шубы или платка. Пупырь важно  вышагивал  рядом  в
своем лаковом раздвижном цилиндре, в шинели с меховым воротником и  орлеными
пуговицами - настоящий барин. Время от времени он  кланялся  кому-нибудь  из
прохожих. Некоторые смотрели на него удивленно, а некоторые, думая,  что  не
признали знакомого, и стыдясь этого, с преувеличенной  вежливостью  отвечали
на поклон, брали под козырек, приподнимали шляпы. Шли  чинно,  Пупырь  опять
молол что-то про город Ригу, про то, будто  он  государю  человек  полезный,
шубы ворует не просто так, а для будущей  государственной  пользы.  Гуляючи,
встретили человека с длинными бакенбардами,  видными  даже  со  спины.  "Над
сыщиками начальник, - сказал Пупырь. - Меня ловит, крымза. Да хрен поймает!"
   Рано утром, от собственного плача проснувшись на гладильном столе,  Глаша
твердо решила сегодня же идти в полицию, искать этого, с бакенбардами.  Будь
что будет... Но день миновал, и никуда-то она не пошла. Оправдывалась  перед
собой, что вот приведет полицейских, а Пупыря нет: ушел, не дождавшись ее, и
все свое добро унес. Как тогда  докажешь  им,  что  не  обманула?  Ее  же  и
схватят, поведут в тюрьму. Глаша так ясно представляла эту картину,  столько
раз в облаках горячего пара повторяла, разговаривая сама с  собой,  что  нет
его, сбежал, ирод, что к вечеру поверила: так оно и есть. Домой  летела  как
на крыльях. Спустилась в подвал, и точно:  избушка  на  клюшке.  С  бьющимся
сердцем она пошарила под рогожкой, куда клали ключ, отщелкнула замок. Пусто!
Бросилась к полкам и завыла от бессилия, от напрасной надежды, которая,  как
пузырь у рыбы, мгновенно раздулась в груди, отрывая сердце от тела,  тело  -
от земли, и лопнула. Все рубахи Пупыря, ею стиранные, все  подштанники,  все
шейные и носовые платки аккуратными стопками лежали на  досках.  Сунулась  в
тайник среди поленниц - оттуда пахнуло траченым  мехом.  Вся  добыча  здесь,
значит, еще придет.
   Глаша зачерпнула из ведра воды, попила, лязгая  зубами  о  край  ковша  и
тоненько  подвывая  от  безнадежности.  Холод  прошел  по  горлу,  и   стало
спокойнее. Она заглянула в то  место,  где  Пупырь  хранил  свою  гирьку  на
цепочке. Тетрадь с кулинарными рецептами для будущего трактира  лежала  там,
но гирьки не было. Глаша почувствовала, как у  нее  слабеют  ноги.  Если  он
сегодня еще кого-нибудь загубит, это ей не простится. Нет, не простится!  Не
отмолишь греха...
   Она выбежала на улицу, и ее захлестнуло снежным неводком. В  домах  гасли
огни, лишь окна подъездов желтыми переборчатыми колодцами стояли в темноте.
   3
   Кучер  князя  фон  Аренсберга  объяснил  подробно  и  даже  нарисовал  на
салфетке: за трактиром свернуть в подворотню, там будет флигель в два этажа,
подняться  наверх...  Но  Левицкий,  которому  поручено  было   привести   в
Миллионную бывшего княжеского лакея Федора, дома его не застал. С полчаса он
побродил около, плюнул и поехал к приятелю, где на фанты играл с девицами  в
карты, лишь изредка, в силу привычки, передергивая. Напоследок он  пару  раз
нарочно проиграл. Вначале  его  приговорили  к  сидению  на  бутылке  из-под
шампанского, потом велели изобразить греческого оратора Демосфена,  то  есть
произнести похвальную речь хозяйке дома, предварительно положив в рот горсть
подсолнухов. Левицкий справился с тем и с другим и  в  начале  одиннадцатого
часа вновь поехал за Федором. Но конура по-прежнему  была  пуста,  дверь  на
замке.
   Пощелкивая подсолнухи,  которые  он,  произнеся  речь,  выплюнул  себе  в
карман, Левицкий вышел во двор. Становилось  холодно,  ветер  пронизывал  до
костей. Махнув рукой, он решительно  дошагал  до  подворотни,  постоял  там,
хотел уже кликнуть проезжавшего мимо извозчика, однако  в  последний  момент
все-таки не дал себе воли. Уходить, не исполнив поручения, было опасно. Иван
Дмитриевич мог и не спустить, перед ним так просто не оправдаешься.
   Левицкий знал, что его тайный начальник беспощаден к  шулерам.  Один  вид
карты с незаметным, иголочкой нанесенным крапом приводил Ивана Дмитриевича в
бешенство, но для Левицкого делалось исключение, поскольку такими картами он
игрывал и в Яхт-клубе, с аристократами, видевшими  в  нем  потомка  польских
королей. Иван Дмитриевич считал, что понесенные его титулованными партнерами
убытки для них даже полезны, как кровопускание в лечебных целях,  и  смотрел
сквозь пальцы. Впрочем, в любой момент он мог и совсем отнять руку от  лица,
так что гневить его Левицкий остерегался. Нужно было терпеть и ждать, ничего
не поделаешь.
   Поглядывая по сторонам, не идет ли этот чертов лакей,  чьи  приметы  тоже
были описаны кучером, Левицкий решил подождать до  одиннадцати  и  тогда  уж
уходить. В одиннадцать он назначил себе срок до четверти двенадцатого, потом
- до половины, потом - до трех четвертей, по за двадцать минут  до  полуночи
не выдержал и отправился в Яхт-клуб.
   Там жарко пылали люстры, за столами шла игра. Продрогнув, Левицкий  выпил
в буфете подогретого вина, и здесь к нему подошел приятель  фон  Аренсберга,
австрийский барон Гогенбрюк, вместе с которым князь частенько ездил стрелять
уток.
   На самом деле он был такой же барон, как Левицкий - польский  принц.  Оба
они друг про друга это знали, но помалкивали.
   - Послушайте, - затягиваясь сигаркой, спросил Гогенбрюк, - не вы ли вчера
провожали князя домой?
   - Я только вывел его на улицу и посадил на извозчика, - ответил Левицкий.
   - И вернулись обратно?
   - Нет, поехал на другом извозчике.
   - Что сказал вам князь на прощанье?
   - Не помню. Ничего особенного.
   - Прошу вас, вспомните. Возможно, это были его последние слова.
   Левицкий задумался:
   - Он сказал... Кажется,  он  сказал,  что  нужно  было  на  первый  абцуг
положить червовую десятку.
   Грузный офицер в синем  жандармском  мундире  неслышно  выплыл  откуда-то
из-за спины -  подполковник  Фок,  так  он  представился.  Втроем  прошли  к
свободному столу под зеленым  сукном,  где  к  ним  присоединился  еще  один
голубой офицер, помоложе. Фок велел принести шампанского и две колоды  карт,
но приступать к игре не торопился. С этими господами нужно было держать  ухо
востро, Левицкий  счел  за  лучшее  сегодня  казенных  колод  не  подменять.
Разговор  вязался  вокруг  смерти  фон  Аренсберга  в   связи   с   нынешней
политической ситуацией в Европе. Как и Шувалов, Фок  подозревал  в  убийстве
князя польских заговорщиков.
   - Я вспоминаю, - сказал Гогенбрюк, - слова, сказанные  Фридрихом  Великим
об одном шляхтиче. За точность не ручаюсь, но смысл тот,  что  этот  шляхтич
способен на любую подлость, чтобы  получить  десять  червонцев,  которые  он
затем выкинет за окно.
   - Полякам выгодно поссорить нашего государя с Францем-Иосифом, -  говорил
Фок. - Если начнется война, под шумок они надеются возродить Речь Посполиту.
   Другой офицер молча тасовал карты, но сдавать почему-то не спешил.
   -  Да,  -  согласился  Левицкий,  -  в  польском  обществе   есть   такие
безответственные элементы, хотя в огромном большинстве...
   - И все же, - перебил его Фок, - давайте на минуту вообразим, что  Польша
вновь обрела независимость.
   - Это невозможно, - сказал Левицкий.
   - Но если бы так... Есть у вас шансы занять польский престол?
   - Ну, - польщенно улыбнулся Левицкий, - не знаю. Трудно предугадать.
   - Но хоть малейшее?
   - Пожалуй.
   Левицкий отобрал у офицера колоду и с непринужденным величием, подобающим
претенденту на престол, сдал карты, взял  свои,  по  привычке  развернул  их
узким шулерским веером:
   - Ну-с, господа...
   Никто из его партнеров к картам, однако, не притронулся.
   4
   Однажды во время гулянья на Крестовом  острове  (неподалеку,  кстати,  от
Яхт-клуба), в ярмарочном  балагане,  куда  Иван  Дмитриевич  зашел  с  сыном
Ванечкой, он видел женщину-гидру о трех  головах.  Делалось  это  просто.  В
полумраке натягивалась на помосте черная материя, перед ней лицом к  публике
стояла грудастая мамзель в позолоченном трико, а над ее  плечами,  справа  и
слева, сквозь прорези в ткани две другие девицы  выставляли  свои  мордашки.
Получалась гидра.
   В те часы, что Иван Дмитриевич провел в доме фон Аренсберга, нет-нет да и
вспоминалось это балаганное чудище.  На  невидимом  теле  убийцы  весь  день
отрастали фальшивые головы. Они шевелились, корчили  рожи,  подмигивали,  но
настоящая вместе с  телом  терялась  во  мраке.  Правда,  принесенный  Сычом
золотой наполеондор  отбрасывал  на  нее  тоненький,  хрупкий  лучик  света.
Кое-что можно было уже разглядеть.
   Иван Дмитриевич с учтивым поклоном вернул Хотеку трость. Тот  вцепился  в
нее, но замахнуться не хватило сил, и язык по-прежнему не слушался.  Яростно
мыча,  посол  двигал  из  стороны  в  сторону  плотно  сжатыми   бескровными
старческими губами. Казалось, он старательно высасывает из  пересохшего  рта
остатки слюны, чтобы выплюнуть их в лицо Ивану Дмитриевичу.
   - Как себя чувствуете,  граф?  -  участливо  осведомился  Шувалов.  -  Не
позвать ли врача?
   Хотек с силой стукнул концом трости в пол  -  раз,  другой.  Половица,  в
которую он бил, проходила под ножками рояля, глухое гудение  рояльных  струн
наполнило гостиную.
   Иван Дмитриевич смотрел на него с тревогой: неужели удар хватил?
   - Ничего, - спокойно продолжал Шувалов. - Сейчас поедете домой. Ляжете  в
постель, успокоитесь.  Очень  рекомендую  горячую  ножную  ванну.  А  завтра
поговорим. Если будете здоровы, завтра до полудня жду вас у себя.
   Хотек опять замычал что-то нечленораздельное, но уже не яростно, а  уныло
и жутко, как теленок у ворот бойни, учуявший запах крови своих собратьев.
   - Встретимся, как вы и  предполагали,  -  сказал  Шувалов.  -  Завтра  до
полудня. Только теперь уж вы, граф, ко мне пожалуете.
   И повторил с наслаждением:
   - Завтра до полудня.
   - По-моему, - вмешался Певцов, - казачий конвой ему совершенно не нужен.
   Все это время он крутился возле Хотека, как шакал  возле  мертвого  льва,
склонялся над ним, разглядывал сложенные на верху трости желтые сухие  руки.
"След укуса ищет", - сообразил Иван Дмитриевич.
   - Вы правы, ротмистр, - весело  согласился  Шувалов.  -  Бояться  некого.
Разве что призрак покойного решит отомстить  своему  убийце.  Но  тут  уж  и
казаки не помогут.
   - Я скажу есаулу, - вызвался Певцов.
   - Да, пусть остаются здесь.
   По знаку Шувалова его адъютант с Рукавишниковым цепко, хотя и почтительно
взяли Хотека под мышки, подняли с дивана и повели на улицу.  Посол  упирался
больше из приличия. В карету  он  сел  охотно.  Дверца  захлопнулась,  кучер
взмахнул кнутом. Стоя у окна, Иван Дмитриевич не без удовольствия проследил,
как двуглавый габсбургский орел, украшавший  посольскую  карету,  покосился,
выпрямился и, переваливаясь по-утиному с крыла на крыло,  подбито  заковылял
вдоль по Миллионной. Блеснули золотые перья, короны на головах, и пропали  в
темноте.
   - Ну-с, господин Путилин, - улыбнулся Шувалов, - австрийского ордена  вам
теперь не  видать.  Если  имеете  Анну,  я  буду  ходатайствовать  о  Святом
Владимире.
   - У меня нет Анны.
   - Не огорчайтесь, будет. И Владимир тоже будет, дайте срок. Ведь с  вашей
сдачи мы получили на руки козырного туза. Посол-убийца! Надо  же,  а?  Каков
гусь!  Вы,  я  думаю,  не  вполне  понимаете,  что  это  нам  сулит.   Удача
колоссальная! Предвкушаю, с какими чувствами государь завтра  утром  прочтет
мой доклад. Руки чешутся написать поскорее...
   Несколькими штрихами Шувалов обрисовал такую  перспективу:  Францу-Иосифу
обещано будет покрыть все дело забвением,  не  позорить  его  дипломатов,  и
России обеспечена поддержка Вены по всем направлениям внешней политики, даже
на Балканах.
   Дослушав, Иван Дмитриевич спросил:
   - Выходит, убийство князя нам на пользу?
   - Конечно, конечно, - подтвердил Шувалов. - В чем вся и штука.
   - А допустим, ваше сиятельство, что вы заранее узнали о замыслах  убийцы.
Помешали бы ему?
   - Как вы смеете задавать его  сиятельству  такие  вопросы?  -  возмутился
Певцов.
   - Не горячитесь, ротмистр, - миролюбиво сказал Шувалов.  -  Мой  адъютант
еще не вернулся, мы здесь втроем, а сегодня такая ночь, что на десять  минут
можно и без чинов. Я, господин Путилин, отвечу честно:  не  знаю.  Этот  ваш
вопрос, он ведь -  из  роковых.  Не  правда  ли?  Теоретически  отвечать  на
подобные вопросы вообще не имеет смысла. В теории человек думает, что должен
поступить так-то, а доходит до дела, и он поступает наоборот.  Тут  уж  кому
как Бог в сердце вложит...
   - Но, во всяком случае, теперь вы намерены утаить от публики имя убийцы?
   Шувалов поморщился:
   - Я же объяснил вам ваш план. Вы не поняли?
   -  Превосходный  план,  -  согласился  Иван  Дмитриевич,  -  но  убийство
иностранного военного атташе не может остаться нераскрытым. Кого вы  думаете
назначить на место преступника?
   Шувалов расстроился, как ребенок, у которого отняли новую игрушку:
   - Да-а, я как-то упустил из виду...
   - Кого-нибудь найдем, - сказал Певцов. - Вон трое уже сами напрашивались.
   - Верно, - приободрился Шувалов. - Кого-нибудь непременно найдем.
   - Я найду, - пообещал Певцов.
   - И будете подполковник. Я, ротмистр, не отказываюсь от своих слов.
   "Счастливчик!"  -  с  завистью   подумал   Иван   Дмитриевич.   Почему-то
государственная польза в любой ситуации неизменно совпадала с его,  Певцова,
личной выгодой. Поднимаясь к подполковничьему чину, он уверенно вел за собой
Россию к вершинам славы и могущества. У Боева, у поручика,  у  самого  Ивана
Дмитриевича все получалось как раз наоборот.
   - Но нам ни к чему свидетели, - напомнил  Певцов.  -  Этого  сумасшедшего
поручика надо бы из гвардии  убрать,  отправить  в  какой-нибудь  отдаленный
гарнизон. А Стрекаловых так припугнем, что пикнуть не посмеют.
   Он оценивающим взглядом смерил Ивана Дмитриевича, как бы прикидывая,  что
с ним-то делать, но не высказал на этот счет никаких соображений.
   Шувалов молчал. Видимо, его мучили сомнения.
   Вдруг Певцова осенило:
   - Ваше сиятельство, зачем лишние сложности? Подставной убийца уже есть!
   - Кто именно?
   - Да этот Фигаро! Княжеский камердинер... Украл портсигар, вот  и  улика.
Он у нас не отвертится!
   - Но если будет судебный  процесс,  Вена  сможет  на  него  сослаться,  -
резонно возразил Шувалов. - Там тоже не дураки  сидят.  Скажут  нам:  о  чем
речь, господа, если убийца найден и осужден?  От  них  мы  тогда  ничего  не
добьемся.
   - С процессом не следует спешить. Вначале докажем вину Хотека и предложим
австрийцам подписать все необходимые соглашения в обмен на сохранение тайны,
потом вынесем дело на суд.
   - Хотите засудить невинного? - спросил Иван Дмитриевич.
   - Воровать тоже нехорошо, - сказал Шувалов. -  Посидит  немного,  мы  его
подведем под амнистию. Дадим денег, пускай землю пашет где-нибудь в  Сибири!
Вон морда-то какая! Разъелся тут...
   - Да! - спохватился Певцов. - Отдайте-ка то письмо.
   - Какое? - Иван Дмитриевич притворился, будто не понимает.
   - Которое Хотек послал Стрекалову.
   - Ах это... Зачем оно вам?
   - Снимем копию и  пошлем  Францу-Иосифу,  -  объяснил  Шувалов.  -  Пусть
почитает.
   - Ваше сиятельство, суть в том... Видите ли... Короче, я  еще  не  вполне
убежден, что именно Хотек задушил князя.
   - То есть как? - опешил Шувалов.
   - Это предположение. Догадка... Есть и контрдоводы.
   - Не важно, - вмешался Певцов. - С такой уликой мы  докажем  что  угодно.
Давайте его сюда, это письмо.
   Иван Дмитриевич  отступил  ближе  к  двери.  Дело  принимало  неожиданный
оборот. Что они задумали? Всю Европу одурачить? Не выйдет. Вверх-то соколом,
а вниз - осиновым колом, как Хотек. Да  и  рыжего  Фигаро  тоже  было  жаль.
Малый, поди, сохи в глаза не видывал. Пропадет в Сибири...
   - Где письмо? - напирал Певцов.
   - Послушайте меня, ваше сиятельство! Признаюсь, я обвинил  Хотека,  чтобы
он взял назад свой ультиматум.  Ведь  что-то  же  надо  было  делать!  Честь
России...
   - Отдавайте письмо! - заорал Певцов.
   - Умоляю, выслушайте меня! - быстро заговорил Иван  Дмитриевич,  прижимая
рукой карман,  где  лежало  злополучное  письмо.  -  Я  уже  напал  на  след
настоящего убийцы, но чтобы схватить его, нужно время. День, может быть, или
два, а Хотек дал вам сроку завтра до полудня. Что оставалось делать? Я же не
о себе думал!
   - Не о себе? - взвился Певцов. - А сколько ты хочешь содрать с Хотека  за
это письмо? Тысяч десять?
   - Господи! - чуть не плача, сказал Иван  Дмитриевич.  -  Да  я  его  хоть
сейчас порву. На ваших глазах.
   - Только попробуйте! - пригрозил Шувалов.
   - Опомнитесь, ваше сиятельство!  Что  вы  делаете?  Не  берите  пример  с
Хотека, вы видели, чем это кончается. Клянусь, я найду убийцу!
   - Вы будете молчать, - медленно проговорил Шувалов. - И получите Анну.  С
бантом. Ваш убийца нам ни к чему. Нам нужен Хотек. Поняли? И отдайте письмо.
   Иван Дмитриевич оглянулся: в гостиную входили Рукавишников с  адъютантом,
за ними - незнакомый жандармский подполковник.
   - Фок? - удивился Шувалов. - Что случилось?
   Тот подошел  к  нему,  о  чем-то  зашептал.  Иван  Дмитриевич  расслышал:
"Похоже, вы были правы..."
   - И где он? - спросил Шувалов.
   - У подъезда в карете, - ответил Фок. - С ним капитан Лундин.
   - Рукавишников! Не  выпускать!  -  приказал  Певцов,  заметив,  что  Иван
Дмитриевич осторожно пятится к выходу.
   Путь на улицу  был  отрезан,  синие  мундиры  окружали  со  всех  сторон:
генерал, унтер-офицер и три офицера.  Певцов  приближался.  Иван  Дмитриевич
сделал то, что пытался сделать Стрекалов, -  как  бы  невзначай,  рассеянным
жестом опустил руку в карман и, не двигая ни плечом, ни локтем, не меняясь в
лице, одними пальцами начал уничтожать проклятую цидульку, рвать,  растирать
в порошок. Шиш им!
   Дверь в спальню была открыта, в голубоватом свете угасающего фонаря голые
итальянки на картине  совсем  посинели.  Фок  с  интересом  рассматривал  их
озябшие прелести.
   Певцов подступил вплотную:
   - Письмо!
   Иван Дмитриевич вытащил горсть бумажной трухи, кинул ему под ноги.
   В наступившей тишине все  вдруг  заметили,  что  княжеские  часы  молчат.
Маятник висел неподвижно, стрелки показывали четверть первого и  стояли  уже
два с половиной часа.
   Певцов ползал по полу, собирал обрывки, негодующе взывал к  Шувалову,  но
тот не отвечал, с изумлением взирая на Ивана Дмитриевича. Изумление было так
велико, что напрочь перешибало гнев,  досаду,  разочарование,  все  чувства.
Чего он хочет? На что рассчитывает? Он был порождением хаоса, этот  сыщик  с
нечесаными бакенбардами, понять его невозможно, и невозможно,  казалось,  от
него избавиться, как нельзя пулей уложить пыльный смерч.
   А Иван Дмитриевич, сам до смерти перепугавшись, в ужасе закусил кулак,  и
мелькнула безумная мысль, что стоит лишь чуть посильнее сжать  челюсти  и  с
такой метиной его тоже могут обвинить в убийстве князя.

   ГЛАВА 12
   АНГЕЛ МЩЕНИЯ
   1
   На веранде дома с яблоневым садом часы показывали примерно то  же  время,
что и в доме на Миллионной, когда его покинули поручик и супруги Стрекаловы.
Была глубокая ночь.
   -  Может  быть,  ляжем  спать,  а  завтра  закончим?  -  предложил   Иван
Дмитриевич. - Вы, наверное, устали.
   - Ничего-ничего, я привык работать по ночам, - ответил Сафонов. - Сварите
еще кофейку и досказывайте.  Убийца  уже  уличен,  значит,  скоро  конец.  Я
понимаю, что по законам композиции после бурного апофеоза  должно  следовать
лирическое диминуэндо, но, надеюсь, оно не будет слишком долгим.
   Опять вспыхнула спиртовка. Через пять минут,  в  очередной  раз  наполняя
чашку с кофейной гущей на  донце,  оставшейся  от  предыдущей  порции,  Иван
Дмитриевич сказал:
   - Бросьте карандаш, пейте спокойно свой кофе, а  я  покуда  расскажу  вам
одну историю.
   - Она как-то связана с убийством фон Аренсберга? - забеспокоился Сазонов.
   -