него такой.
   Чантер шлепал босыми ногами рядом с нами, и  его  вид  был  настолько
необычен для скачек, что зрители таращились на него, кто  насмешливо,  а
кто шокировано. Сам он вроде бы не замечал всеобщего внимания.  И  Нэнси
выглядела так, будто давно привыкла к такой реакции окружающих.
   Мы остановились возле ограждения парадного круга, Чантер  облокотился
на покрашенные в белый цвет брусья и принялся упражнять голос.
   - Лошади... Я не работаю для залов академии. Когда я вижу  скачки,  я
вижу машину, и  я  рисую  машину  в  форме  лошади,  с  поршнями  вместо
суставов, с мускулами  -  приводными  ремнями,  которые  натягиваются  и
трещат в напряженные моменты, с  каплями  мазута,  вытекающими  одна  за
другой из пор в шкуре лошади... - Он резко  оборвал  фразу,  но  тем  же
тоном спросил:
   - Как твоя сестра?
   - Много лучше, - ответила Нэнси, не  обращая  внимания  на  внезапную
перемену темы. - Она почти совсем поправилась.
   - Хорошо, - отозвался он, и продолжил свою лекцию:
   - И потом я рисую битком  набитые  трибуны  с  взлетающими  над  ними
шляпами и с бодрыми лицами, а все это время машина рвет свои кишки...  Я
вижу компоненты, я вижу, что  случается  с  каждым  из  них,  и  я  вижу
стрессы... Я вижу цвета компонентов... На  земле  нет  ничего  целого...
только компоненты. Даже то, что кажется  целым,  все  равно  состоит  из
компонентов. - Он опять резко замолчал, задумавшись над тем, что сказал.
   Воспользовавшись наступившей паузой, я спросил:
   - Вы продаете свои работы?
   - Продаю? - Он окинул меня мрачным взглядом и с  видом  превосходства
отрезал:
   - Нет, не продаю. Деньги отвратительны.
   - Еще более отвратительно, когда их нет, - заметила Нэнси.
   - Ты ренегатка! - гневно воскликнул он.
   - Любовь в шалаше хороша, когда тебе двадцать, а в шестьдесят она уже
выглядит жалко.
   - Не собираюсь жить до шестидесяти.  Шестьдесят  лет  -  это  возраст
дедушек, А дедушка - не мое амплуа.
   Мы отошли от парадного круга и лицом к  лицу  встретились  с  майором
Тайдерменом. Он  нес  "Спортинг  лайф"  и  вертел  на  пальце  ключи  от
самолета. Майор  великолепно  владел  собой.  Его  взгляд  скользнул  по
Чантеру, и у него не дрогнул ни один мускул.
   - Я снова все запер, - сказал он, протягивая мне ключи.
   - Спасибо, майор.
   Он кивнул, еще  раз  окинул  взглядом  Чантера  и  в  полном  порядке
отступил.
   Даже ради Нэнси служитель не позволил Чантеру подняться по  лестнице,
ведущей на трибуну для владельцев и тренеров. Мы смотрели  заезд  внизу.
Чантер стоял рядом и через  равные  интервалы  бормотал  ругательства  в
адрес "вонючей буржуазии".
   Колин Росс закончил вторым. Зрители возмущенно орали и рвали  билеты.
Нэнси выглядела так, будто к этому давно привыкла.
   В перерыве между двумя следующими заездами  мы  сидели  на  траве,  и
Чантер, пользуясь тем, что его никто  не  перебивал,  сообщил  нам  свои
взгляды на  зло,  которое  представляют  собой  деньги,  расизм,  война,
религия и брак. Это был обычный банальный треп, ничего нового. И я сидел
и молчал. Во время своей проповеди Чантер дважды, без  предупреждения  и
не переставая говорить, протягивал руки и клал их на грудь Нэнси. И  оба
раза, не удивляясь, взяв за запястья, она сбрасывала руки  с  груди.  Ни
он, ни  она  вроде  бы  не  считали,  что  такие  действия  нуждаются  в
комментариях.
   После очередного заезда,  в  котором  Колин  пришел  третьим,  Чантер
заявил, что у него пересохло горло. И мы покорно последовали  за  ним  в
бар, чтобы он  смазал  пересохшие  голосовые  связки.  Там  сверхзанятая
барменша налила нам три стакана кока-колы. Чантер тут же  занялся  своим
стаканом, так что платить  пришлось  мне,  что  можно  было  предугадать
заранее.
   Бар был наполнен наполовину, но большую часть пространства и внимания
захватил  высокий,  грубоватого  вида  мужчина,  говоривший  с   сильным
австралийским акцентом. Нога у  него  была  в  гипсе,  очевидно  недавно
наложенном,  потому  что  повязка  отсвечивала  белизной,  и  он  стоял,
опираясь на костыли, с которыми явно не  умел  обращаться.  Его  громкий
смех перекрывал гул голосов в зале, и он то и дело извинялся за то,  что
наталкивался на посетителей.
   - Я еще не привык висеть на этих штуковинах, понимаете...
   Чантер рассматривал его с таким же видом, с каким  вообще  глядел  на
мир - с откровенным неодобрением.
   Здоровенный австралиец подошел к случайным знакомым и стал объяснять,
что с ним случилось.
   - Поверите ли, не могу сказать, будто я жалею,  что  сломал  лодыжку.
Самое лучшее вложение капитала в моей жизни. - Он громко и  заразительно
захохотал, и многие в  баре  усмехнулись.  Но,  конечно,  не  Чантер.  -
Понимаете, я только неделю назад застраховался, и  тут  сломал  ногу  на
этих  ступеньках.  Представляете,  я  получил  за  это   тысячу   фунтов
стерлингов. Ничего себе подбадривающее лекарство от перелома, а?  Тысяча
чертовых фунтов за то, что пролетел по ступенькам вниз, но не вверх  же!
- Он опять громко захохотал, радуясь своей шутке.  -  Теперь  выпьем,  и
пойдем поставим ложечку этой манны небесной на моего друга Кенни Бейста.
   Я вздрогнул и посмотрел на часы. Приближалось назначенное время - три
тридцать. Кенни явно  не  посоветовал  своему  австралийскому  другу  не
рисковать и не ставить на него. Но это абсолютно не  мое  дело.  Сказать
ему об этом было бы худшей услугой Кенни Бейсту.
   Здоровенный австралиец повис на костылях и заковылял из бара, два его
приятеля последовали за ним. Любопытство в Чантере преодолело  неприязнь
к деньгам.
   - Кто, - спросил он, ни к кому  не  обращаясь,  -  дал  этому  шизику
тысячу фунтов за сломанную лодыжку?
   - Новый страховой фонд. Его создали специально для тех, кто ходит  на
скачки, - улыбнулась Нэнси. - Если  произошел  несчастный  случай,  фонд
выплачивает им деньги. Я в подробностях не знаю, но  слышала  раза  два,
как люди говорили.
   - Страховка - это аморально, - проговорил Чартер и,  проскользнув  за
спину Нэнси, положил руки ей на живот. Нэнси отбросила их  и  шагнула  в
сторону.  По-моему,  я  не  очень  успешно  справлялся  с  обязанностями
телохранителя.
   Нэнси заявила, что именно этот заезд она  хотела  бы  посмотреть  как
следует, и, оставив Чантера у подножия  лестницы  проклинать  буржуазию,
уверенно двинулась вверх. Я, не спрашивая разрешения, последовал за ней.
Остаться с Чантером? Такое развлечение не привлекало меня.
   Поглядев сбоку в программу заездов, которую держала Нэнси,  я  узнал,
что Кенни Бейст будет скакать  на  лошади  по  кличке  Рудиментс:  номер
седьмой,  принадлежит  герцогу  Уэссексу,  тренер  Энни  Вилларс.  Потом
появился Кенни в оливковой рубашке с серебряным поясом и  в  серебристой
шапочке. Когда лошадь проводили перед трибуной  по  оливковой  траве,  у
меня мелькнула мысль, что герцог Уэссекс выбрал цвета,  которые  так  же
легко отличить на скаковой дорожке, как уголь в темную ночь.
   - Как провел Рудиментс последнюю скачку? - спросил я у Нэнси.
   - Хм-м? - рассеянно промычала она, все ее внимание сосредоточилось на
ярко-розовой с белым форме брата. - Как вы сказали? Рудиментс?
   - Да. Я привез на скачки Кенни Бейста и  Энни  Вилларс,  поэтому  мне
интересно.
   - А, понятно. - Она поискала в программе  сведения  о  Рудиментсе.  -
Последний раз... он выиграл. Перед этим - тоже  выиграл.  А  еще  раньше
пришел четвертым.
   - Это хорошая лошадь?
   - По-моему, более или менее. - Она сморщила нос  в  улыбке.  -  Я  же
говорила, что вы не останетесь равнодушным.
   - Всего лишь любопытство, - покачал я головой.
   - Это то же самое.
   - Он фаворит?
   - Нет, фаворит  -  Колин.  Но...  посмотрите  на  то  большое  табло,
видите?.. Рудиментс на втором месте по ставкам в тотализаторе.  Он  идет
примерно три к одному.
   - Что ж... - протянул я. - А что значит поставить на лошадь?
   - Это значит заключить на нее пари. Этим занимаются  букмекеры.  Коли
на то пошло, то это же делает и тотализатор.
   - А если человек не букмекер, он может сам заключить пари?
   - Конечно. Зрители так и делают.  Предположим,  букмекеры  предлагают
ставку три к одному, а вы не уверены, что эта лошадь победит.  Тогда  вы
можете сказать своим друзьям, что предлагаете четыре  к  одному,  и  они
заключат пари с вами, потому что вы даете больше. И, кроме того, в таких
случаях не надо платить налог на сделанную ставку, потому что  это  пари
между частными лицами.
   - А если человек ошибся, и лошадь выиграла, то он  платит  друзьям  в
четыре раза больше, чем была их ставка?
   - Конечно, платит.
   - Понимаю, - сказал я.
   Теперь  я  и  вправду   понимал.   Эрик   Голденберг   на   последних
соревнованиях, договорившись с Кенни Бейстом, что тот проиграет,  провел
как раз такую операцию,  о  какой  рассказывала  Нэнси.  А  Кенни  Бейст
выиграл, и Голденбергу пришлось выплатить большие деньги. И они  еще  не
успокоились после такого провала, и все утро сегодня спорили,  повторить
попытку или нет.
   - Колин надеется выиграть этот заезд, - заметила Нэнси. - И я тоже.
   "Вот удача для Бейста, если Колин выиграет", - подумал я.
   Это была скачка на семь фарлонгов: лошади с места развивали  скорость
до тридцати миль в час. Когда они завернули  в  дальнем  конце  скаковой
дорожки, идущей по кругу, я Рудиментса не увидел и только  на  последних
ста  ярдах  различил  Кенни  среди  всадников.   Все   произошло   очень
неожиданно: он оказался прижатым к  белым  брусьям  ограждения  скаковой
дорожки, и у него не было пространства обойти Колина Росса по прямой.
   Кенни так и не  вырвался  вперед  и  закончил  заезд  третьим.  Колин
победил, а второй была гнедая кобыла. В этот  момент  я  бы  не  решился
сказать, проиграл ли Кенни намеренно или так уж получилось.
   - Разве не великолепно? - воскликнула Нэнси, ни к кому не  обращаясь.
Но  женщина  с  другого  конца  трибуны  подтвердила,   что   это   было
великолепно, и спросила о здоровье Мидж.
   - О, спасибо, все хорошо, - ответила Нэнси и повернулась ко мне. В ее
глазах совсем не было той радости, какая  звучала  в  голосе.  -  Пойдем
посмотрим, как расседлывают победителя.
   Трибуна для владельцев  и  тренеров  оказалась  крышей  над  весовой.
Перегнувшись через перила, мы наблюдали, как Колин и Кенни потрепали  по
холкам своих лошадей, прощаясь с ними, взяли под мышки седла и  скрылись
в дверях весовой.  Оставшиеся  на  площадке  для  победителя  без  конца
похлопывали друг друга по плечам и отвечали  на  вопросы  окруживших  их
журналистов. Там, где прогуливали Рудиментса, небольшая группа  людей  с
отсутствующим видом сдержанно улыбалась. Глядя на  них,  я  бы  тоже  не
решился сказать, прячут ли они восторг от удачно  проведенной  махинации
или злятся и подсчитывают убытки.
   Потом лошадей увели в  конюшню,  а  группки  рассеялись.  Вместо  них
появился Чантер, который смотрел вверх и махал нам рукой.
   - Спускайтесь! - кричал он.
   - Никаких тормозов, - вздохнула Нэнси. - В  этом  его  несчастье.  Он
будет кричать, пока мы не спустимся.
   И он, не переставая, орал во все горло. Подошел служитель и  попросил
его перестать шуметь, но с таким же успехом можно  было  надеяться,  что
журчание ручья заглушит ударника хардроковой группы.
   - Нэнси! Спускайся! - вопил он.
   Она на шаг отступила от перил, чтобы он не мог ее видеть.
   - Останетесь со мной? - Это был полувопрос-полупросьба.
   - Если хотите.
   - Вы же видели, какой он. А сегодня  он  был  тихим-тихим.  Благодаря
вам.
   - Я абсолютно ничего не сделал.
   - Вы были рядом.
   - Зачем вы приезжаете в Хейдок, если он без конца надоедает вам?
   - Потому что, черт возьми, я не хочу чувствовать себя запуганной.
   - Чантер любит вас, - сказал я.
   - Нет. Господи, неужели вы не понимаете, кого он любит?
   - Не понимаю.
   Она покачала головой и посмотрела мне в глаза.
   - Он безумно любит Чантера. - Она сделала шага  три  к  ступенькам  и
остановилась. - Почему я говорю с вами так, будто знаю вас долгие годы?
   Я покачал головой и улыбнулся, хотя в некотором смысле знал,  почему.
Но ведь никому не хочется прямо признаваться, что  к  нему  относятся  с
таким же безразличием, как, допустим, к обоям на стенах.
   Плаксивый голос Чантера эхом отлетал от стен трибун:
   - Нэнси, спускайся вниз!
   Она сделала шаг и опять остановилась.
   - Не окажете ли вы мне еще одну любезность? Я останусь здесь  у  тети
еще на несколько дней, но утром я купила для Мидж подарок,  чтобы  Колин
отвез его домой. А он думает  только  о  лошадях  и  наверняка  забудет.
Проследите, чтобы он не забыл подарок в раздевалке.
   - Обязательно, - заверил я. - Ваша сестра... Я  так  понял,  что  она
была больна.
   Нэнси посмотрела на сияющее небо, потом на землю, потом прямо  мне  в
глаза,  и  в  этот  момент  за  блестящим  фасадом  я  увидел   огромную
болезненную трещину.
   - Была. И будет, - сказала Нэнси. - У нее лейкемия. -  Помолчав,  она
сглотнула и добавила самое невыносимое:
   - Мы с ней близнецы.

ГЛАВА 3

   После  пятого  заезда  Чантер  мрачно  объявил,  что  его  ждут  пять
студентов с факультета скульптуры. Им надо было, чтобы он похвалил их. И
хотя он презирает систему, в которой живет, но, если его уволят, то  как
ему решить проблему с едой? Прощание с Нэнси выразилось в  том,  что  он
обтер ее руками спереди и сзади и собирался поцеловать открытым  ртом  в
губы, но она ловко отклонилась, и поцелуй пришелся на ухо.
   Он испепелил меня взглядом, будто это по моей вине не удался поцелуй.
Нэнси не позволила повторить обряд прощания. Он насупился и  пробормотал
что-то  про  соль,  которую  насыплет  ей  на  хвост,  потом  так  резко
повернулся на голых пятках, что  скатерть,  брелоки,  цепочки,  браслеты
взвихрились, точно в центрифуге, и  на  высокой  скорости  направился  к
выходу.
   - У него подошвы словно подметки, - заметила Нэнси. -  Отвратительно.
- Но на лице мелькнула тень снисхождения, и я понял, что для Чантера  не
все потеряно.
   Нэнси сказала, что хочет  пить,  и  что  лучше  всего  жажду  утоляет
кока-кола. Вроде бы она хотела, чтобы я торчал рядом, и я решил  торчать
рядом. На этот раз без Чантера, мы вошли в специальный  бар  только  для
членов клуба - маленький зал на первом этаже у главного входа.
   И там опять гремел голос австралийца с  загипсованной  ногой.  Другая
аудитория. Та  же  самая  история.  Его  громовой  бодрый  бас  наполнял
маленький зал и эхом отдавался в холле главного входа.
   - Из-за него не слышишь себя, - проворчала Нэнси.
   В дальнем углу, где  было  меньше  сутолоки,  за  маленьким  столиком
сидели майор Тайдермен и Эрик  Голденберг.  Похоже,  перед  ними  стояли
бокалы с тройной порцией виски. Почти соприкасаясь склоненными головами,
они о чем-то шептались, уверенные, что их никто не подслушает. Отношения
между ними едва ли кто-нибудь назвал бы сердечными. На склоненных  лицах
выражение жесткости и неуступчивости, и ни  тени  дружелюбия  в  быстрых
взглядах, которыми они время от времени обменивались.
   - Тот, что ходил за "Спортинг лайф"? - спросила Нэнси, заметив,  куда
я смотрю.
   - Да. Второй тоже мой пассажир.
   - Они не кажутся безумно счастливыми.
   - Они не выглядели безумно счастливыми и по дороге сюда.
   - Владельцы постоянно неудачливых лошадей?
   - Пожалуй, нет. Они приехали сюда ради Рудиментса, с которым  работал
Кенни Бейст, а тренировала Энни Вилларс. Но в программе  скачек  они  не
заявлены как владельцы.
   Нэнси достала свою программу.
   - Рудиментс. Владелец герцог Уэссекс. Ни  один  из  них  не  является
глупеньким беднягой герцогом.
   - Герцог?
   - Да, - подтвердила она. - На самом деле, наверно,  он  не  такой  уж
старый, но ужасно туповатый. Выглядит важно, и титул важный, но в голове
одни опилки.
   - Вы его хорошо знаете?
   - Я часто его встречала.
   - Очень тонкое различие.
   - Да.
   Двое мужчин в углу заскрипели отодвигаемыми стульями и направились  к
выходу.  Громогласный  австралиец  заметил  их,  и  его  широкая  улыбка
раздвинулась еще на пару дюймов.
   - Только поглядите, разве это не Эрик? Эрик Голденберг, это же  надо!
Иди скорей сюда, мой старый друг. Давай выпьем!
   Голденберг принял приглашение совсем без энтузиазма,  а  майор  почти
побежал к двери, опасаясь, что его тоже включат в компанию. На  прощание
он смерил австралийца взглядом, полным неприязни военного к перебравшему
штафирке.
   Между тем австралиец, обняв Голденберга за плечи, взмахнул  костылем,
который задел Нэнси.
   - Надо же!  -  закричал  он.  -  Простите,  леди,  я  не  привык  еще
управляться с этими штуковинами.
   -  Ничего,  -  пробормотала  Нэнси,  а   Голденберг   шепнул   что-то
австралийцу, я не расслышал что, и мы не успели охнуть, как оказались  в
компании загипсованного бодряка, а он заказывал выпивку на всех.
   Вблизи оказалось, что австралиец выглядит очень странно  из-за  того,
что лицо и волосы у  него  совершенно  бесцветные,  а  кожа  удивительно
белесая. Голова у него была почти лысой. Шелковистые волосы, обрамлявшие
лысину, из белокурых превращались в совсем белые. Такими же были ресницы
и брови, и даже губы постоянно улыбающегося рта казались  кремовыми.  Он
выглядел так, будто загримировался под большего веселого  призрака.  Как
выяснилось, звали австралийца Эйси Джонс.
   - Тьфу, что это вы  выдумали,  -  с  отвращением  сказал  он  мне.  -
Кока-кола для сосунков, не для мужчин. - И глаза у него были бледными  с
чуть заметным серо-голубым отливом.
   - Не дави на него, Эйс, - вступил в разговор Голденберг. - Он повезет
меня домой. Я вполне обойдусь без пьяного пилота.
   - А? Пилот? - Громкий голос передал информацию пяти  десяткам  людей,
которых она вовсе не интересовала. - Один из тех парней, которые летают?
Большинство пилотов, которых я знаю,  настоящие  лихачи.  Крепко  живут,
крепко любят, крепко пьют. Мужики что надо! -  Он  говорил  это,  широко
улыбаясь, но за улыбкой скрывалось желание  уколоть.  -  Давай,  парень,
живи опасно, не разочаровывай людей!
   - Тогда, пожалуйста, пиво, - согласился я.
   - Почему вы сдались?  -  Нэнси  тоже  разочаровалась,  но  по  другой
причине.
   - Злить людей, когда можно избежать этого, все равно что кидать мусор
в воду. В один прекрасный день он  приплывет  назад,  но  пахнуть  будет
хуже.
   - Чантер бы сказал, что это аморально,  -  засмеялась  она.  -  Нужно
отстаивать принципы.
   - Я выпью полбокала пива. Что от этого изменится?
   - Невозможный человек.
   Эйси Джонс подвинул ко мне пиво  и  следил,  пока  я  не  отпил  пару
глотков, потом принялся рассказывать, как он проводит  время  со  своими
друзьями-летчиками: скачки на разных континентах, горные лыжи,  гонки  и
вообще жизнь сверхбогатых бродяг. Ом описывал эту  жизнь  так,  что  она
казалась очень привлекательной, и слушатели улыбались и кивали. К  никто
из  них,  казалось,  не  понимал,  что  им  рисуют  картину  полувековой
давности, и что лучшее, к чему должен  стремиться  летчик,  -  это  быть
осторожным: трезвым,  пунктуальным,  наблюдательным  и  сосредоточенным.
Бывают старые пилоты, и бывают глупые пилоты, но не бывает старых глупых
пилотов. Что касается  меня,  то  я  старый,  молодой,  мудрый,  глупый,
тридцатичетырехлетний, а также разведенный и разоренный.
   Покончив с авиацией, Эйси Джонс  переключился  на  страховое  дело  и
рассказал Голденбергу, Нэнси, мне и еще пятидесяти слушателям о том, как
он получил тысячу фунтов стерлингов за то, что  сломал  лодыжку.  И  нам
пришлось выслушать его историю еще раз и выражать удивленное одобрение.
   - Но пойми, дружище, не обманывай себя, - обратился он к  Голденбергу
впервые с нотками серьезности в  голосе.  -  Хочешь  получить  такое  же
оборудование, - он показал на гипс, -  так  вот,  я  никогда  не  тратил
пятерку лучше...
   Несколько человек подошли поближе, чтобы послушать