м,  чего  практически не  встретишь в Англии,  ибо  здесь никогда  не
забывают выключить кран  и экономить воду, и заметил, что садовник  из  Вест
Инда  поливает  клумбы, окруженный  стайкой  ребят.  Они дружно  дергали его
шланг, а  он, довольно  неплохо,  надо сказать,  изображал доброжелательного
взрослого, а также цветного человека, который чувствовал себя спокойно среди
враждебных коренных жителей.
     Я  ничего не  имею против этих  ребят, я понимаю, что они  должны  быть
такими, чтобы раса продолжала свое существование, но я не могу сказать,  что
они мне нравятся, или что я одобряю их поступки. Вообще-то я не доверяю им и
рассматриваю их как угрозу, потому что они так своенравны  и энергетичны, и,
если вы спросите меня, несмотря  на их  милые детские  привычки, они отлично
знают, что  они могут, и увидите, они добьются этого. Однажды, запомните мои
слова, мы  проснемся, а окажется,  что маленькие  чудища  поднялись ночью  и
захватилиБанк  Англии,  Букингемский   дворец   и  Би-би-си.   Но   у  этого
Вест-индийца, наверное, были отцовские инстинкты,  или что-либо вроде этого,
или  он  -  опытный  укротитель львов, потому  что  он  управлялся  с  этими
маленькими атомными бомбами безо всяких усилий,  либо веселя их так, что они
кричали от смеха (и он  вместе с ними),  либо набрасываясь на них в ярости и
немедленно получая результат. За этим  делом и поливанием  он перебрасывался
парой  слов  с  мамами  и  стариками,  щеголяя  своим   обаянием  Британской
Вест-Индии, за что я не виню его, а также был внимателен к старым пустомелям
обоих полов, пока все, кого я назвал, не светились от счастья.
     В  общем,  этот  цветной  тип  произвел  на  меня  впечатление  этакого
чертовски цивилизованного.
     С  этой  мыслью я поднялся со скамейки в  саду, в разгар лета, чувствуя
себя  ох как грустно, и сел в автобус. Он отвез меня через весь Лондон в мое
обиталище в районе у. 10 и 11.
     Я хочу рассказать  о  районе, в котором я  живу, потому что это  просто
смехота, это один из немногих, которые остались после  эры Велфера и частное
владение чего-то  там такого, а  на  самом деле просто застоявшиеся трущобы.
Этот  кусок Лондона  умирает, и это наиглавнейшая вещь,  которая  происходит
здесь. На севере этого района проходят параллельно Хэрроу роуд, даже если бы
были  на  машине, канал  под названием Гренд  Юнион,  по которому ничего  не
плавает,  кроме дохлых кошек  и  контрацептивов,  и  главная железнодорожная
ветка,  по  которой  вы можете добраться  из Лондона в  брюквенные  графства
Запада Англии.
     Эти три пути побега, пересекающиеся в  разных точках, создают маленькие
сумасшедшие  острова обитания  в трущобах, отгороженных от мира пропастями и
связанных металлическими мостами. Наверное, мне не стоит рассказывать о том,
что  в  этойсеверной  части  есть  больница,  газовый  завод  с  достаточным
количеством  сока  для  того, чтобы население  всей  страны  покончило жизнь
самоубийством  и  очень  древнее  кладбище с  приятным деревенским названием
Кенсал Грин.
     На востоке, все еще в районе у. 1, есть другая железная дорога и парк с
названием,  которое мог  выдумать лишь  Сатана во всем  своем великолепии, а
именно, Вормвуд Скрабс, рядом с  которым находится тюрьма, еще одна больница
и  стадион,  и новые  теле-казармы  Би-би-си, и  долгая скудная  дорога  под
названием  Латимер  роуд, которую вы должны запомнить. Потому  что  из  нее,
словно ужасные  титьки, свисающие  у  старой  убогой  шлюхи,  торчала  целая
гирлянда, на  мой взгляд,  самых  кошмарных  магистралей  нашего  города. Вы
только послушайте эти названия: Блечинден, Силчестер,  Уолмер,  Тестертон  и
Бремли - чуете?
     Дома  в  этой  части  города  -  это  старые  викторианские  развалины,
построенные для лавочников, банковских клерков и инспекторов, которые умерли
и попали в рай, а их отпрыски эвакуировались  в пригороды, но эти  дома  все
еще  продолжают  жить,  словно  какие-то морские раковины,  и  с ними  можно
сделать одну, лишь одну вещь - сносить до последнего.
     В  южной части,  вниз по у. 11, все немного по-другому, но это каким-то
образом  делает  их  еще  хуже  и,  благодаря недостатку  везения  и  хитрой
работенки  агентов  по  продаже  недвижимости,  здесь  есть  один-два  очень
шикарных  района.  Не фешенебельных, но  довольно  качественных, с  большими
садами позади домов и  той  самой абсолютной тишиной, считающейся  в Лондоне
главным  признаком  респектабельных кварталов. Бродишь  себе в этих  местах,
поправляя галстук и посматривая вниз, проверяя блеск своих туфель, как вдруг
-  бац! Неожиданно ты снова  в  трущобах - это просто поразительно,  как  то
место,  где  река касается  берега,  два совершенно  разных  творения  мадам
Природы, хитрой дамы.
     По  направлению к западу, границы не  такие  четкие,  и вся  территория
сливается  в  однообразный,  тенистый   и  полу  респектабельный  район  под
названием  Бейсуотер, и, поверьте мне,  я скорее  лег бы в собственный гроб,
чем провел бы там ночь, если бы не  Сюз, которая поселилась  там. Нет! Дайте
мне   мой  Лондонский   Неаполь,   который   я  только  что   описывал  -  с
железнодорожными   пейзажами  и  полумесяцами,   которые   вообще-то  должны
элегантно  покачиваться,  но  выходит так, будто они накренились  кверху,  и
обширными  зданиями,  слишком высокими  для своей  ширины и разрезанными  на
двадцать  квартир,  и  фасадами  домов, которые  никто  никогда не красил, и
осколками   бутылок  из-под   молока   повсюду,   что  покрывают  треснувшие
асфальтовые  дороги словно снег, и машинами,  припаркованными на улицах так,
будто они ворованные или заброшены  своими хозяевами, и странным количеством
мужских  писсуаров,  спрятанных так далеко, как ни  в  каком  другом  районе
Лондона, и красными занавесками, как  ни странно, в каждом  окне, и  уличным
освещением поносного цвета - о,  вам хватило бы одной минуты пребывания там,
чтобы понять - в этом районе есть что-то радикально неправильное.
     Посреди всей  этой  свалки по диагонали  идет еще одна железная дорога,
высоко  поднимающаяся  над этой трущобной  местностью,  словно  декорация на
какой-то ярмарке. Люди, если  хотите почувствовать гордость за нашу чудесную
старушку столицу, прокатитесь как-нибудь по этой дороге! И как раз там,  где
эта железка свисает  над большой центральной дорогой,  пересекающей  район с
севера до  юга,  имеется  дыра, прорубь, карман,  очень несчастливая долина,
бывшая  в недавнем  времени,  по  словам  моего  всезнайки  Папаши,  большим
болотом,  непригодным для сельского хозяйства. Место  нечисти, мистер, держу
пари, что ведьмы жили тут в округе, и множество живет до сих пор.
     А как насчет населения в районе?  Ответ: это жилой ночлежный дом нашего
города.  Другими  словами, вы не  жили в  нашем Неаполе, если вы могли  жить
где-нибудь   кроме  него.  Именно   поэтому  здесь  свежеотсидевших  парней,
ничтожеств, находящихся в национальном розыске и шлюх,  вышедших из бизнеса,
больше, чем  где-либо еще  в Лондоне. Ребята живут на улицах - то есть у них
есть свои расценки на них, вам нужно спрашивать проехать мимо даже в машине.
Тинэйджеры здесь все больше из кругов Тедов,  девчонки созревают так быстро,
что вряд ли  здесь  есть такая вещь,  как маленькая девочка. Мужчины молчат,
тяжело пялятся  на тебя, продолжают двигаться и ни к кому  не поворачиваются
спиной, их женщин по большей части не видно, свои домашние халаты они носят,
словно  паранджу.  И  здесь просто  тучи  и  тучи этих ужасных  изможденных,
негативных, магазинно-грязных стариканов, заставляющих тебя думать, что если
ты поседеешь, то это действительно будет трагедия.
     Вы, наверное, скажете: "Ну, что же, если ты так хорош, парнишка, почему
же ты живешь в таком районе? "  Так что, теперь,  как пишут в одной вечерней
газете - "Я расскажу вам... ".
     Первая причина  - это очень низкая цена. Вообще-то я испытываю глубокую
неприязнь  к  самой  идее платы за жилье,  оно  должно быть  бесплатным, как
воздух, парки и вода.  Не думаю,  что  я скряга, я даже уверен в  этом, но я
просто не могу заплатить хозяину дома больше, чем один-два фунта. Но главная
причина,  я  думаю, что  вы уже  догадались,  в  том, что,  несмотря на весь
окружающий  ужас, ты там свободен! Никто,  я повторяю это,  никто никогда не
спросил меня там, кто  я, или  чем я  занимаюсь, или откуда я родом,  или из
какой я  социальной группы,  или есть ли у меня  образование.  А если и есть
что-то  в  этом мире, чего я не  могу терпеть, так  это вопросы каких-нибудь
проныр. И  что  еще  важно,  если  местные бандиты видят, что ты идешь своей
дорогой, можешь заработать себе на жизнь и так далее, они не отмахиваются от
тебя, как от  ребенка. Если у тебя есть бабки и ты можешь  постоять за себя,
они относятся  к тебе как к мужчине, кем  ты и являешься. К примеру, никто в
этом районе не отнесся бы ко мне как  тот банковский клерк в Белгравии. Если
ты входишь куда-нибудь, то все считают, что ты знаешь что к чему. Если ты не
знаешь, то  они  вышвыривают  тебя  по  кусочку, но  если знаешь, то к  тебе
обращаются, как к своему.
     Комната в солнечном Неаполе, где я живу и из которой видны обе железные
дороги (и ряд самых отвратительных задних дворов, находящихся возле мусорных
свалок),  принадлежит  одному азиатскому  типу  по  имени Омар,  пакистанцу,
по-моему. А он пунктуален, как часы - даже еще  больше, потому что часы, как
известно,  имеют обыкновение останавливаться -  и  приходит каждую неделю  в
субботу утром в компании двух крестьян, выступающих в роли телохранителей за
квартплатой,  и в ваших интересах, чтобы  она была  наготове.  Потому, что в
обратном случае он просто ухмыльнется  и скажет своим  приятелям, чтобы  они
аккуратно сложили все ваше имущество на тротуаре,  будь снаружи  снег, дождь
или беспробудный  туман.  А  если вы заперлись,  для  него ничего  не  стоит
вышибить дверь, и  даже если вы  в кровати  -  само воплощение невинности  и
возмущения,   он   все  равно   войдет   в   дом   со   своей   тошнотворной
"простите-я-не-хотел"  улыбочкой.  Так что  если вы  отлучаетесь,  то  лучше
оставить  деньги  с другом, или  еще лучше  заплатить ему, как это делаю  я,
вперед за весь  месяц.  Когда вы ему уплачиваете, он вытаскивает  кошелек на
длинной цепочке  из  самого глубокого кармана, прячет деньги,  и говорит что
вам  как  нибудь  надо  вместе  с ним выпить, но  даже,  когда  я раз-другой
встречал его  в пабе, он  никогда, разумеется,  этого не предлагал. Так  же,
если  вы пожалуетесь на что угодно - то есть даже если обрушился потолок или
отключили воду - он все так же мило улыбается и ни хрена не делает. С другой
стороны, вы  можете  пригласить  всех шлюх и головорезов  в городе на глоток
джина,  или устроить филиал морга у себя  в комнате, или  вовсе спалить весь
дом - он и не почешется, даже если кто-нибудь  ему  на вас пожалуется. Если,
конечно, вы внесли плату за жилье. В общем, идеальный домовладелец.
     Естественно, жильцы приходят и  уходят, но среди постоянных обитателей-
соседей у меня есть несколько приятелей, из которых я назову троих.
     Первый  из них, на этаже подо мной (я живу на  самом верху) - парень по
имени  Великолепный Хоплайт. Я  надеюсь, вы  не  усмехаетесь над его именем,
потому что Хоплайту все  равно на это наплевать, ибо он самый чувствительный
и величавый тип, и, если говорить  правду, он был сутенером мужчин-шлюх,  но
сейчас  вышел из этого круга.  Судя по его рассказам,  Хоплайт был в деле  с
лучшими сутенерами  города, и пользовался гораздо большим спросом среди этих
людей, чем дорогие красавчики, с которыми он работал.  Я познакомился с  ним
через  Уиза,  которого  он  обожает  (но  ничего не предпринимает), и именно
благодаря им обоим я получил свою  комнату. Сейчас Хоплайт зарабатывает себе
на жизнь, не считая  небольшого баловства на стороне, когда положение совсем
худо, тем, что  работает осведомителем для различных газетных колонок слухов
и сплетен. Потому что, хоть вы и думаете, что он не из тех кругов, Хоплайт -
довольно большой человек в Найтсбридж-Челси, безусловно, из-за своей красоты
эльфа,  очень юношеского стиля, острого ума,  или, скорее, языка, но  больше
всего из-за того, что он действительно очень дружелюбен: я  имею в виду, ему
действительно  нравятся люди, а  хоть многие  и думают так о  себе, на самом
деле это очень редкое явление.
     Далее, на первом  этаже в лучшей квартире, хотя я не думаю, что  он там
долго продержится - из-за нескольких  критический моментов с М-ром Омаром  -
обитает юный цветной парень по имени М-р Клевый (вряд ли нужно пояснять, что
это не  имя, данное ему при рождении). Клевый - это местный продукт, то есть
рожденный и воспитанный на этих островах обеими расами. И  он носит бородку,
слушает MJQ, говорит очень тихо,  мигает  своими огромными  глазами и иногда
выпускает  на свои губы грустную мимолетную улыбку. Он,  безусловно, младше,
чем  я,  но  рядом   с  ним  я  чувствую  себя  девятилетним,  настолько  он
уравновешенный и отеческий, хотя у меня нет ни  малейшего представления, чем
он занимается,  чтобы позволять себе покупать пластинки MJQ. Я не думаю, что
это что-нибудь  нелегальное, потому,  что у парня  лишь  один костюм (черный
итальянский в  полоску)  и  вовсе нет никакой мебели, кроме радиолы, поэтому
эта работа либо плохая, либо он все скрывает по неизвестной причине.
     Пропуская разные комнаты  и  этажи, я добираюсь до  особенной знакомой,
она живет прямо на фундаменте и является настоящим кошмаром по имени Большая
Джилл. Джилл - лесбиянка, и к тому же Лес. сутенерша, то есть она балуется с
кучкой  идиотских  цыпочек  и  просто  сидит  в  своей  чрезмерно  нагретой,
чрезмерно   декорированной   и  чрезмерно   пахнущей  стряпней   квартире  и
коллекционирует. Она сидит весь день дома и с заходом солнца уходит в ночной
клуб, где она  сидит  за стойкой и держит  суд  среди  своих маленьких  Лес.
поклонниц. Потом, в утренние часы, она имеет  обыкновение по прибытии  домой
остановиться возле входа  и орать в  верхние  окна  Хоплайту или мне,  чтобы
спросить,  не  хотим ли  мы спуститься  и  чего-нибудь перекусить. Что  мы и
делаем  довольно часто, не из-за еды, а из-за того, что старушка Джилл очень
мудра,  не смотря на то,  что только-только  разменяла свои  тридцать, и она
является  моей единственной советчицей по поводу Сюз, хотя ее она никогда не
видела, ибо все мои контакты с Сюз происходили у нее дома, в у. 2.
     Итак,  я уже  добрался до места и  в одну секунду взлетел  по  пролетам
лестницы, которую никто никогда не  подметал и не освещал (и дверь в подъезд
всегда  открыта),  на  свой  чердак,  состоящий  из  одной большой  комнаты,
занимавшей весь верхний  этаж, плюс ванная  комната  на лестничной площадке,
без  ванны  (я пользуюсь муниципальной),  но  зато  с небольшим  бассейном и
удобствами.   И  я   сам  обставил  все  это  в  стиле,   который  я  назвал
антивысокомерный,  т.  е.   древние  обои  тети  Задницы,  их  я  выбрал  из
бракованных  остатков на Портобелло роуд. Еще  у меня  есть  кровать, причем
тройная,  и обычные  и стул,  и  стол; вместо  остальных  стульев  множество
пуфиков, расставленных  по комнате, а на полу единственный предмет роскоши -
ковер.  Свою   одежду  я  вешаю  на  веревке  и  покрываю  ее  полиэтиленом,
предназначенным против копоти, все остальное  я храню в железном сундуке.  У
меня нет занавесок, потому, что я люблю смотреть из окна,  особенно ночью, а
меня   никто  не  увидит   из-за  высоты.  Остальные  предметы  -  это   мой
проигрыватель, карманный  радиотранзистор, и груды  книг и дисков, которые я
собираю, сотни, я устраиваю  среди них  погром каждый новый год  и выкидываю
все, кроме нескольких избранных.
     Я  мылся в ванной,  когда ко мне поднялся Хоплайт,  нервно теребя  свои
волосы,  принявшие другой  вид из-за  новой  прически,  как  будто  огромное
животное прошлось языком по  кудрям Хоплайта, а потом  слизнуло одну прядь с
его лба вертикально вверх, словно какаду со своим хохолком. На нем была пара
обтягивающих,   тонких,   как   резиновая   перчатка,    почти    прозрачных
хлопчатобумажных  брюк,  белые  нейлоновые   туфли  с  черной   подошвой   и
акушерский, только так  я могу назвать его, пиджак синего цвета. Он заглянул
в зеркало  поверх моего плеча, вороша свои волосы, не говоря ничего, но, так
как я тоже ничего не говорил, он спросил меня через некоторое время:
     - Ну?
     - Классно,  Хоплайт! -  сказал я. Она придает  тебе измученный, суровый
вид, как у Берта Ланкастера.
     - Я не уверен, - пробормотал Хоплайт, - это все-таки я.
     -   Конечно  это  ты,  все  нормально,   мальчуган.  Все   что  угодно,
Великолепный. Ты  единственный, кто  может  носить  все,  что  угодно,  даже
купальный костюм или смокинг, и выглядеть в этом приятно.
     - Я знаю, ты один из моих поклонников.  - Хоплайт грустно улыбнулся мне
в зеркало, - но не насмехайся.
     - Никаких насмешек, мужик. У тебя есть чувство стиля.
     Хоплайт сел на стульчак и вздохнул.
     - Мне не нужно чувство стиля, - сказал он, - мне нужно чувство здравого
смысла.
     Я поднял брови и подождал.
     - Хочешь - верь, а хочешь - нет, дорогуша, - грустно продолжил Хоплайт,
- но твой старый друг Великолепный первый раз  в  своей жизни - самый первый
раз  за  все  мои  девятнадцать лет  (ладно, это  ложь,  на  самом  деле мне
двадцать)- сильно, сильно, сильно влюбился.
     - А-а, - ответил я.
     Наступила пауза.
     - Ты не хочешь спросить меня, в кого? - обиженно сказал он.
     - Я уверен, что ты мне расскажешь сам, Хоп.
     - Садист! И, пожалуйста, не называй меня Хоп!
     - Ладно, ладно. Ну, кто это?
     - Америкос.
     - А-а.
     - Что означает это "А-а"? - подозрительно спросил Хоплайт.
     - Разное. Рассказывай дальше. Хотя я уже это предвижу. Ему наплевать.
     - О, горе! Именно так!
     - Плевать на эту ситуацию, Хоплайт,  плевать на тебя лично или на то, и
на другое?
     - На  ситуацию. Он  ни капельки не склонен к  этому,  а надеялся,  что,
возможно,  он  хоть  поверхностно  заинтересован....  И  он  такой...  такой
понимающий, что делает всю ситуацию гораздо, гораздо хуже.
     - Ах, ты бедный ублюдок, - сказал  я Хоплайту,  пока тот сидел на  моем
толчке, и чуть ли не плакал.
     Он оторвал кусок бумаги и высморкался.
     - Я надеюсь, - сказал он, - это не превратит меня в янки-ненавистника.
     -  Нет, Хоплайт. Только не тебя.  Это будет означать  полное поражение,
если ты станешь анти-американцем.
     -  Но  я думал,  - сказал  страдающий  от  безнадежной  любви  Хоплайт,
поднявшись  со  своего сидения и прогуливаясь возле  окна,  окидывая  взором
железные  дороги, -  что ты  не  одобряешь все  это американское влияние. То
есть, я знаю, тебе плевать на Элвисаи тебе нравится Томми.
     -  Теперь  слушай  меня,  шикарная  киска,  -  сказал я,  хлопая  своим
полотенцем по  его  заднице.  - Если я  хочу,  чтобы английские ребята  были
англичанами,  а  не  жалкой  имитацией янки из  Западного Кентукки,  это  не
означает, что я против всего США. Наоборот, я начинаю анти-анти-американское
движение, потому, что я просто презираю  ненависть и зависть  к американцем,
которую вижу здесь, и думаю, что это верный знак поражения и слабости.
     - Ну, что же, слава  Богу! -  сказал Великолепный немножко саркастично.
Поэтому, чтобы  задеть его,  я сделал вид,  что снова хочу провернуть трюк с
полотенцем.
     - Нужно, - сказал  я, - поддерживать  свой собственный продукт. Америка
начала движение тинэйджеров,  это  бесспорно, и  Френки С.,  в конце концов,
самый первый тинэйджер. Но нам нужно создать собственную разновидность, а не
имитировать американцев или русских, или кого бы там ни было.
     - А, рус