ите  в  эту
химеру? Приняли за чистую монету? Просто потрясающе!
   - Герман  Петрович!  -  Марго  не  отводила  глаз,  и  это  становилось
невыносимым.
   - Что?
   - Это не так.
   - Что не так?
   - Это не химеры, Герман Петрович. И вы  сами  отлично  знаете,  что  не
химеры.
   - Послушайте, ну, допустим, и в самом деле существует  этот  мифический
источник. Допустим. И допустим, там действительно какие-то испарения.  Как
же вы можете вдыхать их, не зная о них ничего, кроме  какого-то  туманного
намека в районной газете, кроме старушечьих  россказней?  Ни  состава,  ни
свойств, ни механизма воздействия...
   - Мне нужно кое-что забыть, - твердо повторила Марго.
   - Я не спрашиваю, что вам хотелось бы забыть. Но как  вы  решились,  не
зная...
   - Когда человеку нужно кое-что забыть...
   - Это же полнейшее легкомыслие! "Кое-что забыть"... А если вы  забудете
все  на  свете?  Забудете,  где  находитесь,  откуда  приехали,  имя  свое
забудете, забудете, что надо  есть  и  пить?  Что  тогда?  -  Сдерживаться
становилось все труднее.
   - Герман Петрович! Уверяю вас, ни  один  человек  не  поехал  сюда,  не
проконсультировавшись  у  кого  следует,  то  есть  -   хоть   как-то   не
подготовившись. А сейчас,  когда  вы,  специалист...  Вместе  с  вами,  за
вами... Никто, уверяю вас, не бросится в эти пары, очертя  голову,  потому
что всем ясно, что важна доза. А про есть и пить никто забыть не  может  -
инстинкты не  дадут.  -  Она  снова  улыбнулась,  на  сей  раз  совершенно
естественной улыбкой,  и  Визин  понял,  что  ему  не  отговорить  ее,  не
переубедить ни за что на свете.
   - Инстинкты, - тяжело повторил он. - Да. Странное, очень даже  странное
вы приняли решение.
   - Тогда и другие приняли "странное решение".
   - Наверно, и другие.
   - Может быть, - согласилась она. - Когда речь о Сонной Мари... То есть,
я хотела сказать, если уж дошло до Сонной Мари,  тут  на  все  решишься...
Признаться, я думала,  все  будет  гораздо  проще:  я  приезжаю,  мне  все
объясняют, показывают, я иду  туда  и...  Иду  сама,  имейте  в  виду,  не
надеясь, не рассчитывая ни на каких провожатых...
   - Ну вот вы приехали сюда. И все  по-другому.  И  ничего  не  известно.
Потому что, скорее всего, ничего такого вовсе и не существует  в  природе.
Что самое разумное в подобной ситуации? Естественно, вернуться. О  чем  я,
могу вам доложить, и подумываю.
   - Нет! - Она замотала головой. - Не верю. Вы не вернетесь.
   - Вы лучше знаете, что я сделаю?
   - Да! - уверенно сказала она.
   - Очень оригинально... В общем, Маргарита Андреевна, поступайте как вам
угодно - да вы так или иначе никаких советчиков не послушаете. И все-таки,
мой  вам  совет:  подобру-поздорову  возвращайтесь  домой.   Уверяю   вас,
выиграете во  всех  отношениях,  и  само  собой  забудется,  что  вам  так
необходимо забыть...  Если  бы  я  даже  знал,  где  такой  источник,  или
попытался бы его искать, то все равно бы не стал вашим проводником.
   - Почему? - Плечи ее дрогнули, потом опали;  она  обессиленно  села  на
дальний конец скамейки.
   Визин тоже сел.
   - Потому что я не имею никакого, - ни юридического,  ни  морального,  -
никакого человеческого права помогать вам рисковать жизнью.
   - Зачем именно рисковать? Зачем рисковать?
   - Да как же не рисковать! Вы себе хоть представляете путь  по  тайге  и
болотам? Несколько дней и ночей!  В  поисках  того,  о  чем  никто  ничего
определенного не может сказать!
   - Конечно. Я ходила с мужем на охоту. У меня винтовка.
   - Да что ваша винтовка?! Когда все - сплошная авантюра!
   - Почему авантюра? Разве я хочу обогатиться или прославиться?  Или  мне
нужны острые ощущения?
   - Скажите... Вы стали бы  принимать  таблетку,  например,  от  головной
боли, не зная наверняка, что она именно от головной боли? Ну - выкатилась,
выпала из упаковки или коробочки, точно не известно, откуда выпала...
   Она подумала.
   - Может быть, нет... Но может быть, и да.  Все  зависит  от  конкретных
обстоятельств. Может быть, я вначале вдохнула бы этот пар раз. Ну - два. И
стало бы понятно, как он действует.
   - И вы считаете, что это серьезно? Обдуманно?
   - А вы считаете, что поехать сюда - каприз?
   - Я повторяю, - сказал он. - Я вам не помощник.
   - Я не одна. Со мной еще та девушка. Вера. Вы знаете. Ей очень  тяжело.
Ей, уверяю вас, еще хуже.
   - Тем более!
   - Что "тем более"?
   - Тем более я вам не помощник.
   - И ваша совесть позволяет вам оставлять других в беде? -  с  отчаянием
спросила она.
   - При чем тут совесть! - сдерживаясь, чтобы не крикнуть, выдавил он.  -
При чем совесть! И какая такая у вас беда! Внушили себе...
   - Если бы не беда, разве бы мы оказались здесь?
   Визин уже не мог смотреть в это  страдальческое,  измученное  лицо;  он
стал смотреть прямо перед собой и говорить в пустоту,  чувствуя  щекой  ее
пылающий взгляд. Они почти не слышали друг друга.
   - Такое легкомыслие, такая безответственность...
   - Как можно судить...
   - Ничего не знать, не ведать...
   - Вы пойдете туда, я убеждена...
   - Совершенно не отдавать отчета...
   - Мы могли бы - я и Вера... Мы не обременили бы...
   - Вы же ничего не хотите слушать!
   - Вряд ли вы потом пожалели бы... Вам, может быть, понадобится  помощь,
помощницы... Сами сказали - такой  путь  по  тайге  и  болотам...  Группой
всегда лучше - вот, например, охотники... Вы  явно  не  продумали  все  до
конца...
   Визин крепился изо всех сил.
   - Поймите, Маргарита Андреевна. Я  в  самом  деле  ничего  не  знаю.  И
спутник  мой  не  знает.  Мы  ничего  не  знаем  о  местонахождении  этого
источника. - Последнюю фразу он проговорил чуть ли не  по  слогам,  словно
она должна была быть записана нерасторопным протоколистом. - Мы ничего  не
знаем!
   - Удивительно... Журналист не знает, о чем писал...
   -  Не  мне  же   вам   объяснять,   что   случайно   услышанное,   даже
опубликованное, не может быть  принято,  так  сказать,  за  руководство  к
действию. Мало  ли  что  они  там  пишут,  эти  борзописцы.  И  почему  вы
ухватились именно за эту писанину?!
   - Вы же знаете почему, Герман Петрович.
   - Да не знаю я! Не понимаю! Не укладывается,  представьте  себе!  Когда
нормальный человек, в полном здравии и уме...
   - А если у него выхода нет?
   - Как это "выхода нет"? Почему "-выхода нет"?!  Каким  образом  в  наше
время можно дожить до "выхода нет"?!. Хорошо. Все. Если  вам  так  хочется
прогуляться по тайге... Пожалуйста! Один из  таких  любителей  уже  третью
неделю гуляет там. Ищет выход...
   - Какая бессмыслица, какой позор, - скороговоркой пробормотала  она.  -
Местные ничего не знают, вы не хотите... Куда же нам? Куда мне?.. Я готова
к вам в служанки, в рабыни...
   - Что за бред Маргарита Андреевна!
   - Они говорят: где-то там. - Кивок на северо-запад. - Как будто туда, в
ту сторону ходили... - Лицо  ее  мгновенно  сделалось  немым,  она  словно
провалилась в омут каких-то своих, тайных, никому неведомых дум.
   - Вот именно! - оживился Визин. - "Где-то", "как будто"...  Мало  ли  в
народе ходит всяких россказней! - Слово бывшего  волюнтариста  из  Долгого
Лога, произнесенное сейчас уже трижды, показалось ему  самым  уместным.  -
Было бы что-то действительно  серьезное,  давно  организовали  бы  научную
экспедицию, и опубликовали результаты ее работы.  Надеюсь,  вы  понимаете,
что всевозможные интересные  явления  природы  не  остаются  без  внимания
компетентных людей и организаций. Ком-пе-тент-ных!
   - Господи! Почему вы скрываете? - Она посмотрела на него  с  укором.  -
Ведь вы и есть экспедиция!
   - Я и мой спутник - экспедиция? Вы себе представляете хотя бы  в  общих
чертах, что такое научная экспедиция?
   - Представляю. Читала. Видела  по  телевизору.  Они  ведь  тоже  бывают
разные, верно?
   - Ну что тут скажешь! - Его передернуло.
   - Это бесчеловечно, - произнесла она. - Я уже девять лет... девять  лет
пытаюсь рассуждать здраво, не быть легкомысленной и тому  подобное...  Эра
распяливания... Простите. - Она достала платок.
   "Еще несколько минут, - подумал он, - и  я  либо  наору  на  нее,  либо
брошусь на колени и тоже заплачу... Девять лет, эра распяливания... Ну кто
это вынесет?.."
   - Вы понятия не имеете, как мы надеялись на вас...
   - Кто "мы"?
   - Мы... Все...
   - Но почему, с какой стати вы на меня надеялись?
   - На кого же еще?
   - Вы ехали сюда и ни на кого не надеялись!
   - Но потом...
   Прошли горбунья и ее мать, Настасья  Филатовна;  протащились,  неся  за
ручки огромную  бадью;  взглянули  коротко  и  молча,  поменялись  руками,
потопали дальше, скособочившись.
   - Вот они, - сказал Визин, - это пасечниково семейство,  они  почему-то
не идут к источнику, не рвутся его найти. Им, по-вашему, нечего  забывать?
Или уже забыли?
   - Да, я знаю историю их семьи.
   - Почему они позволяют себе не забывать, и живут со своим горем? Забыли
бы и - с плеч долой. Чего проще! Ведь им тут так близко!
   - Так ведь теперь здесь и в самом деле ничего не знают...
   - А если бы знали, то воспользовались бы?
   - Я не сомневаюсь. Зачем помнить то, что  мучает?  -  Марго  встала.  -
Хорошо. Простите за беспокойство. Я им  объясню.  Скажу,  что  говорила  с
вами. Мы - сами. Простите... - И она быстро пошла  от  него,  не  особенно
разбирая лужи, и не в "женский" дом, а - вон из деревни.
   Визин вытер пот.  Он  чувствовал  огромную  усталость,  ему  захотелось
немедленно лечь.



10

   Бездушен.  Ни  капли  человеческого  участия,   сочувствия.   Хотя   бы
элементарного, самого примитивного. Слышал ли он тебя?.. Витает где-то,  в
своих ученых облаках... Наверно, смотрит на живых людей, как на формулы...
   А кто тебя услышит, такую-то? Кто тебя услышит,  до  кого  достучишься?
Посмотри в зеркало, посмотри, на кого ты стала похожа. Одна вчерашняя ночь
чего стоила... А сколько ночей до того... Сколько ночей и дней...
   - Здравствуйте, Коля... Ах, мы уже виделись сегодня... Ну - все  равно,
лучше дважды "здравствуйте", чем раз "прощай", правда ведь?..  Или  дважды
не заметить... Я с вашим, - как это называется: патроном, что ли, -  имела
честь  беседовать,  да,  только  что...  Хорошо,   не   патрон.   Ведущий,
направляющий - какая разница... Нет, он произвел на  меня  самое  приятное
впечатление: деликатный, обходительный и -  главное  -  очень  откровенный
человек... Ничегошеньки он скрывать не стал, прямо все  и  сказал.  А  вы,
Коля, скрытничали, скрытничали... Конечно, отказывается. Зачем  ему  такая
обуза? Я его отлично понимаю. Я бы на его месте... Ну, допустим, не так-то
он уж совсем ничего не знает...  Нет,  он  тоже  говорил,  что  не  знает.
Думаете, меня легко провести? Кто, скажите, не видел, как вы утром к  этим
старухам зашли и целых два часа там пропадали?  А  потом  прогуливались  и
беседовали... Так сказать, обработка на  ходу  дополнительных  сведений...
Господи, конечно, мы тоже расспрашивали, и вряд ли вам сказали больше, чем
нам.  Зачем  им  скрывать?..  Но  у  вас  есть  предварительные  сведения.
Предварительные  плюс  эти  -  уже  кое-что  получается.  А  у   нас   нет
предварительных... Ну - это же как дважды два! Какой ученый  отправится  в
экспедицию без предварительных сведений и знаний?  Они  предусмотрительны,
эти  ученые.  Предусмотрительны  и  здравомыслящи...  Да,  признаться,  не
испытываю  особого  благоговения,  особенно  к   этим...   Ну,   например,
собиратели  бабочек,  специалисты  по  кузнечикам,  муравьям...  Ах,  даже
практическое значение! Извините, совсем уж странно... Скажите  пожалуйста,
никогда бы  не  подумала...  Честно  говоря,  особенно  мне  подозрительны
химики. Химикалии уничтожают фауну и флору, разрушают почву. А лазеры  все
наращивают дальность попадания и точность. А атомные  склады  излучают.  А
пустыня Сахара увеличивается в ширину чуть ли не  на  полкилометра  каждый
год. И сохнет Арал... Оттуда и знаю. Не только телевизор. Мой  муж,  когда
они  со  своим  приятелем  Валентином  засядут,  то   только   и   слышишь
информацию... Мой муж? Нет, не журналист. Он - юрист... Я им спокойно могу
доказать, почему именно самые экстравагантные фасоны находят сейчас спрос.
Но это - лирическое отступление... Остановила  я  вас  единственно  затем,
чтобы попросить... Я уверена, что вы знаете, как его  уговорить...  Вы  же
понимаете, что для нас всех сейчас нет ничего важнее... Да-да, уверена: он
просто боится. И еще больше уверена, что нам всем  нельзя  врозь...  И  вы
уверены?.. Я вполне уважаю его научные интересы... Внушите ему, внушите...
Я не сумела, не смогла, я не подготовлена, если бы несколько лет  назад...
Ну хорошо, я не знаю, что  было  бы  несколько  лет  назад...  Я  ему  все
сказала, что могла,  по-моему,  большего  не  скажет  ни  одна  женщина...
Простите, Коля, я прогуляюсь, пройдусь, подышу...
   Рыжая, неопределенная, странная  физиономия...  Скрытничает,  наверняка
скрытничает, утаивает что-то...
   Обязательно надо встретить эту  горбунью,  встретить  без  матери,  без
никого, одну и сказать, чтоб не смела подглядывать. Ведь ужас какой-то...
   Мой единственный, мой желанный, мой чудовищно любимый! Я  готова  стать
любовницей этого представителя переднего края науки, одного  из  тех,  над
которыми вы с Валентином так потешались. Эти ваши анекдоты... Вы - болваны
и ничего не понимаете, кроме вашей заскорузлой  юриспруденции...  Господи,
слово какое кошмарное - "пруденция"... Да, я готова не  любя.  Потому  что
тут уже не о чувствах, а о главной цели речь. Когда такая главная  цель...
Называй это, как тебе заблагорассудится... Как бы все ни  обернулось,  чем
бы ни закончилось, ты уже получишь другую Марго. Если, конечно,  захочешь.
А ты захочешь, захочешь, я знаю тебя, ты взбуянишься,  когда  узнаешь,  ты
обидишься... Не беда. В любом случае ты уже не получишь прежней Марго. Та,
которую ты знал, уже не существует...
   Надо сказать им. Все рассказать. Коля - одно. Колю, если он станет  его
упрашивать, ожидает скорее всего то же, что и тебя, голубушка. Так  что  -
им рассказать все! Что надежды - никакой. Никаких ведущих. Только на  себя
полагайтесь,  дорогие  мои.  И  еще  -  нам  надо  вместе.  Подготовиться,
собраться и - группой. Друг за дружкой. Гуськом... Филипп  Осипович  знает
лес, он опытнее всех и пойдет впереди. А  я  -  за  ним...  Куда  они  все
запропастились?
   Так.
   Вера.
   Опять на своей полянке со своим  транзистором.  Спокойна,  невозмутима.
Как будто вчера ночью ничего не произошло. Утром встала, умылась  и  ушла.
Только спросила: "Ты пойдешь его уговаривать?" Вот  прямо  сюда  и  пошла.
Конечно, больше некуда.
   Облюбовала поляночку.
   Зачем? Почему? Как будто ждет кого-то... Ну, я понимаю  -  загорать.  А
она ведь и не думает загорать. Так в платье и сидит, ей все равно, с какой
стороны солнце и есть ли оно вообще...
   Господи, что за человек...
   Постой, как она там сказала? "Я надеюсь на  рыжего".  Она,  значит,  на
Колю надеется. А я ведь имею такое же право  на  него  надеяться.  Или  не
имею?.. Может быть, я не совсем так с ним говорила?.. Дура, ты ведь  слова
не даешь сказать другому. Научись выслушивать! Ты должна поговорить с  ним
по-настоящему.
   Я ему все выложу, все! Что думаю об этом, нежно  им  опекаемом  Германе
Петровиче. Таковы наши ученые, скажу я. Столпы! Законодатели и примеры! Вы
их превозносите в  своих  писаниях,  печатаете  их  фотографии,  приводите
высказывания, ждете встреч с ними, общения. Да, конечно, во  время  всяких
интервью, конференций, приемов и так далее они говорят умные слова,  учат,
блещут осведомленностью, эрудицией, все они тогда  гуманисты,  подвижники,
бескорыстные радетели, образцы  морали  и  нравственности.  Но  вот  когда
обыденная жизнь, когда частный случай, когда ни  залов,  ни  репортеров...
Зачем же вы их превозносите,  уделяете  им  столько  внимания?  Чем  ниже,
беднее, неэффектнее, безынтереснее какая-нибудь неизвестная  модельерша...
Как вы можете, скажу я, так ужасно заблуждаться?..
   Ах, что ты знаешь...
   Но ведь ваш Герман Петрович и ухом не поведет, если мы уйдем туда  одни
и, возможно, погибнем. У него извольте знать, другие интересы...
   А может быть, они на пасеке?  Или  где-нибудь  тут  рядом?  Загорают  в
ожидании выздоровления их сиятельства...
   Потом ты увидела вот что.
   Потом ты увидела, как из леса вышел человек.
   Определенно, ты увидела сразу же, как только он вышел.
   Он был лохмат и  оборван,  одежда  висела  лоскутами;  он  был  небрит,
грязен, мрачен, страшен. Он подошел к Вере, опустился перед ней на колени,
грубо обнял за ноги... И все - без единого  слова,  без  единого  слова...
Грубо обнял, опрокинул на спину и стал срывать платье... И все  совершенно
молча, как в немом кино.  Нет-нет  -  это  дыхание,  только  это  звериное
дыхание...
   И ты дико закричала.
   Ты кричала, ты оказалась прикованной к месту - не  ступить  шагу!  -  а
Вера боролась. Тоже молча. Она так отчаянно, так рьяно боролась, что ты на
секунду даже кричать перестала, так ты была поражена: в таком хрупком теле
и столько силы! Но только на секунду,  словно  чтобы  набрать  воздуха.  А
потом опять закричала - само собой закричалось. У тебя отказали ноги, руки
- все отказало, только голос остался.
   Как  ей  удалось  вывернуться  -  непонятно.  Но  ей   как-то   удалось
вывернуться, и она ударила его транзистором и  тот  разлетелся  на  куски.
Тогда он выстрелил в нее, и она осела, потом легла, схватившись за  бок...
А люди набросились на него, все замелькало перед глазами и исчезло...
   ...и когда ты пришла в  себя,  над  тобой  сидел  Жан,  и  голова  твоя
покоилась у него на руке, и у губ  твоих  был  край  жестяной  кружки.  Ты
отпила глоток,  звякнув  зубами  о  кружку,  и  благодарно  улыбнулась.  А
Константин Иванович и Коля Андромедов придавливали  к  земле  лежащего,  а
Филипп Осипович сидел на нем и старательно связывал веревкой ноги  -  руки
уже были связаны. И неподалеку стоял Герман Петрович и  стряхивал  с  брюк
соринки, и руки его тряслись.
   - Надо позвонить, - слабо проговорила  ты.  -  Срочно  надо  позвонить,
чтобы приняли меры...
   - Не беспокойтесь, - прозвучало над тобой. - Меры приняты. Правда, Вера
ранена, но ее уже перевязали.
   - Но Жан, миленький... - И ты позабыла, что хотела сказать...
   С лаем носились собаки Константина Ивановича.
   В стороне, шагах в пятнадцати, сидела на земле горбунья и рыдала, зажав
лицо ладонями... Потом затарахтела телега; над лошадью вился рой слепней и
оводов;  правила  Евдокия  Ивановна;  твоя   цветастая   кофта   ее   уже,
по-видимому, не интересовала.
   Они  отпустили  того,  лежащего,  связанного,  и  он  стал   корчиться,
извиваться, что-то бессвязно выкрикивать. Пасечник подошел к  телеге,  зло
сказал старухе "иде ты, холера,  возилася,  разворачивай  давай",  и  взяв
кнут, приблизился к лежащему и стал методично хлестать. Что-то сказал  ему
Герман Петрович, но тот будто не слышал, и ты закрыла глаза, и голова твоя
всей тяжестью оперлась на руку Жана...
   Свистел кнут, размеренно дышал пасечник, подвывала горбунья...
   - Ой, Саня-а-а... Ой, Санечка-а-а...
   Потом кнут перестал свистеть,  и  ты  открыла  глаза,  и  увидела,  как
Константин Иванович подходит к дочери. И - опять ременный свист.
   - Ой, тятя-а-а-а... Ой, тятечка-а-а-а...
   - Домой! - между выдохами глухо выговаривал Константин  Иванович.  -  У
хату... Сука ты гумозная...
   Стало тихо, и ты села.
   - Полей мне на руки, Жан.
   Ты подставила ладони, и он  стал  лить,  и  ты  сказала  "довольно",  и
окунула в воду лицо...
   Смогла встать, голубушка, смогла. Хоть ноги и были ватными.  Только  бы
устоять,  только  бы  не   заметили,   что   ватные.   Вот,   можно   даже
поприхорашиваться - на манер Германа  Петровича:  одернуть  кофту,  смести
соринки с коленей, поправить волосы. А теперь можно и подойти...