанов Генри,  которые, как я понял,
сомневались, что все это хоть сколько либо забавно. А что  касается экс-Деб,
то она высунулась из своей машины и сказала:
     - Вся эта толпа - куча дрянных ублюдков.
     - Кому ты это говоришь! - сказал я.
     - А что это за место? - спросила она, махая рукой в сторону клуба Санта
Лючия.
     -   Местный  притон.  Не  хочешь  заглянуть?  -  спросил  я  -  немного
саркастически,  должен признаться,  потому  что если  орущая толпа вокруг по
какой-то причине не уроет  вас, Пики внутри, если они там  есть, обязательно
это сделают, если вы попытаетесь зайти.
     -  Конечно! -  вскрикнула  она  слишком громко, даже для меня.  -  Я  с
удовольствием потанцую с каким-нибудь африканцем, они лучшие танцоры в мире!
     И она  пригласила меня внутрь, и я подумал "О,  ну что ж! ", и Горлопан
за  рулем  подвел машину  ко  входу,  а  все,  увидев экс-Деб и  Горлопанов,
подумали,  наверное, что  это  какой-то  номер  из телевизионной  программы.
Экс-Деб и я  вышли, за нами увязались  двое Горлопанов,  и мы  спустились по
ступенькам в подвал, и экс-Деб постучала двумя руками в закрытую дверь.
     Должен  сказать,  что я окаменел, но  также был  на грани истерики, ибо
теперь все  это казалось мне довольно смешным,  поэтому мне в голову  пришла
идея, я подошел к  мусорному баку, забрался на  пьедестал и, улучив  момент,
проорал сквозь вентиляционное окошко: "Клевый, если  ты там,  впусти нас, мы
клиенты! ". Потом мы еще немного подождали возле двери,  открылось смотровое
отверстие, загремели болты  и  прочие железные изделия, и дверь приоткрылась
на  восемь  инчей,  и  мы  проскользнули  внутрь;  но не Горлопаны,  им вход
преградили.
     В  клубе  Санта Лючия будто проходило выступление старинных комедиантов
под  эгидой  "Шоу-должно-продолжаться". Потому что  никто  не сидел в  углу,
съежившись  от  страха,  и  никто  не  устраивал  баррикады,  наоборот,  все
танцевали под  звуки из джук-бокса и  сидели на столах,  с двойными порциями
рома в стаканах: Вест-Индийцы, несколько американских оккупантов и небольшая
стайка храбрых курочек.  И все это,  не  смотря  на тот, другой шум снаружи,
пугавший их, надеюсь, меньше, чем меня. Девятифутовый солдафон разлучил меня
с экс-Деб,  и я сел отдышаться. И в этот момент  из  женского  туалета вышла
Crepe Suzette.
     Целую  минуту меня  будто током  трясло. Потом  я  вскочил,  подбежал и
схватил ее. Ее тоже тряхнуло  током,  но лишь на  секунду, и  мы обнимались,
словно два русских медведя, а потом сели на два стула, стоявших рядом.
     - Сумасшедшая девчонка! - заорал я. -  Рассказывай скорее! Какого черта
...
     Она поцеловала меня и сказала:
     - Я приехала неделю назад.
     - И ты не дала мне знать об этом? Стерва!
     - Когда я услышала об этом, сразу приехала.
     Я посмотрел на нее.
     - Чтобы быть рядом с парнями?!
     - Да.
     Я поцеловал ее.
     - Вот это да,  Сюз, ты сошла с ума! - воскликнул я.  -  Смелая девочка!
Хорошая киска! Ну, ты теперь моя, не их.
     Она покачала головой.
     - Нет, пока все это происходит.
     - Ну, это же не навсегда, дорогуша, - сказал я ей.
     - Но пока это не закончилось, я остаюсь здесь.
     - Теперь, когда с этим разобрались, у меня есть право выбора.
     Мы засмеялись, словно две гиены,  и я  сходил  за  напитками, и боковое
окно  разбилось, и  влетела бензиновая бомба,  и  покатилась  по  полу  мимо
танцующих  пар, и взорвалась,  и все электричество  отключилось, и раздались
крики.
     Потом,  на лестнице снаружи,  раздался  грохот, будто раскаты грома,  и
стук в дверь, и, благодаря вспышке от бомбы,  можно было видеть  блюстителей
закона и  пожарных,  вломившихся в  кабак,  казалось,  что они  пришли не на
помощь  кому-либо,  а для  того, чтобы захватить позиции противника. Хватали
различных типов,  а все остальные рассыпались  в разных  направлениях,  и  я
потерял Сюз и  экс-Деб, так что я последовал за Пиком в туалет, и мы вылезли
из окна, попали в темный сад и перелезли через забор.
     Мы  стояли  там с этим Пиком, тяжело дыша. И  я сказал ему:  "Ты о'кей,
белый мусор? ", а он сказал мне: "О'кей, черномазый". И это оказался Клевый.
Мы оба засмеялись - Ха! Ха! Ха! - потом прокрались к чьему-то черному входу,
открыли дверь и на цыпочках  прошли в коридор к парадному выходу, и вышли из
дома по ступеням, на которых лежал какой-то парень  и рычал, и я посветил на
него фонарем и увидел кровь, и кровь принадлежала Эду Теду.
     - Ну, что же! - сказал М-р Клевый.
     - Да, - сказал я, и мы просто оставили его там, и пошли по улице.
     А там, там шла заранее подготовленная битва. Теды окружили  полицейских
возле  железной дороги - ну, я  предполагаю, что их должны были окружить - а
остальные  боролись  с  Пиками и друг  с  другом,  с  бритвами  и  колами  и
велосипедными цепями и железными  прутами и даже иногда  с голыми  руками. И
вскоре меня эта штука засосала,  и  я услышал крик: "Ниггерская шлюха! ",  и
сквозь тела  и  руки  я увидел  Сюз, ее  схватили какие-то девки  и какие-то
животные,  и  мазали  ей  лицо  грязью, и орали, тот  ли это  цвет,  что  ей
нравится, и если это тот, то она  его получила. И я тоже заорал всеми своими
легкими, и начал драться, словно маньяк, и никак не мог добраться до нее,  и
меня тут  же сильно ударили,  и земля поплыла  у меня под ногами,  и я начал
блевать.
     Потом кто-то  меня поднял, и это оказался Горлопан Генри,  и он сказал,
"Ты в порядке, старик? ". А я ответил,  "Нет, старина, и  не мог бы ты, ради
Христа, постараться  забрать оттуда мою девчонку? ". Ну, они так  и сделали.
Еще несколько Горлопанов и экс-Деб  втащили  ее в  вишневый автомобиль,  и я
тоже взгромоздился туда,  и  Горлопан  за рулем спросил,  куда  теперь, и  я
ответил, "Домой! ".
     Я старался не пускать их к себе в квартиру, когда мы добрались до дома,
потому  что  они,  и в особенности  экс-Деб, очень  хотели помочь Сюз,  но я
сказал, большое спасибо, но  не  могли  бы  вы пойти  на хуй, пожалуйста,  и
оставить нас  одних, что они и сделали, и мы поднялись наверх, шатаясь, рука
об руку, падая друг на друга, и, когда  мы вошли ко мне,  там сидел, держа в
руках  свою ужасную шляпу, мой  полубрат Верн. "Где ты был?! ", - воскликнул
он.
     Я  не ответил, и мы оба шлепнулись  на пол. Верн подошел,  посмотрел на
нас и сказал:
     -  Твой Папаша почти отдал концы. Ма сказала, что  ты должен немедленно
приехать.
     - Через минуту, Верн, - сказал я.
     Потом я поцеловал Сюзетт, блеванул, в глазах потемнело, и все такое.
     - Ты должен поехать, - говорил Верн, тряся меня за плечо.
     - Через минуту, Жюль,  - сказал я. - Чеши отсюда, парень, я  приеду так
быстро, как только смогу. Убирайся  отсюда сейчас же, - и я  вытолкал его за
дверь.
     Потом я вернулся к Сюз, и сказал:
     - Лучше бы тебя умыть.
     Она встала, посмотрела на себя в зеркало и сказала:
     - Нет, мне так нравится. Мне это идет.
     - Черт возьми, нет, - сказал я, пошел, взял полотенце, кувшин с водой и
всякие  другие  штуки, вымыл  ее  лицо,  и одновременно  целовал,  и  в моей
квартире  в Неаполе  мы,  наконец, сделали это,  но,  честно  говоря, нельзя
сказать, что это было сексуально - это была просто любовь.
     Потом я принес немного еды, и мы  сели  на  кровати,  перекусывая,  как
какая-то старая  женатая пара, и  я  прекратил  жевать,  уставился  на нее и
сказал:
     - Ты бешеная девчонка.
     Она бросила на меня грозный взгляд.
     - Ага, - сказал я. - А дальше будут свадебные колокольчики.
     - Не в ближайшие три года, - сказала она. - Сначала развод.
     - О,  к  черту  три года! - воскликнул я, схватил  ее левую  руку, снял
кольцо Хенли, купленное на  Бонд  Стрит,  подошел к окну и  вышвырнул его  в
Неаполь. - Нашедшему  никакого  вознаграждения! -  крикнул  я во всю  глотку
ранней заре.
     Потом я повернулся.
     -  А что с Уизом?  - спросил я. - Что заставляет  людей  предавать друг
друга?
     - Некоторым это нравится,  -  сказала  она. - Получают от этого большое
удовольствие, - и она продолжила есть.
     - Ну, - сказал я,  - старина Уиз должен уладить  это  с Сатаной,  когда
встретит его.
     - Ты веришь во все это? - спросила она, тоже вставая.
     - Несомненно, я верю в Сатану после сегодняшнего вечера, - сказал я ей.
- Новый Неаполитанский Дятел. Надеюсь, Пики разберутся с ним.
     - Или ты, - сказала она.
     - Нет, не я, Сюз, я сваливаю из Неаполя, и ты вместе со мной.
     Она опять посмотрела на меня.
     - Мы уезжаем  на  наш медовый месяц, - сказал  я, - завтра.  -  Нет, то
есть, уже сегодня.
     Она покачала головой.
     - Я отсюда не уеду, - сказала она, и к ней вернулся ее свинячий взгляд,
- пока все не закончится.
     Я схватил ее за волосы и потряс ее голову.
     - Мы поговорим об этом позже, - сказал я ей, - сейчас мне нужно ехать к
Папаше.
     - Сейчас?
     - Да. Ложись спать, цыпка, я вернусь и принесу тебе молока.
     Я  не  могу  передать, что  я почувствовал,  видя Сюз, лежащей  на моей
постели, где я так часто думал о ней, и я бегом вернулся к ней, и целовал до
тех пор, пока она не начала сопротивляться, потом вылетел во двор и в раннее
утро.
     Но  во  дворе нет Веспы! "Удачи им! ", -  крикнул я, и пошел  пешком по
дороге.  И я подумал, что мне надо пойти к Воротам, чтобы нанять такси, и я,
естественно,  не  собирался возвращаться  в  зону  войны,  просить  каких-то
водителей  подбросить меня.  Так что я шел пешком,  а  на  улицах было очень
тихо, как бывает  тихо  после  звука разбитого секла,  и на зеленые  деревья
снова падал свет, и они выглядели свежими и вечно цветущими. И  тут какой-то
тип попытался меня переехать.
     Я развернулся, готовый убить этого  чувака, хоть я и  был слаб,  но это
оказался  не  кто  иной,  как  Микки  Пондорозо, за  рулем своего  понтового
Понтиака.
     - Микки, - воскликнул я. - Buenas Diaz!  Какого черта ты делаешь в этом
дурдоме? Все еще изучаешь положение дел?
     Ну,  хотите  -  верьте,  хотите  - нет, чувак-дипломат  именно  этим  и
занимался: путешес