..
   - Девушка, сделайте, пожалуйста, пусть их приглушат.
   - Ого! - сказали задние.
   - Солидный человек, а такое поведение...
   - Но есть же предел! - воскликнул Визин.
   - Вы что? Станете отрицать, что нас искривляет...
   "Все, отключаюсь, - в изнеможении решил  Визин.  -  Ну  их  к  чертовой
матери. Где эта девушка? "Проконсультироваться", видите ли..."
   А сзади, тихо:
   - Вот бы охота была, если б пингвинов к нам на север...
   - А они съедобны?
   - В наше время все съедобно...
   Следствием  преобладания   математического   является   беспрецедентная
рационализация, машинизация, технизация. Мечта апологета: техника  заменит
вся  и  все;  она  будет  доиться,  нагуливать  мясо,  отращивать  шерсть,
плодоносить и, в конце  концов,  заменит  самого  человека.  Такова  мечта
апологета, а в переводе с древнекакого-то "апологет"  означает  "идиот"...
Тут, конечно, самое интересное в том, что она будет доиться.
   - И вы, товарищ Визин, вносите сюда достойную лепту...
   -  Пожалуйста.  Вот  коньяк.  Строго  конфиденциально.  Если   вам   не
полегчает...
   - Полегчает. Большое  спасибо.  Я  уверен:  полегчает.  Сколько  я  вам
должен?
   - Без химии она доиться не будет.
   - Девушка, нет ли места в соседнем салоне?  Ну  в  том,  где  мамаша  с
малышом. Что он кричит - это пустяки. Детский плач никогда  не  вызывал  у
меня отрицательных эмоций.
   - Какая мамаша? Я не понимаю. -  На  Визина  сверкнули  зеленые  глаза,
знакомо двинулась рука.
   - Скажите, ваше имя не Лина?
   - Нет. Хорошо. Отдыхайте. Скоро посадка...
   Соседи справа понизили голоса.
   - У нас в лаболатории тоже такой псих был, - сказала женщина мужчине.
   - Такие есть везде, - ответил он.
   - Представительный с виду человек...
   - А с непредставительного какой спрос?..
   Техника, техника, техника... Тончайшая,  мудрейшая,  искуснейшая...  Во
что превратится гомо сапиенс на очередном витке спирали?..  Говорят,  что,
возможно, в будущем  мы  станем  с  большими  головами  и  атрофированными
конечностями... Авторитеты говорят... С  большими  головами,  наклоненными
над раковинами и извергающими излишества...
   - Лина, а где студент?
   - Какой студент?
   - Очкастый.
   - Наверно, он был раньше. Идите, вам станет легче...
   Жаль, что нет рядом сердобольного, заботливого  очкарика.  Без  него  -
ничего особенного. Туалет как туалет. Ярый гул. Теснота. Никаких просторов
и зеркал. И репродуктор молчит...
   - Извините, я, кажется, что-то такое  съел.  Или,  может  быть,  выпил.
Сейчас пройдет. Уже легче. Вообще-то я вполне здоров.
   - Ничего-ничего. Может, минеральной воды?
   - С удовольствием.
   Глаза ее перестали быть зелеными...
   - И примите вот эту таблетку...
   Тишина.  Хорошо.  Ну,  естественно,  самолетная   тишина.   Диспутантов
приглушили  -  остался  шорох;  если  прислушаться,  то  можно,   конечно,
разобраться, о чем они толкуют, но зачем  прислушиваться?  Собака  лает  -
ветер носит... Блаженство - один на два кресла... И  все  же  Мэтр  выдает
себя, хотя и камуфлируется. Почему он  камуфлируется,  почему  не  говорит
прямо? Разве так пишутся главные книги жизни?..
   ...если бы преобладало эмоциональное, тоже, скорее  всего,  был  бы  не
мед...   Тут   можно   только    гадать...    Химико-физико-математическое
искривление...  Научно-технические  суеверия...  Мораль  и  нравственность
построены по математическому принципу, и можно, значит, говорить  также  о
морально-этическом и нравственном суеверии... Может быть,  такое  развитие
обусловлено самой природой... Природа - сама себе  венец...  Но  почему  -
мысль об искривлении? Это не случайная мысль... Разрыв между нравственными
потребностями, установками и  кажущимися  материальными  потребностями,  с
одной стороны, и человеческой натурой и ее действительными требованиями  -
с  другой...  Результат  -  комплексы   неполноценности,   неустойчивости,
недовольства, немочи...
   И  вдруг  -  по  проходу,  напролом,  торопясь  -  угловатый,  плешивый
человечек.
   - Закройте папку! Закройте скорей папку! Заложите палец!
   Визин  не  в  силах  был  не  повиноваться  -  такой  у  человечка  был
призывающий и молящий вид. Он плюхнулся рядом,  вытер  потную  лысину;  он
шумно и часто дышал, как будто только что преодолел дистанцию с барьерами.
   - Вы сейчас читали на тридцать четвертой странице.
   Визин заглянул, опешил.
   - Да.
   - В самом конце страницы - слова:  "Памятью  природа  расквитывается  с
нами за смерть". Верно?
   - Верно...
   - Уф! - с облегчением вздохнул плешивый. - Несколько минут мучился.  Но
- поймал! Кстати, это не слова автора данного произведения.
   - Может быть, - сказал Визин. - Он любил цитировать.
   - Так я и знал. Вы не удивляйтесь. И извините меня. Я  тренируюсь.  Мне
нельзя не тренироваться постоянно. Я, знаете  ли,  телепат.  Пожалуйста  -
угадал! - добавил он не без гордости.
   - Почему вы выбрали для ваших тренировок именно меня? - спросил Визин.
   - Случайно. Совершенно случайно. Вы верите в случайность?
   - Нет, - сказал Визин.
   - Зря. Простите меня. Всего доброго. - И телепат удалился.
   "Пустяки,  брат  Визин,  коллега.  Пустяки.  Раз  уж  решился,  раз  уж
полетел... Как ты там запланировал?  Зажмуриться,  затаиться,  не  дышать,
ждать, что получится? Вот  и  жди...  И  попроси,  чтоб  совсем  выключили
диспутантов..."
   - Вот деятель! - беспокойно донеслось от пингвинов и белых медведей.  -
Так же он все на свете может отгадать; ничего не утаишь... Таких  надо  за
тремя замками держать...
   Визин обернулся к ним.
   - Извините, -  сказал  он,  -  я  слышал  ваш  разговор  о  переселении
животных. По-моему, интересная идея.
   Они посмотрели с недоверием.
   - Я серьезно! - убеждающе произнес Визин. - Идея - будь здоров! Вопрос,
как они привыкнут?
   - А чего им не привыкнуть? Тут лед - и там лед, - сказал один.
   - Там другой лед.
   - Да как же другой? Лед есть лед.
   - Нет, друг. Лед льду рознь. Как и земля земле.
   - Привыкнут, - сказал другой.
   - Видите ли, - сказал Визин, - память - такая штука,  такой  сложный  и
хитрый механизм... В общем и за сто лет этот пингвин  свою  Антарктиду  не
забудет. И захочет - да не получится. Тут я, ребята, по этой части кое-что
читал. Вот, скажем, ты что-то хочешь забыть, а - никак. Конечно,  организм
обладает  забывательными  способностями,  факт.  Но   иногда   их   бывает
недостаточно. Особенно если что-то очень укоренилось в памяти.
   - Пингвины не живут сто лет, - сказал первый.
   -  Притом,  -  сказал  второй,  -  если  забывательные  способности  не
срабатывают, то можно  что-нибудь  впрыснуть,  и  -  привет.  Мать  родную
позабудешь. Не так?
   - Ну... не совсем так. Разве всем  впрыснешь?  А  новое  поколение?  От
впрыснутых-то еще нормальные рождаться будут. Это сколько же времени  надо
всем подряд впрыскивать, чтобы уж чисто впрыснутые рождались?.. Да  и  что
впрыскивать?
   - Что, не изобрела еще наука, что ли?
   -  Да  вроде,  нет.  Не  слышал.  Разве  что,  может  быть,  где-нибудь
какие-нибудь опыты ведутся. На Западе.
   - Значит, думаешь, нельзя переселить?
   Визин только что собирался ответить, как к нему подошла  стюардесса,  -
другая, не та, что предлагала минеральную воду, - и тихо сказала:
   - Вам радиограмма.
   На  клочке  бумаги   четким   ученическим   почерком   было   написано:
"Успокойтесь. Скоро будете у цели. Тошнота,  сонливость  и  головная  боль
пройдут. Опыты по пингвинам и б.м. ведутся  и  успешно.  Впрыснуть  можно.
Лина."
   Стюардесса протянула новую  таблетку  -  серебристого  цвета  чечевицу,
размером с копейку. Визин кивнул, взял ее и сразу проглотил... Собеседники
отплыли. А те, справа, почему-то остались.
   - Интересно, - сказала женщина, - а у них  тут  мармалад  дают?  Ужасно
обожаю мармалад, особенно светлый.
   - Вряд ли, - сказал мужчина. - Раз до сих пор не предлагали... Впрочем,
можно попросить.
   - Конечно... Для кого-то и коньяк можно, а для кого простого  мармалада
нет. А ведь у них тут все можно достать.
   Визин поднялся, выбрался в проход, остановился над  парой  и  отчетливо
произнес:
   - Когда человек говорит "соваршенно" и "кофэ", мне  хочется  плюнуть  и
уйти: когда он говорит "лаболатория" и "мармалад", мне хочется всыпать ему
плетей; но когда он говорит "волнительно", мне хочется убить его на месте.
   - Послушайте  вы,  шизофреник!  -  грозно  поднялся  тщедушный  спутник
золотоголовой...
   Но Визин уже сидел на своем месте. И в эту минуту к нему явился Мэтр.
   - Ну что, Гера? - сказал он. - Летишь?
   - Лечу, - ответил Визин.
   - А твой полет, Гера, средство или цель?
   - Цель."
   - А мотивы?
   И тут Визин не нашелся, что ответить, и Мэтр печально покачал головой.
   - Гера, Гера. Видно, я был плохим учителем. Если научил тебя лгать.
   - Молчи, - озабоченно сказал Мэтр.  -  У  кого  это  было-то?  У  Гете,
кажется. Ну да. Те, говорил он, у кого мы учимся, верно называются  нашими
учителями, но не каждый, кто нас учит, заслуживает этого имени. Вот, Гера,
и выходит, что я не заслуживаю. Он, между прочим, и еще одну вещь  сказал:
"Ошибка относится к истине, как сон к пробуждению. Пробуждаясь от  ошибок,
человек с новой силой обращается к истине"...
   - Герман Петрович! Герман Петрович! - трясла его за  плечо  стюардесса,
та, первая. - Мы приземлились!..
   "Стоп! - сказал Визин, напрягаясь изо всех  сил.  -  Стоп.  Теперь  уже
окончательный стоп, брат Визин, коллега..."
   Голова не болела, тошноты не было.



4

   После  трех  посадок  и  двух  пересадок  с  ожиданиями,  на   рассвете
следующего дня Визин очутился в небольшом самолетике,  который  повисел  в
воздухе около полутора часов и затем нежно приземлился на  уютном  зеленом
поле с одной-единственной взлетно-посадочной полосой. На краю поля  белели
два служебных  домика,  неподалеку  от  них  поник  на  шесте  "колдун"  -
безветрие, штиль. Пассажиров ждал старенький, запыленный автобус.
   Не спеша погрузились, тронулись, выехали на шоссе. И вот,  минут  через
десять, когда  поднялись  на  пригорок,  взору  Визина  открылась  прямая,
одноэтажная улица с озером справа; потом озеро заслонилось более  высокими
строениями, показалась круглая площадь.  Автобус  плавно  вкатил  на  нее,
развернулся и остановился возле  гостиницы.  Визин  выбрался.  Здравствуй,
Долгий Лог!
   Ему  сразу  же  дали  номер,  причем,  вежливая  администраторша  сочла
необходимым отметить, что таких номеров в гостинице всего три. "Ему это не
понравилось; ему хотелось бы поселиться здесь если уж не инкогнито, то, по
крайней мере, не афишируя себя - для покоя, для свободы. А  тут  -  будьте
любезны!  -  сразу  лучший  номер;  то  есть  гостиница  определенно  была
поставлена в известность, его ждали.  Однако  Визин  все-таки  не  мог  не
поблагодарить администраторшу, взял ключ и поплелся по лестнице наверх. Он
отыскал свою дверь, вошел, зашторил окно и,  не  раздеваясь  повалился  на
кровать...
   Ему показалось,  что  он  спал  очень  долго,  однако  проснувшись,  ни
бодрости, ни свежести не почувствовал, как будто и не спал вовсе, а маялся
на жаре, на изнурительной работе. Что-то его с  самой  минуты  приземления
здесь,  в  у-черта-на-куличкинском  Долгом  Логу,  насторожило,   призвало
внимательно оглядываться, присматриваться ко всему, быть  начеку;  он  был
уверен, что прибыл в не совсем обычное место - оно  никак  не  могло  быть
обычным, потому что  Визин,  без  сомнения,  попал  в  полосу  необычного:
необычные  события,  предшествовавшие   его   решению   ехать,   необычный
междугородный телефонный разговор, необычное решение с  сожжением  мостов,
необычный перелет... Этот перелет  вспоминался  сейчас,  как  дурной  сон.
Очкастый студент и все связанное с ним,  демонологи  в  тени  аэровокзала,
плешивый телепат, ревнители преобразования фауны,  худощавый  Дон-Жуан  на
пенсии и его златоверхая спутница, радиограмма - все мельтешило,  бурлило,
гудело, никак не желая укладываться в памяти... Визин поспешно поднялся  и
обшарил все карманы, все,  что  можно  было  обшарить,  -  радиограммы  не
было... Сейчас он вспомнил, что прочтя ее там, в самолете, опустил руку  с
ней на колени, а второй рукой взял протянутую стюардессой таблетку,  после
чего наступило какое-то иное бытие... Возможно, он обронил этот  листок  с
текстом, или его забрала та странная стюардесса...
   Визин сел. Он опять и опять воспроизводил  в  памяти  события  минувших
суток, прокручивал по нескольку раз одно и то же, пытаясь отыскать  что-то
такое, что  сделало  бы  все  случившееся  логичным,  а  значит,  и  более
устойчивым. Но ничего  такого  отыскать  не  удалось...  Этот  фрукт,  что
прислал ему вырезку из газеты "Заря", явно местный: на штампе того  письма
значилось "Долгий Лог", хотя и не было обратного адреса; не исключено, что
сам автор заметки и прислал ее,  этот  с  луны  свалившийся  Н.Андромедов,
которому редактор обещал  выговор.  Но  откуда  Н.Андромедову  может  быть
известно про Визина, про его интересы и дела?..
   Да, тверди не было не только под ногами, но и в душе.
   Вот что наполняло его в эту минуту: жизнь, какой она была до  сих  пор,
закончилась, резко оборвалась, словно он рухнул  с  обрыва  и  лихорадочно
замахал руками, как неумелый пловец, имея весьма смутное  представление  о
собственных силах и направлении движения.
   "Мосты сожжены, путей к отступлению нет, я - скорлупка на стремнине,  и
неизвестно, куда меня вынесет, и ничего нельзя сделать,  чтобы  это  стало
известно. А значит, об этом и думать нечего. Правильно тогда, в  самолете,
решил. Зачем, в самом деле, думать? Я свободен. Никем и  ничем  больше  не
связан. Со мной происходят вещи, которые обычным путем не обдумываются, не
объясняются, то есть обычное, традиционное думание тут  не  годится,  а  я
научен  думать  только  обычно.  Так  что  -  пускай  "скорлупка",  пускай
"стремнина". По крайней мере, до поры до времени..."
   И все же не  думать  было  невозможно.  Не  давали  покоя  сюжеты.  Ну,
например, сюжет под названием "я - не зав. лабораторией". Или -  "я  -  не
газолог, не ученый", "я не муж Тамары", "я  -  свободный  путешественник".
Или - "как начать  жить  заново",  "самолетная  эпопея",  "Лина"...  Целый
реестр сюжетов, которые, возможно, следовало бы основательно  разработать,
чтобы они прочно закрепились в сознании, осели в нем надежным пластом,  на
котором смогли бы взойти новые произрастания.
   Думалось, вопреки стратегическим  установкам,  и  о  более  конкретных,
прозаических вещах, как то: еда-питье, крыша над головой, куда пойти и что
делать, когда торчать  тут  станет  невмоготу.  Обнаружился  также  сюжет,
оказавшийся на первый взгляд дурацки-примитивным: "что я умею  делать".  И
затанцевали варианты: истопник, почтальон, подсобник в магазине,  счетовод
в сберкассе, агент госстраха  и  так  далее.  И  захотелось  вдруг  задать
каверзный вопрос нашим  романтическим  педагогам:  все  ли,  дескать,  вы,
товарищи, сделали для того,  чтобы  закрепить  в  головах  ваших  питомцев
пренебрежение к "низким" профессиям...
   Визин расшторил окно.
   Жилище оказалось  очень  милым:  две  комнатушки,  крохотная  прихожая,
ванная, шкаф, холодильник, телефон, радиоприемник - благодать да и только.
А в большие, чуть ли не во всю  стену,  окна  светило  утреннее  солнце  и
виделось широкое озеро с  лесистым  противоположным  берегом  и  белейшими
кучерявыми облачками над ним и в нем.
   Визин нажал клавишу - передавали про  сенокос.  Быстро  закруглились  и
сообщили время: половина одиннадцатого. Визин перевел часы.  Запел  Эдуард
Хиль. Визин выключил радиоприемник. "Ну вот, - вслух произнес он, -  ты  и
прибыл, Кудеяр. Вот и начинается..."
   Он обошел свое жилище, посидел на диване, в креслах  и  на  стульях.  В
ванной оказалась и горячая вода. "Так, брат Визин, коллега!  Вот  ты  и  в
Долгом Логу. И тебя здесь ждали. Дурных нема, как утверждает  вахтер  дядя
Саша в далеком НИИ далекого города.  Забронировали  лучший  номер.  Улыбка
администраторши. Скоро, очевидно, позвонят.  Не  отвечать,  пусть  телефон
хоть разорвется. Конечно, глупо не отвечать, когда всем известно, что ты -
тут. И все же: не отвечать. Пока.  И  чтобы  не  искушаться  -  отключить.
Решено".
   Визин вооружился дорожным ножичком, снял колпачок подводки,  отсоединил
проводок, загнул его, отвел понадежнее от  клеммы,  поставил  колпачок  на
место. Снял трубку, послушал - телефон был мертв.
   Потом он пошел в ванную, приготовил прохладную воду, погрузился в нее и
долго лежал, отмокая и остывая. Как ни странно,  манипуляции  с  телефоном
придали ему уверенности, настроение улучшилось. Выйдя и  переодевшись,  он
почувствовал себя почти совсем бодро и деловито, и к карте, что висела  на
рейке над радиоприемником, тоже подошел бодро и деловито.
   Это была карта области. От железнодорожной станции до  Долгого  Лога  -
220 километров. Так говорили в самолете. "Вот какие расстояния, -  подумал
он. - Не мудрено, что здесь еще не все разнюхано".
   Он сел за стол, сложил, как школьник, руки перед собой, опустил на  них
голову и зажмурился.
   Ему примерещился гигантский гейзер; толстая струя горячей воды с  ревом
уходит в небо, а  вокруг  расползаются  желтоватые  ядовитые  испарения  и
клубясь обнажают в мутной парящей жиже скользкие женские  тела  с  рыбьими
хвостами...  Кто-то  через  томительно  равные  промежутки   магнитофонным
голосом повторяет "не  подходите...  не  подходите..."  Визину  мучительно
хочется подойти, и он, презрев  запрет,  подходит,  его  окутывает  желтое
облако, и он вначале осторожно, а потом  отчаянно,  смело,  полной  грудью
вдыхает... И - все исчезает. И сам он исчезает,  превратившись  во  что-то
бестелесное, летучее, как пар или газ, бесцветный, неуловимый. И  вот  эта
новая  субстанция  свободно  перемещается  в  пространстве,  просачивается
сквозь камни, стволы деревьев, землю, и она все видит и слышит,  а  ее  не
видит и не слышит никто...
   Лицо его заливал пот, и он потянулся за полотенцем, и замер, потому что
раздался стук в дверь. Через несколько секунд стук чуть слышно повторился.
   - Да!
   Вошла горничная.
   - Здравствуйте. Я вас не потревожила?
   - Ничего, - сухо отозвался Визин.
   - Светлана Степановна послала узнать, может, вам чего-нибудь нужно.
   - Кто такая Светлана Степановна?
   - Так администратор же!
   - Ага.
   Визин стал ее разглядывать. Она была  невысокой,  плотной,  миловидной,
приоткрытый рот обнажал ровные, голубовато-белые зубы; у нее были  длинные
глаза, в которых таилась неуверенность.
   - Передайте Светлане Степановне, мне нужен проводник по тайге.
   Девушка растерянно заморгала, покраснела.
   - Ладно, - сказал Визин и отшвырнул полотенце. -  Пекло  тут  у  вас...
Прямо Каракумы какие-то...
   - Правда! -  Она  облегченно  вздохнула;  постоялец  все  же,  кажется,
человек нормальный. - Давно не было такого лета. Даже старики удивляются.
   "Я буду верить в русалок, - подумал Визин.  -  Да-да,  в  русалок  и  в
стариковские приметы, и  буду  напиваться,  и  приставать  к  женщинам,  и
заверчу роман, и черт с ним со всем..."
   - Кто забронировал для меня номер?
   - Василий Лукич. Бражин.
   - Редактор "Зари"?
   - Ага.
   - А как Светлана Степановна узнала, что я -  именно  тот  самый  Визин,
которого ждали?
   - Ну как же!  Светлана  Степановна  давно  работает...  Различает...  -
Круглое лицо ее и шея опять заалели.
   - Как вас зовут?
   - Тоня.
   - Значит, так, Тоня. Пока всем говорите, что его, мол, нет в номере.  Я
хочу отдохнуть. Договорились?
   - Ага.
   - Садитесь! - приказал он.
   Она послушно села, положив на колени руки.
   - Раз уж Светлана Степановна послала вас  ко  мне,  то  расскажите  про
Долгий Лог.
   - Что рассказывать? - Она была смущена.
   - Все.
   - Прямо не знаю, как... У нас тут недавно  такой  ураг