жи  выкрал  ее  из
монастыря. Это женщина необыкновенной красоты, Венера...
   - Вчера, - снова перебил Певцов, - один из ваших людей в  трактире  напал
на полицейского. Я должен опознать бандита. Будьте любезны  собрать  наверху
всю команду.
   - Сеньор офицер, тут какое-то недоразумение. Ошибка! Скажите хотя бы, как
выглядит этот негодяй.
   - Всю до единого, - повторил Певцов. - Я должен сам посмотреть.
   Он нарочно не называл приметы преступника, хотя Константинов  описал  его
досконально. Еще спрячут где-нибудь в трюме. Ищи потом.
   Пожав плечами, капитан вышел. Под полом все  громче  стучала  машина,  от
вибрации поверхность рома в кружках стягивало ровными,  чуть  подрагивающими
концентрическими кругами. После  бессонной  ночи  они  завораживали  взгляд,
дурманили не хуже, чем если бы он  хлебнул  самого  напитка.  Был,  конечно,
соблазн приложиться, по Певцов его поборол. Княжеский херес, выпитый  раньше
срока, до сих пор отрыгался.
   Наверху заливался свисток. Шум, топот. Казалось, бегут десятки людей. Но,
выйдя на палубу, Певцов насчитал всего девять матросов. Ни одного бородатого
среди них не было.
   - Это все? - спросил он.
   - Эфиоп остался у топки, - доложил капитан, - и Дино спит в своей  каюте.
Мы ведь не станем его будить?
   - Немедленно всех сюда, - приказал Певцов.
   Через пару минут показался эфиоп - ясное дело, безбородый, у негров-то  и
усы плохо растут. Он шел  по  палубе,  утирая  пот,  с  наслаждением  вдыхая
холодный воздух... Мелькнула мысль: а  что,  если  этот  сыщик,  путилинский
шпион, все врет? Не сам ли Путилин его и подослал? Где тут кто  с  бородами?
Но сомнения мгновенно были забыты, едва капитан привел Дино Челли. Хозяйский
сынок оказался здоровым нахальным парнем со светлой бородкой. Он  недовольно
озирался вокруг, на плече у него сидел попугай.
   - Прошу подойти к борту, - сказал ему Певцов. - Ближе.
   И крикнул вниз, Константинову:
   - Он?
   - Он самый!
   - А вам знаком этот человек, мсье Челли?
   Тот покачал головой.
   - Ах ты, гад! - возмутился Константинов, стоявший на краю причала.  -  Не
признаешь?
   - Мсье Челли, покажите ваши руки, - попросил Певцов.
   - Хорошо гляди, гад! - кричал снизу Константинов. - Не отворачивайся!
   Очная ставка удалась. Дино поспешно отступил от борта, с вызовом  заложил
руки за спину, словно спрашивая: ну-с, и что вы мне сделаете? Он  попробовал
даже насвистеть жизнерадостный неаполитанский мотивчик, но губы  дрожали,  и
свиста не получилось. Попугаю передалось его  беспокойство.  Он  нахохлился,
начал сердито цеплять коготками рубаху.
   - И птица понимает, что вы нервничаете,  -  весело  сказал  Певцов.  -  Я
должен произвести обыск в вашей каюте.
   Капитан схватил его за локоть:
   - Минуточку, сеньор офицер! Нам нужно поговорить наедине. Я хочу сообщить
вам... Идемте!
   Опять спустились в капитанскую каюту. На  предложение  садиться  отвечено
было отказом.
   - Я слушаю, - сказал Певцов.
   - Сеньор офицер, - прижимая руки  к  груди,  заговорил  капитан,  -  Дино
шалун, да, но не бандит. Просто он гордый мальчик и не дает себя в обиду.  В
его годы я тоже был гордый, а теперь у меня пятеро детей. Ответьте  мне  как
на исповеди: дело серьезно?
   - Куда уж серьезнее.
   - И тот человек на берегу, это генерал?
   - Что-то вроде, - не вдаваясь в подробности, кивнул Певцов.
   Капитан схватил его за руку:
   - Умоляю вас, пожалейте моих детей! Дон Луиджи не  простит  мне,  если  я
выдам его сына!
   - К сожалению, бессилен вам помочь. Отплытие придется отложить.
   - Скажите вашему генералу, что вы ошиблись.
   С этими словами капитан сделал то же неуловимое движение,  каким  полчаса
назад он извлекал откуда-то  бутылку  с  ромом,  словно  бы  материализуя  в
воздухе  свое  представление  о  ней.  Раздался  легкий   звон,   и   Певцов
почувствовал, как левый карман его шинели  внезапно  отяжелел.  Он  запустил
туда руку, вынул увесистый кошелек.
   - Юсуф-паша заплатил мне  золотом,  -  скромно  сказал  капитан.  -  Ему,
кстати, очень понравился наш ром, напрасно вы отказываетесь.
   Пытаясь на вес определить цену,  которую  назначил  ему  этот  итальянец,
Певцов несколько раз подбросил кошелек на ладони, затем швырнул его на стол,
сказав:
   - Я русский офицер!
   Кошелек  тяжело  проутюжил  голую  столешницу,  со  звоном   ударился   в
переборку, скорчился и затих. Одна золотая монета выкатилась, покатилась  по
столу.
   - Я вижу, вы честный человек. Нашему бы королю таких  офицеров!  Счастлив
ваш император, - говорил капитан, осторожно придвигаясь к двери.  -  Что  ж,
исполняйте свой долг. Я иду останавливать машину.
   Он как-то странно, бочком выскользнул из каюты, но Певцов не  обратил  на
это внимания, видя перед собой только выпавшую  из  кошелька  монету.  Он  с
тоской различил на ней знакомый козлиный профиль.
   Оставшись один, схватил кошелек, рванул. Там было еще штук  десять  таких
же... Ч-черт!
   Певцов бросился к  двери.  Заперто!  В  памяти  отозвался  щелчок  замка,
который он краем уха слышал минуту назад. Забарабанил в дверь кулаками:
   - Откройте! Откройте, я вам что-то скажу!
   Никто  не  откликался.  Все  надсаднее  стучали  поршни,  ром  из  кружек
плескался  на  стол.  В  круглом  окошке  дрогнул  и  медленно  поплыл  мимо
бревенчатый настил причала.
   Певцов хотел открыть иллюминатор, но не совладал  с  намертво  задраенным
барашком винта. Схватил табурет и,  зажмурившись,  чтобы  глаза  не  посекло
осколками, саданул по стеклу. Высунулся наружу. Возле самой головы  прошумел
сброшенный трап, брызги достали до  лица.  Он  облизнул  посолоневшие  губы.
Между кораблем и причалом было уже сажени полторы, внизу кипела  и  пенилась
ледяная вода. Страшно прыгать!
   Константинов  с  шуваловским  адъютантом  бежали   по   кромке   причала,
размахивая руками, беззвучно разевая рты. Они смотрели вверх, на  палубу,  и
не замечали его.
   - Э-эй! - закричал Певцов. - Я здесь!
   Нет, не слышат. Голос потонул в плеске воды, в грохоте машины.
   Тогда он вспомнил о револьвере. Пальнул раз, другой... Ага,  увидели!  Но
что они могли поделать? Поздно! Без лоцмана, без прощального  гудка  "Триумф
Венеры" уходил в море.
   4
   Выглянув на улицу, Иван Дмитриевич негромко посвистел тем свистом,  каким
подзывают собак: фью-фью!
   Левицкий остановился.
   Опять послышалось: фью-фью-фью!
   Теперь он понял, откуда свистят, заметил за столбом Ивана  Дмитриевича  и
направился к нему, светски улыбаясь, щегольски отмахивая тросточкой.
   - Еще и улыбается, сволочь! - прошептал Сыч.
   - Дурак! - сказал Иван Дмитриевич. - Своих не узнаешь?
   - Слава богу, - с некоторой опаской приближаясь к нему, говорил Левицкий,
- что вы здесь. А  то  вначале  хотел  домой  к  вам  ехать.  Ночью  мы  так
неожиданно расстались...
   - Я тебя куда вчера посылал? - оборвал его Иван Дмитриевич.
   - Куда посылали, туда и пошел.
   - А в Яхт-клуб каким ветром занесло?
   - Счастливым, Иван Дмитриевич. Не окажись я там, так мы с вами  ничего  и
не поняли бы. Вы ведь не знаете, кто на меня жандармов навел. Так  ведь?  Мы
расстались так внезапно, я не успел объясниться.
   - И кто?
   - Гогенбрюк. Слыхали о нем?
   - Барон Гогенбрюк?
   - Да какой он барон! Отец у него всю жизнь в Праге кнедликами торговал...
Он же нарочно все рассказал про меня подполковнику  Фоку.  Ну,  что  я,  так
сказать, в Польше не последний человек и  мог  быть  заинтересован  в  войне
между Россией и Австрией.
   - И зачем это ему понадобилось?
   - Я тоже думал:  зачем?  Зачем  Гогенбрюку  нужно  было,  чтобы  жандармы
заподозрили  меня  в  убийстве  фон  Аренсберга?  Отношения  у   нас   почти
приятельские, друг другу доверяем. Для чего подкладывать мне такую свинью? А
ночью лежу, и вдруг будто молнией меня пронзило.  Вон  оно  что,  думаю!  Он
ведь, Иван Дмитриевич, от себя хотел подозрение отвести.
   - Его разве кто-то подозревал?
   - Я, - сказал Левицкий. - Я подозревал. Вернее, теперь подозреваю.
   - Ты?
   - Природа не обделила меня аналитическими способностями, и  Гогенбрюк  не
раз имел возможность убедиться в этом за карточным столом. Он понимал, что у
меня есть основания подозревать его...
   Одним  глазом  Иван  Дмитриевич  по-прежнему  косил  на  Миллионную,   но
Левицкого слушал внимательно. Тот вполголоса рассказывал, как на днях был  в
Яхт-клубе, там к нему подошел Гогенбрюк и спросил, не может ли он, Левицкий,
устроить так, чтобы при игре втроем сам Гогенбрюк остался бы в проигрыше,  а
их третий партнер - в выигрыше. Левицкий удивился такой  необычной  просьбе,
но сказал, что да, может.  Почему  бы  не  оказать  приятелю  эту  небольшую
услугу? Тем более что третьим за столом с ними сел не кто-нибудь, а покойный
фон Аренсберг. Стали играть. В конце  концов  Левицкий  остался  при  своих,
Гогенбрюк же с его помощью проиграл, а князь, соответственно, выиграл дюжину
французских наполеондоров и был счастлив, как ребенок, поскольку вообще-то в
игре ему не везет. Из-за стола он встал в отличном расположении духа.  Пошли
в  буфетную,  по  дороге  Гогенбрюк  сказал:  "Между  прочим,   князь,   эти
наполеондоры я получил от Юсуф-паши..." Они стали разговаривать  о  какой-то
винтовке, патент на которую Гогенбрюк то ли продал туркам, то  ли  собирался
продать, и фон Аренсберг этим  был  недоволен,  говорил:  "Вы  вредите  моей
репутации, я буду вам  решительно  противодействовать!"  Гогенбрюк,  смеясь,
отвечал: "Увы, князь, вы не можете вызвать меня на дуэль, мой отец  торговал
кнедликами..."
   - И что дальше? - спросил Иван Дмитриевич.
   - Они выпили шампанского и разъехались по домам.
   - Чокались?
   - Как? - не понял Левицкий.
   - Бокалами, спрашиваю, чокались?
   - Не помню.
   - А наполеондоры князь ему вернул?
   - Да, - спохватился Левицкий, - совсем вылетело из головы. Он их  высыпал
перед Гогенбрюком на стол, всю дюжину, и говорит:  "Забирайте  ваши  грязные
деньги, я буду вам решительно противодействовать!" Потом, правда, пожалел  и
передумал. Он вообще скуповат был, князь-то.
   - Угу, - кивнул Иван Дмитриевич. - Почему же ты  думаешь,  что  Гогенбрюк
его убил?
   - Иван Дмитриевич, вы меня удивляете, - сказал Левицкий  с  развязностью,
которая в другое время не сошла бы ему с  рук.  -  Зачем,  спрашивается,  он
проиграл эти наполеондоры? Хотел расположить князя к  себе,  воспользоваться
его хорошим настроением и  склонить  на  свою  сторону,  чтобы  тот  ему  не
противодействовал. Но потерпел фиаско и... По-моему, все ясно.
   - А когда вы играли все втроем, ты точно остался при своих?  Или,  может,
пару-другую монеток положил в карман, а? Угадал? Гогенбрюк на тебя жандармов
навел, а ты, значит, на него меня спустить думаешь?
   Сощурившись, Иван Дмитриевич взглянул на своего тайного агента.  Нет,  не
ему его судить. Он-то сам разве не так же поступил, когда указал Певцову  на
поручика, а теперь и Певцова послал на "Триумф Венеры"? Да, нехорошо. Но что
поделаешь?
   - Ладно. - Он похлопал Левицкого по  плечу  и  опять  перевел  взгляд  на
Миллионную.
   Солнце уже поднялось над  крышами.  Иван  Дмитриевич  смотрел  на  мокрую
мостовую  перед  крыльцом  княжеского  дома,  где  в   призрачном   хороводе
кружились,  взявшись  за  руки,  несчастный  Боев   и   Керим-бек,   супруги
Стрекаловы, храбрый поручик с прокушенной ладонью, графы  Шувалов  и  Хотек,
бароны Кобенцель и Гогенбрюк и его, Ивана Дмитриевича, собственный  агент  с
короной  Ягеллонов  на  лысине.  Сонмом  теней  неслись  русские  эмигранты,
польские заговорщики, итальянские карбонарии, турки в красных  фесках,  и  в
это бесплотное кружение, в эту вереницу фантомов, бледнеющих  в  свете  дня,
спокойным шагом входил человек в чиновничьей шинели с меховым воротником,  в
собольей шапке, с новеньким баулом в длинной обезьяньей руке. Когда гонялись
за ним в гавани, его скрытое платком лицо казалось ужасным,  а  сейчас  Иван
Дмитриевич видел перед  собой  заурядную  физиономию  с  маленькими  свиными
глазками и красным, голым, не нуждавшимся в бритве подбородком.
   - Пупы-ырь! - выдохнул Сыч.
   Он вдруг почувствовал, как в ушибленном шлюпкой  плече  оживает,  злобной
радостью заливает душу давно забытая боль.
   - Это Пупырь? - не поверил Левицкий. - Иван Дмитриевич, это правда он?
   - Он... Явился, ангел наш.
   Левицкий перекрестился:
   - Господи, я же рядом  с  ним  вчера  в  кондитерской  сидел.  С  бароном
Кобенцелем зашли на Невском в кондитерскую шоколаду выпить, и  он  туда  же.
Кобенцель ушел, и он за ним. Только в цилиндре был...
   - Шоколаду, говоришь?
   - Я, Иван Дмитриевич, кофе не пью, у меня от него  сердцебиение.  Честное
слово!
   Сопов припал к щели в заборе, а Сыч лихорадочно заметался,  ища,  чем  бы
вооружиться. Согнувшись, как под обстрелом, он побежал к стене казармы,  где
висела пожарная снасть, схватил топор.
   Пупырь шагал важно, неторопливо. Лицо  как  бы  обиженное,  синие  глазки
обшаривают улицу, окна соседних домов, подолгу цепляются за прохожих. Вот он
степенно поднялся на  крыльцо,  переложил  баул  из  правой  руки  в  левую,
позвонил.
   Сопов осторожно вытянул из ножен саблю.
   Иван Дмитриевич поглядел на блеснувшее  лезвие,  решая,  что  надежнее  -
сабля или топор, и сказал Сычу:
   - Дай-ка сюда!
   5
   Вода вскипала под винтом, кильватерная струя, клокоча и  стихая,  убегала
на восток, терялась в тумане,  уже  скрывшем  из  глаз  дворцы  и  проспекты
Северной Пальмиры. Чайки с криком  кружились  над  расползающимися  клочьями
пены в надежде увидеть среди них белое брюхо оглушенной лопастями рыбины.
   Без остановки, на полном ходу "Триумф Венеры" миновал Лоцманский  остров.
Там жили  питерские  лоцманы,  оттуда  они  поднимались  на  корабли,  чтобы
провести их мимо песчаных  мелей  залива,  но  капитан  решил  обойтись  без
провожатых. Положившись на чутье, ориентируясь по цвету  воды,  он  сам  вел
шхуну.  Нужно  было  успеть  проскочить  Кронштадт  раньше,  чем   тамошнего
коменданта известят о побеге.
   Капитан правильно предвидел события, шуваловский адъютант  уже  мчался  к
телеграфу.
   Кочегар-эфиоп лопата за лопатой швырял уголь в топку. Все быстрее сновали
поршни, стрелка манометра перевалила за красную черту и  опасно  уперлась  в
конец  шкалы.  Свистящие  фонтанчики  пара  били  из-под  клапанов,   шипели
сочленения труб и патрубков.
   Капитан хмурился и старался не смотреть в ту  сторону,  где  вставали  из
прибоя мрачные каменные громады кронштадтских фортов. Пятнадцать лет  назад,
во  время  Восточной  войны,  перед  огнем  их  орудий  постыдно   отступила
британская  эскадра  адмирала  Нэпира.  Мерещилось  там  какое-то  движение,
угадывались на сером черные жерла пушек. Впрочем,  и  без  того  можно  было
пойти на дно, если не выдержат напряжения и взорвутся котлы.
   Сгоряча Певцов расстрелял в воздух все патроны и теперь жалел об этом:  с
револьвером, забаррикадировавшись в капитанской каюте, он мог  бы  выдержать
осаду до ближайшего порта и выстрелами привлечь внимание таможенников.  Что,
если итальянцы решат его утопить, бросить в  море?  Окно  каюты  расположено
было по противоположному от кронштадт-ских бастионов  борту.  Дым  из  трубы
опускался вниз, прилипал к воде.
   Пока Шувалов сочинял свою депешу, пока адъютант искал телеграфиста,  пока
вызванивал ключ  и  на  другом  конце  провода,  идущего  по  морскому  дну,
переводили точки и тире на русский язык, будили коменданта, который накануне
за полночь засиделся над бумагами и спросонья туго соображал,  почему  нужно
ловить итальянское коммерческое судно, -  словом,  пока  могучая  воля  шефа
жандармов  воплотилась  в  маленьком  матросе-сигнальщике,  в  его  пальцах,
тянущих влажный линь, чтобы выкинуть на флагштоке сигнал "Стопорить машины и
становиться на якорь", время едва не было упущено". "Триумф Венеры" уже плыл
в виду кронштадтских фортов, стремительно уходил за пределы досягаемости  их
пушек.
   Заметив сигнал, капитан велел  прибавить  ходу,  сам  Дино  Челли  пришел
эфиопу  на  помощь.  Напуганный  рассказами  матери   об   ужасах   царского
деспотизма, он боялся угодить в Сибирь  за  учиненную  в  трактире  драку  и
обещал  капитану  всю  ответственность  перед  отцом  взять  на  себя.  Мать
говорила, что ссыльных в Сибири отдают на растерзание белым медведям.
   В это время Певцов, пытаясь придвинуть  к  двери  каюты  массивный  стол,
намертво  привинченный  к  полу,  отчетливо  представил  еще  один   вариант
собственной судьбы: итальянцы высадят его на необитаемом острове.
   Сигнал  остался  без  ответа,  после   чего   комендант   приказал   дать
предупреждающий выстрел. Пальнули холостыми, но и это не возымело  действия.
Комендант, старый моряк, плававший еще под  флагом  Нахимова,  чертыхался  и
последними словами костерил жандармов,  неизвестно  зачем,  по  его  мнению,
существующих на свете. Дежурный офицер с опасливым удовольствием слушал  эти
крамольные речи. Снова зарядили и снова выстрелили,  и  опять  ни  малейшего
результата. Чертов итальянец по-прежнему шел на  всех  парах.  Между  тем  в
шуваловской депеше предписывалось употребить  для  задержания  все  наличные
средства вплоть до обстрела, и комендант, которому  смертельно  не  хотелось
палить по торговому пароходу, скрепя  сердце  распорядился  готовить  к  бою
батарею малого калибра.
   Тем  временем  брандвахтенное  судно  "Кинбурн",  призванное  отмечать  и
записывать  в  специальный  бортовой  журнал   все   корабли   на   траверзе
Санкт-Петербурга, пустилось в погоню за наглым итальянцем. Не  откликнувшись
на запрос, тот шел с воровато спущенным флагом, но его выдали три полосы  на
трубе - красная, белая и зеленая.
   Один снаряд  упал  за  кормой,  другой  -  возле  правого  борта,  брызги
хлестнули сквозь разбитый иллюминатор капитанской каюты. Третий  лег  далеко
впереди по курсу, еще  два  слабо  плеснули  где-то  в  стороне.  Крепостную
артиллерию поддержала носовая пушечка "Кинбурна".
   Услышав канонаду, Певцов  трезво  оценил  ситуацию:  едва  ли  этот  отец
пятерых детей настолько безрассуден, чтобы не внять доводам разума,  который
говорит  голосом  кронштадт-ских  орудий.  Вот-вот  смолкнет  безумный  стук
поршней, замрет винт и загремят якорные клюзы. Пора готовить  аргументы  для
разговора с Шуваловым.  Сказать  ему:  "Видите,  ваше  сиятельство,  на  что
способны эти люди! Я был не так уж далек от истины..."
   Но  соленый  ветер  с  прежней  силой  продолжал  петь  в  торчавших   из
иллюминаторной рамы осколках стекла, Певцов ошибся и на  этот  раз.  "Триумф
Венеры", сотрясаясь всем корпусом, двигался на запад. Певцова швыряло то  на
одну стену, то на другую: капитан лавировал с таким искусством,  словно  всю
жизнь простоял на мостике боевого фрегата и привык уходить от огня береговых
батарей.
   Минут через пятнадцать "Кинбурн" стал отставать, однако  его  капитан  не
решался развернуть свое судно  и  дать  по  беглецу  бортовой  залп.  Как-то
неловко было пускать ко дну безоружного коммерсанта, а  из  носовой  пушечки
целиться становилось все труднее - шли бортом к  волне.  Да  и  с  бастионов
тоже, вопреки шуваловскому приказу, постреливали осторожно, больше  стремясь
напугать, а  когда  в  секторе  огня  появилось  датское  суденышко  "Секира
Эйрика", идущее в Петербург с грузом копченых  сельдей,  и  вовсе  вынуждены
были прекратить обстрел, чтобы случайно не потопить невинную датчанку.
   Еще через четверть часа "Триумф Венеры"  опять  вошел  в  полосу  тумана.
Певцов кусал кулаки, итальянцы на палубе обнимались и  прыгали  от  радости.
Беспечные дети юга...

   ГЛАВА 15
   ПОЗОЛОТА СТЕРЛАСЬ
   1
   Пупыря увели,  Сыч  торжественно  унес  его  баул.  У  Ивана  Дмитриевича
остались три вещи: тетрадь с кулинарными рецептами, фунтовая золотая  гирька
на цепочке  и  револьвер  с  длинной  готической  надписью  и  вензелем  фон
Аренсберга -