нал. Посля уже разговорился: на  Сонной,  говорить,  Мари  был,
хозяйкю видал. Какую хозяйкю? Хозяйкю,  говорить.  И  усе.  Как  ополоумел
малай. Такой и остался на усю жизню.
   - А, - махнула рукой Евдокия Ивановна, - у етых Решаевых  уся  семья  -
чудики одны. Отца евоного возьми, деда, братов, кого хошь.
   - Ну, знаешь, Дуня, Улас усе ж таки был не такой...
   - А какой?
   - Особый, усе ж.
   - Ага, "особый"... Тута Сонная Марь  ни  при  чем,  -  сказала  Евдокия
Ивановна, усмехнувшись и многозначительно стрельнув глазами в  подругу.  -
Тута другое при чем.
   - Ну ладно, ни при чем, - поспешила согласиться Анна  Захаровна.  -  Че
спорить-то? А вот с самой Варварой возьми.
   - Че с Варварой?
   - Ай забыла? Померла у ей мать. Тетка Ховра. И остались оны одны:  трое
детей. Варвара - старшая, Нюра ды Колькя,  меньший  самый,  у  гражданскую
погиб, колчаковцы повесили. А отец ихный давно помер: пчелы  закусали.  Ну
вот и одны - Варваре лет двенадцать и было усего.
   - Одиннадцать, - уточнила Евдокия Ивановна.
   - Одиннадцать. Вот. Похоронили матерю. Варькя -  старшая,  за  хозяйкю,
брата ды сестру кормить, одевать, мыть.  И  стала  к  им  мать  приходить,
Ховра. Сядуть вужинать, а она - стук у дверю  и  заходить.  "Здравствуйте,
детки мои родные, как вы тута без меня?" И - к им за стол.  Сидить,  есть,
Варьке подсказываете Кольке сопли вытираеть. А Варьке, говорила,  кусок  у
горло не идеть. Ну иде тама, када такое - мученье одно. И остальные тожа -
сидять, глаза таращуть, есть не могуть.  А  Ховра  поесть,  усе  съесть  и
пошла, "Вы,  детки,  матерю  не  забывайте,  дверю  не  закрючайте".  День
проходить, другой, третий - целаю неделю отходила. И закрючала  Варькя,  и
подпирала - усе равно: открыить и - нате вам: "Опять я  пришла,  нехорошо,
детки, делаете, закрючаетеся, матерю не хочите  пущать,  покормить".  Тута
Варвара возьми ды скажи крестной своей, Аксенье: так и так, ходить  кажный
вечер, усе съедаить, скоро есть нече будеть. А  Аксенья  и  говорить:  "Не
мать ета твоя, не Ховра". - "А кто?" - "А  вот,  говорить,  ты,  када  она
придеть, погляди ей на ноги". - "А как я погляжу?" - "А ты ложку под  стол
урони и уроде как подымать полезь". Ну она так и сделала. Приходить  Ховра
вечером, за стол: "Чем седня угощать будешь?" Варькя собрала, тока сели  -
бац: ложку уронила. Полезла под стол подымать, глядить, а у ей не ноги,  а
копыта.  Вот.  Господи  Исусе  Христе,  вон  кто  ходить-то,  оказывается.
Перекрестилась,  и  гостью  -  как  корова  языком.  А   младшие   сидять,
перепужалися, плачуть: "Иде мамка, куды мамка делася?" "Какая ж, говорить,
она нам мамка? Не мамка ета, а..." Господи Исусе Христе... На другой  день
приходить: "Ты че, говорить, отрекаешься от меня?" -  "Нет,  говорить,  от
мамки родной никогда не отрекуся,  а  тока  че  ета  у  тибе  заместо  ног
копыта?" - "А потому, говорить, что тама, иде я теперича,  у  усех  так  -
када сама будешь, сама и увидишь". И ходить, и ходить. Варвара сызнова - к
крестной. А та: "Ты, говорить, када она придеть, скажи: не знаю  тебя,  не
помню". - "Дык как  не  помнить-то,  када  помню.  Как  матерю  родную  не
помнить?" - "Не путай матерю с етой, забудь". - "Ды как  я  забуду-то?"  -
"Ты не матерю забудь, а того, кто к вам приходить". -  "Ой,  говорить,  не
могу". Ну Аксенья и говорить: "Тада  тебе  одна  дорога:  на  Сонную  Марь
идить". - Анна Захаровна передохнула; воспоминания явно взволновали ее,  и
она не  хотела  этого  показывать,  и  обвела,  гостей  смущенным,  словно
извиняющимся взглядом.
   Евдокия Ивановна рассмеялась.
   - Ды не тада она у первай раз пошла!
   - Как не тада, ты че? Тада и пошла.
   - Другой раз она пошла.
   - Када другой-то?
   - А тада, када ее гусь-лебедь етот объехал, свадьбу заказал,  а  сам  -
будь здоров. Вот када.
   - Ну можеть, конешно... А че, Ховра ходить перестала?
   - Кол осиновый у воротах вбили, во че.
   Женщины  еще  поспорили  неазартно,  и  когда  Визину  показалось,  что
интересующая его тема заслоняется другими, он деликатно остановил спорщиц.
   - Извините меня, но почему так называется, почему "Сонная Марь"?
   - Дык... - Евдокия Ивановна подумала. - Назвали и усе. Мало ли! Сказали
тада Макарову, что Марь тама за болотом. "Сонная Марь", сказали  -  так  и
пошло. Кто ж его знаеть, зачем разные имена такые даются?
   - Но почему именно "сонная"?
   - А можеть, понюхаеть человек того пару и звенеть.
   - Да, - сказал Визин и посмотрел на  Андромедова.  -  А  что  если  тут
собака и зарыта? Засыпает человек, а во сне все худое забывается. Только и
всего.
   Андромедов отвел глаза и ничего не ответил. А  Евдокия  Ивановна  опять
усмехнулась.
   - Нехай наука ваша разбирается, почему так называется.
   - А что такое "марь"? - неугомонно  спросил  Визин,  рискуя  раздражить
хозяйку.
   - Марь и есть Марь.  Смариваеть.  Морока,  значить,  Морочь.  Нехорошее
место, одным словом.
   - Как же нехорошее-то, Евдокия Ивановна! Ведь, как вы сказали,  и  раны
там залечивали, и горе забывалось. Чем же оно нехорошее?
   - А тем, что страшное.
   - Понятно, - сказал Визин. - Значит, Варвара Алексеевна так  всю  жизнь
одна и прожила?
   - Так и прожила. А че? Многие так прожили, не она одна.
   - Умница она была, царство  ей  небесное,  -  опять  пристроилась  Анна
Захаровна. - Усе знала, усе умела. А помирала тяжко.  Усе  так  помирають,
кто много че такого знаеть, а передать некому.
   - Так никого и не нашлось? - спросил Визин.
   - Была одна девка, Михеевых. Усе бегала к Варваре, када она уже  старая
стала. Подсобить, поможеть.  И  уже  када  Варвара  помирать  стала,  усем
выйтить велела, а ее оставила при себе, чтоб, верно, передать.
   - От удумають тоже! - воскликнула с досадой Евдокия Ивановна.  -  Ды  я
сама при ей тада была.
   - Не, Дуня, ты выходила, я помню. А Стешка  оставалася.  И  сразу  тада
Варвара померла... А Михеевы потома уехали.
   - Куда?
   - Кто знаеть... Усе отседова разъехалися.
   - А где похоронена Варвара Алексеевна?
   - Дык иде ж! Тута и похоронена, у Макарове, - сказала Евдокия Ивановна.
   - Такая интересная история, - со вздохом проговорил  Визин.  -  Как  ты
считаешь, Коля?
   И Андромедов, во все время разговора не проронивший ни звука, прочистил
голос и не без волнения ответил:
   - Вам, Герман Петрович, Евдокия Ивановна и  Анна  Захаровна  рассказали
гораздо больше, чем мне.
   - Ну во! - хмыкнула хозяйка. - Ломалися-ломалися, а рассказали больше.
   - Спасибо вам! - с чувством сказал Визин. - Вот бы  только  знать,  где
она, эта интересная  и  загадочная  Сонная  Марь,  в  каком  уголке  тайги
прячется.
   - То-то и оно, - отозвалась Анна Захаровна. - Иде она, в каком  уголку.
Кто скажеть, када тетка Варвара тама последняя была. Ребяты наши,  бывало,
залезуть на лесину, глядять-глядять, усе глаза проглядять:  иде  она,  ета
Марь? Ниче и не видать - одна тайга на  усе  стороны.  А  кто  ходил,  дык
побродють-побродють и - назад ни с чем. Во и думай, иде она.  Усе  ж  таки
иде-то, верно, есть, зря ж не говорили б...
   - Ага, - кивнула Евдокия Ивановна и насмешливым взором обвела гостей. -
Брехня ета усе.
   Визин изумленно уставился на нее: такого заключительного аккорда он  не
ожидал.
   - Ай, Дуня, - конфузясь за подругу, сказала Анна Захаровна. - Ну  че  ж
ты так-то? Вы не думайте, - обратилась она к Визину, - она ета так.  Вурос
свой показываеть. Век рядом живем, а че у ей  на  уме,  так  и  не  пойму.
Вуросливая девка.
   Визин  не  понял  этого  слова,  посмотрел  на  Андромедова,  тот  тихо
пробормотал - "строптивость, упрямство..."
   Хозяйка, глядя на поднимающегося с трудом ученого  гостя,  проговорила,
заминая улыбку:
   - Не привыкли, видно, пеши ходить... А до Мари-то подале, как от  Рощей
будеть.
   - Осилим, - подчеркнуто бодро ответил Визин и учтиво начал  извиняться,
благодарить, прощаться.


   Когда они вышли, Андромедов сказал:
   - Я думал, вы и про доктора Морозова спросите.
   - А к чему? Что бы я нового узнал? Или ты что утаил?
   - Нет, я ничего не утаил, Герман Петрович. Но вот про Сонную Марь я вам
тоже немало наговорил, а они, видите, как рассказали.  Уже  гораздо  более
интересная  информация  получается.  Надо  было,  я  думаю,  спросить  про
Морозова...
   - Что ж - спросим в другой раз.
   Они шли тихо; вышли за дома в сторону пасеки,  потом  повернули  назад,
потом - опять  к  пасеке.  Визин  сказал,  что  ему  необходима  разминка.
Андромедов поддержал; конечно, правильно, исключительно необходима. На лбу
Визина собирались складки; он сосредоточенно  смотрел  под  ноги,  отвечал
отрывисто, рассеянно; он  сказал,  что  "переваривает  бабок".  Андромедов
кивнул: ничего, дескать, удивительного.
   - Мне, Герман Петрович, кажется, - заявил он, помолчав, -  я  тогда  не
договорил вам про свои соображения, - так вот мне  кажется  и  это  вполне
допустимо, что Сергей Игнатьевич Морозов нашел тот самый препарат:  это  -
пары Сонной Мари. Я чувствую, понимаете, чувствую! Ведь он стал  проверять
легенду, понимаете? А в легенде, вы слышали: "и забывается горе, с которым
пришел". Горе, Герман Петрович! То самое - наиболее активное  в  настоящий
момент переживание, воспоминание. Пришел к источнику,  вдохнул  -  и  горе
прошло.  Ты  идешь,  значит,   туда   с   этим   активным   воспоминанием,
сосредоточиваешься на нем, все помыслы -  о  нем.  Надо,  значит,  вдыхая,
сосредоточиться на том, что мучает, гнетет, Вот что  мне  кажется,  Герман
Петрович.
   - Перекрестись, - сказал Визин. - Как бабки эти.
   - Ну что, разве не верный ход мыслей?
   - Это, коллега, не мысли. Это домыслы. А еще вернее - стихи.  Так  они,
скорее всего, и пишутся... Но ты радуйся: твоя все же  взяла.  Слышал  про
остров в болоте? Про камешки, которые там звенят?
   - Да! А вот мне они про  камешки  не  рассказывали.  Может,  просто  не
вспомнилось тогда? Подумаешь, мол, камешки...
   - А про то, что брехня все, тоже не говорили?
   - Не говорили.
   - А если б сказали, ты бы, конечно, не поверил?
   - Конечно! Они и сами не верят, что брехня. А вы разве поверили?
   - Психолог какой, - пробормотал Визин.  -  Очень  она  любопытная,  эта
Евдокия Ивановна.
   - Я думаю, все - ее уросливость. Гордая женщина! Может быть, она до сих
пор таит обиду на свою тетку Варвару, что та не ей свои секреты передала.
   - Может быть, кажется... - Визин сделался угрюмым. - Все может  быть  и
кажется...  Препарат,  видите  ли,  Морозов  нашел...  -  Он  остановился,
повернулся к замершему Андромедову. - Ты видел эту черную  папку  у  меня?
Ну, я тебе сказал еще, что работаю над ней, буду писать рецензию.
   - Да, - сказал Андромедов.
   - Я солгал тебе. Это - труд моего учителя. "Главный труд жизни"  -  так
он  называл.  Неофициально.  А  официально  -  "Медиаторы  торможения".  И
подзаголовок - "О механизме памяти и его регуляциях".
   Андромедов не дышал.
   - Понимаешь теперь, почему я у тебя про нейрохимию спросил?
   - Понимаю, - прошептал тот.
   - И почему лирический кусочек серьезной статьи  из  газеты  "Заря"  мог
привлечь внимание восходящей звезды газологии?
   - Понимаю...
   - С какой стати ты именно мне прислал ту вырезку? Именно мне! Разве  ты
не вычитал других подходящих фамилий?
   - Вычитал, конечно, - ответил Андромедов. - Но ваш  спор  с  инолюбами,
ваша позиция, потом все так занятно  повернулось...  Вы  извините,  Герман
Петрович, мне казалось, что я вас прямо-таки  видел,  чувствовал.  Это  не
просто! Я...
   - Опять - "казалось"! Хорошо. Идем. -  Визин  пошагал  вперед.  -  Мэтр
умер. Перед смертью он заявил, что всю жизнь  занимался  чепухой,  что  ни
разу не почувствовал себя полноценным человеком. Он  перечеркнул  себя.  В
том числе  и  свой  "главный  труд  жизни".  Эту  папку  нашли  на  складе
макулатуры.
   - Невероятно!
   -  Очень  даже  вероятно.  Мэтр  занимался  плазмой.  Но,  как   теперь
выяснилось, не только ею.  Он  вплотную  подошел  к  получению  "препарата
Морозова", - назовем его так, - в лабораторных условиях.  И  испугался,  и
все уничтожил.
   - А почему "всю жизнь занимался чепухой"?
   - Потому, наверно, что в конце этой жизни понял некую истину.
   - Значит, не чепухой, если понял истину!
   -  Я  дам  тебе,  Коля,  эту   папку.   Посмотри.   Там   много   чисто
профессионального, специфического - спрашивай, если непонятно. А в конце -
философия. Тут тебе спрашивать, думаю, не придется. Но я  тебе  дам  папку
только в том случае, если ты дашь мне слово, что все останется между нами.
Никогда, ни в одном из своих многочисленных кружков и  обществ,  ни  одной
строчкой ты не выдашь, что знаком с этой работой. Во-первых, из уважения к
воле усопшего - не зря он  сдал  ее  в  макулатуру.  Во-вторых,  чтобы  не
возникло никакой нездоровой возни.
   - Даю вам слово! - торжественно выпалил Андромедов.
   - Хорошо. Я подумал, что тебе  следует  знать  содержание  этой  папки.
Тогда мы сможем говорить. Мне необходимо говорить, я уже не могу все время
молчать.
   - Понимаю, - закивал Андромедов. - Когда я смогу ее взять?
   - Я хочу еще кое-что посмотреть... Может быть, завтра.
   - Ладно. Спасибо...
   Они продолжали маячить между пасекой и деревней.



9

   Уже опять припекало.
   Визин сидел на скамейке у пасечникова дома и смотрел на барахтающихся в
луже гусей; в соседней луже валялись две свиньи. Только лужи и  напоминали
о грозе, прошедшей так бурно и громко прошлой  ночью.  Небо  было  чистым,
воздух - неподвижным; пространство наполнялось влажным жаром.
   Думалось плохо. Мелькали  обрывки  фраз  из  рассказов  старух.  Смутно
представлялось болото - как  преодолеть  шесть  километров  кочек,  хляби,
зыби? Но если туда ходили, значит -  как-то  преодолевали;  наверно,  была
какая-нибудь гать или проход - словом, что-то в этом роде... Однако то все
были мысли случайные, параллельные; главной  же,  тяжелой  и  беспокойной,
была мысль: правильно ли сделал, что сказал Коле про папку Мэтра и  обещал
дать посмотреть. Он уже не был уверен,  что  поступил  правильно.  Ведь  в
сущности, кто такой Коля? Мальчишка, фантазер. Понял ли он хоть что-нибудь
из его, Визина, разговора, из его намеков? Сомнительно. Да, он пылает,  он
загорелся, ему очень любопытно, в  чем  он  чистосердечно  признается.  Но
"медиаторы торможения" не рассчитаны на фантазерство и любопытство...
   И тут же - опять параллельная мысль: ни в коем, ни  в  коем  случае  не
поддаваться на уговоры этих. Никаких коллективных походов.  Ему  придется,
возможно, выдержать соответствующий натиск, услышать неприятные слова,  но
что  и  как  бы  там  ни  было,  компанией   туда   идти   нельзя,   такой
ответственности он на  себя  взять  не  может.  Только  вдвоем,  только  с
Андромедовым - другого варианта нет. А потом,  брат  Визин,  коллега,  еще
неизвестно, есть ли тут вообще какой-либо вариант. Да. Для здравомыслящего
человека, во всяком случае, - нет: ни вариантов, ни дел, ни  проблем.  Для
здравомыслящего человека. Чтобы  очень  серьезно  думать  обо  всем  этом,
думать и решать, и готовиться, надо быть хоть немного свихнутым.
   "Да, может быть, я зря сказал Коле. Может быть, зря. И вся затея, может
быть, зряшная... Когда же ему отдать папку? Завтра? Потом?..  Хорошо,  что
сразу не отдал. Надо потянуть... Но ты  же  хочешь  разговаривать,  ты  не
можешь "все время молчать!" Какое драматическое признание перед юнцом... О
чем ты будешь с ним разговаривать,  когда  он  прочтет?  О  медиаторах?  О
регуляциях? Что ты сам-то смыслишь  в  этом?  Или  ты  расскажешь  ему  об
одиноком путнике, который был блистательным, преуспевающим, но  потом  его
укусил микроб?.. Короче, ты  доложишь  ему  о  своем  "великом  открытии".
Лекция на тему "Нравственный аспект великих открытий".  Для  коллекции  их
редакционного собирателя редкостей... Зачем ты со всем этим связался?.."
   Потом пошли сначала  отрывочные,  облачно-легкие,  а  затем  все  более
навязчивые мысли про этого загадочного Саню, который три недели назад ушел
искать Сонную Марь и  все  не  возвращается.  Визин  почувствовал  смутную
тревогу и стал было размышлять о возможных причинах этой тревоги,  но  был
сбит появлением женщины.
   Она вышла из "женского" дома и, старательно обходя лужи, направилась  к
нему. На ней были брюки и цветастая кофта  навыпуск;  волосы  -  кокетливо
подвязаны платочком в горошек; она была невысокой и эффектной.
   -  Здравствуйте,  -  сказала  она  подходя,  и  заученно,   механически
улыбнулась. - Я пришла знакомиться. Конечно, я понимаю, с моей стороны  не
очень... - Голос  ее  странно  западал,  пропадал,  она  прокашливалась  в
кулачок и повторяла то, что он мог, по ее мнению, не расслышать; она  была
очень смущена, волновалась, и боролась с собой,  стараясь  это  скрыть.  -
Если бы мне еще неделю назад сказали, что я вот так,  запросто,  с  налета
подошла к незнакомому человеку... Например, в городе...
   Визин бормотал что-то в ответ,  тоже  улыбался,  спохватывался,  убирал
улыбку, всем существом ощущая, что ничего приятного  из  этой  встречи  не
получится.
   - Вы ведь тоже пришелец, как и я, как и другие. Так что было бы  просто
нелепо на таком маленьком пятачке планеты...
   - Конечно... Безусловно...
   - Ведь так или иначе...
   - Да-да...
   - Маргарита Андреевна. Маргарита. Можно просто - Марго. - И она  как-то
судорожно, рывком протянула руку; теперь уже совсем отчетливо было  видно,
что решение подойти к незнакомому мужчине далось ей чрезвычайно тяжело.
   Он догадался, наконец, встать; ничего  не  оставалось,  как  пожать  ее
руку; он только что хотел назвать себя, как она перебила:
   - Герман Петрович, так? Я уже знаю, знаю ваше имя. Все знают.
   - Понятно, - кивнул он.
   И  оба  поняли,  что  все  эти  учтивости  и  деликатности  -  сплошная
маскировка, совершенно неуместная игра, и умнее и достойнее было бы  сразу
начать о главном; каждый это понял и увидел, что и другой понял.  И  Визин
разозлился на себя за свои улыбочки и бормотания и довольно, резко сказал:
   - Я знаю, с чем вы пришли.
   Марго перестала улыбаться; морщинки разгладились; из-под правого  глаза
выглянула родинка. Это лицо  было  очень  усталым,  но  взгляд  болезненно
горел.
   - Вот видите, - проговорила она с облегчением. -  А  я  тут  дипломатии
всякие...
   Он  уже  не  сомневался,  что  все  придумки   про   "другие   задачи",
"лепидоптерологов" и прочий вздор убоги и жалки - им мог бы поверить разве
что ребенок, но ни в коем случае не взрослый  человек,  рискнувший  искать
Сонную Марь; и потому нет смысла запираться,  отговариваться,  и  вряд  ли
возможно им с Андромедовым незаметно, тайком исчезнуть из Макарова  -  тут
на виду каждый шаг.
   - Да, - сказал он, - я слышал эту легенду. В известной степени она меня
заинтересовала. Как газолога. У меня отпуск. И я решил прогуляться  в  эти
края. Коля составил мне компанию. Но то, что я узнал здесь, очень меня  не
вдохновляет. - Он теперь старался говорить как можно спокойнее.  -  Все  -
сплошной туман, никто ничего  не  знает.  "Вроде",  "говорят",  "кажется",
"может быть"... Россказни, одним словом, ничего серьезного. Но  меня,  мои
интересы понять можно. Можно понять и интересы журналиста Андромедова.  Но
простите, Маргарита Андреевна, как понять вас, ваши интересы? Ваши и ваших
друзей. Старика, девушку, мальчика-казаха. Кто вы по специальности?
   - Это не имеет значения, - поспешно ответила она, все также обжигая его
взглядом. - Правда, совсем не имеет никакого значения. Конечно, мои и ваши
интересы не совпадают, спору нет. У меня скорее личный  интерес.  Но  ведь
личный интерес - это тоже важно, тоже что-то значит, неужели не так?
   - Я говорю с вами откровенно. - Визин насупился.
   - Хорошо! - сказала она. - Мне надо кое-что забыть.
   Он постарался выдавить снисходительную усмешку.
   - И вы, взрослый и, судя по всему, образованный человек, вер