бы на это - да или нет?
   - Надеюсь, что да.
   - Вы надеетесь! Прошу вас чистосердечно задать себе  этот  вопрос.  При
мне вы имеете такую возможность  в  последний  раз  -  это  бесспорно.  Вы
говорите, что любите меня, и я верю вам. Но я подозреваю вас.  Хотите  вы,
чтобы я уехал и чтобы время доказало вашу правоту, или...
   - Да в чем же вы подозреваете меня?
   - Я не хотел говорить об этом, так как вижу, что это бесполезно.  Но  в
конце концов пусть будет  по-вашему:  да  и  не  все  ли  равно,  от  чего
страдать! Итак, вы обманываете меня, вы любите другого. Вот тайна, которую
хранили вы и я.
   - Кого же? - спросила она.
   - Смита.
   Она рукой закрыла мне рот и отвернулась. Я замолчал. Мы оба погрузились
в свои мысли и сидели с опущенными глазами.
   - Выслушайте меня, - сказала она наконец, сделав над собой усилие. -  Я
много выстрадала и призываю небо в свидетели, что  готова  отдать  за  вас
жизнь. До тех пор, пока у меня останется хоть слабая  искорка  надежды,  я
готова страдать и дальше, но, друг мой, рискуя снова возбудить ваш гнев, я
все же скажу вам, что я только женщина. Силы человеческие имеют предел.  Я
никогда не отвечу вам на этот вопрос. Все, что я могу  сделать  сейчас,  -
это в последний раз стать на колени и снова обратиться к вам с  мольбой  -
уедем!
   И она склонилась ко мне. Я встал.
   - Безумец, - сказал я с горечью, - тысячу раз  безумец  тот,  кто  хоть
однажды в жизни  хотел  добиться  правды  от  женщины!  Он  добьется  лишь
презрения, и что ж - он вполне заслужил его! Правда! Ее  знает  лишь  тот,
кто подкупает горничных или подслушивает у изголовья  возлюбленной,  когда
она говорит во сне. Ее знает  тот,  кто  сам  становится  женщиной  и  чья
низость приобщает его ко всем тайнам мрака. Но  мужчина,  который  открыто
спрашивает о правде, который  честно  протягивает  руку  за  этой  ужасной
милостыней, такой мужчина  никогда  не  добьется  ее!  "Его  остерегаются,
вместо ответа на его  вопросы  пожимают  плечами,  а  если  он  выйдет  из
терпения, женщина драпируется в  свою  добродетель  с  видом  оскорбленной
весталки и изрекает великие женские  истины,  как,  например:  "подозрение
убивает любовь" или "нельзя простить того, на  что  невозможно  ответить".
Ах, боже праведный, как я устал! Когда же кончится все это?
   - Когда вам будет угодно, - ответила она ледяным тоном. -  Я  не  менее
устала от этого, чем вы.
   - Сию минуту! Я покидаю вас навсегда, и  пусть  время  доказывает  вашу
правоту. Время! Время! О холодная подруга! Когда-нибудь  вы  вспомните  об
этом прощании. Время! А твоя красота, любовь, счастье, -  куда  уйдет  все
это? Неужели ты отпускаешь меня без сожаления? Ах да,  ведь  в  тот  день,
когда ревнивый любовник узнает, что он был несправедлив, в тот день, когда
он убедится в этом, он поймет, какое сердце он оскорбил, - не так  ли?  Он
заплачет от стыда, он потеряет радость и сон, он  будет  жить  лишь  одной
мыслью - мыслью, что мог быть счастлив в прошлом. Но возможно, что в  этот
самый день, увидев себя отмщенной, его гордая  возлюбленная  побледнеет  и
скажет себе: "Почему я не сделала этого  раньше!"  И  поверьте,  если  она
любила его, удовлетворенное самолюбие не сможет ее утешить.
   Я хотел говорить спокойно, но уже не владел  собой:  теперь  я  в  свою
очередь возбужденно ходил по комнате. Бывают  взгляды,  похожие  на  удары
шпагой, они  скрещиваются,  как  отточенные  клинки,  -  такими  взглядами
обменивались в эту минуту я и  Бригитта.  Я  смотрел  на  нее,  как  узник
смотрит на дверь своей темницы. Чтобы сломать печать, скреплявшую ее уста,
и заставить ее заговорить, я готов был отдать свою и ее жизнь.
   - Чего вы хотите? - спросила она. - Что я должна сказать вам?
   - То, что у вас на сердце. Неужели вы  настолько  жестоки,  что  можете
заставлять меня повторять это?
   - А вы, вы! - вскричала она. - Да вы во сто крат более жестоки, чем  я.
"Безумец тот, кто хочет узнать правду!" - говорите вы. Безумна та, которая
надеется, что ей поверят, - вот что могу сказать я. Вы хотите  узнать  мою
тайну, а моя тайна состоит в том, что я люблю вас. Да, я безумна! Вы ищете
соперника,  вы  обвиняете  эту  бледность,  причина  которой  в  вас,   вы
вопрошаете ее. Безумная, я хотела страдать молча, хотела посвятить вам всю
жизнь, хотела скрыть от вас мои слезы, - ведь вы выслеживаете  их,  словно
это улики преступления. Безумная, я хотела переплыть моря, покинуть с вами
Францию и вдали от всех, кто меня любил,  умереть  на  груди  у  человека,
который сомневается во мне. Безумная, я  думала,  что  правда  сквозит  во
взгляде, в тоне голоса, что ее можно угадать, что  она  внушает  уважение.
Ах, когда я думаю об этом, меня душат слезы! Если все это  так,  то  зачем
было толкать  меня  на  поступок,  который  должен  навсегда  лишить  меня
спокойствия? Я теряю голову, я не знаю, что со мной!
   Она склонилась ко мне, рыдая.
   - Безумная! Безумная! - повторяла она раздирающим душу голосом.
   - Что же это? - продолжала она. - До каких пор вы будете  упорствовать?
Что могу я сказать в ответ на эти вновь и вновь рождающиеся, вновь и вновь
меняющиеся подозрения? Я должна оправдаться - говорите вы. В чем?  В  том,
что я готова ехать, любить, умереть, в том, что я полна отчаяния. А если я
притворяюсь веселой, то  эта  веселость  тоже  неприятна  вам.  Уезжая,  я
жертвую вам всем, а вы - вы не проедете и  одного  лье,  как  уже  начнете
оглядываться назад. Везде, всегда, что бы я  ни  сделала,  меня  встречают
оскорбления и гнев! Ах, дорогой мой, какой смертельный холод,  какая  мука
наполняет сердце, когда видишь, что самое простое, самое  искреннее  слово
вызывает у вас подозрение и насмешку! Этим вы лишаете  себя  единственного
счастья, какое есть в мире: счастья любить беззаветно. Вы убьете в любящих
вас сердцах все возвышенные и тонкие чувства,  вы  дойдете  до  того,  что
будете верить лишь в самые низменные побуждения. От любви у вас  останется
лишь то, что видимо, что осязаемо. Вы молоды, Октав, перед вами еще долгая
жизнь,  у  вас  будут  другие  возлюбленные.  Да,   вы   сказали   правду,
удовлетворенное самолюбие - это еще не все, и не оно утешит меня,  но  дай
бог, чтобы когда-нибудь хоть одна ваша слеза заплатила мне  за  те  слезы,
которые вы заставляете меня проливать в эту минуту.
   Она встала.
   - Должна ли я говорить, должны ли вы узнать, что в течение  этих  шести
месяцев я ни разу не ложилась спать, не повторяя себе, что все  бесполезно
и что вы никогда не излечитесь, и ни разу не встала утром, не сказав себе,
что надо сделать еще попытку; что вы не сказали мне ни одного слова, после
которого я бы не почувствовала, что должна вас покинуть, и не подарили мне
ни одной ласки, после которой я бы не почувствовала, что лучше  умру,  чем
расстанусь с  вами;  что  день  за  днем,  минута  за  минутой,  постоянно
колеблясь между страхом и надеждой, я тысячу раз  пыталась  победить  либо
свою любовь, либо свои страдания; что как  только  я  открывала  вам  свое
сердце, вы бросали насмешливый взгляд в самую глубину его, и как только  я
закрывала его перед вами, мне казалось,  что  в  нем  хранится  сокровище,
которое предназначено вам, только вам!  Рассказать  ли  вам  о  всех  этих
слабостях, о всех этих маленьких тайнах, которые кажутся ребячеством  тем,
кто их не понимает? О том, как после ссоры я, бывало, запиралась у себя  в
комнате и перечитывала  ваши  первые  письма;  об  одном  любимом  вальсе,
который всегда успокаивал меня, когда я чересчур нетерпеливо ждала  вашего
прихода? Ах, несчастная! Как дорого тебе обойдутся эти  молчаливые  слезы,
эти сумасбродства, столь милые сердцу слабых! Плачь же теперь: эта  пытка,
эти страдания оказались бесполезны.
   Я хотел прервать ее.
   - Нет, нет, оставьте меня, - сказала она. - Должна  же  и  я  хоть  раз
высказаться перед вами. Скажите, что заставляет вас  сомневаться  во  мне?
Вот уже полгода, как я принадлежу вам -  мыслью,  душой  и  телом.  В  чем
смеете вы меня подозревать? Вы хотите ехать в Швейцарию? Я готова ехать  с
вами - вы видите это. Вам кажется, что у вас есть соперник?  Напишите  ему
письмо - я подпишусь под ним, и вы сами отнесете  его  на  почту.  Что  мы
делаем? Куда это заведет нас? Необходимо прийти к какому-то решению.  Ведь
мы еще вместе. Так зачем же ты хочешь меня покинуть? Не могу же я в одно и
то же время быть и вблизи и вдали от тебя. "Надо иметь возможность  верить
своей возлюбленной", - говоришь ты, и это правда. Или  любовь  благо,  или
она зло; если она благо, надо верить в нее, если она зло, надо  избавиться
от этого зла. Все это похоже на какую-то игру,  но  ставкой  в  этой  игре
служат наши сердца, наши жизни - вот в чем весь ужас!  Хочешь  умереть?  Я
готова. Но кто же, кто же я, если можно сомневаться во мне?
   Она остановилась перед зеркалом.
   - Кто же я? - повторила она. - Подумали ли  вы  о  том,  что  говорите?
Посмотрите на мое лицо.
   - Сомневаться в тебе! - вскричала она, обращаясь к своему отражению.  -
Жалкое, бледное лицо, тебе не  доверяют!  Бедные  исхудалые  щеки,  бедные
усталые глаза, вы внушаете подозрения, вы и  ваши  слезы!  Продолжайте  же
страдать. Пусть эти поцелуи, иссушившие вас, навсегда  закроют  вам  веки.
Сойди в сырую землю, бедное, хрупкое, обессиленное тело! Быть может, когда
ты будешь покоиться в ней, тебе, наконец, поверят,  если  только  сомнение
верит в смерть. О грустный призрак! На каких берегах будешь ты  бродить  и
стенать? Какое пламя пожирает тебя? Стоя на пороге могилы, ты еще  строишь
планы путешествия! Умри же! Бог свидетель, что ты хотела любить. Ах, какие
сокровища пробудило в твоем сердце могущество любви! Какие  сладкие  грезы
навеяла она на тебя, и как горек был яд, убивший эти грезы! Что ты сделала
дурного, за что ты наказана этой лихорадкой, сжигающей тебя? Что за ярость
одушевляет безумца, который толкает  тебя  в  гроб,  тогда  как  губы  его
говорят о любви? Во что ты превратишься, если будешь продолжать  жить?  Не
довольно ли? Не пора ли кончить? Какое свидетельство  твоей  скорби  может
оказаться убедительным, если тебе  самой,  бедному  живому  свидетельству,
бедному очевидцу, если не верят даже  и  тебе?  Разве  есть  такая  пытка,
которой ты еще не подвергалась? Какими мучениями, какими жертвами насытишь
ты эту жадную, эту ненасытную любовь? Ты станешь всеобщим посмешищем  -  и
только. Тщетно будешь ты искать пустынную улицу, где прохожие не указывали
бы на тебя пальцем. Ты потеряешь всякий стыд, всякое подобие той непрочной
добродетели, которая была  так  дорога  тебе  когда-то.  И  человек,  ради
которого ты так унизишь себя, первый накажет тебя за это. Он будет укорять
тебя за то, что ты живешь для него одного, что ты бросила ради него  вызов
свету, а если твои друзья вздумают роптать вокруг тебя, он начнет  искать,
нет ли в их взглядах чрезмерного сострадания.  Если  же  чья-то  рука  еще
пожмет твою  руку  и  если  в  пустыне  твоей  жизни  случайно  встретится
существо, которое мимоходом пожалеет тебя, он обвинит  тебя  в  измене.  О
несчастная! Помнишь ли ты тот летний  день,  когда  голову  твою  украсили
венком из белых роз? Неужели это ты носила его? Ах, рука, которая повесила
его на стену часовенки, еще не распалась в прах,  как  тот  венок.  О  моя
долина! Старая моя тетушка, уснувшая вечным  сном!  Мои  липы,  моя  белая
козочка, мои добрые фермеры, которые так любили меня! Помните ли вы, как я
была счастлива, горда, спокойна и уважаема всеми? Кто же забросил  на  мой
путь незнакомца, который хочет оторвать меня от всего родного? Кто дал ему
право  ступить  на  тропинку  моего  селения?  О  несчастная,   зачем   ты
обернулась, когда он впервые последовал за тобой? Зачем  ты  приняла  его,
как брата? Зачем открыла ему дверь своего дома и  протянула  руку?  Октав,
Октав, зачем ты полюбил меня, если все должно было кончиться так печально?
   Она готова была лишиться чувств. Я поддержал ее и усадил в кресло.  Она
уронила голову на мое плечо. Страшное  усилие,  которое  она  сделала  над
собой, чтобы сказать мне эти горькие  слова,  совсем  разбило  ее.  Вместо
оскорбленной любовницы я вдруг увидел  перед  собой  страдающего  больного
ребенка. Глаза ее закрылись, и она застыла без движения в моих объятиях.
   Придя  в  себя,  она  пожаловалась  на  страшную  слабость  и   ласково
попросила, чтобы я оставил ее одну: ей хотелось лечь в постель.  Она  едва
держалась на ногах. Я донес ее на руках до алькова и осторожно положил  на
кровать. На лице ее не было никаких  следов  страдания;  она  отдыхала  от
своего горя, как усталый человек отдыхает от тяжелой работы, и,  казалось,
уже не помнила о нем. Ее хрупкий и нежный организм уступал без борьбы,  и,
как она сказала сама, я не рассчитал ее сил. Она держала мою руку в своей,
я обнял ее, наши губы, все еще губы любовников, как бы невольно слились  в
поцелуе, и после этой мучительной сцены она  с  улыбкой  заснула  на  моей
груди, как в первый день нашей любви.



6

   Бригитта спала. Молча, неподвижно  сидел  я  у  ее  изголовья.  Подобно
пахарю, который после грозы считает колосья,  оставшиеся  на  опустошенном
поле, я заглянул в глубь самого себя и  попытался  измерить  глубину  зла,
которое причинил.
   Оно было непоправимо - я  сразу  понял  это.  Бывают  страдания,  самая
чрезмерность которых показывает нам, что это предел, и чем сильнее стыд  и
раскаяние мучили меня, тем яснее я чувствовал, что  после  подобной  сцены
нам оставалось одно - расстаться. Бригитта  выпила  до  дна  горькую  чашу
своей печальной любви, и, несмотря на все ее мужество, я должен был,  если
не хотел ее смерти, дать ей наконец покой. Нередко случалось и прежде, что
она горько упрекала меня и, быть может, вкладывала в  свои  упреки  больше
гнева,  чем  в  этот  раз.  Но  теперь  это  были  уже  не  просто  слова,
продиктованные оскорбленным самолюбием,  то  была  истина,  которая  долго
таилась в глубине ее сердца и теперь вышла на поверхность, разбив  его.  К
тому же обстоятельства, при которых все это произошло, и мой отказ  уехать
с ней убивали всякую надежду. Если бы  даже  она  сама  захотела  простить
меня, у нее не хватило бы на это силы. И этот сон,  эта  временная  смерть
существа, которое более не в  состоянии  было  страдать,  были  достаточно
красноречивы. Ее внезапное молчание,  ласковость,  которую  она  проявила,
когда так грустно вернулась к жизни, ее бледное лицо, все,  вплоть  до  ее
поцелуя, свидетельствовало о том,  что  наступил  конец  и  что  если  еще
существовали узы, которые могли бы соединить нас, то я  навсегда  разорвал
их. То, наконец, что она могла спать в  эту  минуту,  ясно  говорило,  что
стоит мне причинить ей страдание еще раз,  и  она  опять  заснет,  но  уже
вечным сном. Раздался бой часов, и я почувствовал, что минувший час унес с
собой всю мою жизнь.
   Не желая звать прислугу, я сам зажег ночник Бригитты. Я смотрел на этот
слабый свет, и мне казалось, что мои мысли так же колеблются в  полумраке,
как его изменчивые лучи.
   Я мог говорить или делать все что угодно, но  мысль  потерять  Бригитту
еще ни разу не  представлялась  мне  в  отчетливой  форме.  Я  тысячу  раз
собирался разойтись с ней, но тот, кто любил, знает, что это  значит.  Это
случалось в порыве отчаяния или гнева. До тех пор, пока я  знал,  что  она
любит меня, я был уверен и в  своей  любви  к  ней.  Неизбежность  впервые
встала  между  нами.  Я  ощущал  какую-то  неопределенную,   тупую   боль.
Сгорбившись, я сидел у алькова, я хотя  вся  безмерность  моего  несчастья
была ясна  мне  с  первого  мгновения,  я  не  испытывал  горя.  Слабая  и
испуганная, душа моя словно отступала  перед  тем,  что  понимал  мой  ум.
"Итак, - говорил я себе, - это бесспорно. Я сам хотел этого и  сделал  все
своими руками. Сомнения нет, мы больше не можем жить  вместе.  Я  не  хочу
убить эту женщину, следовательно, я должен с ней расстаться. Это решено, и
завтра я уеду". Говоря это себе, я не думал ни о своей вине, ни о прошлом,
ни о будущем. В эту минуту я не помнил ни о Смите, ни о ком бы то ни было.
Я не смог бы сказать, что  привело  меня  к  такому  выводу,  не  смог  бы
сказать, что я делал в течение целого часа. Я рассматривал стены  комнаты,
и, кажется, единственная мысль, заботившая меня, была мысль о том, с каким
дилижансом я уеду.
   Это  состояние  странного  спокойствия  длилось  довольно  долго.   Так
человек, пораженный ударом  кинжала,  вначале  не  ощущает  ничего,  кроме
холода стали; он еще делает несколько шагов по дороге и  в  недоумении,  с
помутившимся взглядом, спрашивает себя, что с ним случилось. Но понемногу,
капля за каплей, начинает  сочиться  кровь,  рана  открывается,  давая  ей
дорогу, земля окрашивается темным пурпуром, приближается смерть.  Заслышав
ее шаги, человек трепещет от ужаса и падает, сраженный. Так  и  я,  внешне
спокойный, чувствовал приближение несчастья. Шепотом повторяя себе  слова,
сказанные мне Бригиттой, я раскладывал возле ее постели все то, что, как я
знал, обычно приготовлялось ей на ночь. Я смотрел на нее, подходил к  окну
и прижимался лбом к стеклу, глядя в  нависшее  темное  небо,  потом  снова
подходил к кровати. "Уехать завтра", - такова была единственная моя мысль,
и вдруг это слово "уехать" дошло до моего сознания.
   - Боже! - вскричал я. - Бедная моя возлюбленная, я не умел тебя  любить
и теперь теряю тебя.
   При этих словах я вздрогнул, точно  их  произнес  другой  человек.  Они
отдались  во  всем  моем  существе,  словно  порыв  ветра,  прошумевший  в
натянутых струнах арфы и едва  не  разбивший  ее.  В  один  миг  два  года
страданий всплыли в моей памяти, а вслед за ними, как их следствие, как их
завершение, ощущение действительности овладело мною. Как могу  я  передать
эту скорбь? Я думаю, что тот,  кто  любил,  поймет  меня  с  полуслова.  Я
коснулся руки Бригитты, и, должно быть увидев меня во сне, она  произнесла
мое имя.
   Я встал и начал ходить по комнате. Слезы градом хлынули из моих глаз. Я
простирал руки, словно желая схватить ускользавшее от меня прошлое.
   "Возможно ли это? - повторял я. - Я теряю тебя? Но  ведь  я  никого  не
могу любить, кроме тебя одной. Ты уедешь? Это конец? Ты,  моя  жизнь,  моя
обожаемая возлюбленная, ты меня покинешь, и я больше не увижу тебя?.."
   - Нет, нет, никогда! - произнес я вслух и повторил, обращаясь к  спящей
Бригитте, словно она могла слышать  меня:  -  Никогда,  никогда!  Знай,  я
никогда не соглашусь на это! Да и зачем? К чему такая гордость? Разве  нет
другого средства загладить оскорбление,  которое  я  нанес  тебе?  Умоляю,
поищем его вместе. Ведь ты уже столько раз прощала меня. Нет, нет, ты меня
любишь, ты не сможешь уехать, у тебя не хватит  решимости.  И  что  же  мы
станем делать потом?
   Ужасное, страшное неистовство внезапно овладело мною: я начал бегать по
комнате, произнося что-то бессвязное,  отыскивая  на  столах  какое-нибудь
орудие смерти. Наконец я упал на колени и начал биться головой о  кровать.
Бригитта шевельнулась во сне, и я замер на месте.
   "Что, если бы я разбудил ее! - сказал я  себе,  затрепетав.  -  Что  ты
делаешь, жалкий безумец? Не мешай ей спать до утра. У тебя есть еще  целая
ночь, чтобы любоваться ею".
   Я сел на прежнее место. Я так боялся разбудить Бригитту,  что  не  смел
вздохнуть. Сердце мое как будто остановилось вместе с моими слезами.  Меня
охватил леденящий холод, я дрожал всем телом. "Смотри на  нее,  смотри  на
нее, - мысленно повторял я, словно желая  принудить  себя  к  молчанию,  -
смотри, ведь это еще позволено тебе".
   Наконец мне удалось успокоиться, и по моим щекам снова  потекли  слезы,
но в них уже не было  прежней  горечи.  Ярость  сменилась  умилением,  мне
показалось, что чей-то жалобный стон раздался в воздухе. Я  склонился  над
изголовьем Бригитты и стал смотреть на нее, словно мой добрый ангел  велел
мне в посл