гоняли  зевак  и  просили
прохожих перейти на другую сторону  улицы,  но  Ивану  Дмитриевичу  не  было
сказано ни слова. Он направился к подъезду, вдруг откуда-то  сбоку  вынырнул
его доверенный агент Константинов, засеменил рядом, шепча:
   - Я, Иван  Дмитриевич,  вас  тут  караулю,  чтобы  известны  были,  зачем
званы...
   - Сгинь, - велел Иван Дмитриевич. - Уже без тебя знаю.
   Константинов сгинул.
   Крыльцо, прихожая,  вестибюль,  коридор  -  пространство  без  форм,  без
красок. Только запахи, от них никуда не  денешься.  Справа  потянуло  чем-то
горелым. Ага, там кухня. Впрочем, даже такое невинное наблюдение  пока  было
лишним. Иван Дмитриевич шел на приглушенный звук голосов, глядя прямо  перед
собой. Ничего не знать, по сторонам не глазеть - так надежнее. Сперва  нужно
выработать угол зрения, иначе подробности замутят  взгляд.  Главное  -  угол
зрения. Лишь дилетант пялится  на  все  четыре  стороны,  считая  это  своим
достоинством.
   С отвратительным  скрипом  отворилась  дверь,  Иван  Дмитриевич  вошел  в
гостиную. Там было светло от эполет, пестро  от  мундирного  шитья.  У  окна
стоял граф Хотек, уже успевший нацепить на  грудь  траурную  розетку.  Принц
Ольденбургский что-то говорил ему по-немецки, а посол кивал с  таким  видом,
будто наперед знал все, о чем скажет  великий  князь.  Офицеры  и  чиновники
скромно   подпирали   стены,   мимо   них   прохаживались    трое:    герцог
Мекленбург-Стрелецкий, министр юстиции граф Пален и  градоначальник  Трепов.
Шувалова не было.
   Иван Дмитриевич вошел бочком, осторожно,  усилием  воли  пытаясь  сделать
свое грузное тело как можно  более  невесомым.  Никто  не  обратил  на  него
внимания. Он достал  из  кармана  гребешок,  причесался,  привычно  расчесал
бакенбарды. К сорока годам  они  заметно  поседели,  седые  волосы  утратили
преж-нюю мягкость и торчали в стороны, нару-шая общий контур. Баки требовали
постоянного ухода, но сбрить их Иван Дмитриевич уже не  мог.  Толстые  голые
щеки потребовали бы иной мимики и, следовательно,  иного  тона  отношений  с
начальством и подчиненными.
   Причесываясь,  он  слышал,  как  граф  Пален  вполголоса  говорит   своим
собеседникам:
   - И что, спрашивается, они нам вечно в глаза тычут:  Третий  Рим,  Третий
Рим! Сами давно ли перестали называться Священной Римской империей? Ста  лет
не прошло! Мне историк Соловьев рассказывал, что двуглавого орла Иван Третий
у греков для того и позаимствовал, чтобы не отстать от Габсбургов. Те просто
раньше поспели. Теперь же стоит нам обратиться в  сторону  Балкан,  как  вся
венская пресса начинает вопить, что, если мы  взяли  герб  у  Византии,  то,
значит, претендуем на византийское наследие.
   В этот момент от группы жандармских офицеров, стоявших у  противоположной
стены, отделился Певцов.  Сейчас  Иван  Дмитриевич  разглядел  его  получше:
высокий, гибкий, матово-смуглый, с глазами того неуловимого не то  зеленого,
не то  серого,  не  то  желтоватого  оттенка,  который  странно  меняется  в
зависимости от времени суток, освещения и цвета обоев на стенах.
   - Ну как? - спросил он. - Знаете, зачем вас сюда пригласили?
   В самом  вопросе  было  спокойное  сознание  превосходства  жандарма  над
полицейским чином, поэтому Иван Дмитриевич ответил соответственно:
   - Вы, ротмистр, наивный человек.
   - Почему?
   - Вы решили утаить от меня то, о чем уже судачат извозчики.
   Выражение скорбной деловитости,  с  каким  Певцов  готовился  объявить  о
случившемся, легко съехало с его лица, он прошел  в  спальню,  через  минуту
выглянул оттуда и пальцем поманил к себе Ивана Дмитриевича.
   Слабое  жужжание  гостиной  передвинулось  за  спину,   сделалось   почти
неслышно.  Прежде  чем  войти  в  спальню,  он  позволил  себе  удовольствие
оглянуться. Пять минут назад до него никому здесь не было дела, зато  теперь
все  смотрели  только  на  него.  Лишь   принц   Ольденбургский   и   герцог
Мекленбург-Стрелецкий уже вдвоем втолковывали что-то Хотеку, у которого  был
такой вид, словно он давно знал, что военный  атташе  его  императора  будет
убит в Петербурге, и даже предупреждал об этом, но ему не поверили.
   3
   Князь  Людвиг  фон  Аренсберг  лежал  на  кровати  лицом  в  потолок.  На
потемневшем, с выкаченными глазами лице, на кадыкастой шее  видны  синеватые
пятна, показывающие, что курносая со своей косой посетила его уже  несколько
часов назад. Черная, с благородной проседью эспаньолка  взлохмачена,  редкие
волосы на темени слиплись от  высохшего  пота.  Жутко  торчат  скрюченные  в
последнем напряжении, окостеневшие пальцы рук. Сами руки сложены на груди  и
связаны в запястьях витым шнуром от оконной портьеры.  Правая,  ближайшая  к
кровати портьера обвисла без этого шнура, стыдливо заслоняя мертвое тело  от
бьющего с улицы апрельского утреннего света.
   - Доктор уже был, - предупреждая вопрос Ивана Дмитриевича, шепнул Певцов.
   Стоя рядом с Шуваловым, едва кивнувшим ему  при  входе,  Иван  Дмитриевич
разглядывал убитого. Ночная рубашка измята, испещрена кровавыми  пятнышками.
Один рукав оторван: им связаны ноги  у  щиколоток.  Выше  колен  ноги  князю
стянули свернутой жгутом простыней, но  и  в  таком  положении  он,  похоже,
продолжал сопротивляться.  Это  видно  было  по  свисающей  на  пол  перине,
изжеванному углу одеяльного конверта, которым, видимо, ему заткнули рот.
   - Господин Путилин,  сколько  вам  понадобится  времени,  чтобы  все  тут
осмотреть? - поинтересовался Шувалов.
   - Двух часов хватит, ваше сиятельство.
   - Слишком долго.
   - Могу уложиться в полтора.
   - Тоже долго. Принц Ольденбургский, герцог Мекленбург-Стрелецкий  и  граф
Хотек пожелали увидеть  место  преступления.  Не  могу  же  я  заставить  их
дожидаться за дверью еще полтора часа.
   -  Если  не  будут  ничего  трогать,  пускай  войдут,  -  предложил  Иван
Дмитриевич. - Я не возражаю.
   - Он не возражает! Скажите на милость! - возмутился Певцов. - Неужели  вы
не понимаете, что Хотеку нельзя показывать покойного в таком виде?
   - Ни в коем случае, - поддержал его Шувалов.
   - Тогда сколько же времени вы отводите в мое распоряжение? - спросил Иван
Дмитриевич.
   - Полчаса и  ни  минутой  больше.  Осмотр  будете  производить  вместе  с
ротмистром Певцовым. Ему  поручено  вести  расследование  по  линии  Корпуса
жандармов, так что вам придется  работать  вместе.  И  прошу  вас,  господа,
помните: вы занимаетесь делом колоссальной важности!  Сам  государь  повелел
мне ежечасно докладывать ему новости по  этому  делу.  Начинайте,  сейчас  я
пришлю к вам камердинера, который обнаружил князя мертвым. По  ходу  осмотра
он вам все расскажет.
   Едва Шувалов ушел, Певцов с облегчением плюхнулся в кресло.
   - Для начала, - сказал  он,  -  давайте  распределим  обязанности.  Чтобы
сократить путь, попробуем пройти его  одновременно  с  двух  противоположных
концов.
   - Как это?
   - Вы от очевидных фактов двинетесь к  вероятной  причине  убийства,  а  я
пойду в обратном направлении, от вероятной причины - к фактам.
   - И какова, по-вашему, причина?
   - Не сомневаюсь, что убийство фон Аренсберга носит политический характер.
Скажем, ситуация на Балканах может иметь к нему касательство.
   Иван Дмитриевич опустился на четвереньки и заглянул под кровать. Пол  был
залит  керосином  из  разбитой  настольной  лампы.   Вообще   кругом   царил
невообразимый хаос: туалетный столик опрокинут, одеяла и  подушки  раскиданы
по спальне. Одна подушка вспорота, все в  пуху,  битое  стекло  хрустит  под
ногами. Князь отчаянно боролся за свою жизнь.
   - Времени у нас с вами немного, - продолжал Певцов, -  в  ближайшие  часы
Хотек телеграфирует в Вену, через пару дней тамошние газеты раструбят на всю
Европу, что в России иностранных дипломатов режут как курей.
   - Уж по крайней мере этого они писать не  будут,  -  раздраженно  ответил
Иван  Дмитриевич,  развязывая  узел  на  простыне,  чтобы  освободить   ноги
мертвеца.
   - Плохо вы знаете этих писак, - усмехнулся Певцов. - Еще как будут!
   - Про то, что у нас дипломатов режут, писать никто не станет.  Можете  не
беспокоиться.
   - Почему вы так уверены?
   - Потому что князя не зарезали, а задушили.
   Иван Дмитриевич осторожно перевалил тело со  спины  на  живот  и  показал
Певцову.
   - Убедились? На нем ни царапины. Одни синяки.
   - Откуда же кровь на рубашке?
   - Это не его кровь. Он, видимо, укусил за руку одного из убийц.
   - Думаете, их было много?
   - Двое, не меньше. Князь - мужчина  жилистый,  видите,  какие  ручищи!  В
одиночку такого по рукам и ногам не свяжешь. Разве что...
   Иван Дмитриевич умолк.
   - Что? Говорите, - подбодрил его Певцов.
   - Разве что в какой-то момент он внезапно узнал своего убийцу  и  лишился
воли к сопротивлению.
   - От страха?
   - Не обязательно. Может быть, вспомнил свою вину перед этим человеком.
   - Давайте без достоевщины, - ввернул Певцов недавно услышанное  от  одной
курсистки модное словечко, значение которого Иван Дмитриевич  не  понял,  но
спрашивать  не  стал,  дабы  не  показывать  свою  необразованность.  -   Не
забывайте,  покойный  был  все-таки  немец,  а  не  буддист  и  не   русский
интеллигент. К тому же на чем основано ваше  допущение?  Почему  сначала  он
своего убийцу не узнал и стал сопротивляться, а потом вдруг узнал?
   - Потому что в спальне было темно, лампа не горела. Если бы она  упала  и
разбилась при горящем фитиле, вспыхнул бы разлитый керосин...
   Договорить  Иван  Дмитриевич  не  успел,  явился   присланный   Шуваловым
княжеский камердинер. Это был толстомордый рыжий парень  с  рыбьими  глазами
без ресниц.
   - Ты первый обнаружил князя мертвым? - обратился к нему Певцов.
   - Так точно, ваше благородие,  я.  Они,  значит,  когда  ложились,  утром
наказали разбудить себя в половине девятого...
   Камердинер приготовился к обстоятельному  рассказу,  но  Иван  Дмитриевич
прервал его:
   - Потом доскажешь. Ну-ка взгляни хозяйским  глазом,  не  пропало  ли  тут
что-нибудь?
   После  совместного  тщательного  обыска  он  вписал  в  блокнот  перечень
исчезнувших ценностей: "Револьвер (система не изв.),  портсигар  серебряный,
монеты золотые французские (9 - 10 шт.)".
   -  Такие?  -  шепотом  спросил  Иван  Дмитриевич,  показывая  камердинеру
найденный под кроватью и утаенный от  Певцова  золотой  кругляш  с  козлиным
профилем Наполеона III, императора французов.
   Попутно он вспомнил, что этот император был злейшим врагом Виктора  Гюго,
любимого писателя жены. Недавно она купила Ванечке  плюшевую  козу,  которую
назвала Эсмеральдой.
   - Ага, - кивнул камердинер. - Если сбоку смотреть, они так друг на  друга
похожи, не отличишь.
   - Кто на кого?
   - Он, - повел глазами камердинер  в  сторону  покойника,  -  и  этот,  на
целковике.
   - Наполеондор называется, - сказал Иван Дмитриевич.
   - Что вы там шепчетесь? - заволновался Певцов. -  Какие  у  вас  от  меня
секреты?
   - Ничего-ничего, пустяки.
   Иван Дмитриевич  вернулся  к  туалетному  столику,  и  пока  он  проверял
содержимое ящичков, Певцов пенял камердинеру:
   - Что же это у  тебя,  братец,  в  доме  все  двери  скрипят?  Здесь  еще
туда-сюда, а в гостиной прямо по-волчьи воют. Ленишься? Не смазываешь?
   - Я то делаю,  что  велят,  -  оправдался  камердинер.  -  Насчет  петель
никакого недовольства не было.
   - Иди, после потолкуем, - сказал ему Иван Дмитриевич и, дождавшись, когда
он выйдет, повернулся к Певцову. - Между прочим, ротмистр, знавал  я  одного
ростовщика, так этот сын иудейский строго-настрого запрещал слугам смазывать
дверные петли.
   - Воров боялся?
   - Такие люди боятся не только воров.
   Аналогия подействовала. Певцов сцепил руки  у  подбородка,  задумался,  а
Иван Дмитриевич подлил масла в огонь:
   - Помните,  камердинер  говорил,  что  князь  держал  револьвер  в  ящике
туалетного столика возле  кровати.  Зачем?  Военная  привычка?  Или  все  же
кого-то он боялся?
   - Да-да, - покивал Певцов, - я сам об этом подумал.
   - С другой стороны, - улыбнулся  Иван  Дмитриевич,  играя  им  как  кошка
мышью, - похищен серебряный портсигар. Как вы  намерены  увязать  пропажу  с
ситуацией на Балканах?
   - Надо бы произвести обыск у этого Фигаро. Подозрительный малый...
   - Господа, ваше время истекло, - заглядывая в спальню, объявил Шувалов. -
Прошло тридцать пять минут!
   Прежде чем выйти, Иван Дмитриевич еще раз окинул взглядом последнее  ложе
князя фон Аренсберга и опять отметил одно  странное  обстоятельство:  убитый
почему-то лежал на кровати ногами к изголовью.

   Спальней завладел камердинер с двумя рядовыми жандармами, выделенными ему
в  помощники.  Покойному  подложили  под  голову   подушку,   предварительно
развернув его на сто восемьдесят градусов, накрыли одеялом,  опустили  веки.
Уже  из  гостиной  Иван  Дмитриевич  услышал,  как  звякнула  дужка   ведра,
шлепнулась на пол мокрая тряпка. Шувалов лично распоряжался уборкой. Это был
особенный, чисто российский демократизм, уравнивающий чины и сословия:  всяк
норовил заняться не своим делом.
   Одно из окон гостиной располагалось в неглубокой  полукруглой  нише.  Тут
стояли граф Хотек с принцем Ольденбургским. Распространяя вокруг себя острый
дух керосина, Иван Дмитриевич подошел  к  этому  окну,  отдернул  штору.  На
подоконнике за ней обнаружилась пустая косушка и  оплывший  кусок  масла  на
газете. Он взял капельку на палец, лизнул: чухонское.
   - Что это? - по-русски изумленно спросил Хотек.
   - Ваше сиятельство, - с поклоном ответил Иван Дмитриевич, - это данные, с
которыми мне предстоит начать расследование.
   Двое жандармов и  камердинер  с  ведром  пересекли  гостиную  в  обратном
направлении, после  чего  Шувалов  радушным  жестом  хозяина,  приглашающего
гостей к накрытому столу, предложил  собравшимся  пройти  в  спальню.  Принц
Ольденбургский,    герцог    Мекленбург-Стрелецкий,    Пален,    Хотек     и
генерал-адъютант Трепов чинно приблизились к постели. Прочий  мундирный  люд
столпился  в  дверях.  Иван  Дмитриевич  подумал,  что  если  Шувалов  решил
сохранить в секрете это убийство, опрометчиво  было  скликать  сюда  столько
народу. Хотя, наверное, все это были люди надежные, умеющие держать язык  за
зубами.
   - Какой ужас! - громко сказал принц Ольденбургский.
   Все закивали, хотя истинный  ужас  неизвестности  и  ожидания  остался  в
гостиной,  а  здесь,  в  прибранной  и  затененной  комнате,  глядя  в  лицо
покойного, на котором  камердинер  успел  припудрить  синеватые  пятна,  все
должны были испытать мгновенное облегчение. Смерть,  слава  богу,  выглядела
пристойно.
   4
   Через четверть  часа,  провожая  австрийского  посла  к  карете,  Шувалов
говорил:
   -  Было  бы  крайне  нежелательно,   чтобы   его   величество   император
Франц-Иосиф, ваше Министерство иностранных дел и ваш Генеральный штаб узнали
об этом преступлении раньше, чем мы  найдем  преступника.  Уверяю  вас,  это
вопрос нескольких часов.
   Иван Дмитриевич случайно подслушал этот разговор, когда обследовал  замок
на парадном.
   - Мой долг, - холодно отвечал Хотек,  -  немедленно  телеграфировать  обо
всем в Вену. Подозреваю, что убийство совершил какой-нибудь фанатик  из  так
называемого "Славянского комитета". В  Москве,  правда,  эта  публика  более
активна, чем в Петербурге, но и здесь ваша пресса переполнена их  воплями  о
том, что мы якобы  притесняем  наших  славянских  подданных.  Очевидно,  эти
господа почувствовали свою безнаказанность и решили перейти от слов к  делу.
Их цель - спровоцировать войну между нашими империями.
   - Вы преувеличиваете, граф.
   - Ничуть. Сегодня на мою жизнь тоже совершено покушение.
   - Боже мой! Как?
   - Утром, когда я проезжал мимо Сенного рынка, из-за забора кто-то  пустил
камнем в окно моей кареты. Вот такой камень, - показал Хотек. - Он  пролетел
буквально в дюйме от меня, возле самой головы. Есть  свидетели.  Боюсь,  что
смерть бедного Людвига - это только начало. Следующей жертвой могу  стать  я
или кто-то из посольских секретарей. Например, барон Кобенцель.
   - Я сейчас же отдам приказ об охране посольства, - сказал Шувалов.
   - Благодарю.
   - На выезде вас будет сопровождать казачий конвой.
   - Смею надеяться, этими мерами вы не ограничитесь, - заметил Хотек.
   С помощью лакея он с трудом забрался  на  подножку,  немного  передохнул,
затем сложился в три погибели и задвинул свое журавлиное, по-старчески сухое
тело внутрь кареты, откуда его тащил на себя другой лакей.
   "Орел!" - подумал Иван Дмитриевич, глядя вслед отъезжающей карете.
   Одновременно мелькнула мысль, что  при  успешном  завершении  дела  можно
получить не только русский, но и австрийский орден. Хорошо  бы!  Жена  будет
счастлива хвалиться перед соседками.
   С этой приятной мыслью он продолжил осмотр княжеского особняка.  Дом  был
двухэтажный, весь нижний этаж занимал князь, верхний пустовал. От прихожей и
вестибюля начинались два коридора: один  вел  налево,  в  господские  покои,
второй - направо, в людскую половину и кухню. На ночь в доме оставался  один
лишь  камердинер,  имевший  отдельную  каморку.  Остальные  комнаты  людской
половины были заперты, кучер и кухонный мужик жили на дворе, при конюшне,  а
берейтор и повар нанимали квартиры в городе. Все мужчины. Князь  был  старый
холостяк и женской прислуги не держал.
   При допросе, на который всех этих людей по одному звали в гостиную,  Иван
Дмитриевич убедился в их невиновности. Они не  юлили,  на  вопросы  отвечали
спокойно и толково, подозрительно сильного горя никто  не  изображал,  да  и
чутье подсказывало, что эта публика тут ни при чем. Певцов  молча  сидел  на
диване, слушал, не вмешиваясь. Видимо, начало пути он решил пройти вместе  с
напарником, а уж потом забежать в конец и двинуться ему навстречу.
   Та половина жизни князя фон Аренсберга, вернее, треть или  даже  четверть
жизни, которую он  проводил  дома,  очертилась  быстро.  Князь  был  человек
светский,  семейными  обязанностями  не  обремененный,   как,   впрочем,   и
служебными. Время от времени он посещал парады и стрельбы на Волковом  поле,
изредка бывал на маневрах, предпочитая кавалерийские, вот и  все  его  дела.
Днем ездил с визитами, вечером часок-другой отдыхал у себя, а ночь  проводил
в гостях или в Яхт-клубе, за игрой.  Возвращался  обычно  под  утро.  Иногда
привозил женщин.
   Накануне князь появился дома около восьми часов вечера, до  десяти  спал,
затем отправился в Яхт-клуб. В таких  случаях  уезжал  он  всегда  на  своих
лошадях, но без берейтора, а на обратную дорогу  нанимал  извозчика.  Кучера
сразу же отпускал. Вчера тот вернулся в начале двенадцатого, распряг лошадей
и лег спать. Кухонный мужик, его сожитель, к тому времени уже спал, берейтор
и повар еще с вечера ушли к семьям. В доме находился один лишь камердинер.
   Из Яхт-клуба князь возвратился в пятом часу утра, как обычно. Швейцара он
не держал, ключ от парадного носил при себе. Камердинер помог ему раздеться,
проверил, заперто ли парадное (было заперто), и лег в своей  каморке.  Ночью
ни шума, ни криков не слыхал.
   - Пьяный был? - спросил Иван Дмитриевич.
   - Господь с вами! В рот не брал.
   - Да не ты. Барин.
   - Чуток попахивало.
   Оставшись наедине с Певцовым, Иван Дмитриевич изложил ему свои  сомнения.
С верхнего этажа на нижний попасть никак нельзя,  это  проверено.  Замок  на
парадном не взломан, черный ход закрыт изнутри, в окнах все стекла  целы,  и
рамы тоже изнутри заперты на задвижки. Каким же образом  убийцы  проникли  в
дом?
   - Как-нибудь ночью подкрались к  парадной  двери,  натолкали  в  замочную
скважину воску и по слепку сработали  ключ.  Все  просто,  -  пожал  плечами
Певцов. - Черный ход запирается на  внутренний  засов,  а  парадное  -  нет.
Обратили внимание?
   - Обратил.
   - Они все предусмотрели заранее. Пошлите ваших людей по слесарням, кто-то
из мастеров может всп