х  вырезок,  никаких  междугородных
заказов, никаких ночных выходов на балкон и так далее, -  а  всего-навсего
ты сидишь у себя в лаборатории, опершись щекой на руку, сидишь,  задумался
и слегка вздремнул, и вот-вот попечительная Алевтина Викторовна  подойдет,
громыхнет чем-нибудь на полке, вроде невзначай, и напомнит, что через пять
минут у шефа заседание. И ты проснешься, и все  станет  на  свои  места...
Можно, можно себе такое доказать, можно себя уверить! Но что делать, когда
все никак не  проснуться,  когда  убедительнее  другое  -  не  поддающееся
пробуждению, невероятное..."
   Вопрос - ответ, вопрос -  ответ.  Все  больше  вопросов  и  все  меньше
ответов. Ах, морока! Но ведь это только  кажется,  только  мерещится,  что
всякие там вопросы и ответы. На самом же деле, если уж совсем серьезно, то
никаких таких взрослых, обстоятельных вопросов и ответов нет, а - так все,
пустяки воображение, застоялая фантазия. Есть только один солидный  вопрос
- как туда? И значит - нужен  Андромедов  или  кто-нибудь  другой,  кто  в
состоянии его заменить. Вопрос один, а ответа - ни  одного.  И  поэтому  -
бездействие, выжидание, присматривание. И поэтому - Тоня.
   "Неужели и Тоня поэтому?.."
   Если бы сейчас он превратился в того благодушного и веселого визиноида,
который недавно, всего каких-то три дня назад, всем ослепительно улыбался,
он пошел бы  и  немедленно  разыскал  Тоню.  Или  бы  он  пошел  и  весело
побеседовал с директором местного краеведческого музея Б.И.Етлуковым. А то
приискал бы себе какого-нибудь  нового  волюнтариста  или  гладильщика,  и
время  было  бы  скрашено.  Благодушный  и  жизнерадостный   визиноид   не
растерялся бы, он бы знал, что сказать, и не изобретал бы проблем. Да,  он
прилетел не в Париж, на черта ему Париж, ему надо было в Долгий Лог,  и  -
вот он тут, и, стало быть, нужно действовать, шевелиться, разворачиваться,
поскольку уж решил двигаться в энном направлении к энной  цеди...  Но  тот
визиноид скончался уже в самолете,  и  потом  уже  никакие  реанимации  не
помогли,  -  его  напрочь  доконали  демонологи,  антропологи,  фаунологи,
очкастый студент и эта дура с золотой копной над ушами, говорившая  "кофэ,
мармалад, волнительно". Его, того визиноида, правда, поддерживала  вначале
эта переменчивая стюардесса, напоминавшая  в  отдельные  моменты  Лину,  -
которая, может быть, обыкновенная авантюристка, - но потом  она  почему-то
оставила его,  и  он  скончался.  И  на  зеленом  аэродроме  Долгого  Лога
приземлился  уже  совсем  другой  визиноид   -   напуганный,   измотанный,
недоверчиво на все поглядывающий. И  тот  факт,  что  он  принимал  разные
обличия, - то хама, то гусара, то ловеласа и т.д., - ровным счетом  ничего
не значит: напуганному и опасливому  визиноиду  ничего  не  остается,  как
прибегнуть к маскировке... Но - нет-нет-нет! Тоня - не маскировка! Тоня  -
искренне!.. Почему, почему бы ей  сейчас  в  самом  деле  не  взять  и  не
прийти...
   Произошло бы вот что. Он сказал бы ей:
   - Послушай меня. Тоня! Я  понимаю:  все  может  со  стороны  показаться
банальным. Возможно, все и в самом деле выглядит как  обычный  гостиничный
романчик. Но знаешь...
   - Знаю, милый, успокойся, - сказала бы она. - Я люблю тебя.
   - Мне сейчас так одиноко, так одиноко, - сказал бы он.  -  Я  отторгнул
себя от всех. Этого не объяснить никакими словами.
   - Понимаю, дорогой, - сказала бы она. У тебя есть я.
   - Мне, в сущности, ведь совершенно некуда деться. Я все оставил.  Я  не
мог не оставить. Мне страшно пусто и тяжело.
   - Да, дорогой мой, да, - сказала бы она.
   - Я был ученым. В этом заключалась  вся  моя  жизнь.  Я  взлетел.  Меня
выделили.  Я  стал  самоуверенным.  Но  потом  эта  самоуверенность   была
подорвана.
   - Понимаю, родной мой, понимаю. Я - с тобой.
   - А это так неожиданно, так страшно, когда в  тебе,  ученом,  подорвана
самоуверенность ученого. Это - крах.
   - Успокойся, милый. Все образуется. Я люблю тебя.
   - Не знаю, как оно образуется. Но когда осознаешь вдруг, что всю  жизнь
занимался чепухой,  что  никогда,  ни  одной  минуты  не  чувствовал  себя
полноценным человеком... И ты рвешь со старым, а нового  ничего  нет,  или
все - фантасмагории...
   - Я люблю тебя...
   - И я знаю теперь, знаю - только ты одна, только ты!
   - Я люблю тебя, - повторила бы она. - Я очень люблю тебя. Я люблю  тебя
навеки.
   - Люби меня! - горячо сказал бы он. - Люби!  Это  -  все!  Ведь  это  -
бессмертие!
   - Я люблю тебя навеки...
   - Оставайся со мной навсегда! - сказал бы он.
   - Да! - восторженно ответила бы она...
   Визин вздрогнул, взметнул головой, словно избавляясь от наваждения. Ему
сделалось стыдно, как будто кто-то подслушал  его  сентиментальные  мысли,
как будто поймал себя на том, что публично исповедался в  пошлости.  И  он
вслух, нарочито громко произнес:
   - Литература!
   Он достал черную папку, развязал ее; там, в самом  конце,  был  помещен
любопытный кроссворд; в клетки следовало вписать имена  авторов  различных
изречений и афоризмов.

   ПО ГОРИЗОНТАЛИ:

   1. У случая бывают капризы, а не привычки.
   2. Не трать время, раскаиваясь в ошибках, просто не забывай их.
   3. Понимание ценнее знания.
   4. Наука отняла у человека испытанное оружие сравнений.
   5. Я гипотез не измышляю.
   6. Число - основа сущего.
   7. Счастье человека где-то между свободой и дисциплиной.
   8. Мы бедны знанием наших собственных богатств.
   9. Жизнь - постоянная пропажа ошеломительного.
   10. Невежество - лучшая в мире наука, она дается без труда и не печалит
душу.
   11. Детское живет в человеке до седых волос.
   12. Есть правила  в  литературе  -  гибнет  литература;  нет  правил  в
государстве - гибнет государство.
   13. Бремя не помеха в царстве воображения.
   14. Морщины дарует нам природа, о гладкой коже печалится суетность.

   ПО ВЕРТИКАЛИ:

   1. Вся история человечества - погоня за невозможным, и  притом  нередко
успешная. Тут нет никакой  логики:  если  бы  человек  неизменно  слушался
логики, то до сих пор жил бы в пещерах и не оторвался бы от Земли.
   2. У каждого из нас есть родные во всех царствах природы, созданные  ею
по одной идее с нами.
   3. Истина перестает быть истиной, как только о ней начинают кричать  на
всех углах.
   4. Боль и веселье не исключают друг друга.
   5. Если сердце в груди бьется уж очень сильно, то это - бог.
   6. Всякое ожидание кончается, стоит только подождать подольше.
   7. Делать не всегда трудно. Трудно желать. По крайней мере, желать  то,
что стоит делать.
   8. Кто втерся в чин лисой, Тот в чине будет волком.
   9. Если человек сам стал хуже, то все ему хуже кажется.
   10. Где нет общности интересов, там не может быть  единства  целей,  не
говоря уже о единстве действий.
   11. Разум дан человеку, чтобы он разумно жил, а  не  для  того  только,
чтобы он видел, что он неразумно живет.
   12. Человек должен верить, что непонятное можно  понять;  иначе  он  не
стал бы размышлять о нем.
   13. Раз человек желает  избавиться  от  своего  жалкого  состояния,  но
желает искренне и вполне - такое желание не может оказаться безуспешным.
   14. Дело превыше недосуга.

   Визин сидел, избавляясь с помощью мэтровского фокуса  от  томительности
ожидания, и время от времени взглядывал на темнеющее озеро.  Почти  никого
из авторов изречений он не мог вспомнить... В который раз  зашевелилась  в
голове назойливая мысль, что кто-то его морочит, и он  подумал,  что  если
эта мысль утвердится, то будет окончательно и  навсегда  перечеркнуто  то,
что до сих пор было "Визиным". Он решил, что в таком случае обязательно  и
внешне изменится - ведь когда человек сходит с ума, то он, говорят, внешне
перестраивается настолько, что даже близкие не сразу узнают его...
   Тоня не пришла ни вечером, ни ночью. Никто не пришел. И не позвонил.



6

   Уже с утра было жарко.
   Улица повела Визина к базару. Она была сегодня довольно людной:  шли  с
сумками, мешками, шли семейно  и  в  одиночку,  ехали  на  мотоциклах,  на
велосипедах, то и дело проносились на трескучих мопедах мальчишки.
   Чем ближе подходил Визин к базару, тем на улице становилось теснее. Тут
уже было большинство явно деревенского люда: загорелые руки и лица, сапоги
и кепки у мужиков, а на женщинах -  платочки;  им,  по-видимому,  не  было
жарко. Иные здоровались друг с другом, пожимали руки, обнимались, заводили
разговоры: они тут, в райцентре, могли встретиться,  поделиться  новостями
своих сел и деревень; они, конечно, приехали сюда по делам - на  базар,  в
больницу, в райисполком, в суд, на эпидстанцию, на базу и  так  далее,  но
всегда не исключалась и вероятность случайной  встречи  с  знакомым,  что,
надо думать, приятно, если уж остановились и  говорят;  а  кто-то  конечно
навещал своих друзей или родственников - жителей Долгого  Лога.  Одни  уже
докончили  со  своими  делами,  другие  только  принялись  за   них;   шли
удовлетворенные и неудовлетворенные, усталые и бодрые, трезвые и навеселе,
и может быть, сейчас была среди них и сама Екатерина Кирилловна  Кравцова,
хотя и маловероятно, если информация экс-председателя объективна. Они  шли
и шли, и им не было никакого  дела  до  бородатого  субъекта  в  джинсовом
костюме, мрачновато поглядывающего из-под  белесых  бровей  и  то  и  дело
вытирающего носовым платком мокрое лицо.
   А за домами, за палисадами, за горбатыми огородами поблескивало  озеро,
однако никакой свежести оно уже не несло: опять уже накалился воздух, жара
вступала в полную силу.
   Вот улица расширилась, и на противоположной стороне Визин  увидел  арку
на кирпичных столбах, и на ней -  крупные,  продолговатые  буквы  дугой  -
"Районный колхозный рынок". Визин прошел мимо.
   Автостанция располагалась в небольшом зеленом  домике  с  зарешеченными
окнами; справа  был  въезд  с  улицы,  слева  -  выезд,  а  за  домиком  -
просторный, в  ямах  и  рытвинах  двор,  забитый  пыльными,  разномастными
автобусами. Иногда одна из машин оживала и, рыча и переваливаясь, ползла к
выезду, и к ней устремлялась цветастая, энергичная толпа.
   В домике было душно. Повсюду - на скамьях вдоль стен, на полу, - сидели
люди,  преимущественно  немолодые  женщины,  старушки  и  деды   сельского
обличья. Возле окошечка с надписью "Касса" теснился народ.  Из  невидимого
динамика то и дело раздавался оглушительный женский голос, оповещающий  об
очередном рейсе.
   На Визина смотрели; он был нездешним, и  эта  нездешность  в  маленьком
помещении бросалась в глаза, она была неминуемой приманкой. Он старался не
замечать взглядов - от них было неприятно - и все внимание сосредоточил на
карте-схеме  с   автобусными   маршрутами.   Коричневые   лучи,   ломаясь,
разбегались во все стороны  от  большого  красного  кружка,  изображавшего
Долгий Лог. Один из лучей отстреливал прямо на север и упирался в кружочек
с названием "Рощи". Над головами людей у кассы висел щит с расписанием: до
Рощей ходило два автобуса - в 6:45 и 14:20. Визин спросил  у  сидевшей  на
мешке женщины, сколько туда километров, - она не знала. Не знала и  другая
женщина, и старик, и шнырявший рядом мальчишка.
   Визин  вышел.  Только  что  подали  автобус,  и  на  скамейке  в   тени
освободилось место. Он сел. Делать было нечего.
   Он просидел минут  сорок.  И  справа,  и  слева  слышалось  о  недавнем
стихийном  бедствии...  "Картошку  -   как   катком...   Дорогу   завалило
бревнищами... А у нас электричество уже на другой день наладили...  А  наш
председатель приказал бросить радио налаживать и  -  всем  на  покос:  без
радио, говорит,  проживем,  а  без  сена  -  каюк...  В  Прутове  семью  в
собственном доме придушило..." Старухи, передавая друг дружке подробности,
крестились машинально - "Господи Исусе, спаси и помилуй..."
   Визин как бы искоса, нехотя  поглядывал  на  это  жизнетечение,  однако
чувствовал, что его  понемногу  засасывает,  и  у  него  не  было  энергии
сопротивляться: струйки, пылинки, комочки местного бытия внедрялись в него
спокойно и неназойливо; он не заботился о том, сколько и чего  осядет,  он
понимал: все равно таким, каким он сюда прибыл, он уже  не  останется.  По
временам, правда,  все  в  нем  вдруг  сжималось,  как  будто  рядом  была
опасность, а он по легкомыслию забыл об  осторожности,  но  то  лишь  были
мгновенные вспышки - в следующую секунду уже  становилось  очевидным,  что
все идет, как и должно идти, и по-иному не может; запущен  пребывавший  до
определенных пор в бездействии какой-то мудреный механизм, и  его  уже  не
остановить, а управлять им приходится только еще учиться.
   Рядом с ним опустился юноша на костылях; левая нога его была  в  гипсе;
он спросил, который час.
   - Половина одиннадцатого, - ответил Визин.
   - Ого! Час еще до автобуса. - Юноша  засмеялся.  -  Знаете,  как  будет
стекло во множественном числе?
   - Стекла.
   - Нет. Будет  -  вдребезги.  -  Юноша  засмеялся  громче.  -  Это-то  и
случилось с моими часами. И с ногой.
   - Несчастный случай? - догадавшись, что от него  ждут  такого  вопроса,
спросил Визин.
   - Как сказать! - Юноша задумался только для вида. - Правильно, наверно,
будет: жертва творчества. Мы сделали воздушный шар. И все, вроде  бы,  шло
ничего. И поднялись хорошо. А тут этот ураган. И сразу, в один миг...
   - Зачем? - спросил Визин.
   - Что зачем?
   - Шар.
   - Как зачем? Летать!
   Визин посмотрел на него с подозрением. И юноша сразу потускнел, интерес
его к бородатому незнакомцу убывал на глазах. Визин увидел в стороне  двух
мальчишек,  с  откровенным   восхищением   разглядывающих   его   увечного
собеседника.
   - Вы хотели начать с нуля? - спросил он.
   - С себя, - буркнул юноша.
   - Есть самолет.
   - Есть идея бесшумного полета.
   - Жук и тот гудит.
   - Птица не гудит. И бабочка не гудит.
   - Резонно, - сказал Визин. - Что ж вас так рано из больницы выпустили?
   - Загипсовали и - о'кей! А валяться я и дома могу.
   - Тоже верно. Не знаете, случайно, Екатерину Кравцову?
   - Артистка?
   - В своем роде. Но неважно. Сколько километров до Рощей?
   - Девяносто семь. Вы - в Рощи?
   - Да.
   - Знаю Рощи. У вас там родные?
   - Нет, Можно сказать, путешествую. - И увидев ожившее лицо юноши, Визин
добавил: - Я специалист по флоре.
   Юноша теперь смотрел с любопытством.
   - А от Рощей до Макарова сколько?
   - Тридцать километров.
   - Автобусы тоже ходят?
   - Нет. Там проселок.
   - Ясно, - сказал Визин.
   - И мне тоже ясно. - Юноша улыбнулся.
   - Что вам ясно?
   - Сонная Марь, да?
   - Какая Марь?! - Визин соорудил удивленные глаза.
   - Ладно, чего уж... - Юноша подмигнул. - Понятно, какой  специалист  по
флоре...
   В это время донесся рык репродуктора, подошло сразу  три  автобуса,  из
дверей автостанции повалил народ, скамейки мигом  опустели.  Визин  кивнул
юноше, поднялся и пошел в пустой теперь зал. "Или они тут все ясновидящие,
- подумал он, - или этот Андромедов растрезвонил..."
   Окошечко  кассы  было  закрыто.  Визин  постучал,   дверца   скрипнула,
образовалась щель.
   - Перерыв на обед! - раздался низкий сильный голос.
   Этот голос насторожил Визина, а через мгновение  он  уже  знал,  почему
насторожил, и когда он попытался шире открыть дверцу и, чувствуя,  что  ее
упорно придерживают, нажал, он уже знал, кого увидит в кассе.
   И он увидел. За столом, заваленным бумажками, картонками,  талонами,  с
допотопным кассовым аппаратом посредине, сидела  молодая,  каштановолосая,
зеленоглазая женщина в зеленом рабочем халате. Она недовольно смотрела  на
Визина.
   - Вы что?!
   Это была Лина и  не  Лина.  Та,  которую  он  встретил  в  институтском
коридоре, а затем в аэропорту, была как будто несколько моложе; вообще  же
и те, две первые, не были адекватны: институтская помнилась более крупной,
более смуглой, с загадочным и в то же время каким-то  жалеющим  выражением
лица; аэропортовская  же  казалась  тоньше,  ниже  ростом,  отчужденней  и
холодней, и голос  ее  был  холодней,  чем  тот,  первый,  "телефонный.  И
все-таки сходство было разительным, хотя Визин уже предчувствовал,  что  и
теперь ему скажут "обознался".
   - Что? - повторила она.
   Он продолжал молчать; он пока ничего не мог ответить. И  только,  когда
она в третий раз произнесла свой вопрос - "Ну что?" - уже не  так  сурово,
не так резко,  а  всего  лишь  с  мягкой  досадой,  озадаченная,  по  всей
вероятности, его загипнотизированным видом, он сумел пролепетать:
   - Здравствуйте.
   - Здравствуйте! - ответила она, и уголки  ее  полных,  покрытых  легким
темным пушком  губ  дрогнули  -  то  было  предтечей  усмешки,  веселой  и
извиняющей.
   - Простите, видимо, я обознался, - сказал он.
   - Видимо, - уже откровенно улыбнулась она.
   - Неужели где-нибудь еще есть такая красавица, как ты? -  Это  спросила
другая женщина, из глубины кассы; Визин не видел ее.
   - Наверно, есть! - Кассирша  засмеялась.  -  Если  товарищ  ученый  так
засмотрелся.
   - На тебя, как в песне поется, засмотреться не диво, - заметила  другая
женщина. - Только что прибыла, а засмотревшихся уже целый взвод.
   - Вы, значит, в курсе, что я товарищ ученый? - спросил Визин,  все  еще
не оправившись от картины такого таинственного сходства.
   - Кто же не в курсе будет тут, в нашем Долгом Логу!
   - Вы, как я только что слышал, недавно прибыли,  а  говорите  "в  нашем
Долгом Логу". Он так быстро стал вашим?
   - Тутошняя  она,  тутошняя,  -  сказала  невидимая  женщина.  -  Только
непоседа. Уже сто раз отбывала и прибывала. Ни с того, ни с сего  сорвется
вдруг - и улетела. Она у нас с особинкой.
   - А, извините, - сказал Визин. - Быстро же у вас новости разносятся.
   - Ну еще бы! Тут удивляться нечему.
   - К нам не часто приезжают такие знаменитости!  -  иронично  произнесла
кассирша, и Визину показалось, что всем известно не только про его приезд,
но и про все остальное. - Ладно. Вы же не пожаловали сюда просто  на  меня
посмотреть!
   - Да, - кивнул Визин. - Я хотел спросить, сколько километров до Рощей и
когда отходят автобусы.
   - Километров - девяносто семь, а остальное  -  в  расписании.  В  шесть
сорок пять и четырнадцать двадцать.
   - А билеты заранее можно?
   - Можно. За пятнадцать минут до отправления.
   - Почему так жестко?
   - Потому что вдруг автобус поломается. Или распутица.
   - Спасибо.
   - И все? - спросила кассирша. - А я-то  думала...  Ну,  хорошо.  У  нас
обед. - Окошечко понемногу стало закрываться.
   - Подождите! - Визин собрался с духом. -  Все-таки  как  ваше  имя?  Не
Лина?
   - Ну и ну! - воскликнула напарница кассирши. - Да он сомнамбул! Вот это
ученый, я понимаю!
   Улыбка сползла с зеленоглазого лица в окошечке, оно стало замкнутым.
   - Вы опять ошиблись. - Таким же тоном она обратилась к нему вначале  со
своим "что вам".
   - Извините, - сказал Визин и отступил.
   - Да Полина она, Полина! - раздалось из глубины кассы.
   Окошечко захлопнулось. Когда Визин выходил из  дверей  автостанции,  до
него донесся заливистый смех двух женщин.
   Юноша с костылями сидел на прежнем месте и мечтательно смотрел в небо.
   - Привет монгольфьерам! - потрудившись, чтобы прозвучало  непринужденно
и беззаботно, крикнул Визин.
   Юноша кивнул и приветливо помахал рукой.
   "Вот так, - вертелось в мыслях Визина. - Не Лина, а Полина... Не  Лина,
а Полина..."



7

   Со стороны озера, неторопливо  и  зловеще  завоевывая  небо,  наползала
черная туча. А базар шумел себе. Видно, прибывший из района да  и  местный
люд не закончил еще здесь своих дел, и потому туча ничуть не убавляла  его
деловой и торговой ретивости. Как будто такая туча была обычным  явлением,
примелькалась, как будто с ее сестры несколько дней назад не  начался  тот
шабаш. Неужели опять ураган?.. Ведь и в  прошлый  раз  ему  предшествовала
неимоверная, многодневная жара, адово пекло... Одна беда  тянет  за  собой
другую. "