,
вот. Имена начинаются на С и Л (он вывел пальцем латинские буквы S  и  Н  на
пыльном столе мастера Роджерса), а с какой буквы пишется третье  имя,  я  не
знаю. (Он имел в виду, что это должна быть латинская буква I  или  J.)  С  у
тебя уже есть.
     Уилл прислушался к брату, в душе считая его  провидцем.  Да,  С  -  это
Сьюзан, его отрада, его маяк в  океане  похоти  и  разврата.  Итак,  решено,
своего сына он назовет Хам, нет, лучше Гамнет. Подумать только,  ведь  всего
несколько месяцев тому назад и сам Уилл находился в шкуре бедняги  Олоферна,
учителя из той непристойной  книжки  Рабле.  Поэтому  свою  вторую  дочь  он
назовет Юдифь, то есть по-английски Джудит.
     - Послушай, - спохватился Уилл. - А сама мать, Энн? Моя жена, как она?
     - Хорошо. Очень хорошо. Но слышал бы ты, как она орала.
     - Ну, это ясное дело. - Уилл злорадно усмехнулся. - Так и должно  быть.
А теперь идем и проведаем мамашу и двойняшек. - Они запахнулись в  плащи.  -
Так сказать, засвидетельствуем им наше почтение. - И они вышли на улицу, под
потоки проливного дождя...
     Для нас же с вами сейчас самое время (так как первая бутылка уже  почти
пуста), подобно Ною, выпустить голубя на поиски  земной  тверди...  Впрочем,
чем эта история закончится, нам еще  только  предстоит  узнать.  Всему  свое
время. В Стратфорде Уилл уже исчерпал себя, сделал все возможное  -  ну  или
почти все - и теперь стал часто  слышать  призывный  звук  походных  труб  и
колокольный  звон,  чувствовать  попутный  ветер.  Нам  же   остается   лишь
распахнуть дверь, замок которой открывается любым ключом.
     Итак, год 1587-й, середина лета. В Стратфорд прибыла театральная труппа
"слуг ее величества королевы"; каждый актер приехал  верхом  на  собственной
лошади. Лето в тот год выдалось знойное и  засушливое,  было  жарко,  как  в
пустыне. Так с чем же они приехали, эти смеющиеся люди, которые хвастались в
трактире своей  близостью  к  королевскому  двору  и  запросто  упоминали  в
разговоре имена Тилни и самого Уолсингема? Больше  всего  на  свете  жителям
Стратфорда нужен был дождь, но актеры его с собой не привезли. А раз Бог  за
грехи человеческие однажды уже устроил на  земле  потоп,  то,  возможно,  на
этот, раз Он просто решил спалить  людей  заживо?  Грех,  грех,  грех...  Во
всяком случае, так было сказано  на  последней  воскресной  проповеди.  Кого
нужно было считать самым большим грешником?  Среди  актеров  был  человек  с
невыразительным лицом, расплющенным носом и к тому же косоглазый,  в  одежде
из  домотканой  материи,  в  колпаке  с  помпонами,  в  невысоких  сапожках,
по-деревенски подвязанных у  щиколотки,  с  кожаным  кисетом  на  поясе.  Он
расхаживал по городу, наигрывая незатейливые мелодии на визгливой дудочке  и
стуча в барабан. За ним по пятам ходил парнишка, его подручный, с деревянной
табличкой в руках, на которой красовалась надпись "Семь смертных грехов".
     Знающие люди говорили, что это был Дик  Тарлтон.  Что,  вы  никогда  не
слышали о Дике Тарлтоне? А мальчишку, что ходил за ним, звали не то Темп, не
то Камп, а может быть, и Кемп; к ногам, пониже колена, у него были привязаны
бубенчики, которые звенели при каждом шаге. Когда-то шут Тарлтон был  близок
к ее величеству, но затем (и об этом нельзя  было  говорить  вслух)  впал  в
немилость, дерзнув в высочайшем присутствии сказать какую-то гадость в адрес
сэра Уолтера Рали и графа Лестера. Глаза Тарлтона теперь смотрели  невесело,
но он был так же остер на язык, как и в прежние времена.
     Эй, слушайте все!  Эй,  вы,  погрязшие  в  грехах,  милости  просим  на
праздник порока! Там будет что посмотреть, приходите, не пожалеете.  Каждому
воздается мерой  за  меру,  а  кому  будет  мало  -  получай  больше.  Добро
пожаловать на представление - славное веселье! Под занавес  будет  исполнена
джига. Таких шуток вы не услышите больше нигде! И это будет завтра,  знайте,
вы, бесстыжие ублюдки, тупорылые болваны, ленивые вонючки...
     Актеры устроили веселое представление на  фоне  душного  стратфордского
заката, символизирующего страшный гнев Всевышнего. Дождь,  когда  же  пойдет
дождь... Семь смертных грехов... Джига под занавес... Затем в окнах трактира
загорелся свет, и окрестности огласил нестройный  хор  голосов,  исполняющий
под стук кружек с элем нехитрую песенку о любви:

                     Разлука уж близка; прощай, родная,
                     О грустном ты молчи: я знаю, знаю...

     - Жарко, - вздохнул Уилл, стоя  голым  перед  раскрытым  окном.  Сьюзан
теперь спала в комнате Джоан, но колыбель близнецов все еще стояла в спальне
родителей, и теперь оба малыша мирно спали. Энн, стройная и  вроде  бы  пока
еще не беременная, тоже сидела обнаженной. В ночном  воздухе  было  ощущение
надвигающейся беды - низко над землей висела  луна,  а  притихшие  городские
улицы будто ждали  прихода  Антихриста.  Что  же,  размышлял  Уилл,  если  я
когда-то и грешил, то все это осталось в далеком прошлом;  сделать  из  меня
козла отпущения вам не удастся... До его слуха донеслись далекие голоса,  но
на пение это не было похоже. Скорее всего, еще одна  толпа  горожан  идет  в
поля, чтобы всем вместе помолиться и попросить Бога ниспослать дождь.

                     Ведь слишком хороша ты для любого.
                     Прощай, прощай, не встретимся мы снова... {*}

     {* Перевод Е. Новожиловой.}

     Уилл взглянул на стройную  влажную  спину  жены,  на  узкую  талию,  на
изящную линию плеч. Слова актерской песенки навевали на него тоску,  которую
он никак не мог объяснить. Энн читала книжку, поднося ее близко к глазам:  у
нее развивалась близорукость. Заглянув через плечо жены, Уилл увидел строки,
набранные мелким шрифтом. "...И тогда он отправился в  путь  и  скитался  по
свету много лет, надеясь встретить девушку еще прекраснее, чем  она.  Только
все его поиски были напрасны. Он понял, что никто на  всем  белом  свете  не
заменит ему ее..." Красивая сказка про любовь, как раз  то,  о  чем  мечтает
каждая женщина.  Сердце  Уилла  сжалось  от  нежности,  и  он  наклонился  и
поцеловал Энн в  плечо.  Ее  это  немного  удивило,  но  она  с  готовностью
откликнулась на ласку, поспешно закрыла книжку и отложила ее в сторону.  Они
целовались, прижавшись друг к другу влажными от пота  телами.  Я  делаю  все
правильно, думал Уилл, в этом нет греха. Объятия становились все  крепче,  а
ласки все настойчивей...
     Но что за шум доносится с улицы? Голоса все приближались, и это была не
молитва, а крики негодующей толпы. Обнаженные мужчина и женщина  на  кровати
прервали свое занятие и настороженно замерли,  прислушиваясь;  Уилла  голоса
взволновали  гораздо  больше,  чем  Энн.   Бранные   выкрики   и   проклятия
сопровождались глухими  звуками  ударов  и  лаем  собаки.  Гамнет  и  Джудит
беспокойно заворочались во сне; Уилл  услышал,  что  и  отец,  и  Гилберт  в
соседних комнатах тоже не спят. Желание  заниматься  любовью  пропало.  Уилл
встал с кровати и подошел к окну.  В  свете  луны  было  видно,  как  жители
Стратфорда гонят перед собой по улице рыдающую  старуху.  Это  была  гадалка
Мадж Бруэр, в доме которой всегда жило много кошек.  Семь  смертных  грехов.
Черное. Золотое. Что же означало ее пророчество?..
     - Ведьма! Верни на землю дождь!
     - Богомерзкая колдунья, твои кошки - сущие черти!
     - Сорвите с нее одежду!
     - Бей ее! Пусть сатана изыдет!
     Какие-то юнцы принялись  колотить  ее  палками;  платье  на  Мадж  было
разорвано, и сквозь прорехи проглядывало  грязное,  по-старчески  иссохшееся
тело.   Старуха   плакала   и   задыхалась,   пытаясь   убежать   от   своих
преследователей... Потом споткнулась и упала;  они  захохотали  и  принялись
хлестать ее березовыми прутьями, заставляя подняться.  Это  было  похоже  на
чудовищную пародию на Тарлтона и его актеров.
     - Вставай, ведьма! Гоните ее из города! Энн укачала плачущих  близнецов
и тоже подошла к окну.
     - Что там такое? Пусти, я тоже хочу посмотреть. - Она  облокотилась  на
подоконник, опустив на него свои тяжелые  груди,  и,  увидев,  в  чем  дело,
вздрогнула. - Боже мой, они же убьют ее!
     Один из подростков принялся размахивать над Мадж горящим факелом, и она
завизжала от ужаса. Лохмотья, в которые превратилось ее  платье,  вспыхнули,
Мадж стала сбивать пламя, сначала отчаянно крича, а затем  замолчав,  словно
уже находясь на последнем издыхании.
     - Иди сюда, - позвала Энн. - Скорее, к  окну!  -  Не  веря  собственным
ушам, Уилл с отвращением посмотрел на жену... - Ну иди же, иди сюда  скорее!
- Он отпрянул от нее, отступив в темноту комнаты.
     - Нет! - Внезапно Уилл понял, что настоящая ведьма была здесь, рядом  с
ним. Обезумевшая толпа с криками прошла дальше по улице.
     - Это что, артисты колобродят? - спросил из-за двери отец.
     - Да, да, артисты, - ответил Уилл. Голоса постепенно стихали.
     - На  ней  все  семь  смертных  грехов!  Гоните  ее  в  церковь,  пусть
замаливает!
     - Как? Дьявола в церковь? Сжечь ее!
     Чувствуя сильную дрожь во всем теле, Уилл торопливо  схватил  со  стула
свою одежду. Энн все еще стояла у окна и охала.
     - Все, - с трудом сказала она. - ей конец.
     Нетвердо ступая, Энн подошла к мужу. Ему стало не по себе от мысли о ее
прикосновении, по спине  побежали  мурашки.  Уилл  поспешно  натянул  штаны,
прыгая по комнате: в этот момент он очень напоминал шута  Тарлтона,  который
после окончания своей дурацкой пьесы исполнял обещанную джигу.
     Тем временем толпа на улице начала понемногу расходиться, распадаясь на
семейные пары и компании по три человека. Кое-кто из соседей тоже  вышел  на
шум из своих домов, многие были в ночных рубашках. Уилл видел, как  олдермен
Перке, коренастый здоровяк, поднял Мадж Боуэр с земли.  Ее  раскинутые  руки
безвольно свисали; голова безжизненно болталась на старушечьей шее, язык был
высунут, а на губах виднелась кровь, которая казалась в лунном рвете  совсем
черной. Церковный сторож в одной исподней рубахе с  суровым  видом  разгонял
толпу. Уилл представил себе осиротевшую хижину старухи: летом вокруг ее дома
буйно  росла  высокая  крапива  и  бурьян,  а  теперь  будет   окончательное
запустение. Хлипкая дверь слетит с ржавых петель и будет валяться на  земле,
а кошки после, того, как в доме переведутся все мыши и опустеет мучной ларь,
разбегутся по полям и станут охотиться на  мышей-землероек.  Нет,  он  уйдет
отсюда, обязательно уйдет... И  если  не  сейчас,  то  уж  в  следующий  раз
обязательно.
     Немного успокоившись и придя в себя, Уилл вернулся домой и увидел,  что
Энн уже спит. Итак" завтра! Завтра утром  он  возьмет  те  несколько  сотен,
стихотворных строчек  "под  Плавта"  и  представит  их  на  суд  актеров  ее
величества. Конечно, актеры будут сонно зевать после ночного  кутежа,  будто
вовсе  не  расположены  выслушивать  его  довольно  складные,  хотя   и   не
гениальные, стихи. Но Уилл больше не мог откладывать это событие,  ведь  ему
было уже двадцать три года, он был отцом троих детей. Актеры могут  отказать
ему, могут даже посмеяться над  ним,  сказать  что-нибудь  вроде:  "Ну  что,
деревенщина, в театр решил податься?" В  этом  случае  он  обязательно  даст
достойный ответ, потому что пришло время  действовать,  а  не  сидеть  сложа
руки, покорно ожидая милости от судьбы. Он сидел, глядя на опустевшую улицу,
щедро посеребренную лунным светом, и в его голове зрела уверенность, что уже
завтра или послезавтра он покинет этот  город  в  составе  труппы  "слуг  ее
величества". От королевы к богине! Ради этого он  был  готов  терпеть  любые
насмешки и издевательства, пройти через все унижения, проползти  по  темному
туннелю стыда, ведущему в мрачную  преисподнюю,  где  извиваются  змеи,  где
покоятся души героев и над всем этим возвышается трон блистательной  богини.
А если это не что иное,  как  очередной  поворот  судьбы,  тайно,  исподволь
направлявшей его,  Уилла?  Ведь  наша  жизнь  -  это  пьеса,  сюжет  которой
торопливо сочиняется по ходу действия, а ее  финал  неизвестен  даже  самому
автору.
     Энн  широко  раскинулась  на  кровати,  спала  она   беспокойно.   Уилл
расстегнул на себе одежду и решил спать эту ночь в кресле у окна. Он  закрыл
глаза, размышляя о том, что ждет его в будущем, и незаметно, как Эндимион из
мифа, заснул крепким сном.

                       Луна боится ласк и любит ложь,
                       И тихо ждет, когда же ты заснешь.
                       А лунный свет и чист, и невесом,
                       Но искажает явь, как страшный сон... {*}

     {* Перевод Е. Новожиловой.}

     Но Уилл не боялся. Он уже ничего не боялся.


1592-1599

ГЛАВА 1

     - Вон они пошли, - с кислым видом проговорил Хенсло,  недовольно  глядя
на лежащую перед ним яблочную лепешку.  Кемп  все  еще  тяжело  дышал  после
исполнения своего  коронного  танца;  они  с  улыбкой  глядел  вслед  шумной
компании подмастерьев, выходящих из театра "Роза".  Может  быть,  вернувшись
домой, они  расскажут  своим  друзьям  и  знакомым,  что  Кемп  так  здорово
выделывал коленца своей джиги и что предшествующая его выходу пьеса  -  "Как
распознать мошенника" - была тоже ничего (хотя, конечно,  джига  Кемпа  была
куда  лучше).  Уилльям  мрачно  покачал  головой,  глядя  на  спину   Кемпа.
Самодостаточный человек! Такой не будет учить текст,  предпочитая  нести  на
сцене отсебятину, а значит, рано или поздно ему придется уйти. А  вообще-то,
поспешил одернуть сам себя Уильям, это его совершенно не  касается.  Не  его
это дело. Его  работа  в  театре  была  таким  же  ремеслом,  как  и  работа
перчаточка. Возможно, не таким скучным, но его суть от  этого  не  менялась:
Уильям, как и прежде,  исполнял  чужие  поручения,  и  это  развращало  душу
сильнее всего.
     - Ребята передразнивают людей судьи, - проговорил Аллен. - Зря они так,
конечно.
     - Ничего не зря! -  весело  возразил  ему  Кемп.  -  Конечно,  сорванцы
дурачатся, но ведь они не нарушают закон.
     - И из-за этих самых сорванцов нашу лавочку прикроют к чертовой матери,
- мрачно добавил Хенсло. Будучи человеком рассудительным, он знал, что  одно
событие может повлечь за собой другое;  одним  словом,  Хенсло  был  деловым
человеком.
     Тем утром подручные судьи арестовали слугу шляпника и  посадили  его  в
Маршалси, лондонскую  тюрьму  для  должников.  А  ведь  тот  бедняга,  можно
сказать, ничего не сделал: он только скорчил рожу и немного  подразнил  этих
самодовольных индюков; наверно перебрал эля за  завтраком.  Подручные  судьи
налетели на него и стали бить, весело перекликаясь между собой - тычок сюда,
пинок туда, - после чего поволокли к выходу. Незадачливого пьяницу  обвинили
в нарушении общественного  порядка  или  чего-то  в  этом  роде  и  объявили
зачинщиком массового побоища, отправив в тюрьму Маршалси.
     - Здесь театр, законное место для спектаклей, - проворчал Хенсло. - Так
что будет лучше для всех, если они поскорее уберутся отсюда. А то  ишь  чего
вытворяют!
     С улицы тем временем доносились выкрики,  подражающие  лающим  командам
пристава. "Смирно! Записать имя этого бродяги! Шагом  марш!"  Все  это  было
довольно шумно: наверно, зрители успели насладиться не  только  пьесой  "Как
распознать мошенника" и джигой Кемпа, но и продававшимся в "Розе"  элем.  Но
разве, думал  Уильям,  предназначение  театра  не  в  том,  чтобы  подавлять
неукротимый дух бунтарства, которым одержима человеческая  душа?  Сейчас  же
театр  только  подливал  масла  в  огонь.  Кажется,  похожая  мысль  была  у
Аристотеля... Хотя, конечно, этот балаган не имеет ничего общего с настоящим
искусством. Обычный трактир, который отличается от прочих лишь  тему  что  в
нем нельзя остаться на ночь. Пьеса "Как распознать мошенника" ставилась  без
Уильяма, так что он просто произносил несколько дурацких  реплик  отведенной
ему роли (получалось неубедительно, он это понимал) и уходил со сцены. А как
же пьеса "Гарри VI", когда аудитория была не в силах сдержать свои чувства и
громко проклинала французов?; Что ж, Франция была врагом, точно так же,  как
и Испания. А как же "Тит Андроник", от которого в  жилах  зрителей  закипала
кровь, глаза жадно следили за надруганием над трупом, а воображение рисовало
сцену казни? В этом спектакле обреченный на смерть должен был быть  изрублен
на куски, а его внутренности брошены в огонь жертвенника. Прелестно,  просто
замечательно... Хотя это всего лишь мода (такая же, как и мода на перчатки).
Так сказать, желание  переплюнуть  самого  Кида  {Кид  Томас  (1558-1594)  -
английский драматург.}.
     -  Я  пойду  гляну,  что  там   такое,   -   вызвался   Уильям   (какое
благородство!). - Может быть, все обойдется.  -  Он  обещал  посылать  домой
деньги: работа есть работа.
     - Ладно, - согласился Хеминг, - пойдем вместе.  -  Это  был  невысокого
роста толстяк с внешностью бакалейщика, он с готовностью спустился во  двор,
присев на краешек авансцены и соскользув с нее на землю. Уильям, который был
моложе его на восемь лет, легко спрыгнул следом. В кошельке у него  звякнули
деньги. Хоть он был уже далеко не в мальчишеском возрасте и  совсем  недавно
отметил  свой  двадцать  восьмой  день  рождения,   он   все-таки   сохранял
стройность, ловкость и легкость на подъем. Они быстро прошли  через  двор  и
дошли до ворот. Страдающий от одышки Хеминг с трудом поспевал  за  Уильямом.
Стоял жаркий июньский день, было одиннадцатое число знойного  и  засушливого
месяца. Говорят, по такой погоде можно запросто подцепить чуму...
     Потасовку перед  Маршалси  они  заметили  еще  издали  и  остановились,
опасаясь подходить слишком близко. Пытливый взгляд Уильяма мгновенно охватил
всю картину происходящего, подмечая мельчайшие детали  -  неспешное  течение
реки, лебедей, рассекающих водную гладь, равнодушное  солнце...  У  подножия
серых  каменных  стен  тюрьмы  стояла  шумная   толпа   подмастерьев.   Люди
выкрикивали угрозы, воинственно потрясали кулаками и  собирали  булыжники  и
камешки  помельче.  Выпустите  его!  Свободу  узнику!   Мы   желаем   видеть
заключенного! Уильям понимающе кивнул. Это был народ - простолюдины, плебеи.
И пришли они сюда вовсе не для того, чтобы восстановить  справедливость.  Им
хотелось просто пошуметь. Он ничуть  не  сомневался  в  этом.  Да,  конечно,
подмастерья  были  еще  слишком  юны  и  неопытны,  но  по  дороге   к   ним
присоединились и бездельники постарше, которые уже начали  швырять  камни  в
сторону тюрьмы, хотя многие даже не знали, из-за чего, собственно, весь этот
шум. Выпустите его немедленно!  Долой  тюрьмы!  Подумаешь,  ну  изнасиловал,
ограбил или убил кого-то - какая разница? Эй вы там, мы отстояли свои  права
в борьбе с самим королем Джоном {Король Джон  -  возможно,  имеется  в  виду
английский монарх Иоанн Безземельный, который  в  1215  году  под  давлением
восставших вассалов подписал Великую хартию  вольностей.}.  Долой  произвол!
Выпустите его, и мы сами его вздернем,  если  есть  за  что.  Глядя  на  эти
грубые, перекошенные от гнева лица, Уильям снова покачал головой.
     - Гляди, охранники, - охнул Хеминг, который обливался потом под  лучами
солнца.
     Из тюрьмы действительно вышли люди, вооруженные  палками  и  дубинками;
один или двое из них выхватили из ножен кинжалы, и  острые  стальные  клинки
сверкнули языками серебряного огня. Шпаги охранников были  убраны  в  ножны.
Еще бы, с какой стати пачкать оружие об этот сброд? И  вот  уже  послышались
глухие удары и хруст костей...
     - Лучше бы нам убраться отсюда подобру-поздорову,  пока  не  поздно,  -
трусливо сказал Хеминг при виде крови.
     Тем временем некоторые подмастерья попытались отступить: их деревенские
физиономии окаменели от страха. В сутолоке несколько человек  не  удержались
на ногах и теперь безуспешно отбивались от обрушивающихся  на  них  со  всех
сторон пинков. Какой-то толстый мальчишка