его  комедию  "Мнимый
рогоносец", он нашел ее столь прекрасной, что  одного  раза  ему  показалось
мало, и он был  на  ней  шесть  раз.  Такое  начало  письма  вызвало  краску
удовольствия на щеках Мольера, начинавшего в последнее  время  с  удивлением
замечать, что слава выглядит совсем не так, как некоторые ее представляют, а
выражается, преимущественно, в безудержной ругани на всех перекрестках.
   И он продолжал читать приятное письмо. Далее выяснилось, что  Неф-Вильнен
обладает поистине феноменальной памятью: в шесть приемов он всю  комедию  до
единого слова записал. В этом месте господин Мольер насторожился, и недаром,
потому что господин Неф-Вильнен сообщал, что к каждой сцене  "Рогоносца"  он
сочинил свои собственные комментарии.  И  с  этими  комментариями  он  пьесу
направляет в печать, потому что, писал господин Неф-Вильнен:
   "...это совершенно необходимо для вашей и моей славы!"
   "Недобросовестные люди,-писал далее господин Неф-Вильнен,-могли выпустить
плохо проверенные списки пьесы, причинив этим ущерб господину Мольеру!"
   Словом, господин Неф-Вильнен отдает пьесу  издателю  Жаку  Рибу,  что  на
набережной Августинцев.
   -  Богом  клянусь!-воскликнул  Мольер,  дочитав  послание   славолюбивого
господина Неф-Вильнена.-Более развязного человека не будет в мире!
   Ну, в последнем господин де Мольер ошибался!
   Вышедшая с комментариями Неф-Вильнена пьеса, прежде всего, дала некоторым
остроумным людям повод высказать предположение,  что  никакого  Неф-Вильнена
нет и не было на свете, а что это выдуманное имя послужило прикрытием самому
господину  Мольеру,  чтобы  выпустить  пьесу!  Такое  предположение  следует
отнести  к  числу  неосновательных  предположений.  В  самом   деле,   зачем
прикрываться чужой фамилией, чтобы выпустить пьесу, которая  на  сцене  идет
под настоящей фамилией  автора?  Разве  чтобы  иметь  возможность  поместить
комментарий к сцене? Вздор!
   Лето 1660 года ознаменовалось тем, что Мольер наконец  имел  возможность,
оторвавшись  от  текущего  репертуара  в  Малом  Бурбоне,   представить   на
рассмотрение короля своих  "Драгоценных".  29  июля  пьеса  была  сыграна  в
Венсенском лесу под Парижем, куда выезжал молодой король, чтобы отдохнуть на
лоне природы. Пьеса имела полнейший успех. И  тут  выяснилось  окончательно,
что Людовик XIV чрезвычайно  любит  театр,  и  в  особенности  комедию,  что
опытный директор Малого Бурбона тут же учел.
   Затем труппа вернулась в Париж и повела свой репертуар,  начинающий  ясно
показывать, что мольеровские пьесы побивают по  количеству  представлений  и
величине сборов все остальные пьесы  как  комического,  так  и  трагедийного
рода.
   Тринадцатого августа Мольер представил  "Драгоценных"  для  Единственного
Брата Короля и его свиты в
   Лувре, и опять с громаднейшим успехом. Солнце бродячего  комедианта  явно
поднималось. Впереди начинала мерещиться громаднейшая карьера, и в  приятном
предчувствии успехов труппа вступила в осень 1660 года.  И  вот  в  октябре,
через четыре  дня  по  смерти  бедного  сатирика  Скаррона,  успокоившегося,
наконец, в  могиле  после  ужасных  страданий,  причиненных  ему  параличом,
произошло  необыкновенное  и  даже  ничем  не  объяснимое  событие.  Именно:
директора труппы  королевского  брата,  пользовавшейся  полным  успехом  при
дворе, изгнали из Малого Бурбона вместе со всей его труппой.
   В слезливый понедельник 11  октября  в  зале  Бурбона  появился  господин
Ратабон, главный смотритель всех королевских зданий. Ратабон  был  загадочно
сосредоточен и вел за собою архитектора с какими-то чертежами  и  планами  в
руках, а за архитектором толпою шли рабочие, и в руках  у  них  были  кирки,
лопаты, ломы и топоры. Встревоженные актеры обратились к господину  Ратабону
с вопросами о том, что означает это появление, на что господин Ратабон  сухо
и вежливо объявил, что он пришел ломать Малый Бурбон.
   - Как?!-воскликнули актеры.-А где же мы будем играть?!
   На это господин Ратабон ответил вежливо, что это ему неизвестно.
   Когда  появился  Мольер,  дело  разъяснилось  вполне:  Ратабон  явился  с
великолепным и полностью разработанным проектом  перестройки  Лувра,  причем
для успешного хода этой перестройки было необходимо снести с лица  земли  не
только  Малый  Бурбон,  но  и  прилегающую  к  нему   церковь   Сен-Женевьев
д'Оксерруа.
   Пол закачался под ногами у Мольера.
   - Значит, мы без предупреждения останемся на улице?-спросил Мольер.
   Вместо ответа Ратабон только пожал сочувственно плечами и развел  руками.
Формально он был совершенно прав: в его обязанности  ни  в  коем  случае  не
входило извещать директора комедиантов о тех перестройках, которые  намечает
в королевских зданиях архитектор короля.
   И тут же в Бурбоне загремели топоры и полетела гипсовая пыль.
   Гримасы исказили лицо уже прославленного директора.  Он  кинулся  куда-то
бежать, кого-то искать, и перед ним оказался секретарь театра Лагранж.  Лицо
того пылало ненавистью.
   - Злой умысел Ратабона совершенно ясен!-зашипел Лагранж.
   Оправившись от первого потрясения, де Мольер  бросился  искать  защиты  у
покровителя труппы- Господина. И Господин...
   Но вернемся на минуту к господину Ратабону. В самом деле,  в  силу  какой
причины  можно  было  приступить  к  уничтожению  театра,   не   предупредив
придворную труппу ни одним словом? Ввиду того, что никак  нельзя  допустить,
что господин Ратабон по рассеянности не заметил, что под боком у него играют
актеры,  а  одно  время  даже  две  труппы  сразу  (итальянской   во   время
ратабоновской истории в Париже не было, она  уехала  из  Франции),  остается
признать, что сюр-интендант  Ратабон  умышленно  не  предупредил  труппу  об
уничтожении театра.
   Более того, он скрыл всякие приготовления к этому, чтобы труппа не успела
принять каких бы то ни было мер к спасению своих спектаклей. Если это так (а
это  именно  так),  возникает  вопрос:  что  же   толкнуло   на   это   дело
сюр-интенданта Ратабона?
   Увы! Все в один голос утверждают, что Ратабон был направлен на  это  дело
очень сильной компанией тех врагов,  которые  возненавидели  Мольера  и  его
произведения с первых же дней его появления в  Париже.  Не  смею  утверждать
точно, у меня на это нет доказательств, но высказывалось даже предположение,
что сюр-интендант был подкуплен. Но кто  именно  направил  его  руку-это  не
известно никому.
   Итак, Господин...
   Господин принял живейшее участие в судьбе  труппы,  и  о  происшествии  в
Малом Бурбоне  тотчас  сообщили  королю.  Сюр-интендант  был  вызван  к  его
величеству, и на вопрос о том, что происходит в  Бурбоне,  дал  краткий,  но
исчерпывающий ответ, представив королевскому вниманию план будущих  колоннад
и зданий.
   Возник вопрос, как быть с труппой герцога Орлеанского,  которая  остается
на улице? Молодой король разрешил этот вопрос моментально.  Разве  у  короля
Франции  только  одно  театральное  здание  в  Париже?  Предоставить  труппе
господина  де  Мольера  театр  в  Пале-Рояле,  ранее  именовавшемся  Дворцом
Кардинала.
   Тут королю, замявшись, доложили, что  в  пале-рояльском  зале  не  только
нельзя играть, но даже и входить в него страшно,  так  как  в  любую  минуту
подгнившая балка может свалиться на голову. Но и это было улажено мгновенно.
Господину  Ратабону  было  велено  продолжать  производить  ломку  в   Малом
Бур-боне, но одновременно с этим приступить к полному ремонту в  Пале-Рояле,
с  тем  чтобы  труппа  Мольера  как  можно  скорее  могла  начать  там  свои
представления.
   Тут уж господину Ратабону ничего  более  не  оставалось,  как  немедленно
приступить к ремонту. Таким образом, спасением следующего сезона Мольер  был
обязан королю Людовику XIV.
   Театральный зал в  Пале-Рояле  был  тот  самый  зал,  в  котором  великий
театрал, кардинал Ришелье, в  1641  году  поставил  в  необыкновенно  пышных
декорациях, на прекрасно машинизированной сцене пьесу "Мирам",  в  сочинении
которой  принимал  участие.  Несмотря  на  все  технические  чудеса,   пьеса
провалилась  так,  как  редко  бывает.  Ко  времени  ратабоновской   истории
заброшенный зал пришел в  полную  ветхость.  Балки  в  нем  сгнили,  потолки
продырявились, а пол был в таком состоянии, что шагнуть  было  страшно-можно
было сломать  ногу.  Но  беседа  с  королем  чрезвычайно  подогрела  энергию
Ратабона,  и  в  то  время,  когда  он  энергично  ремонтировал  Пале-Рояль,
мольеровская  труппа  играла  во  дворцах  у   высшей   французской   знати.
"Рогоносец" был с успехом показан у маршала де  Ла  Мейерей,  у  герцога  де
Роклёр, у герцога де Меркёр и у графа де Вайяк.
   Но в этот период времени  Мольеру  пришлось  играть  и  в  более  высоком
обществе. Кардинал Мазарэн, опекун короля и первый министр Франции, несмотря
на свою болезнь, приковывавшую его  к  креслу,  изъявил  желание  посмотреть
новые нашумевшие пьесы Мольера, и труппа играла 26 октября 1660 года  в  его
дворце "Драгоценных" и "Шалого". Кардинал был  доволен,  но  гораздо  больше
кардинала веселился один молодой человек, скромно  притаившийся  за  спинкой
кардинальского кресла, причем присутствовавшая знать делала вид, что она  не
замечает молодого человека, хотя все время и косилась на него.
   Лоре писал в своей газете,  именующейся  "Историческая  Муза",  несколько
загадочно: "Обе пьесы понравились чрезвычайно, и не только Юлию, но и прочим
Высоким Особам",-причем слова "высокие особы" были написаны с больших  букв.
Далее Лоре свидетельствовал, что его  высокопреосвященство  кардинал,  чтобы
поощрить труппу, велел отвесить...
 
          Для Мольера и его компаньонов 
          Две тысячи экю миньонов. 
 
   Большие буквы в произведении Лоре понятны: за креслом кардинала притаился
не кто иной,  как  король,  который  почему-то  счел  нужным  быть  на  этом
представлении инкогнито.
   Свой успех при дворе Мольер не замедлил использовать и получил разрешение
перенести из Бурбона в Пале-Рояль не только обстановку актерских уборных, но
даже полностью два яруса лож. Аппетит, как  известно,  приходит  с  едой,  и
директор пожелал переместить в Пале-Рояль также  и  декорации  и  машины  из
Бурбона, но это уже не удалось. Знаменитый итальянский театральный  машинист
Вигарани, который  прибыл  в  Париж,  чтобы  сменить  не  менее  знаменитого
машиниста  Торелли,  заявил,  что  машины  ему  необходимы  для   постановки
королевских балетов в Тюильри. Возникла война, и  в  ней  Вигарани  победил.
Машины остались в его руках, причем великий машинист произвел  первое  чудо,
но вовсе не из ряда тех, которых от него ожидал  двор.  Именно:  отвоеванные
машины он все до единой сжег вместе с декорациями, чем  изумил  всех,  кроме
одного  человека-  пристального  Шарля  Лагранжа.  Преданный  своему  театру
секретарь и казначей говорил раздраженно своему директору:
   -  Вы  знаете,  мастер,  этот  Вигарани-форменный  висельник!  Он  спалил
декорации и машины, чтобы все забыли о работах Торелли!
   - Я вижу, что он вполне театральный человек,  этот  Вигарани,-ответил  на
это Мольер.
   И действительно, Вигарани был глубоко театральным человеком, то  есть  не
выносил никаких конкурентов, что, однако, не мешало ему  быть  первоклассным
машинистом.
   Во время вынужденных гастролей во дворцах знатных людей Мольеру  пришлось
перенести одно испытание. Бургонцы и Театр на  Болоте,  пользуясь  тем,  что
Мольер временно остался без театра,  стали  сманивать  актеров.  Они  сулили
золотые горы мольеровским комедиантам и утверждали, что дело Мольера кончено
и не воскреснет в Пале-Рояле.
   На Мольера это подействовало очень тяжело. Он стал бледен, начал  кашлять
и худеть, коситься на своих актеров, смотреть на них жалкими  взволнованными
глазами. В глазах этих читался вопрос: предадут или нет? Его состояние  было
замечено труппой, и она однажды  явилась  во  главе  с  Шарлем  Лагранжем  и
сообщила Мольеру,  что  ввиду  того,  что  он  соединяет  с  необыкновенными
способностями  честность  и  приятное  обращение,  труппа  просит   его   не
беспокоиться: актеры не уйдут искать счастья на стороне, какие  бы  выгодные
предложения им ни делали.
   Господин де Мольер хотел сказать в ответ что-то красноречивое, как это он
очень умел делать, но, взволновавшись, ничего ровно не сказал, а, лишь пожав
всем руки, удалился для размышлений в одиночестве.
 
 
 
   Глава 16
   ПЕЧАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ РЕВНИВОГО ПРИНЦА
 
               Не насилуйте свой талант! 
                                  Лафонтен 
 
   Крупной ошибкой, которую сделал в этот период своей  жизни  Мольер,  была
следующая:  он  прислушивался  к  тому  плохому,  что  о  нем   говорят,   и
оскорбления, которые ему следовало оставлять без всякого внимания,  задевали
его. С первых же дней появления на сцене  его  комедий,  а  также  маленьких
шуток-фарсов, которые  он  ставил  наряду  с  пьесами  большого  репертуара,
литераторы  Парижа  дружно  стали  говорить,  что  Мольер-пустой  гаер,   не
способный подняться до разрешения тем в серьезном плане. И  таких  лиц  были
десятки. Правда, им противостояли некоторые единицы,  и  в  число  их  вошел
знаменитый и  высокоталантливый  баснописец  Лафонтен,  ставший  с  течением
времени лучшим другом Мольера. После первых же спектаклей  Мольера  Лафонтен
восклицал:
   - Этот человек в моем вкусе!-и говорил  о  том,  как  великолепно  Мольер
следует природе и правде в своих произведениях.
   Так вот, вместо того, чтобы прислушиваться  к  словам  Лафонтена,  Мольер
прислушивался к тому, что говорят иного порядка лица. Результатом этого было
то, что у Мольера возникла мысль доказать всему миру, насколько он  способен
вечную  тему  ревности,  взятую   в   "Сганареле"   комически,   разработать
по-серьезному, использовав для этой цели героя из самого  высшего  общества.
Каким-то образом он сумел,  работая  над  "Сганарелем",  писать  героическую
комедию под названием "Дон Гарсиа Наваррский, или Ревнивый принц".
   Сюр-интендант тем временем закончил ремонт Пале-Рояля. Все было приведено
в порядок, а под потолком натянули громадное голубое полотно, служившее двум
целям: ласкать взоры зрителей видом искусственного неба, а  главным  образом
для того, чтобы вода не капала на этих зрителей, так  как  потолок  все-таки
протекал, несмотря на ремонт Ратабона.
   Двадцатого января 1661 года труппа Мольера вошла в Пале-Рояль,  а  следом
за ней явилась и итальянская труппа, вернувшаяся в  Париж.  Опять  разделили
дни, но на этот раз заплатили итальянцы Мольеру-в возмещение  тех  расходов,
которые он понес при ремонте. А понес он эти расходы потому, что  отпущенных
на ремонт денег из казны не хватило.
   Пале-Рояль был залит светом, и черные опасения, что дело  не  воскреснет,
сразу рассеялись. Публика стала восторженно  принимать  мольеровские  пьесы,
причем выяснилось  окончательно,  что  они  забивают  пьесы  всех  остальных
авторов.
   Казалось бы, все шло благополучно, но тут и явился  на  сцену  4  февраля
этот самый "Ревнивый принц". Денег на пышную постановку великосветской пьесы
было  истрачено  очень  много,  а  сам  директор,  у   которого,   очевидно,
улетучились воспоминания о том, как в него швыряли яблоками, предстал в виде
блистательного принца.
   Публика с интересом приготовилась смотреть новое  произведение  господина
Мольера  и  благосклонно  выслушала  первый  монолог  Эльвиры  в  исполнении
Терезы-Маркизы Дюпарк. Появившийся дон Гарсиа начал свои пышные  монологи  о
славных опасностях и о блеске глаз донны  Эльвиры  и  о  других  возвышенных
вещах. Монологи эти были так длинны,  что  во  время  их  публика  не  спеша
осматривала и голубое небо, и золоченые ложи Пале-Рояля. Мольер играл, но на
сердце у него было смутно: касса дала шестьсот ливров, а театр был далеко не
полон. Публика, скучая, ждала, что  интересное  будет  в  дальнейшем,  но  с
ужасом следует сознаться, что ничего интересного она не  дождалась,  и  огни
погасли над ревнивым принцем при жидких аплодисментах.
   Опытным драматургам известно, что для того, чтобы определить, имеет ли их
пьеса  успех  у  публики  или  нет,  не  следует  приставать  к  знакомым  с
расспросами, хороша ли их пьеса, или читать  рецензии.  Есть  более  простой
путь: нужно отправиться в кассу и спросить, каков сбор. Это Мольер и сделал,
причем узнал, что касса на втором представлении дала пятьсот  ливров,  а  на
третьем-сто шестьдесят восемь и на четвертом-четыреста двадцать шесть. Тогда
Мольер присоединил к  "Дону  Гарсиа"  победоносного  "Рогоносца"  и  получил
семьсот двадцать  ливров.  Но  затем  и  "Рогоносец"  не  помог,  дав  сбору
четыреста ливров. И, наконец, явилась на сцену губительная семерка и роковое
в жизни Мольера семнадцатое февраля.
   В четверг 17 февраля на седьмом представлении "Дон Гарсиа" дал  семьдесят
ливров. Тут уж последние сомнения директора рассеялись: и сама пьеса,  и  он
сам в роли Гарсиа провалились окончательно и бесповоротно. Он исполнял  роль
принца настолько плохо, что еще до седьмого спектакля  стал  думать  о  том,
чтобы передать роль другому актеру.
   Провал   сопровождался   тем,   чем    сопровождается    всякий    провал
драматурга,-дикою радостью недругов, плаксивым сочувствием  друзей,  которое
во  много  раз  хуже  вражеской  радости,  хохотом  за   спиной,   траурными
сообщениями  о  том,  что  автор  исписался,  и  ироническими   самодельными
стишками.
   Всю эту чашу Мольер испил, награжденный за свой полет в высшее общество и
за сочинение растянутой и холодной пьесы.
   -  Эти  буржуа  ничего  не  понимают  в  искусстве!-   рычал   совершенно
несправедливо директор, снимая с себя пышный наряд принца  и  превращаясь  в
того, кем он и должен был быть, то есть в Жана-Батиста Поклена. Закончил  он
кашлем и угрозами, что он снимет в Пале-Рояле "Дона Гарсиа", но поставит его
в придворных спектаклях. Рассуждал он, очевидно, так: кому же и  разобраться
в переживаниях принца, как не самим принцам?
   Свою угрозу он привел в исполнение через год, поставив "Дона Гарсиа"  при
дворе. Тут он провалился так же, как и в Пале-Рояле. Тогда, уже не произнося
ничего, директор Пале-Рояля кое-какие стихи из "Дона Гарсиа",  которые  были
получше, решил перенести в другие свои пьесы, чтобы товар не пропадал зря, и
с тех пор терпеть не мог, когда кто-нибудь заговаривал  с  ним  о  "Ревнивом
принце".
 
 
 
   Глава 17
   ПО СМЕРТИ РЕВНИВОГО ПРИНЦА
 
   Большое событие произошло в начале 1661 года. Кардинал Мазарини  9  марта
скончался, а на следующий же  день  двадцатитрехлетний  король  Людовик  XIV
совершенно оглушил министров.
   - Я призвал вас,  господа,-сказал  молодой  король,  не  мигая  глядя  на
министров,-для того, чтобы сказать вам, что настала пора мне  самостоятельно
управлять государством. Вы будете помогать  мне  советами,  но  лишь  в  тех
случаях, когда я вас буду спрашивать.  Отныне  я  запрещаю  подписывать  без
моего приказа какую бы то ни было бумагу, будь это хоть самый незначительный
паспорт. Вы ежедневно лично будете давать мне отчет в вашей работе.
   Министры, а за ними и вся  Франция,  сразу  поняли,  насколько  серьезный
человек на престоле.
   Очень понял это и Мольер и сразу установил то  место,  куда  нужно  будет
обращаться за защитой в каком-нибудь крайнем случае. А такие крайние  случаи
могли быть-это отчетливо показала история с "Драгоценными".
   Весною этого же года Мольер закончил новую комедию под  названием  "Школа
мужей". Пьеса была написана на тему о побеждающей страсти двух юных существ,
страсти,  преодолевающей  все  препятствия,  которые  ей  ставит  грубая   и
деспотическая старость.
   Комедия с фонарями и брачным контрактом нотариуса в финале была разыграна
впервые в июне, причем Мольер выступил в роли Сганареля, а любовника  Валера
играл Лагранж. Успех был полный, "Дон Гарсиа" был прощен и забыт, и  "Школа"
прошла  в  очередном  сезоне  пятьдесят