усклый Жан.
   - Тебе  ведь  надо  лежать!  Немедленно  иди  в  постель!  -  вымученно
потребовала Марго.
   - Я не надолго, - уныло отозвался тот. - Мне легче...
   - Документы, говоришь, провярять приехалши? - Филипп достал  трубку.  -
Во напужалися. А етот кто будя, другой?
   - Следователь, - сказал Андромедов. -  Место  происшествия  осматривать
будет, свидетелей опрашивать.
   - Ды тутака вси свидетели.
   - Всех и будет опрашивать.
   - Да, - сказал Филипп. - Работа...
   Возле мотоцикла появились Настасья Филатовна, Лиза; потом вышел  Визин.
Начался какой-то разговор.
   - Как неожиданно, как сложно все... - Жан поежился.
   - Таково течение жизни. - Андромедов философски улыбнулся.
   - А в тябя провяряли? - спросил Филипп.
   - Меня они знают.
   - Ага...
   Милиционер вразвалку направился к ним; на одном боку болталась  кобура,
на другом - планшетка; лицо его озарялось невесомой  усмешечкой.  Это  был
сравнительно   молодой   человек,   в   звании   старшего   сержанта.   Он
мастерски-небрежно взял под козырек, поздоровался и представился.
   -  Обязан  проверить  у  вас  документы,  граждане.  Ввиду   случившего
положения. И вообще.
   Марго подчеркнуто высокомерно отвернулась и неторопливо прошла  в  дом;
Жан двинулся за ней; Филипп полез в карман своей бессменной гимнастерки.
   - Порядок есь порядок.
   - Значить, тоже ягодничать, батя? -  с  подначкой  спросил  милиционер,
переписывая в блокнотик паспортные данные Филиппа. - Ай грибничать?
   - Не, в гости к Константину Ивановичу, товарищ сяржант.
   - Старший сержант.
   - Прошу прощения, ня разгляделши.
   - "Ня разгляделши"... А Константин Иванович ниче, между прочим,  такого
не говорил, что гости и подобное.
   - Сярчая. Мы с им поругалши были. Я мириться прибылши.
   - Давно знакомы?
   - С первой мпрлястицкой, товарищ старший сяржант.
   Милиционер задето прицелился в него глазами.
   - Че заливаешь, батя?
   - А ты в яво сам спроси. Наверное, скоро прибудя.
   - И спрошу.
   - Во-во. А станешь тамака по месту  жительства  мово  выяснять,  скажи,
пущай старухе моей пярядадуть, как живой и здоровай, ково и им жалаю.
   - Артист, - усмехнулся милиционер, возвращая паспорт. - Следующий!
   - Имею полную слободу пярядвижения, - добавил Филипп.
   Марго вышла, уже повязанная платочком в горошек.
   - И зачем эти записи!
   - Здрасте! - сказал с досадой милиционер и осекся:  воспаленный  взгляд
Марго пронизывал насквозь. - Ну как вы  не  понимаете,  ей  бо!  Тут  чуть
человека не убили, а они...
   -  Ах  да,  я  совсем  забыла,   что   эти   формальности   необходимы.
Пожалуйста...
   Паспорт Жана милиционер изучал особенно тщательно: там было написано  и
по-казахски; такой документ, без сомнения, впервые попал ему в руки.
   - По-вашему, чтой, написано?
   - Да.
   - И вы, значить, по ягоды?
   - Нет, - ответил Жан.
   - А за чем?
   - Так.
   - Как так?
   - Я обязан вам говорить о цели моего путешествия?
   - Обязан, обязан, - обиженно повторил милиционер; он уже не  чувствовал
себя так браво и легко, как в первые минуты. -  Путешествие,  понимаешь...
Взрослые люди... Какие-то  деревенские  сказочки,  а  они...  Взбаламутили
район, делать нам тут без вас нече...
   - Мы никому не мешаем.
   - Это  вам  так  кажется...  Ладно!  -  Милиционер  положил  блокнот  в
планшетку, поправил ее, козырнул. - Желаю успехов  у  труде  и  счастья  у
личной жизни. И поболя ягод набрать. А через час прошу собраться на  месте
происшествия. Можно  и  раньше.  -  И  пошагал  к  своему  мотоциклу,  где
следователь беседовал с Визиным и тоже что-то записывал.
   - Вот и остались инкогнито, - с печальной улыбкой произнесла Марго.
   - Почему я обязан кому-то  рассказывать,  зачем  приехал  сюда!  -  Жан
обескураженно обвел всех взглядом.
   - Он просто к слову, - сказал Андромедов. - Не надо придавать значения.
Служба у него не из легких, формальностей всяких - ворох...
   - Пошли на место происшессвия, - сказал Филипп.



13

   Кладбище располагалось метрах  в  двухстах  от  деревни,  на  небольшом
взгорке  между  дорогой  в  Рощи  и  пасекой.  Визин  увидел  десятка  два
почерневших и покривившихся крестов, некоторые  сильно  подгнили,  у  иных
отвалилась поперечина, иные дотлевали в  обильном  бурьяне.  Кое-где  были
различимы вырезанные или выдолбленные имена и даты;  к  отдельным  крестам
были прибиты дощечки, на которых, видимо, когда-то что-то  было  написано,
но все смылось, стерлось дождем, снегом и ветром, и дощечки были такими же
черными и потрескавшимися. Здесь, было похоже, давно никого  не  хоронили,
все буйно заросло  травами,  шиповником,  ивняком,  тут  и  там  прямо  из
могильных холмиков поднимались деревца, большей частью березки и  сосенки.
И только к трем-четырем могилкам вели еле приметные тропки. Могилу Варвары
Алексеевны Лапчатовой Визин не нашел.
   Он сел на поваленное дерево. Было тихо; голоса  из  деревни  доносились
чуть слышно, и если бы Визин не знал, он вряд ли определил  бы,  что  это:
человеческие голоса или какие-то другие звуки.
   Он не знал, зачем ему была нужна могила Варвары  Лапчатовой;  он  пошел
сюда вдруг, ни с того ни с сего, еще полчаса назад не предполагая,  что  у
него появится такое желание. Может быть он,  избавившись  от  следователя,
захотел поскорее уйти с "места  происшествия",  или  ему  пришла  мысль  о
кладбище, потому что он еще не был здесь - везде побывал:  на  пасеке,  на
лугу, на месте бывшей церквушки, даже к ручью наведался, а на  кладбище  -
не удосужился, хотя Андромедов  и  утверждал,  что  это  -  вторая,  после
пасеки,  достопримечательность  Макарова...  Проще   было   бы,   конечно,
попросить кого-нибудь, чтобы показали могилку бабки Варвары, хотя бы ту же
Лизу, но ведь Визин не знал, что пойдет сюда, да и не было  горбуньи  там,
на "месте происшествия", да и не стал бы он ее ни о чем просить  и  никого
бы не стал, потому что чувствовал себя обременительным и надоевшим всем.
   А теперь он сидел и думал о Варваре. Он думал о том, что вот, под одним
из этих холмиков или тем местом, где  когда-то  был  холмик,  а  теперь  -
провал, покоятся останки неведомого ему человека, который  вдруг  -  одним
только тем, что жил на белом  свете,  -  оказался  таким  значимым  в  его
судьбе. Что такое эти останки, думал Визин, и что  такое  та  часть  этого
человека,  которая  к  останкам  не  имеет  никакого  отношения,  а  имеет
отношение к нему, Визину? Старая загадка.  И  -  сущая  правда,  что  люди
неравнодушны к загадкам и тайнам, и очень  наловчились  не  отгадывать,  а
запутывать их. Никак не укладывается, что человек может исчезнуть  совсем,
без   следа,   хотя   и   протестует   "здравая   мысль"   против   такого
"неукладывания".  Да-да,  само  собой  разумеется,  остаются  дела,  дети,
остается память - дважды два. Но что все-таки происходит  с  тем,  что  мы
называем личностью, сутью? Неужели же развалившийся, полуистлевший  скелет
и чьи-то, неудержимо меркнущие, воспоминания - исчерпывающий ответ на этот
вопрос?.. Не укладывается,  не  хочет  укладываться...  Визина  охватывало
чувство тоскливого протеста.
   Он не удивился, увидев Марго. Она была все в  той  же  цветастой  кофте
навыпуск и брюках, темные с проседью волосы прикрывал деревенский  платок;
лицо ее было таким, словно она не  спала  несколько  ночей  подряд.  Визин
вспомнил ее ту, какую впервые увидел, подлетая к Долгому Логу, и сравнил с
теперешней:  отличие  было  разительным.  Хотя  и  там,  в  самолете,  его
совершенно незаинтересованный и мимолетный взгляд отметил ее  усталость  и
обремененность  тягостными   мыслями.   Только   глаза   были   теми   же:
напряженными, блестящими, давящими, и в них было трудно смотреть. Невольно
он попытался сравнить  и  себя  тогдашнего  с  теперешним,  но  ничего  не
получилось: он не представлял себе сегодняшнего своего лица.
   Она остановилась поодаль и сказала:
   - А я уже была здесь.
   - Зачем? - спросил он.
   - Просто так. Я несколько раз обошла деревню. Хотелось познакомиться  с
окрестностям.
   - А, - сказал он.
   Она подошла ближе, - нерешительно, словно примериваясь,  пробуя:  можно
ли, - опустилась на тот же ствол, метрах в  трех  от  Визина,  и  вскользь
посмотрела да него так, словно заметила  в  нем  какую-то  перемену  и  не
хотела, чтобы он догадался об этом.
   - Коля вам уже все рассказал? - спросил Визин.
   - Да. Как хорошо, что с Верой обошлось!
   - Все рады. - Он поднял глаза на кресты. - А я тут еще не был.
   - Нравится?
   - Нравится. Тихо, уютно, птички щебечут... Они еще там?
   - Да. Все местных женщин опросить не могут. И Лизу эту никак не найти -
убежала куда-то.
   - Разумеется.
   -  Как  нам  всем  теперь  быть?  -  От   Марго,   веяло   нетерпением,
наэлектризованностью.
   - Как-нибудь будем, - сказал он.
   - Что-нибудь случилось?
   - Почему вы думаете, что что-нибудь случилось?
   - Тут все время что-нибудь случается... Вы сегодня другой.
   - Какой?
   - Трудно сказать... Вы ответили  "как-нибудь  будем"...  Еще  вчера  вы
ответили бы не так.
   - Вчера, Маргарита Андреевна, все было не так.
   - Да, конечно... А с нами случилось.
   - Что с вами случилось?
   - Фантастика! - Марго неестественно засмеялась. - Странная гостья у нас
была.
   - Какая гостья?
   - Понимаете, мы не спали. Никто не спал. Мы разговаривали.  Даже  лампа
горела.  Жан  простудился,  заболел,  бредить  начал,  и  мы  с   Филиппом
Осиповичем его опекали.  Потом  ему  стало  лучше,  и  он  читал  стихи  -
прекрасные  стихи,  не  слыханные,  потрясающие  восточные  стихи,   я   и
представления не имела, что так можно написать. Чудо!.. И вот...  И  вдруг
открывается дверь, сама по себе, из нее  протягивается  какой-то  странный
луч, а в луче - женщина в красивом белом платье. Появляется  и  плывет  по
комнате. Вы думаете, я сошла с ума?
   - Нет.
   - Спросите Жана, Филиппа Осиповича! Да, она плыла, скользила, совсем не
чувствовалось, что она переступает. И вот она  всем  кивает,  улыбается  и
вплывает в стену. Исчезает. И луч  исчезает.  И  дверь  сама  собой  опять
закрывается. И можете себе представить, кто это был? Вера наша! И на ней -
мое платье! Ну то, которое  я  смоделировала,  придумала,  можно  сказать,
изобрела. Удивительное платье, парча - находка. Я назвала  -  "космический
ансамбль". А на конкурсе оно провалилось, хотя лучше его ничего не было  -
это я совершенно объективно. Оно  было  признано  непрактичным,  немодным,
нерентабельным... На самом деле, я думаю, они просто  от  зависти.  Или  -
ограниченности... И вот я увидела  его  на  живом  человеке,  и  это  было
прекрасно и страшно...
   - Значит, мы с вами оба - изобретатели, - сказал  Визин.  -  И  я  тоже
проваливался на конкурсах.
   - Да. - Марго перевела дух. - Я изобретаю одежду. Я изобретаю.  Но  это
никому не нужно. Нужно просто конструировать. Чтобы  всем  доступно  было,
чтобы - на поток, чтобы - ширпотреб. А мое - разовое.  Изобретай  себе  на
здоровье, шей и носи сама. Но я не хочу сама! Я хочу... Ах, что теперь...
   - Вас удивило только, что на Вере было то ваше платье?
   - Если бы вы знали, если бы могли представить... Конечно -  платье!  Но
что там платье, когда в тот момент я себя  чувствовать  перестала...  -  В
уголках ее глаз показалась влага. - Сил больше никаких нет... Может  быть,
вы  думаете,  галлюцинация?  Но  тогда  и  у  Филиппа  Осиповича  с  Жаном
галлюцинация...
   - Я не думаю, что галлюцинация. Таких общих и  одинаковых  галлюцинаций
как будто не бывает. Разве что - в цирке.
   - Выходит, такое может быть? И это говорите вы, ученый?!
   - Это говорю я, ученый.
   - Господи! Но ведь это же и в самом деле было!
   - В чем же вы сомневаетесь?
   - Да в том, что такое может быть! Хотя  сама,  своими  глазами  видела,
видела, видела!
   - Ну - вот.
   - И в вас я сомневалась. Я была уверена, что вы не поверите. Ну как  же
такому можно поверить!
   - Я верю.
   - Ох! - Лицо ее  прояснилось,  как  будто  он  показал  ей,  потерявшей
надежду и власть над собой, спасительный выход.  -  Несмотря  ни  на  что,
несмотря ни на что - мы все-таки надеемся...
   - И я надеюсь...
   - Вы?.. Ну да, у вас надежды другого рода все-таки.
   - У всех они другого рода. Все сюда приехали  за  различным.  Потому  и
лекарства должны быть различными.
   - Я не совсем понимаю, что вы имеете в  виду.  Но  я,  когда  собралась
сюда, я, - да, я теперь могу вам сказать, все равно, мне не  стыдно  и  не
страшно уже, - я была, Герман Петрович, на грани. Понимаете? Я хотела жить
нормальной, хорошей, здоровой  жизнью,  а  оказалась  на  грани...  Вы  же
знаете, что на грани долго продержаться невозможно.
   - И у меня была грань, - сказал он, и увидел, что и ему не стыдно и  не
страшно. - Я обрубил все концы, сжег  мосты.  И  написал  дочери  дурацкое
письмо.
   - И у меня есть дочь. Но я ей не оставила письма. И ему не оставила.  У
меня вся жизнь дурацкая, вся из каких-то пестрых лоскутов...  Думала,  что
витаю в облаках, а оказалось - ползаю по земле...
   - Скажите, Маргарита Андреевна... Если бы, допустим, у вас  был  сын...
Не дочь, а сын... Ну - или дочь и сын, главное -  сын...  Вы  бы  и  тогда
отправились искать Сонную Марь?
   - Сын? - Она изумленно посмотрела на него.  -  Почему  вы  так  странно
спрашиваете? При чем тут сын?
   - Не знаю... Мне вдруг пришло в голову... Я вначале подумал про  самого
себя: если бы был сын... Не знаю... По-моему, я бы все равно поступил, как
поступил... Но матери  всегда  больше  привязаны  к  детям  и  особенно  к
сыновьям. У меня, помнится, был явный приоритет перед сестрой...
   - Очень странный вы задали вопрос. - Щеки Марго заалели. - Очень...
   - Простите, ради бога, и оставим это.
   - Сын, - произнесла она, и взгляд ее  расплылся.  -  У  меня  мог  быть
сын...
   - У каждого из нас есть несбывшееся, - сказал он. - Иначе и не  бывает.
Надо мириться. Сонная Марь тоже может стать несбывшимся.
   - Не может! - воскликнула она, опять обдав его  жаром  взгляда.  -  Она
есть! Боков доказал!
   - Он, Маргарита Андреевна, ничего не доказал. Он мог потерять рассудок,
заблудившись в тайге, пробродив три недели и потеряв надежду выбраться.
   - Значит, вы перечеркиваете Сонную Марь?
   - Нет.
   - Вот видите, видите! Мы  должны  все  вместе  пойти  туда!  -  победно
выпалила она.
   - Нет, - тихо сказал он.
   - Как нет?!
   - И вы не готовы, и Жан болен, и...
   - Но ведь можно подождать несколько дней! А я  готова!  Я  докажу,  что
готова! Вы плохо меня знаете!
   - Маргарита Андреевна, - чуть ли не умоляюще произнес Визин.  -  Марго!
Позвольте мне, прошу вас, додумать все в тишине и покое. Позвольте.  И  не
тревожьтесь прежде времени. Поверьте, я хочу, чтобы  всем  было  лучше.  Я
обещаю вам, я клянусь не оставлять вас, ничего от вас не  скрывать.  И  от
всех остальных тоже. Я сделаю для вас все, что в моих силах. Но  позвольте
мне додумать, Марго.
   - Скажите! - Она въелась в него взглядом. - Вы  идете  на  Сонную  Марь
тоже, чтобы забыть кое-что?
   - Нет! - твердо ответил он. - Слушайте внимательно. Старыми понятиями -
после ряда событий и явлений - я жить уже не  мог,  и  поскольку  вся  моя
былая жизнь основана на старых понятиях, я не мог не отказаться от нее.  А
новые понятия еще не сложились. Так что, можно  считать,  я  иду  туда  за
новыми понятиями. Почему именно туда? Потому что я не знаю другого  места,
где существовал бы источник забвения... Вас устраивает такой ответ?
   - Хотя вам, наверно, покажется, что я слишком самонадеянна, но я думаю,
что поняла вас. - Она словно начала вянуть, взгляд стал потухать.
   - Дайте мне додумать, Марго.
   - Хорошо... Если мы так... Если вы так говорите... Вы простите, что я в
прошлый раз, ну, вчера... и сегодня, может быть... Я  ужасно  взвинчена...
Боже, не дай мне ошибиться.
   - Не дай нам всем, - уточнил Визин.
   Кусты напротив шевельнулись, выпорхнула какая-то  птаха,  среди  ветвей
мелькнуло лицо горбуньи.
   - Опять она подглядывает, - понуро сказала Марго. - Бедное  неугомонное
существо.
   - Ей ничто не поможет, - сказал Визин.
   - Даже Сонная Марь?
   - Я не знаю, способна ли Сонная Марь выпрямлять.
   - По-моему, она все способна.
   - Марго, - сказал Визин, - мне нужно идти. Я  хочу  написать  письма  и
передать с этими. Пока очи не уехали.
   - Краем  уха  я  слышала,  что  после  расследования  у  них,  кажется,
намечался обед. Они ждали Константина Ивановича этого. Может быть, он  уже
приехал. Идемте! - Марго встала. - Жан, конечно, с Филиппом Осиповичем. Но
все-таки...
   - Конечно.
   Они пошли с кладбища.
   - Сын, - пробормотала Марго. - Очень странно...
   - Забудьте, - сказал он. - Много другого, злободневного, так сказать...
Надо сегодня всем собраться. К вечеру... Только, - добавил он, помолчав, -
я думаю, не надо никому говорить, что мы видели Лизу.
   - Да, правильно...
   - Эй! - крикнул он. - Мы не скажем, что видели тебя!
   - Слышишь! - крикнула Марго.
   Никто не ответил.



14

   -  Садися,  Петрович!  Че  ж  ты?  Пропал  куды-та,  а  мы,  понимаешь,
разговариваем без тибе, дожидаемся.  Ждали-ждали,  аж  ждалка  поломалася.
Хе-хе-хе!
   Так говорил раскрасневшийся, захмелевший Константин  Иванович,  ставший
улыбчивым, говорливым, размягченным. За столом,  на  котором  громоздилась
груда разной снеди, восседали также  очкастый  следователь  и  милиционер.
Следователь был средних лет, средней комплекции, он,  по  всей  видимости,
очень  желал  производить  впечатление  профессиональной  загадочности   и
солидности.
   - Не привык я на такой жаре... - Визин помялся, тронул уже ручку  двери
в отведенную ему горницу. - И письма хочу написать, чтобы передать  вот  с
товарищами...
   - Дык успеешь ты! - гаркнул веселый  Константин  Иванович.  -  Че  оны,
думаешь, так сразу и поехали? Выпили-закусили и - вон? Не, брат, так у нас
не буваить. Мы посидим. Куда спешить? А жара, Петрович, - на улице. А мы -
тута, у тени, а?!  Уполне  прохладно!  -  И  он  опять  дробно  засмеялся,
довольный своей шуткой. - А Миколай иде?  Че  ж  ты  его  не  привел?  Эй,
Миколай! - закричали он и, пошатываясь, поднялся и  высунулся  в  окно.  -
Миколай, а Миколай! Эй!.. Щас будеть, - сказал он, возвращаясь на место.
   Хмель, без сомнения,  сильнее,  чем  другим,  ударил  ему  в  голову  -
сказывались, видимо, годы, - потому и смеялся  он,  не  умолкая,  и  обмяк
весь, и так сразу перешел с Визиным на "ты", чего себе до того подчеркнуто
не позволял.
   А милиционер и следователь были трезвыми. Где-то за  перегородкой,  где
размещалась кухня, пошумливала посудой Настасья Филатовна, голоса  которой
Визин так ни разу пока и не услышал - даже на его приветствия по утрам она
отвечала только плавным кивком.
   Андромедов  и  в  самом  деле  появился  -  огненно-рыжий,   подвижный,
взъерошенный. Их усадили; Визин оказался  напротив  следователя,  рядом  с
милиционером.
   - Огурчики, - сразу сказал тот, жуя с хрустом, - вещь. -  И  пододвинул
Визину миску с влажными, белопузыми крепышами.
   - И огурчики, и мяско, и курочка,  и  медок,  -  продолжал  неугомонный
Константин Иванович. - Жаловаться - грех. А че? Када дело конченное, можно
и посидеть. Правильно рассуждаю, Хведорович? - Следователь зыркнул на него
поверх очков и молча  продолжал  обрабатывать  куриную  ногу.  -  Конечно,
правильно. Так что, Петрович, вот - медовушки  пожалуйте.  Налей,  Митькя,
тае ближа. А можно и ету, посуровей. Давай, ребяты!
   Митя-милиционер исполнил просьбу, все подняли рюмки.
   - За усе хорошее, - сказал Константин Иванович. Он лихо  выпил,  что-то
подцепил  ложкой,  сосредоточенно  пожевал  и  проглотил.  -  Я  им  тута,
Петрович, про то, как ехали учерась. Миколай знаить. Так вот,  значить,  я
говорю, тихо сперва  было,  чин-чинарем.  Ну,  а  тада  ен,  гляжу,  давай
дергаться. Девка - та