назад. Это на "Ацтеке". Во вторник Колин Росс. На  среду  пока
ничего нет. В четверг, возможно, тренер из Лембурна  захочет  слетать  в
Йоркшир, посмотреть лошадь на аукционе. Он сообщит нам позже. А в  конце
недели снова Колин Росс.
   - Хорошо.
   - И следственная комиссия хочет приехать сюда и  снова  поговорить  с
вами. Я сказала, пусть приезжают утром во вторник или в среду.
   - Хорошо. - Как обычно, при  словах  "следственная  комиссия"  екнуло
сердце.  Хотя  на  этот  раз,  несомненно,  моя  ответственность   чисто
техническая. На этот раз - несомненно.  Не  хотел  же  я  разлететься  в
воздухе на куски.
   Хони села на одно из кресел, образующих  софу,  и  закинула  ногу  на
ногу.
   - Мы пока почти и не познакомились, - улыбнулась она.
   - Вы правы.
   - Можно мне сигарету?
   - Очень жаль... Я не курю... У меня нет.
   - Ладно. Тогда чего-нибудь выпить.
   - Мне, правда, очень жаль, но все, что я могу предложить, это  черный
кофе... или воду.
   - Неужели у вас нет пива?
   - К сожалению, нет.
   Она вытаращила глаза. Потом встала, пошла в кухню, открыла  буфет.  Я
решил, что она проверяет, не вру ли я. Но я  был  несправедлив  к  Хони.
Конечно, она помешана на сексе, но совсем не глупа.
   - Машины у вас нет? А до магазина и паба больше чем две мили. -  Она,
нахмурившись, вернулась в гостиную и снова села в кресло. - Почему вы не
попросите, чтобы кто-нибудь подвез вас?
   - Не хочу никого беспокоить.
   Она немного подумала.
   - Вы здесь три недели, и вам не заплатят до конца  месяца.  У  вас...
э-э... есть деньги?
   - Достаточно, чтобы не голодать. Но все равно, спасибо за заботу.
   Десять фунтов я послал Сьюзен и написал, что  остальные  ей  придется
подождать, пока я не получу деньги. Она ответила коротко и деловито: "Не
забудь, будешь должен за два месяца". Как будто я  мог  забыть.  У  меня
остались четыре фунта и вся моя гордость.
   - Дядя даст вам аванс.
   - Мне не хотелось бы просить его.
   - Конечно, я понимаю. - Уголки губ поднялись в легкой улыбке. -  Дядя
так старается поставить вас на место.
   - Разве?
   - Не притворяйтесь удивленным. Вы же знаете, что  он  это  делает.  У
него из-за вас жуткий комплекс неполноценности, и  он  вымещает  это  на
вас.
   - Господи, какая глупость.
   - Конечно. Но у вас есть кое-что, чего у него нет: вы привлекательный
мужчина и первоклассный пилот. Вы ему отчаянно  нужны  для  бизнеса,  но
любить он вас не обязан. И не  говорите  мне,  что  вы  всего  этого  не
понимаете. Совершенно очевидно, что вы все прекрасно понимаете. Иначе вы
каждый день срывались бы. Ведь он с вами ужасно обращается.
   - Вы со своей башни все видите, - улыбнулся я.
   - Конечно. Я люблю дядю, люблю этот маленький  бизнес  и  делаю  все,
чтобы поддерживать его на плаву. - Она говорили с жаром.  А  я  подумал:
что включает это "делаю все"? Может быть,  спать  с  пилотами?  Или  это
занятие проходит под графой "удовольствия", а  не  "бизнес"?  Во  всяком
случае, я не собирался это выяснять. Не собирался ни с кем  связываться,
и с Хони тоже. С ней-то уж ни за что на свете.
   - Должно быть, потеря нового "Чероки" нанесла вашему бизнесу  большой
удар?
   Она скривила рот и наклонила голову набок.
   - Не совсем. По правде говоря, как раз  наоборот.  "Чероки"  связывал
слишком большой капитал.  Мы  с  самого  начала  вложили  в  него  очень
значительную сумму, и выплата ежемесячных взносов просто задавила нас...
По-моему, когда все будет устроено, и мы получим  страховку,  то  вернем
примерно пять тысяч фунтов. А с такими деньгами мы  сможем  продержаться
до лучших времен.
   -  А  если  бы  самолет  не  взорвался,  вы  смогли  бы   выплачивать
ежемесячные взносы по рассрочке?
   Она резко встала, по-моему, решив, что и так сказала лишнее.
   - Давайте оставим все как есть, без всяких если.
   Быстро темнело. Хони подошла и встала,  хотя  не  касаясь,  но  очень
близко ко мне.
   - Вы не курите, не пьете, не едите, - ласково начала она. -  Что  еще
вы не делаете?
   - Этого тоже.
   - Никогда?
   - Не сейчас. Не здесь.
   - Со мной вам будет хорошо.
   - Хони... просто... не хочу.
   Она не рассердилась. И даже не обиделась.
   - Вы холодный, - рассудительно произнесла она. - Айсберг.
   - Возможно.
   - Но вы оттаете, - пообещала Хони. - Когда-нибудь.

***

   Следственная комиссия состояла из  тех  же  двух  человек:  одного  -
высокого и другого - молчаливого,  с  блокнотом  и  обгрызенным  зеленым
карандашом. Как и прежде, мы сидели в комнате для команды, и я предложил
им кофе из автомата, предназначенного для пассажиров. Они согласились, и
я  принес  три  пластмассовых  стаканчика.  Сотрудники  так  же,  как  и
пассажиры, покупали кофе  в  автомате,  а  Хони  держала  его  в  полном
порядке. Он приносил прибыль.
   На летном поле мой коллега, Рон, работавший на  полставки,  показывал
ученику, как проводить  внешний  осмотр  самолета.  Они  ползали  вокруг
тренировочной машины, разглядывая ее дюйм за дюймом. Рон  что-то  быстро
говорил, а ученик, мужчина средних лет, кивал с понимающим видом.
   Высокий следователь, посмотрев на них в окно, заметил, что бомбу  они
не нашли.
   - Полиция с удовольствием переложила это дело на нас, но,  откровенно
говоря, в таких случаях почти невозможно выявить  преступника.  Конечно,
если среди пассажиров есть влиятельная политическая фигура или  человек,
в  корыстных  целях  возбуждающий  общественное  мнение...  Или   кто-то
застрахован на огромную сумму. Но в этом деле нет ничего похожего.
   - Разве Колин Росс не застрахован? - спросил я.
   - Застрахован, но уже давно и  ничего  исключительного.  Кроме  того,
страховую премию получат его сестры-близнецы. Не могу поверить...
   - Это невозможно, - убежденно сказал я.
   - Совершенно верно.
   - А другие?
   - Они все заявили, - покачал  он  головой,  -  что  им  следовало  бы
вложить в  страховку  больше,  чем  они  это  сделали.  -  Он  деликатно
кашлянул. - Конечно, остаетесь еще вы.
   - Что вы имеете в виду?
   Его острые глаза, не мигая, впились в меня.
   - Семь лет назад вы  обусловили,  что  страховая  премия  нераздельно
принадлежит вашей жене. И хотя сейчас она бывшая ваша  жена,  но  премию
все равно получит. Такие условия страховки нельзя изменить.
   - Кто вам рассказал об этом?
   - Она сама рассказала. Ведя расследование, мы  ездили  к  ней.  -  Он
помолчал. - У нее неважное мнение о вас.
   - Могу представить. - Я сжал губы. - Но  все  же  я  ценнее  для  нее
живой, чем мертвый. В ее интересах, чтобы я жил как можно дольше.
   - А если бы она захотела  снова  выйти  замуж?  Тогда  ваши  алименты
перестанут поступать,  и  очень  крупная  сумма  страховки  пришлась  бы
кстати.
   - В порыве ярости она могла бы убить  меня  три  года  назад,  но  не
сейчас,  -  покачал  я  головой.  -  Хладнокровно  убить,  погубив   еще
нескольких человек? Нет, это не в ее натуре. И, кроме того,  она  ничего
не понимает в бомбах, и  у  нее  не  было  возможности...  Вам  придется
отбросить и эту версию.
   -   Но   она   сейчас   иногда   встречается   со   служащим   фирмы,
специализирующейся на взрывах.
   Голос у него звучал ровно и невозмутимо, но он явно  ожидал  от  меня
другой реакции. А я не пришел в ужас и даже не оторопел.
   - Она не станет это делать и не будет никого нанимать,  В  нормальных
обстоятельствах у нее... очень доброе сердце. Она слишком разумна. И она
всегда страшно сердилась, когда слышала о гибели невинных пассажиров.  И
никогда сама этого не сделала бы. Никогда.
   Он разглядывал меня  с  особой,  свойственной  следственной  комиссии
манерой, заставлявшей  человека  нервничать.  Наступило  молчание,  тоже
нервирующее. Но мне нечего было добавить. И я  не  знал,  что  он  хочет
услышать.
   На летном поле Рон и его ученик взлетели и скрылись вдали. Шум мотора
постепенно растаял в небе. Стало очень тихо. Я сидел. Молчал. Ждал.
   - В  результате  всех  наших  расследований,  всех  наших  хлопот  мы
получили всего одно вещественное доказательство, - наконец заговорил  он
недовольным тоном. - Да и оно не приближает  нас  к  знанию  того,  кому
предназначалась бомба и кто принес ее на борт.
   Высокий следователь засунул руку в карман, вытащил твердый коричневый
конверт и потряс его над столом.  Из  конверта  выпал  скрученный  кусок
металла. Я взял его и стал молча разглядывать. Наверно, когда-то он  был
круглым и плоским, как кнопка. Но мне это ни о чем не говорило.
   - Что это?
   - Обломок усилителя, - ответил он.
   - От радиоприемника? - Я озадаченно глядел на него.
   - Мы так не думаем. - Он  пожевал  губами.  -  Мы  предполагаем,  что
усилитель был в бомбе. Мы нашли этот обломок врезавшимся в то, что  было
хвостовой частью самолета.
   - Вы считаете... в бомбе не было часового механизма?
   - Трудно сказать... Но, скорей всего, не было. Похоже, ее взорвали  с
помощью радиосигнала. Как вы понимаете,  это  накладывает  на  все  дело
другой оттенок.
   - А в чем разница? Я не очень-то разбираюсь в бомбах. Чем  отличается
радиобомба от бомбы с часовым механизмом?
   - Что касается самого взрыва, то тут отличий нет,  но  в  конструкции
большая разница. Совсем другой принцип. - Он  помолчал.  -  Предположим,
имеется определенное количество пластиковой взрывчатки. К  несчастью,  в
наши дни не составляет большого труда достать ее. Человек  отправляется,
допустим, в Грецию,  и  в  первом  же  хозяйственном  магазине  покупает
взрывчатку запросто. Но сама по  себе  взрывчатка  не  взорвется.  Нужен
детонатор. Лучший детонатор - порох,  да-да,  старомодный  порох.  Кроме
того, нужно  что-то  для  воспламенения  пороха,  чтобы  он  детонировал
взрывчатку. Вы успеваете следить за моей мыслью?
   - С трудом, но стараюсь, - успокоил я его.
   - Так. Пойдем дальше. Есть самый легкий способ воспламенить порох  на
расстоянии. Для этого надо обмотать пакет с порохом  тонкой  проволокой,
затем по проволоке пустить  ток.  Когда  проволока  накалится  докрасна,
порох воспламенится...
   - Бух - и нет "Чероки-шесть".
   - Э-э... да. Так вот, для  бомбы  такого  типа  требуется  батарейка,
высоковольтная батарейка размером с шестипенсовую  монету,  дающая  ток.
Если вы подключите проволоку, обматывающую порох, одним концом к  одному
полюсу батарейки, а другим - к другому, она раскалится.
   - Ясно, - сказал я, - и бомба немедленно взорвется.
   - Почему я начал этот разговор? - Высокий следователь поднял глаза  к
потолку.  -  Да,  бомба  немедленно  взорвется.   Следовательно,   нужен
механизм, который бы подключал батарейку после  того,  как  изготовитель
окажется на безопасном расстоянии.
   - Пружинка? - предположил я.
   - Да. Ток не идет по проволоке, потому что цепь  разомкнута.  Пружина
толщиной  в  волос  зажата  специальным  устройством.  Но  если  пружину
высвободить,  то  есть  убрать  сжимающее  устройство,  ток  включается.
Правильно? Сжимающее  устройство  можно  убрать  простейшим  способом  с
помощью обыкновенного будильника. А  можно  и  с  помощью  радиосигнала,
полученного с расстояния через приемник, усилитель и соленоид.
   - Как может выглядеть этот соленоид?
   -  Представьте  моток  тончайшей  проволоки  со  стержнем  посредине,
который может подниматься  или  опускаться  внутри  витка.  Предположим,
когда стержень поднят, он сжимает пружину, но  пришел  сигнал,  стержень
опустился, и пружина разжалась - ток включен.
   - Но таким образом можно и случайно  вызвать  детонацию,  -  подумав,
сказал я. - Воздух переполнен радиоволнами, какой-то случайный сигнал...
Нет, по-моему, радиобомбы - невероятно рискованная вещь.
   -  Сигнал  можно  закодировать.  -   Он   прокашлялся.   -   Механизм
высвобождения пружины может включать комбинацию трех сигналов. Например,
можно изготовить бомбу, для которой, чтобы замкнуть цепь, нужно получить
три сигнала в  определенной  последовательности,  для  такого  механизма
потребуется  три  набора  приемников,  усилителей  и  соленоидов,  чтобы
замкнуть цепь. Нам удивительно повезло, что мы нашли этот усилитель,  но
сомневаюсь, что он был единственным.
   - Похоже, что радиобомба гораздо сложнее, чем бомба с будильником.
   - Безусловно, но зато и гораздо гибче. Не  нужно  заранее  определять
время взрыва.
   - Правильно, потому что никто не знал, когда мы вылетим  из  Хейдока.
Им надо было увидеть, как мы взлетаем.
   - Или им должны были сообщить, что вы взлетели.
   Меня удивили его слова, и я замолчал, прокручивая их в голове.
   - Но ведь это придает всему делу совершенно другой  оттенок,  не  так
ли?
   - Рад буду услышать, что вы об этом думаете.
   - Но ведь вы, наверное, подумали то же самое,  -  сказал  я.  -  Если
бомба может быть взорвана в любой час, любой день и даже в любую неделю,
то и в самолет ее могли принести в любое время после последней проверки.
   Он улыбнулся, не разжимая губ.
   - И это позволяет вам по крайней  мере  наполовину  сбросить  с  себя
ответственность?
   - Наполовину, - согласился я.
   - Но только наполовину.
   Высокий следователь вздохнул.
   - Я вас огорошил. Мне хотелось бы, чтобы  вы  обдумали  это  со  всех
точек зрения. Всерьез. А потом рассказали бы мне, если что-нибудь придет
вам в голову. Конечно, если вам  небезразлично,  кто  и  почему  устроил
взрыв. Вероятно, тогда удастся предотвратить повторение...
   - Вы полагаете, что мне безразлично?
   - Да, у меня такое впечатление.
   - Мне не все равно, -  медленно  проговорил  я,  -  если  Колин  Росс
взорвется...
   - Вы сегодня не так насторожены, как обычно, - улыбнулся он.
   - Но и вы не набрасываетесь на меня.
   - Нет, - согласился он и несколько удивленно заметил:
   - Вы очень наблюдательны, правда?
   - Просто чувствую атмосферу.
   Он поколебался, но потом проговорил:
   - Я прочел весь протокол суда над вами.
   - О-о...
   Я почувствовал, как потемнело у меня лицо. Он наблюдал за мной.
   - Вы знаете, - продолжал он, - что в конце протокола кто-то  приписал
карандашом неожиданно откровенное утверждение?
   - Нет. - Я молча ждал, что он скажет.
   -  Там  написано,  что  президент  компании  "Интерпорт"  считал,   и
несомненно правильно, что первый офицер  лгал  под  присягой,  и  именно
из-за безобразной халатности первого офицера, а вовсе не капитана  Шора,
самолет так опасно отклонился от курса.
   Удивленный и потрясенный, я отвел глаза и уставился в окно. Глупо, но
я почувствовал себя  отомщенным  и  оправданным.  Если  там  есть  такой
постскриптум, и кто-то написал его, то,  может  быть,  мое  имя  не  так
запачкано,  как  я  предполагал.  Хотя  это  сейчас  не  имеет  никакого
значения.
   - Капитан всегда несет ответственность, - с прохладцей произнес я.  -
Что бы ни произошло.
   - Да, вы правы.
   Наступило молчание. От  событий  четырехлетней  давности  я  вернулся
мыслями к настоящему и смотрел на пустое летное поле.
   - Спасибо, - наконец сказал я.
   Он слегка улыбнулся.
   - Понимаете, меня удивило, почему вас не лишили лицензии пилота...  и
даже не уволили с работы. Мне  показалось,  что  здесь  что-то  не  так.
Поэтому  я   решил   прочитать   протокол,   чтобы   понять,   чем   они
руководствовались.
   - Вы очень доскональны.
   - Я стараюсь быть таким.
   - "Интерпорт" знал, что один из нас солгал... Мы оба утверждали,  что
другой подверг самолет опасности... Но  капитаном  был  я,  и,  в  любом
случае, ответственность на мне. Фактически это была моя вина.
   - Но он самовольно нарушил ваш приказ.
   - А я не обнаружил это, пока чуть не стало поздно.
   - Правильно... Но ему не стоило лгать.
   - Он испугался, - вздохнул я, - за свою карьеру.
   Полминуты прошло в молчании. Затем он откашлялся и спросил:
   - Полагаю, вам не хочется рассказать  мне,  почему  вы  расстались  с
южноамериканцами?
   Тактичность его вопроса привела меня в восторг.
   - Пробел в личном деле? - предположил я.
   Уголки его губ дрогнули.
   - Да. - Он помолчал. - Разумеется, вы не обязаны...
   - Знаю, - согласился я и  подумал:  любезность  за  любезность.  -  Я
отказался лететь, считая это небезопасным. Пригласили другого пилота, он
согласился, и полет закончился благополучно. Тогда меня уволили.  Вот  и
все.
   - Но,  -  недоуменно  произнес  он,  -  неоспоримо  абсолютное  право
капитана отказаться взлетать, если он полагает, что это опасно.
   - Как вы знаете, в Южной Америке нет ассоциации авиаторов, которая бы
защищала их права. Хозяева заявили, дескать, не хотят, чтобы их  клиенты
пользовались самолетами  других  авиакомпаний  из-за  того,  что  у  них
трусливые капитаны. Или что-то в таком духе.
   - Господи!
   - Возможно, именно история  с  "Интерпорт"  привела  к  тому,  что  я
отказался рисковать, - усмехнулся я.
   - Но потом вы отправились в Африку и рисковали, - возразил он.
   - Видите ли... Я сидел без денег, а плата была  фантастической.  И  к
тому же, когда  возишь  продукты  и  медикаменты,  не  чувствуешь  такой
моральной ответственности, как перед пассажирами.
   - А перед беженцами и ранеными?
   - Всегда легче возвращаться, чем лететь к  линии  фронта.  Без  труда
находишь свой аэродром, не приходится безлунной ночью идти  наощупь  над
джунглями.
   Высокий следователь удивленно покачал головой, понимая,  что  спорить
со мной бесполезно.
   - А почему вы вернулись в Англию и занялись  такой  скучной  работой,
как обработка посевов?
   Я засмеялся.  Никогда  не  думал,  что  смогу  смеяться,  беседуя  со
следователями следственной комиссии.
   - Та война кончилась. Мне предложили возить  продукты  и  медикаменты
для другой, которая велась где-то южнее. Но я решил, что хватит. Я снова
был платежеспособным. Поэтому вернулся сюда.  А  обработка  полей  стала
первой работой, какая подвернулась.
   - Можно считать, вы на нее согласились ради разнообразия.
   - И спокойствия тоже.
   - Ах да, правда. - Он встал и бросил пластмассовый стакан из-под кофе
в коробку от торта, которая  служила  мусорной  корзиной.  -  Так...  Вы
подумаете над этим делом с бомбой?
   - Хорошо.
   - Мы будем поддерживать с вами  контакт.  -  Он  вытащил  из  кармана
визитную карточку. - Если вы захотите со  мной  поговорить,  то  найдете
меня по этому телефону.
   - Ладно.
   Он слегка скривился.
   - Хотя понимаю, как вы можете относиться к нам.
   - Не берите в голову, - сказал я. - Не берите в голову.

ГЛАВА 8

   Всю следующую неделю я летал куда велели, думал о радиобомбах,  а  по
вечерам сидел в одиночестве в своем вагончике.
   Хони больше не приходила, но на следующий  день  после  ее  визита  я
вернулся из Роттердама и нашел на  столе  большой  пакет  с  продуктами:
яйца, масло, хлеб, помидоры, сыр, порошковое молоко и жестянки с  супом.
И еще - упаковку пива. Сверху лежала записка от Хони:
   Заплатите мне на следующей неделе.
   Неплохой друг Хони Харли. Я снова начал есть. Трудно  избавляться  от
застарелых привычек.
   Во вторник я возил Колина и еще четырех жокеев и тренеров на скачки в
Уолверхемптон, в среду  после  отъезда  следственной  комиссии  доставил
политика на профсоюзный митинг  бастующих  в  Кардифф,  а  в  четверг  с
тренером  скаковых  лошадей   мы   облетали   почти   весь   Йоркшир   и
Нортумберленд:  он  осматривал  у  заводчиков  лошадей,  надеясь  купить
понравившуюся.
   В четверг, вернувшись вечером, я сделал себе сандвич с  помидорами  и
сыром, выпил кофе и сорвал со стен всех полногрудых леди. Со  скомканной
бумаги на меня смотрели два налившихся больших соска,  печальных,  будто
глаза спаниеля. Усмехнувшись, я  аккуратно  сложил  плакат  и  бросил  в
мусорную корзину. Без разноцветных картинок  вагончик  выглядел  так  же
убого.
   В пятницу утром, когда я в  кабинете  Харли  заполнял  документы  для
полета, позвонил Колин. Он хотел, чтобы я остался в Кембридже ночевать и
рано утром в субботу был готов к полету. Харли согласился.
   - Я