льное  благородство,  культура  и  чистоплотность   этого
поистине редкостного цветка на высоком стебле, с темными извилистыми корнями
и сочной листвой, в сущности, единственное оправдание власти, осуществляемой
сверху. А достаточно ли этого? Вполне ли  всего  этого  достаточно?  И,  как
многие другие мыслители, Феликс не решался на это ответить.  Если  бы  можно
было отделить в этом мире человеческие достоинства  от  богатства!  Если  бы
наградой за добродетель  служили  только  любовь  сограждан  и  неосознанное
самоуважение! Если бы "не иметь ничего" было бы самым почетным!  И,  однако,
отказаться от того, что сейчас сидит рядом с  ним  и  заменить  его...  чем?
Никакая мгновенная смена не может принести добрых плодов.  Стереть  то,  что
дало долгое развитие человека, и начать сначала - это все равно что сказать:
"Так как в прошлом человек  не  сумел  достигнуть  вершины  совершенства,  я
уверен, что он добьется этого в будущем!" Ну нет! Это теория для небожителей
и прочих любителей крайностей. Куда безопаснее улучшать то, что  у  нас  уже
есть. И он произнес:
     - Мне говорили, что рядом с этим  имением  десять  тысяч  акров  заняты
почти целиком  под  пастбища  и  охотничьи  угодья.  Они  принадлежат  лорду
Балтимору, который живет в Норфолке, Лондоне, Каннах и в прочих местах, куда
его заносит прихоть. Он приезжает сюда два раза в  год  поохотиться.  Весьма
обычный случай. Но это симптом общего паралича страны.  Если  можно  владеть
таким количеством земли, владельцы должны, по крайней мере,  жить  на  своей
земле и сдавать строжайший экзамен  на  звание  фермера.  Они  должны  стать
живительной силой, душой,  центром  своего  небольшого  мирка;  в  противном
случае их надо прогнать.  Откуда  возьмется  заинтересованность  в  сельском
хозяйстве, если они не будут подавать пример? Право, мне  кажется,  что  нам
придется отменить законы об охоте.
     Он еще пристальнее взглянул в лицо  "шишки".  У:  того  глубже  залегла
морщина на лбу, и он кивнул.
     - Да, землевладелец, не живущий в своем поместье - это, конечно,  беда.
Боюсь, что и я тут грешен.
     И несомненно, что отмена законов об охоте может сильно поправить  дело,
хоть я сам люблю стрелять дичь.
     - Но вы сами собираетесь что-нибудь предпринять?
     Собеседник улыбнулся милой и довольно иронической улыбкой.
     - Увы, я еще до этого не дорос. В принципе я, разумеется, согласен,  но
вот на деле... Моя область - это жилищный вопрос и оплата труда.
     "То-то и оно, - думал Феликс. - Все вы готовы сказать "а",  но  боитесь
произнести "б". Детская игра! Один не желает поступиться  охотой,  другой  -
властью, третий - отказаться от приема гостей, четвертый - от своей свободы.
Наш интерес ко всему этому чисто сентиментальный, нечто вроде игры в мнения.
Никакой реальной силы за этим нет".
     И, внезапно переменив тему разговора, он стал беседовать с  симпатичным
"шишкой" о картинах - день ведь был такой теплый и навевающий лень!  Болтали
о том, кто хороший художник и кто плохой.  А  по  некошеной  траве,  сверкая
яркой синевой  грудки,  величаво  прогуливался  павлин,  и  внизу  под  ними
садовники обирали крыжовник.

ГЛАВА XXVI

     Недда,  взяв  велосипед  у  Сиррет,  горничной  Клары,  отправилась   в
Джойфилдс и, только вернувшись оттуда, узнала  о  приезде  бабушки.  Лежа  в
ванне перед ужином, она придумала стратегический  план  -  подобные  замыслы
иногда приходят к нам в голову даже тогда, когда мы уже больше не дети.  Она
поспешно оделась и была готова на двадцать минут раньше, чем зазвонил  гонг.
Когда она добежала до комнаты бабушки, Фрэнсис Фриленд дергала "это" и  была
крайне удивлена тем, что "то" никак  не  хотело  опуститься  на  место.  Она
строго,  с  укором  смотрела  на  непокорное  устройство,  но  в  это  время
послышался стук в дверь.  Придвинув  ширму,  чтобы  скрыть  беспорядок,  она
сказала:
     - Войдите!
     Милая девочка выглядела прелестно в белом  вечернем  платье  с  красным
цветком в волосах, но, целуя ее, Фрэнсис  Фриленд  заметила,  что  вырез  ее
платья чуточку велик, а это не очень прилично, и сразу же подумала: "У  меня
есть для нее как раз то, что надо!"
     Подойдя к ящику, о существовании которого никто бы  не  догадался,  она
достала из него маленькую бриллиантовую  звездочку.  Осторожно  стянув  края
брабантского кружева у шеи Недды, она сколола их брошью так, что вырез  стал
по крайней мере на дюйм меньше.
     - Ну, вот тебе маленький подарок, душечка. Ты и не  представляешь,  как
тебе это идет! -  сказала  она,  и,  удовлетворив  на  миг  свою  страсть  к
приличиям и потребность отдавать все, что у нее есть, она  оглядела  внучку,
которую так красил алый цветок, и воскликнула:
     - Как прелестно ты выглядишь!
     Недда зарделась от удовольствия и, глядя вниз  на  звездочку  у  слегка
загоревшей сегодня шеи, пробормотала:
     - Ах, бабушка, она такая красивая! Нет, нет, я не могу ее взять!
     Такие минуты были для Фрэнсис Фриленд дороже всего; и, кривя душой, что
она делала только  тогда,  когда  что-нибудь  отдавала  или  еще  как-нибудь
одаривала своих ближних, порою даже против их воли, она заверила Недду:
     - Она у меня лежит без всякой пользы, я ее сама никогда не ношу!
     И заметив, что внучка улыбнулась, вспомнив, как любовалась этой брошкой
и за обедом у дяди Джона и тут, в Бекете, бабушка сказала решительно:
     - Ну, вот и все! - И усадила Недду на диван. Но только она подумала: "У
меня для девочки есть чудное средство от загара!" - как Недда сказала:
     - Бабушка,  дорогая,  я  давно  собираюсь  вам  сказать...  Дирек  и  я
помолвлены.
     Фрэнсис Фриленд от волнения только сжала дрожащие руки.
     - Ах, деточка, - сказала  она  очень  серьезно,  -  вы  хорошенько  все
обдумали?
     - Да я ни о чем другом и думать не могу, бабушка.
     - А он подумал?
     Недда кивнула.
     Фрэнсис Фриленд пристально смотрела прямо перед собой. Недда  и  Дирек,
Дирек и Недда! Новость с трудом доходила до ее сознания:  оба  они  для  нее
были еще малышами, которых надо как  следует  укрыть  на  ночь.  Помолвлены!
Поженятся, а оба близки ей, почти как собственные  дети.  Она  почувствовала
боль в сердце - так велико было усилие ничего не  показать.  Но  тут  ей  на
помощь  пришел  основной  закон  ее  жизни:  нельзя  устраивать  шума,  надо
держаться как ни в чем не бывало - все равно, получится что-нибудь  из  этой
затеи или нет.
     - Ну что мне тебе сказать, милочка? Наверное, ты очень счастлива. Но ты
уверена, что достаточно хорошо его знаешь?
     Недда кинула на нее быстрый взгляд, потом  опустила  ресницы  и  словно
закрыла глаза. Ласково прижавшись к старушке, она сказала:
     - Конечно, нет, бабушка, и я хотела бы узнать его получше. Вот если  бы
я могла у них немножко погостить.
     И когда она закинула эту удочку, зазвонил гонг.
     Фрэнсис Фриленд, как всегда, не могла заснуть  до  двух  и  все  больше
убеждалась в том, что Недда совершенно права. В этом ее укрепляла и привычка
видеть  во  всем  светлую  сторону,  и  неистребимое  желание  делать  людей
счастливыми, и, кроме того, инстинктивное сочувствие всем влюбленным; к тому
же Феликс говорил, что Дирек поступил опрометчиво. Если милочка Недда  будет
там, Диреку некогда будет думать о чем-нибудь другом и он  постарается  быть
поосторожнее. Фрэнсис Фриленд никогда не колебалась  долго:  завтра  же  она
сама отвезет Недду в Джойфилдс. У Кэрстин есть премилая комната для  гостей,
а Недда захватит с собой вещи. Какой это для всех  будет  приятный  сюрприз!
Наутро, не желая никого беспокоить, она послала Томаса в гостиницу  "Красный
лев", где можно  было  нанять  очень  удобный  фаэтон  с  приличным  трезвым
кучером, и попросила подать ей лошадь к половине третьего. Потом, не  говоря
ни слова Кларе, попросила Недду уложить вещи, надеясь  на  свое  умение  все
объяснить, ничего толком  никому  не  рассказывая.  Ее  никогда  не  смущали
маленькие трудности, она по природе своей  была  человеком  действия.  И  по
дороге в Джойфилдс она успокаивала немножко перепуганную Недду:
     - Все будет хорошо, милочка. Они будут очень рады.
     Фрэнсис Фриленд была, пожалуй, единственным человеком на свете, который
ни капельки не боялся Карстин. Она  по  самому  складу  характера  не  умела
бояться чего бы то ни было, кроме автомобилей, и, конечно, уховерток (но что
поделаешь, приходится терпеть и  их!).  Рассудок  подсказывал  ей,  что  эта
женщина в синем - такой же человек, как все,  к  тому  же  отец  у  нее  был
полковником шотландских стрелков, а это очень прилично, и значит, и тут есть
свои светлые стороны.
     Вот так они и ехали до самого  Джойфилдса:  бабушка  показывала  внучке
красоты пейзажа и не позволяла ни себе, ни ей думать о том, что они  едут  с
чемоданом.
     Дома была одна Кэрстин. Послав Недду в сад за  дядей,  Франсис  Фриленд
сразу перешла к делу. По ее мнению, милочке Недде следует почаще встречаться
с милым Диреком. Оба они так молоды, и если девочка погостит здесь несколько
недель, они гораздо лучше поймут, глубоки ли их чувства.  Она  велела  Недде
захватить с собой свои вещи, не сомневаясь, что дорогая Кэрстин станет на ее
точку зрения; всем от этого будет только лучше! Феликс ей рассказал об  этом
бедняге,  который  совершил  такой  ужасный  поступок,  и  ей  кажется,  что
присутствие Недды всех немножко отвлечет. Недда - хорошая девочка  и  сможет
помочь по дому. И, говоря все это, Фрэнсис Фриленд  смотрела  на  Кэрстин  и
думала: "Она очень красива и  сразу  видно,  что  из  хорошей  семьи;  какая
жалость, что она носит на голове эту синюю  штуку,  -  в  этом  есть  что-то
вызывающее!" Неожиданно она добавила:
     - Знаете, дорогая, по-моему, у меня есть как раз то, что нужно, чтобы у
вас аккуратно лежали волосы. Они такие красивые!  То,  о  чем  я  говорю,  -
новинка, ее совсем не видно;  изобретение  очень  приличного  парикмахера  в
Вустере. А как это просто! Разрешите,  я  вам  сейчас  покажу!  -  Торопливо
подойдя к Кэрстин, она сняла с ее головы ярко-синюю сетку  и,  перебирая  ее
волосы, пробормотала:
     - Какие они удивительно тонкие, вот жалость их прятать!  Ну,  а  теперь
поглядите на себя! - Из глубокого кармана  было  извлечено  зеркальце.  -  Я
уверена, что Тод  будет  просто  в  восторге.  Ему  очень  понравится  такая
перемена прически.
     Кэрстин, чуть-чуть сморщив брови и губы, ждала, пока она кончит.
     - Да, дорогая мама, ему, наверное, понравится, - сказала  она  и  снова
надела сетку.
     На губах Фрэнсис Фриленд появилась не то грустная,  не  то  насмешливая
улыбка, которая будто говорила: "Да, я знаю, что  ты  считаешь  меня  старой
надоедой, но, право же, милочка, жаль, что ты так причесываешься!"
     Заметив эту улыбку, Кэрстин встала и нежно поцеловала ее в лоб.
     Когда Недда вернулась,  так  и  не  найдя  Тода,  чемодан  ее  стоял  в
маленькой спальне для гостей, а Фрэнсис  Фриленд  уже  уехала.  Девушка  еще
никогда не оставалась наедине с тетей,  которая  вызывала  у  нее  страстное
восхищение  с   примесью   благоговейного   страха.   Недда   ее,   конечно,
идеализировала, словно это был не живой человек,  а  статуя  или  картина  -
символ свободы, справедливости, искупления всех  зол.  Ее  неизменное  синее
одеяние еще больше возвышало этот образ: ведь  синий  цвет  -  цвет  идеала,
возвышенной мечты. Разве синее небо  не  преддверие  рая?  Разве  фиалки  не
символ весны? К тому  же  Кэрстин  была  не  из  тех  женщин,  с  кем  можно
посплетничать или просто поболтать ни о чем; с ней можно было лишь  прямо  и
открыто говорить о том, что ты думаешь и чувствуешь, и только по  серьезному
поводу. И это ее  свойство  казалось  Недде  таким  замечательным,  что  она
попросту немела. Но ей очень хотелось сблизиться с тетей: ведь это  означало
еще большую близость с Диреком. Однако Недда понимала, что сама  она  совсем
другой человек, но это лишь раззадоривало ее и еще больше возвышало  тетю  в
ее глазах. Она ждала, затаив дыхание, пока Кэрстин наконец не сказала:
     Да, вы с Диреком должны поближе узнать друг Друга. Нет на свете  худшей
тюрьмы, чем неудачный брак.
     Недда горячо закивала.
     - Наверно! Но, по-моему - это всегда заранее знаешь.
     Ей  показалось,  что  ее  душу  прощупывают  до  самого  дна.   Наконец
послышался ответ:
     - Может быть. Я знала. И видела других,  кто  тоже  знал,  -  немногих.
Пожалуй, и ты принадлежишь к таким людям.
     Недда зарделась от счастья.
     - Я не смогла бы жить с человеком, если бы его не любила. Знаю, что  не
смогла бы, даже если бы за него и вышла!
     Снова сузив глаза и кинув на нее долгий взгляд, Кэрстин сказала:
     - Да. Тебе  нужна  правда.  Но  после  свадьбы,  Недда,  правда  -  это
несчастье, если ты совершил ошибку.
     - Я думаю, что это должно быть ужасно.
     - Поэтому, дорогая, смотри не сделай ошибки. И не давай сделать ему.
     Недда благоговейно ответила:
     - Ни за что! Ах, ни за что!
     Кэрстин отвернулась к окну, и Недда услышала, как она тихо произнесла:
     - "Свобода - торжественный праздник!"
     Дрожа всем телом от желания выразить все, что  у  нее  на  душе,  Недда
пробормотала:
     - Я никогда  не  буду  насильно  удерживать  то,  что  жаждет  свободы.
Никогда! Я не буду никого вынуждать делать то, чего они не хотят!
     Она увидела, как  тетя  улыбнулась,  и  решила,  что  сказала  какую-то
глупость. Но какая же это глупость, когда говоришь то, что думаешь?
     - Когда-нибудь, Недда, все будут говорить то же, что говоришь ты. А  до
тех пор мы будем бороться с теми людьми,  кто  этого  не  хочет.  У  тебя  в
комнате есть все, что тебе нужно? Пойдем посмотрим.
     Переход от жизни в Бекете к жизни в Джойфилдсе был просто удивителен. В
Бекете вы теоретически могли делать все, что  вам  вздумается,  но  железный
распорядок часов еды, умывания и прочих процедур по уходу  за  вашей  плотью
скоро лишал вас  возможности  делать  что  бы  то  ни  было  помимо  них.  В
Джойфилдсе  телесное  бытие  было  похоже  на   непрерывное   сражение,   на
принудительный аккомпанемент к духовной жизни. В обычные обеденные  часы  вы
могли оказаться дома одни. В вашем кувшине на умывальнике могло  не  найтись
воды. Ванну заменяла небольшая выбеленная пристройка за  домом  с  кирпичным
полом;  воду  качали  сами,  и  если  кому-нибудь  еще  приходило  в  голову
выкупаться в эту минуту, надо было кричать: "Эй!  Я  уже  здесь!"  Это  были
идеальные условия, чтобы узнать друг друга поближе. Никто вас не  спрашивал,
куда вы идете, с кем вы идете и как идете. Вас могло не быть дома  днем  или
ночью, и никто не полюбопытствовал бы, что случилось, и никто не  сказал  бы
вам ни слова. И тем не менее вы постоянно ощущали  в  доме  какую-то  особую
атмосферу, нечто, на чем этот дом держался, какой-то  жизненный  принцип,  а
может,  просто  эту  женщину  в  синем.  К  тому  же  еще  одна  престранная
особенность отличала этот дом от всех других английских домов: здесь никогда
ни во что не играли ни на воздухе, ни внутри.
     Первые две недели, пока созревали травы, были удивительным  временем  в
жизни Недды, заполненной единой страстью: видеть как можно чаще  того,  кому
она  отдала  свое  сердце.  Шейла  примирилась  с  ней:  ее  сильная  натура
пренебрегла соперничеством с мягкосердечной  и  простодушной  гостьей,  явно
чувствующей себя на седьмом небе от счастья. К тому же Недда обладала  даром
уживаться с особами своего пола; это обычно  дано  женщинам  цепким,  но  не
властным; скромным, но втайне полным собственного  достоинства;  однолюбкам,
хоть они и мало об этом говорят, а главное, женщинам, наделенным  во  всяком
возрасте тонким, но бесспорным обаянием.
     Эти две недели  были  еще  более  удивительными  для  Дирека,  которого
разрывали две страсти, одна пламеннее другой. И хотя его  страстный  протест
против тирании Маллорингов и не мешал его страстной любви к Недде,  оба  эти
чувства властно влекли  его  -  каждое  к  себе.  И  это  привело  к  самому
неожиданному психологическому результату: его любовь  к  Недде  стала  более
человечной, менее идеализированной. Теперь, когда она жила рядом с ним,  под
одной крышей, он еще больше поддавался  очарованию  ее  наивной  сердечности
(надо было быть ледяным, чтобы устоять), и хотя гордость  не  позволяла  ему
изливать свои чувства, они от этого только жарче пылали.
     Однако даже эти безоблачные дни  омрачала  какая-то  тень,  словно  они
что-то от себя отстраняли, о чем-то боялись друг с другом заговорить.  Недда
днем училась у Кэрстин и Шейлы всему, что  могла,  вечера  она  проводила  с
Диреком - долгие вечера конца мая и начала июня, такие теплые  и  золотые  в
тот год. Обычно они отправлялись к подножию холмов.  Их  излюбленным  местом
была роща из лиственниц,  чьи  зеленые  побеги  еще  не  потеряли  лимонного
запаха. Высокие, стройные деревья эти лиственницы:  стволы  и  сухие  нижние
ветви у них серые,  даже  грязновато-черные,  зато  верхушка  -  словно  пук
зеленых перьев, она клонится и тихо поскрипывает на ветру, а ветки ее  мягко
вздыхают, как морской прибой. Укрывшись среди этих жителей шотландских  гор,
каких-то чужих в  здешних  краях,  Недда  с  Диреком  любовались  последними
солнечными лучами, золотившими пушистые ветки; заревом  заката  в  небе  над
Биконом; сумерками, медленно простирающими серые крылья над лугами и вязами,
и следили за тем, как прячутся белки и кружат перед сном голуби.  На  опушке
рощи журчал ручей, а по берегу его росли  буки.  В  рыжеватом  песчаном  дне
прозрачного ручья, где играли  солнечные  зайчики,  в  серо-зеленых  стволах
буков с их могучим переплетением  длинных  и  гибких  корней  была  какая-то
первозданная,  неподвластная  человеку   сила   земли,   мощь   непобедимого
плодородия, тайная жизнь природы... Век людской короток,  а  этим  деревьям,
казалось, стоять здесь  вечно!  Поколение  за  поколением  влюбленные  будут
приходить сюда и, глядя на их красоту и силу, чувствовать и  в  своих  жилах
соки земли. Послушав, как шумит ветер в ветвях и шепчет  ручей  в  траве,  и
помещик и батрак хоть на миг, но почувствуют нетленное величие природы. А по
ту сторону ручья раскинулось целое поле серебристых цветов, от которых Недда
никак не могла оторвать глаз. Как-то раз Дирек  перепрыгнул  через  ручей  и
принес ей полный носовой платок этих цветов. У самой воды  рос  ятрышник,  а
подальше - крошечные маргаритки. Из тех и других они сплели ей венок и пояс.
Вечер был редкостной красоты; стояло такое тепло,  что  во  мгле  возле  них
загудел первый майский жук. В этот  вечер  они  долго  бродили  обнявшись  и
молчали; останавливались, чтобы послушать крик совы, останавливались,  чтобы
показать  друг  другу  каждую   новую   звезду,   несмело   зажигавшуюся   в
лиловато-сером небосводе. В этот вечер  они  вдруг  поссорились,  словно  на
тихое, синее море вдруг набежал внезапный шквал или вдруг взмыли  ввысь  две
птицы, стараясь клюнуть друг друга. Он завтра  придет  посмотреть,  как  она
доит корову? Нет, он не может. Почему? Он не может: его не будет  дома.  Ах,
так! Он никогда не рассказывает, куда он ходит, никогда не берет ее с  собой
к батракам, как Шейлу!
     - Не могу. Я дал слово.
     - Значит, ты мне не доверяешь!
     - Конечно, доверяю, но слово есть слово. Ты  не  должна  меня  об  этом
спрашивать.
     - Да, конечно. Только я бы никогда не пообещала, что буду что-нибудь от
тебя скрывать.
     - Ты не понимаешь.
     - О нет, отлично понимаю. Любовь для тебя - это совсем не то,  что  для
меня.
     - Как ты можешь судить, что она для меня?
     - У меня нет от тебя секретов.
     - Значит, ты ни во что не ставишь честь.
     - Честь только связывает человека.
     - Как это надо понимать?
     - Ты часть меня, а ты не считаешь, что я часть тебя, вот и все.
     - Ты очень несправедлива.