иц,  проволоки  и  других
изделий из меди. Он возбудил у руководства Баймака  завистливое  любопытство
своими брюками: белыми в серую, с  крапинкой,  клеточку.  Нестарый  человек,
собранный и общительный, с начесанными на лысину  черными  волосами  поведал
Лабинцову, деликатно приглушая голос, что слышал о нем  превосходные  отзывы
и хотел бы засвидетельствовать готовность к сотрудничеству. Инженер  ответил
радушным приглашением.
      В доме гость, прежде всего, восхитился дочерьми хозяина  и  с  улыбкой
обратился к бонне: они, несомненно, очень способные и  некапризные  девочки.
Молодая женщина подтвердила это, глядя на  него  с  приятной  живостью,  как
если бы он сказал ей удачный комплимент.
      Девочки пошли развлечь бабушку,  которая  пока  так  и  не  оправилась
после пережитых мытарств, и ей был прописан постельный  режим.  Приглашенная
к столу бонна появилась со слегка подкрашенными глазами.
      Кооператор,   завязывая   с   инженером   деловой    разговор,    стал
рассказывать, какой товар на черном рынке "рвут с руками".
      - Ну,  сахарин  в  таблетках,  понятно  -  нарасхват.  Иголки,  нитки,
обувные подметки...  А  еще  на  что,  вы  бы  думали,  огромный  спрос?  Не
догадаетесь. На замочки к кошелькам!
      Это показалось, в самом деле, странным.
      - Чтобы теперь - кошельки  и  непременно  с  замочком...  -  выговорил
гость насмешливо и задумчиво. - Забирают-то их, на замочки  не  глядя:  была
бы пухлость.
      Вернулись к кустарным промыслам в поселке, и кооператор предупредил:
      - Без связей с  губвластью  товара  не  вывезти.  От  вас  я  прямо  в
Оренбург.
      Лабинцов понурился и заметил вскользь:
      - Разоряют взятками?
      - Ваши слова - не мои! - гость холодно рассмеялся. Затем как  бы  ушел
в отвлеченные рассуждения: - Общество, где не  будет  собственности,  должны
строить люди практические. И наши  марксисты,  чуть  что  до  капитальца,  -
замечательно скрупулезные практики. Знают и толк, и вкус.
      - Обогащаются?  -  мрачно  сказал  Лабинцов.  -  А  как  же   быть   с
идейностью?
      Гость, остановивший на нем взгляд, очевидно, не так понял:
      - С  идейными  -  что?..  Был,   знаете,   в   Оренбурге   кооператив:
выздоравливающие  раненые  создали,  для  прокормления.  И   отказываются...
смазывать... наотрез! Приходят от  них  в  ЧК:  оградите!  по  идее-принципу
взяток не даем! "Взяток? - их  спрашивают.  -  А  кто  требует?  Посидите  -
выясним". -  Рассказчик  принял  мину  добродушно-досадливого  осуждения:  -
Выясняли недолго... Провели в дворик внутренний - и к Богу.
      - Прошу    прощения,    -    начал    Семен    Кириллович     каким-то
странно-увещевательным тоном, - но я не верю, что просто так и  расстреляли.
Наверняка   кооператив   оказался   не   без   греха,    открылось    что-то
дурнопахнущее...
      Гость тотчас заявил: он совершенно так же считает! -  и  стал  хвалить
чекистов за решительные меры против мешочников.
      Ночевал он у Лабинцовых, а наутро  поспешил  в  Совет:  после  полудня
уезжал. Перед хозяевами предстала бонна - в вуальке, по-дорожному  одетая  -
стянула с руки перчатку и, комкая ее, попросила расчет.
      - Это необходимо! Я еду вместе... с Лукьяном Ильичом,  -  назвала  она
имя кооператора.
      Происшествие  соответствовало  пестроте  и  изменчивости   обстановки,
когда ретиво теснили впечатления и одно сбивалось другим.
      Вскоре, было перед ужином, от прислуги,  выходившей  к  огороднику  за
редиской, женщины обстоятельной и толковой,  стало  известно:  в  поселке  -
комиссары.
      - Снова, значит, за золотом! Сейчас они у предрика на дому.
      Семен Кириллович  занимался  с  дочерьми  математикой:  услышав  через
неплотно прикрытую дверь, вышел из детской. В коридоре уже  стоял  хорунжий,
который выразительно посмотрел на зятя, как  бы  говоря:  "Памятливые  люди,
а?" Тот отвел глаза, словно замыкаясь на чем-то сложном, понятном лишь ему.
      Он ждал - вот-вот позовут в заводоуправление... Сели ужинать,  и  было
видно -  Семен  Кириллович  не  замечает,  что  ест:  овсянку  ли,  селедку,
оладьи... Лицо трогала неопределенная, какая-то бессознательная  улыбка,  он
переставал  жевать,  уголки  рта  приподнимались,  точно   человека   тянуло
зевнуть.  Варвара  Тихоновна,  которой  сегодня  полегчало  и  она  вышла  в
столовую, взглянула на него раз-другой и не сдержала дрожь  руки  -  разлила
чай с молоком.
      Ночь подползала к  окнам  с  ленцой;  зажгли  висячую  лампу.  Мужчины
направились было в кабинет хозяина,  но  тут  донеслось:  в  калитку  входят
люди.


48


      Лабинцов  щелкнул  пальцами,  будто  вспомнив,  что  нужная  ему  вещь
находится в гостиной, и прошел туда; тесть последовал за ним.
      Опередив  прислугу,  которая  хотела  доложить,  в  комнате  оказалась
группа  людей.  Трое,  с  винтовками  на  ремне,  в  одинаковых   солдатских
шароварах из  бязи,  были,  очевидно,  рядовыми  красноармейцами.  В  других
фигурах хорунжий признал начальство.
      Мужчина, в чьем выражении сквозила  некоторая  манерность,  взял  руку
Лабинцова и, пожимая  ее  обеими  руками,  глядя  ему  в  глаза  с  какой-то
заискивающей пытливостью, сказал:
      - Принимайте по неотложному заданию...
      Прокл Петрович  подумал,  что  это  -  ни  кто  иной,  как  тот  самый
предрика, чье присутствие неизменно отмечало рассказы зятя. Зять  между  тем
сказал проворному мужчине "здравствуйте" и повторил остальным.
      - По заданию, говорите? Чьему? - спрашивал он  пришельца  без  видимой
приязни.
      - Товарищи выполняют, - тот обернулся к двоим подошедшим.
      Первый походил на сельского ухаря в недавнем прошлом, его  легко  было
представить с  баяном.  Поношенное  лицо,  крупные  губы  напоминали  как  о
поцелуях, так и о полной стопке, но сейчас человек хранил в облике  холодную
уравновешенность, за чем угадывались уважение  и  охота  к  службе.  На  нем
хорошо сидел китель со споротыми погонами, линяло-зеленый, -  вне  сомнений,
с чужого плеча. Второй комиссар,  в  пиджачной  паре  с  выпущенным  воротом
рубахи, выглядел моложе; карман пиджака оттопыривал револьвер. Человек  этот
вошел в  комнату  с  застывшей  высокомерно-язвительной  полуулыбкой,  будто
непоколебимо  зная,  что  ему  встретятся  лишь  подвохи,  лишь  бесполезные
попытки обмануть его.
      Старший встал перед инженером:
      - Предъявите все золото, какое в доме.
      Лабинцов чуть наклонил вперед голову:
      - То есть?
      Комиссар  молчал  в  пристально-враждебном   ожидании,   и   Лабинцов,
озабоченно   достав   из   кармана    носовой    платок,    обмахнул    лицо
стесненно-округлым движением:
      - Украшения жены? кольца? У меня - хронометр позолоченный...
      Один из красноармейцев заговорил от двери:
      - Ничего вашего не возьмут, Семен Кириллыч! Но  пусть  увидят,  что  у
вас нет другого.
      - Другого?!  -  воскликнул  инженер,  обратив  гневное  изумление   на
комиссара;  затем  повернулся  к  предрика:  -  Меня  подозревают   в...   в
присвоении?..
      Чекист, что помоложе, окликнул сбоку:
      - Добровольно не сдадите - вам же хуже!
      - Да что за дичь! - Лабинцов взглядывал на  одного-второго,  третьего,
говоря с суетливо-повышенной интонацией: будь он "то,  с  чем  его  путают",
так "с самого начала  поступал  бы  иначе",  он  "мог  вообще  не  открывать
рабочим о золоте..."
      - Вилять умеете! - похвалил, подтрунивая, молодой;  в  лице  читалось:
"Кто ж из вас признается, пока не припечешь? Удивил!"
      Старший сказал, что они приступают к обыску...
      Семен Кириллович казался больным, сейчас  вставшим  с  постели:  сухой
нехороший румянец, шевелюра завидной гущины в беспорядке.
      - Местная власть приняла ответственность? -  спросил  он  председателя
затравленно и угрожающе.
      - Не  из  чего  беспокоиться.  Почему  же  я   здесь?   -   сказав   и
отвернувшись, предрика шагнул к  Байбарину,  стоявшему  в  безмолвии:  -  Вы
будете тесть Семена Кирилловича?
      Хорунжий, ощущая в себе и знобкое и горячащее, ответил:
      - Абсолютно так!
      - А ведь мы только это и знаем... - сказал председатель с  подозрением
и  как  бы  сожалея,  что  вынужден  подозревать,  -  только   это.   Нашего
гражданина, - полуобернулся он к инженеру, - мы знаем досконально. А  вас  -
совсем нет. Вы можете быть из бежавших помещиков.
      Тоску, остро трепавшую Байбарина, перебивал зуд риска.
      - Я  принесу  документы,  которые  все  категорически  удостоверят,  -
сказал он, подаваясь  ощупью  в  неизвестность:  с  надеждой  отдалиться  от
известного другим и определяемого ими.
      В это время Лабинцов воскликнул, адресуя душе местного актива:
      - Завтра весь Баймак возмутится вашим произволом  и  пресмыкательством
перед... - он оборвал фразу.
      - Никакого вопроса не будет, и вы сами заберете ваши слова обратно,  -
предрика так весь и отдался вниманию к Семену Кирилловичу. - Если ничего  не
найдут, а мы за то поручились,  -  что  же  за  неприятность?  -  разливался
теплый и рассудительный голос. -  Вы  так  беспокоитесь,  как  будто  что-то
есть...
      - Что вы сказали?!
      - Пистолет  не  вздумайте  вынуть,  -  произнес  предрика  уже  другим
тоном, - сразу будет точка!
      Инженер захлебнулся вздохом.
      - Вы ворвались в мой дом, как... а я безоружен! - он порывисто,  будто
предлагая обыскать его, раскинул руки, но смутился и опустил.
      Старший из комиссаров велел красноармейцам:
      - Мебель сдвинуть!
      Прокл Петрович пошел тихим шагом к  двери  в  столовую,  меж  тем  как
впечатления,  мысли  в  убыстренном  темпе   выявляли   ожидающее.   Выходя,
оглянулся:  предрика  и  комиссар  в  пиджачной  паре  стояли   поодаль   от
Лабинцова, а он, опустив голову, уставил взгляд  в  пол,  словно  усиливаясь
высмотреть букашку между дощечками паркета.


49


      За дверью хорунжий натолкнулся на Анну, снедаемую  тревогой.  Зашептав
ей: - Где дети? Все будьте у матери! -  обнял  и  прошел  с  нею  в  комнату
Варвары Тихоновны. Та лежала на кровати; лицо в свете несильной  керосиновой
лампы было желтоватым, как  картофель.  Она  сжала  отечно-пухлыми  пальцами
четки, и ее приподняло на подушках - немощь не дала броситься к мужу:
      - Что им нужно?
      - Потише, мать! Страшного нет.
      Дочь заглядывала ему в глаза:
      - Будут обыскивать? Оскорблять? Семен не вынесет!..
      Он обратился к внучкам, что жались к кровати бабушки:
      - Никуда не выходите, умницы! Мама с вами.
      Анна схватила его за руку:
      - Папа, у нас есть деньги! Дать им?
      Он вытер ладонью наплывшую на брови испарину:
      - Ничего не делайте! Ждите! Я найду помощь... - взгляд  был  странный,
как бы рассеянный не к моменту, с упрятанностью в себя.
      Анна  не  понимала:  "Помощь  в  чужом  ему  поселке?"  Но  растерянно
послушалась.  Он,  выйдя,  бесшумно  притворил  за  собой  дверь  и  шепотом
попросил прислугу, чтобы дала ему нож для разделки мяса  и  выпустила  через
кухню в сад.
      Из окон гостиной сквозь легкие летние шторы сеялся в темноту  свет,  и
листва   деревьев   недвижно    дымилась    в    нем,    словно    осыпанная
серовато-стеклянной пылью. Байбарин крадучись устремился к  беседке,  всунул
нож между досками пола и, торопливо  выворачивая  одну,  отщепил  край.  Все
чувства были так обострены, что ноздри уловили потекший  из  щели  смолистый
запах лиственницы. Он извлек из-под досок оружие, стал раскрывать коробки  с
патронами, а узнанное от зятя и то, с чем пришли  и  как  вели  себя  гости,
взрезало  сознание  неумолимо-характерной  простотой:  сжимаются  клещи,  из
которых нельзя выскользнуть, а можно лишь бешено рвануться...
      Он зарядил двустволку жаканом и вложил  в  магазин  штуцера  увесистые
патроны с пулями, содержащими адскую начинку. Подбираясь к  открытым  окнам,
слышал, как дышит: нервное усилие  давило  и,  будто  прессом,  выгоняло  из
груди воздух. На плече висела двустволка дулами  вниз,  в  руках  он  держал
штуцер, и по стволу зазмеился свет, падавший меж  неплотно  сдвинутых  штор.
Хорунжий, невольно отпрянув в тень, задел ветвь, - у него завело дыхание:  в
гостиной должны были услышать шорох... Кровь замерла  в  артериях,  и  перед
глазами поплыло...
      - Пистолет где у вас все-таки? - раздался в комнате голос предрика.
      - Нет его, сбыл за ненадобностью, - ответил инженер с той  конфузливой
нотой, которая на свой лад развеивала сомнения в истине.
      - Заявлено в трезвом уме и твердой памяти! - узнал  хорунжий  властный
голос того, что в кителе.
      Голос предрика напомнил уверенный бег к близкому финишу:
      - Вам сделали предупреждение, красноармейцы слышали. А за  неправду  -
строго к ответу, невзирая на лица.
      Из комнаты доносился шум решительно перемещаемых предметов.
      - Нет  ничего!  -  сказал,  показалось  хорунжему,  красноармеец,  что
давеча успокаивал Лабинцова относительно его имущества.
      Раздалось короткое невнятное приказание, и стало слышно, что прошли  в
столовую. Ее  окна  были  тоже  открыты,  и  Байбарин  притаился  у  одного,
прильнув к стене. Судя по редковато-беглым шумам, искали в этой комнате  уже
с прохладцей.
      - Полы вскроем! - прозвучал голос старшего чекиста.
      - Совсем лишить мою семью сна-аа?! - полоснул оторопью голос зятя.
      - Вы же вот их и  тревожите,  -  огорченно  сказал  предрика.  -  Сами
создаете трудности... Советскую власть судите в разговорах.
      - Сужу-уу?
      - Зачем же делать вид, что это не так, - зачастил предрика в  терзании
обиды. - Сколько людей слышали вашу панихиду по мусульманам, по контре!  Что
их расстреляли злодейски, с хитростью, обманом.
      Инженер еще не собрался с ответом, как донесся голос молодого:
      - Говорили или нет?
      - Я говорил не против власти Советов, а в том смысле...
      - Советы без  коммунистов!  Эсеровский  лозунг!  -  сказал  молодой  с
радостью поимки.
      - Я не против комму...
      - Если говорили, - перебил Лабинцова старший, - то это - агитация!
      - Вражеская агитация! - подхватил второй чекист. - Подрывная работа!
      Прокл Петрович увидел мыслью дальнейшее, и его  хлестнуло  по  глазам.
На венце представления устремило  в  кухню:  там  была  прислуга,  и  он,  с
отчаянно  исказившимся  лицом,  кивнул  на   дверь   в   столовую.   Гримаса
подействовала, как должно: женщина скользнула к двери, взялась за  скобу  и,
повернув назад голову, впилась взглядом в Байбарина. Он тихо  приблизился  и
бережно поставил штуцер к стене, слушая, что происходит в столовой.
      - Пойдете с нами и дадите объяснения! - чуть  повысился  на  последних
словах голос комиссара.
      В то время как хорунжий снимал с плеча двустволку, инженер  за  дверью
запальчиво говорил:
      - За шиворот схватите? Я пойду только при свете дня! Вы  не  нашли  ни
одной улики...
      - Не хотите, чтобы полы вскрывали? Товарищи отменят...  -  напомнил  о
себе предрика лаской подходца. - Мы вместе пойдем, вы дадите подписку...
      Байбарин мигнул женщине,  подкрепив  это  движением  головы,  и  взвел
курки - она с силой распахнула дверь. Он увидел шагах  в  двух  перед  собой
красноармейца, подальше был обеденный стол, и  на  его  краю  сидел,  свесив
ногу, молодой, в пиджачной паре. Но нужен был старший - он стоял за  дальним
торцом стола, ближе к выходу в гостиную, и, при виде ружья,  лапнул  кобуру,
бросая тело вниз. Рывок руки к кобуре съел секунду, и не  успелось  присесть
так низко, чтобы скрыло столом, - хорунжий послал пулю и  тотчас  выпалил  в
молодого, что вскочил, выхватывая из кармана револьвер. Чекисту полыхнуло  в
лицо, револьвер упал на пол - в следующий миг Байбарин бросил  двустволку  и
подхватил штуцер.
      Один из красноармейцев вцепился в  затвор  винтовки,  другой  второпях
выстрелил - хорунжий, не донеся приклад до плеча, упер его в  локтевой  сгиб
и нажал на собачку: руку мощно  рвануло  отдачей.  Удар  выстрела  отозвался
жалобным дребезжанием стекла в буфете, пуля  ушла  глубоко  в  стену  и  там
взорвалась, выметнув  огненный  язык,  крошево  штукатурки  и  грязно-дымное
облачко. Настигая топот могуче  сорвавшихся  с  места  ног,  Прокл  Петрович
вбежал в столовую и пальнул туда, где упал комиссар в  кителе...  Трое  один
за другим, но точно  единым  моментом,  вымахнули  в  гостиную  и  понеслись
дальше, сотрясая дом.
      Краем глаза уловив движение справа,  он  с  разворота  поймал  цель  и
шумнул в спину скакнувшему к выходу предрика:
      - Наза-а-д!!!
      Тот, резко встав, переломился в поясе  вперед  и  закинул  пятерни  на
затылок. Ближе к Байбарину, справа же, боролись зять и чекист,  не  задетый,
оказалось,  жаканом.  Он  старался  закрутить  Лабинцову  руку  за  спину  и
заслониться им, а тот натужливо  вырывался,  глаза  его  словно  вспухли  на
налившемся кровью лице.
      Хорунжий, заходя сбоку и  доставая  штуцером  комиссара,  сказал,  как
стукнул железом в висок:
      - Убью-у!
      Тот отпустил Лабинцова, и  Семен  Кириллович,  шатнувшись  в  сторону,
протянул к тестю, как бы желая упереться ими, узкие небольшие ладони:
      - Не стреляй в него!
      Чекист оттягивал руками книзу полы пиджака, лицо с налетом  копоти  на
щеке как-то подсохло и  заострилось.  Прокл  Петрович  глянул  по  сторонам:
предрика, вполоборота к нему, удалялся неслышным шажком,  готовый  выскочить
в гостиную.
      - Вернись! - приказал Байбарин,  уже  увидев  и  комиссара  в  кителе,
мертво лежащего на полу.
      Велев предрика и второму поднять руки и встать к стене,  посмотрел  на
убитого. Пуля двустволки попала ему в верх лба,  под  кромку  волос,  голова
была изуродована. Разрывная пуля угодила  в  плечевой  сустав  трупа  -  там
кровавилась каша, изувеченная рука вся лежала в  крови,  которая  продолжала
сочиться из тела, и лужа ползла от кисти и дальше.
      Приблизившийся Семен Кириллович смотрел с мучительным изумлением,  рот
приоткрылся, придав лицу выражение  детски-первозданного  ужаса.  Вдруг  его
ноздри дрогнули от остро-тяжкого  запаха  -  он  отпрянул,  отворачиваясь  и
отчаянно удерживая рвоту.
      Байбарина тревожило, нет ли чужих в доме, и он позвал прислугу.
      - Убегли! Я двери замкнула, - сказала она.
      - Замечательно, Мокеевна! - назвал он  женщину  так,  как  она  иногда
отзывалась о себе в третьем лице.
      Он поднял с пола револьвер чекиста, обыскал  его  владельца  и  забрал
складной нож, затем снял с предрика  кобуру  с  наганом,  которую  хозяин  в
решающий миг оставил в покое. Подошел зять:
      - Теперь пусть уходят.
      - Ну уж  нет!  Они  обеспечат  нашу  безопасность!  -  хорунжий  повел
стволом штуцера от одного к другому.
      Глаза предрика съежились, взгляд стал, как цепко хватающая пятерня:
      - Человек не может все время держать руки кверху...
      - Опустите... - сказал  Лабинцов  и  со  страхом  взглянул  на  тестя,
который, словно что-то взвешивая, наблюдал за двумя.
      Чекист не раскрывал рта и выглядел так, будто его  предельно  измучила
жажда, и он, не замечая окружающего, грезит о  далеких  полноводных  озерах.
Зато предрика разбирала словоохотливость:
      - Семен Кириллович, вы не можете в этом  участвовать,  у  нас  с  вами
общее де... - он смолк: в живот ему вдавилось дуло штуцера.
      - Погреб - или... - сказал Байбарин и опустил  веки:  палец  охватывал
спусковой крючок.


x x x


      К кухне примыкала кладовая, откуда спускались  в  погреб,  глубокий  и
вместительный,  выложенный  камнем.  Хорунжий  запер  в   нем   предрика   и
комиссара. Мокеевна уже  успела  закрыть  ставнями  окна  в  сад,  как  были
закрыты те, что выходили на улицу, и Прокл Петрович  присел  в  коридоре  на
стул. Он опустил штуцер прикладом на  пол  и  в  изнеможении  обеими  руками
держался за ствол. Т