слюни,  подполз  к  Уиллу,  который
по-прежнему  сидел  у  стола,  закинув  ногу  на  ногу.  Собрался  незаметно
отпихнуть малыша, но передумал.

                      И ясный свет других красавиц мне
                      Не но душе: я ночь, на троне ночи...

     - А мне он обещал новое платье к Духову дню,  -  заныла  Джоан,  злобно
глядя на отца. - А теперь говорит, что никакого платья не будет...

                      Не по душе, ведь я на троне ночи...

     - Новое платье? - с готовностью подхватила мать.  -  Забудь  о  нем!  И
получше приглядывай за теми, что у тебя уже есть,  а  то  он  и  их  продаст
тайком какому-нибудь бродячему торговцу или того хуже -  сменяет  на  волчок
для Неда.
     - Мой трон в ночи... Ночь - вот мой трон...  -  забывшись,  пробормотал
вслух Уилл.
     - И этот еще тут расселся, -  в  сердцах  сказала  мать,  -  со  своими
дурацкими стишками. Остолоп безголовый. Что проку с этих твоих писулек?
     - Многим людям, - робко заметил отец, - своевременно  написанные  стихи
помогали продвинуться по службе.

                      И ясный свет других красавиц мне
                      Не по душе: я ночью коронован,
                      Я погружаюсь в ночь...

     Нет, слишком громоздко, так не годится...
     - Уилл чокнутый и лентяй, - вторила матери Джоан.
     В ответ Уилл скорчил сестре рожу: скосил  глаза  к  переносице,  втянул
щеки и задрал пальцем нос, изображая ее выступающие скулы и крупные,  словно
у лошади, ноздри. И тут ему в голову пришло продолжение:

                      И снова я иду в кромешной тьме
                      И, как дитя, боюсь ошибок снова.

     Теперь нужно было написать заключительное двустишие, по выразительности
превосходящее все двенадцать предшествующих строк. Но тут снова подал  голос
отец.
     - Если дело в работе, то что ж, сейчас мы пойдем работать, - сказал он,
со вздохом покидая свое место у огня. - Идем, Уилл, займемся делом.

                      И в этой школе ночи вижу свет...

     Уилл мучительно подбирал рифму, - закатив  глаза  и  смотря  на  темные
балки, поддерживающие низкий потолок.
     - Что, меня здесь уже никто и в  грош  не  ставит?  -  В  конце  концов
отцовское терпение лопнуло, и Шекспира-старшего  охватила  ярость.  -  Ни  в
доме, ни в моей собственной мастерской?
     А Уилл, этот безмозглый мальчишка,  все  так  же  неподвижно  сидел,  с
глубокомысленным видом покусывая перо и щекоча его мокрым  кончиком  верхнюю
губу. Джоан хихикнула. Уилл же сказал:
     - Еще минуточку. Стихотворение уже почти готово.
     Мать обратилась к отцу:
     - Вот видишь, твой отпрыск уже озаботился продвижением  по  службе.  Он
будет  расшаркиваться  перед  ее  величеством  и  трясти  перед  ней  своими
каракулями, а мы всей семьей пойдем побираться, потому что работников в этом
доме больше не осталось!

                      Я в школе ночи, и ищу я свет...

     И тогда отец, этот тихий, незлобивый человек со слабыми кулаками,  кожа
на которых была пятнистой, словно кукушечье яйцо, сделал и вовсе  невиданную
вещь, заставившую Уилла  разинуть  рот  от  изумления;  разжеванные  огрызки
гусиного пера упали на стол. Отец выхватил из-под самого носа Уилла листок с
великолепным, хоть и незаконченным шедевром и сделал вид, что собирается его
порвать. Сын в ярости вскочил из-за  стола,  и  в  следующее  мгновение  ему
показалось, что в доме появилась его богиня. Она впорхнула вместе  с  ветром
Через дымоход,  сделала  пламя  камина  ослепительно  золотым  и  с  размаху
толкнула Уилла в спину, заставляя его вступить в битву (чтобы найти  свет  и
за него сражаться...) с отцом, матерью, сестрой, со всем миром,  который  на
него, Уилла, ополчился. Юноша поборолся немного с отцом за обладание помятым
листком  бумаги  с  записанными  на   нем   тринадцатью   строками   (сонет,
оборвавшийся на тринадцатой строке, - очень плохая примета), и затем  бумага
порвалась, а Джоан злорадно засмеялась. Охваченный поэтическим безумием Уилл
в этот момент был готов убить собственного отца, но Джоан была его  сестрой,
ровней, поэтому выместить на ней  свою  злобу  было  куда  безопаснее.  Уилл
подбежал к сестре, влепил ей звонкую пощечину,  крикнув  что-то  вроде  "Вот
тебе, сука!", и Джоан взвыла, словно собака, на  которую  выплеснули  лохань
кипятку. И тут к Уиллу пришла последняя строка:

                       Там, где его и не было, и нет.

     Дрожа от гнева и непонятно откуда взявшегося восторга,  Уилл  огляделся
по сторонам. Он не испытывал ни  стыда,  ни  страха.  Все  кругом  зашумели,
осуждая его  поступок;  на  полу  ревел  маленький  Эдмунд.  Уилл  же  гордо
возвышался над всем этим, чувствуя себя римским  триумфатором,  и  наверняка
поставил бы ногу на спину ползающему на четвереньках Эдмунду, если бы тот не
забрался  под  стол.  Уилл  стоял  с   высоко   поднятой   головой,   словно
могущественный  волшебник,  который  вызвал  на  всей  земле  разрушительные
ураганы и наводнения.  В  окно  заглянул  случайный  прохожий,  привлеченный
гневными криками. Это был сифилитик с провалившимся носом. Уилл крикнул ему:

                        Я в школе ночи, и ищу я свет
                        Там, где его и не было, и нет!

     Тот  пошел  своей  дорогой.  Его  появление  тоже  можно  было  считать
знамением, и магическое заклинание Уилла  чудесным  образом  положило  конец
всеобщему неистовству. Мать  опасливо  перекрестилась  и  протянула  руки  к
рыдающей Джоан.
     - Иди сюда, цыпочка, иди к маме, - заворковала она. - Ну же, успокойся,
не плачь. А ты, Джек, не трогай его. Это не мой сын, это  сущий  дьявол.  Он
просто  животное,  в  его  жилах  течет  дурная  кровь,  и  теперь  вся  его
дьявольская  сущность  выходит  наружу.  Ну  же,  перестань,  вытри  слезки,
цыпочка. Он тебе не брат!
     Отец закусил нижнюю губу и молча глядел то на сына,  то  на  измятый  и
разорванный листок с сонетом: свет красавицы во тьме, путеводная искра, жар,
сердце, очаг, земля... (У парня, хвала Господу, светлая голова, а я,  дурак,
забрал его из  школы.  Во  всем  виноват  я  сам,  но  в  чем  же  именно  я
просчитался?) Затем с улицы прибежал придурковатый Гилберт и объявил:
     - Там Бог! Я видел Бога, Он был в шляпе и прошел по Хенли-стрит!
     Лицо отца исказилось: казалось,  что  он  вот-вот  заплачет,  продолжив
истерику шмыгающей носом Джоан. Ее лицо все еще было мокрым от слез.
     - Вот так. Я упал и немного поспал, а потом проснулся снова. Вот.
     Мать устало обернулась к нему и спросила:
     - А где Дикон?
     - Дик весь  перепачкался  и  боится  идти  домой.  Он  весь  в  дерьме.
Мальчишки его толкнули, и он упал в дерьмо.
     - Какие еще мальчишки? - повысила голос мать.
     Уилл спокойно посмотрел на отца, и тот смущенно поднял на  него  глаза.
Ему явно было не по себе. Он кивнул сыну.
     - Том с холма и его дружок из Верхнего Куинтона, немой. Вот.
     Воспользовавшись замешательством леди Арден, отец поторопился  уйти.  У
него не было никакого желания выслушивать ее тирады на тему дерьма. Ах, если
бы она только в свое время не совершила величайшую глупость в жизни и  вышла
бы замуж (ха-ха!) за пэра Джейкса, то сейчас даже слов таких  не  знала  бы.
Все, с меня хватит, сил моих больше нет! Вы все сведете меня  с  ума!  Джек,
пойди приведи  мальчика  с  улицы  и  переодень  его.  Иди  же  сделай  хоть
что-нибудь, хватит стоять здесь как истукан.
     - За работу, - проворчал Джон Шекспир до того, как его жена успела  все
это сказать. Он схватил Уилла за руку и так стремительно увлек его за собой,
что у самой двери тот едва не споткнулся о  маленького  Эдмунда.  Когда  они
вышли на улицу, отец прошептал: - Работы у нас, помогай нам Боже, не  много.
Но зато у меня где-то  был  припрятан  отличный  кусок  старого  пергамента.
Возьми его и перепиши свое стихотворение как полагается.

ГЛАВА 4

     Этот сонет, переписанный аккуратным  почерком,  без  помарок  и  клякс,
продолжал согревать Уиллу душу, когда  тем  же  погожим  майским  вечером  в
компании с Брейлсом, Недом Торпом и Диком Куини он пошел, а точнее  сказать,
поковылял (избыток эля в крови придавал  храбрости)  по  дороге,  ведущей  в
Шотери. Его спутники были отличными веселыми парнями, которые не разбирались
в грамоте, а тем более в поэзии, но зато обожали грубые шутки  и  розыгрыши,
особенно  когда  удавалось  проломить  кому-нибудь   голову,   поиздеваться,
напугать до полусмерти или обратить в бегство, а  также  украсть  что  плохо
лежит, отдохнуть в обществе покладистых девиц и так далее. Но  за  напускной
бравадой Дика Куини скрывалась нежная душа; у него были карие  глаза,  почти
такие же, как у Уилла, только взгляд их был более трогательным и  по-собачьи
преданным. Часто на уроках грамматики,  когда  учитель  Дженкинс  кивал  над
своей раскрытой книгой, Уилл рассказывал Дику  сказки  и  легенды  о  старых
временах,  а  еще  истории  собственного  сочинения.  Возможно,   что   этот
преданный, обожающий взгляд говорил Уиллу о том, что они лишь попусту тратят
здесь время? Торп и Брейлс шли по роще, поддерживая друг друга, и  распевали
какую-то разухабистую песенку:

                        Пей, пей, ни о чем не жалей,
                        Пусть дама твоя не придет,
                        И ночь уж давно - тебе все равно,
                        Ведь Родни уже не встает {*}.

     {* Перевод Е. Новожиловой.}

     Сердце  Уилла  трепетало  от   восторга   и   страха;   он   чувствовал
непреодолимое желание обладать черноволосой  женщиной,  гладить  ее  волосы,
чувствовать запах ее тела, и ему стоило немалых усилий, чтобы  не  поддаться
этому наваждению. Он не испытывал никаких чувств к  светловолосым  девушкам,
равно как не волновали его и рыжие -  все  они  были  похожи  на  женщин  из
семейства Арден и к тому же напоминали Уиллу  о  том  открытии,  которое  он
сделал для себя  в  тот  знаменательный  вторник  на  Страстной  неделе.  По
отношению к ним он не чувствовал ничего, кроме ненависти, сам еще не  будучи
точно уверен, что  это  такое...  Он  знал,  что  такое  жалость,  злость  и
презрение к самому себе за то, что связался  с  этими  грубыми  краснорожими
горлопанами. Теперь веселой компании предстояло провести всю ночь на  поляне
среди праздничных костров, с собой они захватили небольшой брусок сыра, хлеб
из бобовой муки, тушку кролика и несколько краденых кур, а  также  унесенную
из таверны бутыль с сидром. Кроме того, у каждого весельчака  было  наготове
еще кое-что.
     Что же до другой, символической палки, майского дерева,  то  уже  скоро
стараниями пуритан, искореняющих идолопоклонство, эта традиция в  Уорвикшире
будет изжита... Майское дерево,  украшенное  букетиками  душистых  цветов  и
пахучими травами, пуритане называли не иначе  как  вонючим  идолом.  Времена
менялись, и прежняя  вольница  уходила  в  прошлое...  Но  эта  нежная  ночь
все-таки будет полна смеха и веселья, и наутро  ритуальное  дерево-божество,
увешанное венками и лентами, доставят домой на повозке, запряженной  волами,
и на кончиках рогов  каждого  вола  тоже  будет  по  маленькому  букетику...
Небольшие группы молодежи разбредались по  роще,  а  затем  каждая  компания
распадалась на отдельные  пары.  Девушка  Уилла  должна  была  ждать  своего
кавалера на поляне. Сгущались сумерки, запад был охвачен заревом  заката,  а
на востоке уже была кромешная тьма.
     Четверых новоприбывших встретили радостные крики и смех. Где-то  совсем
рядом глухо стучал старинный барабан, тоненько  выводила  мелодию  флейта  и
трубил рог Робин Гуда (что  ж,  достойная  встреча  для  легендарного  Уилла
Скарлетта). Юноши быстро отделались от своих корзинок с  провизией,  вязанок
дров и потрепанных  плащей.  Уилл  заприметил  в  толпе  кое-кого  из  своих
знакомых: Тэппа, Робертса, Маленького Нуна, Брауна, Хокса, Диггенса, Все они
были со своими девушками; Но где же его подруга?
     Она тоже  была  здесь,  но  с  другим  парнем.  Увидев  Уилла,  девушка
засмеялась и помахала ему  рукой.  Уилл  почти  не  знал  своего  соперника;
белобрысый мальчик - не то Бригг, не то Хоггет,  или  Хаггет,  сынок  не  то
пекаря, не то  мельника.  Он  совсем  не  был  лучше  юного  перчаточника  -
крикливый юнец со светлым пушком на лице и маленькими поросячьими  глазками.
Сонет в нагрудном кармане жег грудь сочинителя, готового провалиться  сквозь
землю от стыда и злости. Сердце Уилла будто разлетелось на  мелкие  кусочки,
подобно холодному пирогу, оброненному на каменный пол кухни. Уилл повернулся
и бросился бежать прочь от своих приятелей, а те кричали  ему  вслед:  "Ага!
Ему невтерпеж! Его уже припекло!" Дик Куини побежал за ним. Он заметил все и
все понял.
     - Да здесь и без нее девок полно, - пытался он урезонить приятеля. - На
кой черт она тебе сдалась...
     - Оставь меня.
     - Я пойду с тобой.
     - Мне никто не нужен. - Уилл рванул одежду  на  груди,  отчего  во  все
стороны полетели пуговицы, и достал ненужный теперь сонет.  -  Вот,  возьми.
Может, тебе удастся стать ее очередным ухажером.  Может  быть,  это  поможет
тебе купить ее расположение после того, как ей наскучит этот олух.
     Дик Куини взял протянутый листок, недоумевая, что бы  это  могло  быть.
Уилл убежал. Дик снова принялся звать его, просил вернуться, но преследовать
не стал.
     Куда ему было бежать? Не в лес, не в церковь, не на пруд  и  не  домой.
Оставалась пивная. Ведь он как-никак был при деньгах. Тьма быстро сгущалась,
кровавое, зарево над западным горизонтом погасло. Пивная  тем  вечером  была
переполнена бедняками - это была толпа нетрезвых, дерущих глотки, как  сычи,
оборванцев, которые принесли с собой запах грязного тела и смрадное дыхание.
Совершенно неожиданно перед глазами Уилла возник вид величественного Лондона
- красные башни над зелеными водами реки, по которой плывут белые  лебеди...
Он протиснулся вперед и занял место на скамье рядом  со  старым  закопченным
пастухом, от которого пахло дегтем. Обломанные ногти пастуха  были  обведены
темной каемкой грязи. Пытаясь перекричать гул голосов, старик что-то  громко
доказывал своему соседу - такому же  худощавому  и  подслеповатому  старику,
который время от времени согласно кивал и что-то шамкал  беззубым  ртом.  (И
что, ты думаешь, я тогда сделал? Я встал и  прямо  так  и  сказал:  "Попрошу
внести залог по четыре пенса за дюйм!" Вот прямо так и  сказал,  точно  тебе
говорю.) У обслуживавшей  Уилла  девицы  за  корсет  была  засунута  большая
ромашка. Юношу порадовали эти большие округлые груди,  туго  стянутые  снизу
корсетом и  покачивающиеся  в  эдаком  уютном  гнездышке;  девушка  открыто,
по-деревенски улыбнулась ему. Он выпил. Наверно, она приняла его за  щедрого
красавчика, благородного господина,  носящего  перчатки.  Звякнула  монетка,
широким жестом брошенная  на  стол.  (На,  возьми,  это  тебе  за  труды.  -
Благодарствую, вы очень добры, ваша  светлость,  храни  вас  Господь.)  Уилл
выпил, велел принести еще; у него при себе было шесть пенсов, и он не  уйдет
отсюда, покуда не пропьет все до последнего гроша.
     В пивной говорили охотно, много и  громко,  стараясь  перекричать  друг
друга. ...А вот кое-кому уже больше не растить ячмень и не собирать  урожай.
Ага, не то умер от свища, не то отравился какой-то дрянью,  точно  не  знаю.
Давай, наливай еще, не откажусь. А кто откажется-то? Вера,  верность  -  все
это сплошная ложь и обман. ...И сосед Уилла вполголоса выругался.

                      И вот уже, усталый, он подходит
                      К темнеющим воротам царства мертвых,
                      И Цербер многоглавый говорит:
                      "Остановись! Кого ты ищешь, смертный?"
                      "Того, который Трою покорил.
                      Смертельный дар послал он всем троянам.
                      Его ищу - и всю его команду..." {*}

     {* Перевод Е. Новожиловой.}

     - У лошади будут глисты, точно-точно.  И  твоего  упертого  христианина
тоже не минет чаша сия.
     Уилл вышел на улицу, чтобы  справить  малую  нужду,  и  едва  не  упал,
споткнувшись о лежащего на земле пьяницу. Вот  и  взошла  луна.  Юноша  живо
представил  свою  бывшую  подругу  в  объятиях  соперника,  его  голый  зад,
посеребренный светом луны и совершающий ритмичные движения. Кровь  клокотала
от праведного  гнева,  Уилл  жаждал  отмщения.  Он  устроит  им  неслыханный
скандал, прогонит их голыми по дороге, будет  стегать  березовыми  прутьями,
готовый растерзать, убить коварную изменщицу... Но сначала  он  как  следует
напьется, пропьет все свои шесть пенсов.
     Итак,  решено.  Он  будет  накачиваться  элем  в  компании  безмозглых,
звероподобных деревенских мужланов, этих похотливых жеребцов  с  кружками  в
грязных мозолистых руках.  Он  будет  слушать  байку,  которую  рассказывает
бродяга с крысиными шкурками на поясе и остроконечным  колпаком  на  голове.
Жанровая зарисовка из жизни сельских пьяниц.  Так  пей  же  вместе  с  ними,
будущий благородный господин Уилл! Хохочи в пьяном угаре вместе с  батраками
Томом и Диком, вместе с чудаком по прозвищу Черный  Джек  из  Лонг-Комптона.
Лондон ждет тебя - но немного позже...
     Ну что, молокосос, съел?.. Чего-чего? Да мне на  тебя  вообще  плевать.
Что, захотел по зубам? А ты вообще заткнись, потому что ты  просто  сопливый
урод. А я был на войне и даже знаю по-голландски.  Ik  от  England  soldado.
Ugifme to trinken. Кто  врет,  я  вру?  Ну  погоди,  сейчас  я  ему  зубы-то
пересчитаю! Уж я ему задам! Вы все тут просто деревенский сброд, а вот  этот
щенок может уже считать себя покойником. Эй ты, сопляк, ты мне  уже  надоел.
Сейчас я тебе накостыляю! Мое оружие - простой кулак, но чтобы разбить  твою
наглую рожу, его вполне достаточно!
     Нестройный  гул  голосов,  брань,   пьяные   выкрики,   поддразнивающие
драчуна... Верзила в широких штанах и засаленной кожаной тужурке, без шляпы,
с  всклокоченными  патлами,  нетвердо  ступая,  направился  к  Уиллу.   Уилл
снисходительно улыбнулся, и вдруг верзила как-то странно взмахнул рукой и  с
силой ударил противника в  живот.  Уиллу  вдруг  почудилось,  что  множеству
осушенных  им  кружек  с  элем  был  отдан  приказ  отправиться  в  обратном
направлении,  из  кишок  прямо  на  луну,  и  он  был  не  в   силах   этому
воспротивиться. Он почувствовал, как кровь бросается в голову,  щеки  готовы
лопнуть, а глаза вот-вот выскочат из орбит. А ведь он успел  пропить  только
три пенни... Нет-нет, ему уже знакомо  это  чувство...  Униженный,  побитый,
высеченный розгами, опозоренный, вышвырнутый вон. Палуба  под  ногами  ходит
ходуном. Эй, салаги! Всем стоять смирно!..
     Уиллу было дурно. Уиллу было больно. В трюме плескались огромные волны,
корабль шел ко дну. Прощай, кают-компания! Под  оглушительный  хохот  пьяной
толпы юноша стал торить себе дорогу к выходу. При этом трезвомыслящий Уилл с
ужасом и отвращением смотрел на пьяного Уилла. Его толкали со  всех  сторон,
он оборачивался, огрызался, отбивался как мог.  А  воспаленный  мозг  поэта,
который, казалось, стремительно разрастался, подобно поганому грибу, так что
ему уже было тесно в пьяной голове Уилла, извергал из своих недр  прекрасные
стихи, и безжалостная богиня отрешенно наблюдала, как страдает это тело.

                  И весь в цветах, он в праздничной одежде
                  Отправился в нелегкий долгий путь,
                  Чтобы увидеть тот высокий столп,
                  Что подпирает небо... {*}

     {* Перевод Е. Новожиловой.}

     Вот я и докатился! Безмозглый идиот, которому досталась роль пьяницы  в
каком-то дурацком моралите, уходит со  сцены  под  дружный  хохот  зрителей.
Итак, спектакль заканчивается! Уилл зевнул и  вразвалочку  пошел  по  палубе
своего корабля, трюмы которого были наполнены элем.  Пьяному  взгляду  юноши
открылись совсем другие звезды, которые