ых Куэджли и заниматься с ними латынью. Их отец,
со своей стороны, брал на себя все расходы по проживанию  Уилла  в  доме,  а
также был обязан платить за уроки по десять шиллингов  в  квартал.  Конечно,
это жалованье не поражало воображения, так  что  разбогатеть  в  Глостершире
ему, Уиллу, вряд ли удастся.

                Quod videant oculi nit nisi litus habent... {*}

     {* Насколько видит глаз - ничего, кроме берега (Овидий, "Героиды").}

     Теперь он жил в большом, недавно выстроенном доме -  его  строительство
пришлось на время правления Генриха VIII, и он находился примерно  на  таком
же расстоянии от Шарпнесса, что и Баркли. Здесь  протекала  река  Северн,  и
Уилл снова начал мечтать о кораблях. Что же до  жизни  обитателей  дома,  то
всем хозяйством здесь заправляла сама миссис Куэджли (вторая жена  хозяина),
сварливая особа, с лица которой не сходило кислое выражение. Хозяин при  ней
уже ничем не напоминал того веселого  малого  в  расстегнутом  камзоле,  что
бражничал  с  Уиллом  в  Эттингтоне.  Дома  мастер  Куэджли  был   суров   и
сосредоточен - настоящий мировой судья в своей длинной черной мантии.  Слуги
поначалу решили сделать из Уилла шута, высмеивая его стратфордский акцент  и
хихикая над латинскими "хунк - хок", но  юноша  с  самого  начала  не  давал
спуску чванливому мажордому и был неизменно холоден с развязными служанками.
Уилл попросил дать ему отдельную комнату,  которая  находилась  бы  рядом  с
комнатами мальчиков, и его просьба была выполнена.

            Nunc hue nunc illuc, et utroque sine ordine curro... {*}

     {* То туда, то сюда я по берегу бегаю (Овидий, "Героиды").}

     Теперь о самих мальчиках, его воспитанниках. Самому  старшему  из  них,
Мэтью, было пятнадцать лет, за ним шел Артур, тринадцати с половиной,  затем
двенадцатилетний Джон - все трое  были  сыновьями  первой  госпожи  Куэджли.
Вторая супруга мастера Куэджли родила ему близнецов Майлза и Ральфа, которым
было лет по десять или около того. Еще раньше в семье было две дочери -  обе
постными личиками  были  похожи  на  свою  мать,  если  судить  по  скверным
портретам кисти какого-то художника из Глостера. Обе  девочки  рано  умерли,
так что осталось только пятеро сыновей, пять юных  голов,  в  которые  Уиллу
предстояло вдалбливать латынь.

                     Alta puellares tardat arena pedes... {*}

     {* Глубокий песок задерживает девичьи ноги (Овидий, "Героиды").}

     ...Безупречные строки Овидия навеяли сон и скуку. Тихий погожий день на
исходе лета, послеобеденное  время,  хочется  спать...  В  открытое  окно  с
громким жужжанием влетела большая черная муха,  и  все  ученики  моментально
переключили внимание на нее.  У  мальчиков  не  было  ни  малейшего  желания
учиться.  Близнецы,  похоже,  были  уверены  в  собственной  уникальности  и
считали, что обойдутся и без  учения.  Старшие  мальчики  постоянно  зевали,
лениво потягивались  и  пинали  друг  дружку,  охая  над  стихами  Овидия  и
"Грамматикой"  Лили,  а  иногда  принимались  шуметь  и  драться,  бросаться
измазанными в чернилах катышками бумаги и рисовать непристойные картинки.  К
Уиллу они относились без особого почтения. Стоило ему обратиться  к  Ральфу,
как тот заявлял, что он Майлз, и наоборот, и старшие мальчики поощряли такие
забавы  близнецов.  Когда  отец  начинал  экзаменовать  их  по   пройденному
материалу, то неизменно оказывалось, что они знают его из рук вон плохо.
     - Так почему же, - визгливо кричал Артур, у которого ломался  голос,  -
почему здесь стоит tull и latum, когда в настоящем времени это  будет  fero?
Просто чушь какая-то, я не собираюсь это зубрить.
     - Ей-богу, ты выучишь все, что задано, - гневно ответил Уилл.
     - Вы божитесь, сэр, - с деланным ужасом воскликнул  Мэтью.  -  Вы  всуе
упоминаете имя Божие!
     - Вот сейчас я спущу с вас штаны, - закричал Уилл, - и пройдусь  розгой
по вашим задницам, тогда вы узнаете, что я ничего не делаю всуе!
     При упоминании о спущенных штанах близнецы захихикали. С чего бы это?
     Как-то раз осенним утром мастер Куэджли сказал Уиллу:
     - Труппа слуг милорда Баркли  вернулась  домой.  Они  сыграли  в  замке
"Домового" Плавта. - Разумеется, представление шло на английском.
     - Это комедия о доме с привидениями?
     - Она самая. Думаю, мальчики будут лучше понимать латынь, если дать  им
перевести  что-нибудь  из  Плавта,  а  потом  пусть  каждый   сыграет   свою
собственную  роль,  им  же  самим  переведенную  на  английский.   Их   надо
заинтересовать учением. Пусть это будут не  только  крики  и  потасовки  (не
будем отрицать, что  во  время  занятий  они  ведут  себя  не  идеально),  а
заслуженное и полезное удовлетворение от проделанной работы и радость от  ее
итога.
     - Но ведь Плавт не был поэтом.
     - Не был,  но  все  равно  это  мудрое  и  толковое  чтение.  Там  есть
стихомифия {Стихомифия - стихотворный диалог в драме; персонажи обмериваются
репликами, каждая из которых равна целому  стиху  или  его  половине.}.  Она
будет  очень  полезна  для  Мэтью  и  Артура,  которые  собираются   изучать
юриспруденцию. Для перевода и постановки возьмите "Близнецов", там как раз и
для наших близнецов найдутся роли. Книжки купишь в Бристоле, в лавке мастера
Канлиффа. Помнится, в свое время, еще  учась  в  школе,  мне  тоже  довелось
участвовать в  такой  постановке,  но  только  на  латыни.  Память  об  этом
удовольствии я сохранил на всю жизнь. - Последнюю фразу он произнес довольно
мрачно.
     И вот золотым октябрьским днем  Уилл  отправился  в  Бристоль,  миновав
Баркли с его замком, Вудфорд, Алвестон, Алмондсбери, Пэтчвей,  Филтон...  Он
ехал верхом на гнедом мерине мастера Куэджли. Земля была устлана  ковром  из
золотистых и бурых листьев, похожих на поджаренную в масле  рыбу;  в  ветвях
деревьев порхали птицы, готовые покинуть идущий ко дну  корабль  лета.  Уилл
ежился от прохлады. Полы его старенького плаща были старательно запахнуты, а
в кошельке (это был замечательный кожаный кошелек, сшитый Шекспиром-старшим)
лежал золотой. На эти деньги нужно было купить книги, а на оставшиеся  гроши
- пообедать в какой-нибудь придорожной таверне. Собственных денег у Уилла не
было.
     Бристоль... Уилл с благоговейным страхом  и  волнением  въехал  в  этот
город. В гавани Бристоля возвышался  стройный  лес  корабельных  мачт;  Уилл
почувствовал соль на губах  и  увидел  моряков  -  суровых  морских  волков,
внешний вид которых  не  оставлял  никаких  сомнений  относительно  рода  их
занятий (куда уж до них было сухопутному и ныне покойному бедняге Хоби).  На
шумных улицах со всех сторон раздавались пьяные крики, звенели  колокольчики
работорговцев, по булыжнику весело грохотали большие деревянные  бочки.  При
виде такого множества настоящих моряков в странных разноцветных нарядах и  с
золотыми кольцами в ушах, при виде этих загорелых обветренных лиц Уилл вдруг
смутился. А ведь ему нужно было только купить книжки Плавта, съесть  скудный
обед и отправиться домой, чтобы возвратиться к привычной, размеренной жизни.
     -  Вот  все,  что  у  нас  есть,  -  сказал  книготорговец  Канлифф.  -
"Бвизнецы", "Домовой"  и  еще  "Хвастун".  Можете  взять  пять  книг  одного
наименования и еще одну, шестую, себе, как наставнику; ее я, так уж и  быть,
продам вам за три четверти цены. А других книг не держим.
     Канлифф был худощавым  стариком  с  очень  острым  подбородком.  В  его
магазинчике царил полумрак и пахло могилой и книжной пылью; на конторке,  за
которой хозяин считал деньги, лежал человеческий череп (неужели здесь  дерут
три шкуры и с живого, и с мертвого?). Канлифф с гордостью пояснил, что  этот
череп  принадлежал  забитому  до  смерти  негру-рабу.  С  улицы  в   магазин
доносились пьяные крики матросов из таверны и рокот океанского прибоя: волны
с грохотом разбивались о берег, и на них покачивались корабли со  спущенными
парусами.
     - Бовше вы таких книг во всем Бристове не сыщете, - продолжал  Канлифф.
"Л" он не выговаривал, произнося "Бристовь" вместо "Бристоль"  и  "Бвизнецы"
вместо "Близнецы".
     По Брод-стрит проехала дорогая карета, запряженная  парой  великолепных
серых в яблоках лошадей.
     - Но не все негры рабы, - продолжал Канлифф. - Например, вон та  особа,
что сейчас проехава, тоже черная, ну,  иви,  по  крайней  мере,  очень-очень
смугвая. Говорят, что когда-то ее привезви откуда-то из Ост-Индии. Якобы там
она быва дочкой вождя, а здесь ее из жавости взяви в семью и  воспитави  как
собственную  дочь.  Теперь  она  уже  совсем   взросвая,   надменная   дама,
добропорядочная христианка. У нее товстые  губищи,  как  у  обезьяны,  да  и
вообще, кто позарится на такую страховюдину? - Уилл проводил  карету  жадным
взглядом, пока та не скрылась за углом и цоканье  копыт  не  растворилось  в
уличном гаме. -  Она  из  Фишпондс,  -  добавил  Канлифф,  качая  головой  и
незаметно выпроваживая Уилла из своей лавки.
     Уилл сунул перетянутые бечевкой книги под мышку, запахнул получше  полы
старенького плаща и отправился бродить по узким извилистым улочкам. Он был в
каком-то непонятном смятении. Неизвестно, сколько бы это продолжалось,  если
бы в конце концов юношу не  окликнул  женский  голос  из  какой-то  открытой
двери.
     - Ей, красавчик! Ищешь, с кем бы переспать?
     Он с замиранием сердца обернулся. На женщине было широкое белое, хотя и
грязноватое, платье, плечи и грудь были обнажены. Она стояла сложив руки  на
груди и привалившись спиной к дверному  косяку.  Зазывно  улыбалась...  Если
англичане белые, подумал Уилл, то  тогда  ее,  несомненно,  следует  считать
черной. Хотя и не совсем, потому что  ее  темная  кожа  имела  замечательный
золотистый оттенок, но определить этот цвет одним словом, подобно тому, как,
например, называют  цвет  ткани,  было  невозможно,  ведь  это  была  живая,
находящаяся в движении плоть. При  различной  освещенности  солнцем  оттенок
кожи слегка менялся, но колорит и благородная насыщенность цвета  оставались
неизменными. Волосы женщины были вьющимися  и  черными  как  смоль,  губы  -
полными, а нос совсем не был похож на те прямые,  строгой  формы  носы,  что
обычно бывают у англичан. Не такой, как у Энн, и даже  не  вздернутый  и  не
курносый, а приплюснутый и широкий, с крупными ноздрями. Брови женщины  были
прямыми, вразлет. Красотка стояла на пороге дома, улыбалась и  манила  Уилла
своим длинным темным пальчиком.
     Уилл не знал, как быть, ведь денег у него было  совсем  мало  (как  раз
должно было хватить на маленький кусочек баранины в придорожной харчевне), а
в Бристоле наверняка привыкли к звону золотых монет. Как  говорится,  золото
за золото, но до сегодняшнего дня ему еще  никогда  не  приходилось  платить
(хотя нет, однажды он все-таки заплатил собственной свободой) за акт  любви,
и юноша вздрогнул при мысли о таком циничном торге. Им предстояло пройти  по
длинному темному коридору, где раздавались похотливые стоны.  Уилл  замер  в
нерешительности, а женщина продолжала улыбаться и затем  сказала:  "Если  ты
вправду  хочешь,  то  идем".  Уилл  скорчил  гримасу,  усмехнулся  и  что-то
пробормотал себе под нос,  разжимая  правую  руку  и  показывая  собеседнице
пустую ладонь. Женщина мелодично засмеялась.
     Уилл покорно подошел к ней, чувствуя необыкновенную слабость  в  ногах.
Она снова поманила его за собой. Он вошел в темный пыльный коридор, и в  нос
ему ударил резкий запах пота и еще какой-то гнили, будто  где-то  поблизости
разбили тухлое яйцо. Еще здесь пахло спермой  и  грязной  одеждой.  Судя  по
всему, сюда  часто  заходили  моряки.  Из  комнат,  расположенных  по  обеим
сторонам коридора, доносились смех и ритмичное поскрипывание пружин.  Низкий
мужской голос пророчески вещал: "Все безымянные сгинут,  и  да  будет  так!"
Дверь одной из каморок оказалась открытой, и Уилл стал невольным  свидетелем
происходящего там действа. В  каморке  стояла  низкая  лежанка,  забросанная
грязным тряпьем, пол был забрызган  кровью,  а  сама  любовь  происходила  у
стены, и судя по всему,  дело  близилось  к  завершению.  Черная  обнаженная
женщина с блестящим от пота телом была прижата  к  стене,  а  сзади  на  нее
наседал грузный моряк в расстегнутой рубахе и спущенных портках. У него была
ярко-рыжая pacтрепанная борода и совершенно лысая голова,  если  не  считать
редких жиденьких прядок, прилипших к черепу. При виде этой картины  спутница
Уилла  улыбнулась,  юноша  же  почувствовал  одновременно  и  отвращение,  и
возбуждение, и  сильную  неприязнь,  которой  не  испытывал  даже  во  время
безумных ночей с Энн. Он покраснел от страха и стыда, и ему вдруг нестерпимо
захотелось снова оказаться рядом с женой, покрыть поцелуями ее  белое  тело,
тонкие губы и прямой  нос,  упасть  в  ее  объятия  и  обрести  поддержку  и
утешение. Но темнокожая женщина вела его дальше.
     Они вошли в соседнюю каморку, где никого не  было,  если,  конечно,  не
считать призраков предшественников Уилла, незримо ухмылявшихся ему со  стен.
Призраки были повсюду: в складках грязных простыней,  под  кроватью,  откуда
Уиллу  приветственно  махала  волосатая  рука  неведомого   мертвеца...   Он
перешагнул порог и замер  как  вкопанный:  было  еще  не  поздно  отступить.
Женщина быстро спустила с плеч лиф платья, обнажив грудь с  черными,  словно
нарисованными чернилами сосками, и с улыбкой протянула к  Уиллу  руки.  Уилл
бросил на пол перевязанные  бечевкой  книги  Плавта  и,  дрожа  всем  телом,
откинув назад полы плаща,/заключил женщину в объятия. Она ничего не сказала,
он же принялся жадно целовать ее в  губы,  не  давая  произнести  ни  слова:
теперь  ему  казалось,  что  он  послушался  совета"  Хоби  и  отправился  в
путешествие к далеким берегам, где живут люди с собачьими головами и где  на
пальмах растут золотые орехи, а земля сплошь  усеяна  драгоценными  камнями.
Скалы, раскаленное солнце,  говорящие  рыбы,  волны  до  небес...  Но  вдруг
красотка резко отстранилась от него и протянула руку, требуя денег.
     - У меня только... вот... - Он показал свои  гроши,  и  тут  ее  словно
подменили. Она набросилась  на  него,  яростно  колотя  его  своими  черными
кулачками. Уилл попытался оттолкнуть  ее,  и  тогда  она  принялась  кого-то
звать, выкрикивая какое-то странное  имя.  В  коридоре  раздались  шаркающие
шаги, и в каморку ввалилась еще одна женщина  постарше  -  это  была  черная
толстуха, от которой пахло кухней. Она что-то торопливо дожевывала на  ходу;
ее толстые губы казались темно-багровыми, а обвислые, не  стянутые  корсетом
груди, болтающиеся при ходьбе из стороны в сторону,  свисали,  казалось,  до
самого пупа. Обе женщины накинулась на юношу с  кулаками,  что-то  крича  на
своем языке. Уилл попятился, спотыкаясь и прикрывая рукой  глаза,  ведь  эти
бестии могли запросто их выцарапать. Когда он наконец оказался  в  коридоре,
две медные монетки выпали из его  руки  и  со  звоном  покатились  по  полу.
Какой-то матрос в расстегнутой грязной рубахе выглянул из своей  каморки  и,
догадавшись, в чем дело, громко захохотал, обнажая гнилые зубы.
     Уилл бежал, и вслед ему несся этот хохот, подхваченный ветром,  который
вдруг почему-то очень сильно задул на этой улице. Он бежал со всех  ног,  не
разбирая дороги, гонимый чувством жгучего  стыда  за  пережитое  только  что
унижение,  стремясь  поскорее  оказаться  на  Брод-стрит,  где  можно  будет
смешаться  с  толпой,  где  скрипучие  вывески  раскачиваются  над   дверями
многочисленных кабачков и таверн, в том числе и над порогом "Розы",  где  он
оставил хозяйского гнедого,  пообещав  мальчишке-слуге  полпенни  за  труды.
Обедать в душной и жаркой харчевне ему сегодня не придется - оно и  понятно,
ведь денег у него нет; черт побери, у него  не  было  даже  полпенни,  чтобы
расплатиться за коня.
     - Вот, возьми это, - сказал  Уилл,  протягивая  мальчишке  свой  пустой
кошелек, замечательный кошелек из первосортной кожи, подарок  отца.  Разинув
рот от удивления, мальчишка принялся вертеть подарок  в  руках,  разглядывая
его со всех сторон. Уилл вскочил в седло и отправился  в  обратный  путь,  с
позором покидая Бристоль и устье Северна. И только тогда  он  со  страхом  и
стыдом вспомнил о том, что возвращается к Куэджли налегке,  без  книг,  ради
которых  ему,  собственно  говоря,  и  пришлось  совершить   столь   дальнее
путешествие.

ГЛАВА 9

     После того случая ему часто снилась по ночам та  темнокожая  шлюха,  ее
черные соски, крепкие груди, воинственно занесенные  кулачки,  и  при  одной
только мысли о ней наяву Уилл  неизменно  приходил  в  сильное  возбуждение.
Однако постоянно думать о ней он не  мог.  В  доме  Куэджли  не  было  книги
"Близнецы"  Плавта  (Уилл  тщательно  обыскал  скудную  библиотеку   мастера
Куэджли, когда того не было дома),  и  оставалось  лишь  одно:  написать  ее
самому. Элидамнус... Эпидамнум... Он никак не мог вспомнить названия города,
где происходило действие этой комедии ошибок и  где  разлученные  в  детстве
близнецы случайно встретились,  даже  не  подозревая  о  существовании  друг
друга. Что касается имен этих близнецов, то он точно знал, что одного из них
звали Менхем. Но вот имя второго... Исосцел? Софокл? Сосикл?  Когда-то  Уилл
читал эту книгу, но с тех пор прошло столько  времени...  И  вот  теперь  по
иронии судьбы юноше предстояло стать не Овидием, а Плавтом.
     - Мальчики готовят вам сюрприз,  -  доверительно  сообщил  как-то  Уилл
своему хозяину. - Постановка будет готова к Рождеству. Только не спрашивайте
у них о том, как идут дела. Пусть они думают, что вы ничего не знаете.
     - Что ж, ладно.
     - Это будет настоящее  театральное  представление.  Выступление  труппы
"слуг милорда Куэджли"!
     - Ага, ну ладно. - Хозяин был явно польщен. - Посмотрим...
     И Уилл написал:

                      Прошло немного дней еще, и стала
                      Она счастливой матерью двоих
                      Здоровых сыновей, так странно схожих,
                      Что различить их было невозможно... {*}

     {* Перевод А. Некора.}

     Отвратительно, просто из рук вон плохо - он  видел  это  и  сам.  Рифмы
ровным  счетом  никуда  не  годились.  Но  что  можно  требовать  от  такого
немелодичного языка, как английский? Потом Уилл подумал,  что  текст  должен
выглядеть так, как будто был переведен с латыни Мэтью, которому, как  самому
старшему из мальчиков, была отведена роль отца близнецов, Эгеона.  От  Мэтью
никто не потребует поэтического совершенства. Итак, не вычеркивать ни  одной
строки, пусть все остается как есть.
     - Обоих близнецов зовут Антифол, - объявил Уилл своим  ученикам,  -  но
только  один  из  них  из  Сиракуз,  а  другой  из  Эфеса.  -  Этих  имен  и
географических названий будет вполне достаточно. - А жену эфесского Антифола
зовут Адриана.
     - Так, значит, там и женщина есть? - подал голос  Артур.  -  А  кто  ее
будет играть? Наша мама?
     Похоже, хотя их отец и кичится своим превосходством над простолюдинами,
эти недоросли так никогда и не были в театре.
     - Женские роли обычно поручают мальчикам, - объяснил Уилл, - потому что
женщин в актеры не берут.
     - Но ведь  это  неправильно,  -  протестующе  забасил  Мэтью,  -  между
мужчинами и мальчиками не должно быть любовных отношений. Даже понарошку.
     Это замечание больно кольнуло Уилла. Он почувствовал себя уязвленным. И
тогда он сказал:
     - Между прочим, в древности это вовсе не считалось грехом, и у  знатных
афинян были свои так называемые мальчики-катамиты. Это название произошло от
имени юного Ганимеда, который прислуживал Зевсу за трапезой.  Мужчины  в  те
времена считали, что женщина - это  только  продолжательница  рода,  которая
вынашивает потомство, а для истинного наслаждения души и тела  нужно  искать
кого-нибудь  другого.  И  прекрасный  юный  мальчик  становился  воплощением
желаний этих  умудренных  опытом