Я был вынужден дать слово; дело  касается  не
меня одного.
     Они отодвинулись  друг  от  друга  и  сидели  молча,  словно  каменные,
обмениваясь  злыми  взглядами;  сердце  у  них   щемило,   а   впереди   был
беспросветный мрак. Что может быть трагичнее внезапного перехода от райского
блаженства и нежных объятий к  вражде!  А  сова  продолжала  кричать,  и  от
лиственниц исходил все тот же лимонный аромат. И вокруг  по-прежнему  царила
мягкая тьма, в которой ярко белели цветы на ее поясе и в ее волосах. Но  для
Недды весь мир рухнул. На ее глаза набежали горячие  слезы;  она  встряхнула
головой и отвернулась, не желая их показать...  Прошла  долгая  минута,  оба
старались не издавать ни звука и  вслушивались  в  то,  что  делает  другой;
наконец она тихонько всхлипнула. Его пальцы украдкой дотронулись до ее  щеки
и стали влажными. Его руки вдруг сдавили ее так, что она  задохнулась;  губы
прижались к ее губам. Она судорожно ответила ему на поцелуй, закинув  голову
и зажмурив мокрые от слез веки. А сова все кричала, и белые цветы  осыпались
во тьме с ее волос.
     Потом они снова шли, обнявшись, избегая даже намека на недавнюю  драму,
целиком отдаваясь незнакомому трепету, который пробудил в их крови  поцелуй,
боясь  хоть  как-нибудь  нарушить  это  чувство.  Они  бродили  по  роще  из
лиственниц от опушки к опушке, словно боясь покинуть эту райскую обитель.
     После этого вечера в их любви появилась какая-то пронзительная острота,
которой не было раньше; их чувство стало глубже, нежнее,  оно  окрасилось  у
обоих глухим беспокойством страсти и пониманием того, что любовь не означает
полного растворения друг в друге. Ведь каждый из них считал, что прав был  в
их маленькой ссоре он. Юноша не  мог  и  не  хотел  отречься  от  того,  что
принадлежало не ему; он смутно понимал (хотя и не смог бы выразить это  даже
самому себе), что жизнь мужчины - это борьба, в которой  женщине  не  всегда
дано участвовать, не всегда дано найти себе место. Девушка чувствовала,  что
ей не нужна такая жизнь, которую она не  может  делить  с  ним,  и  ей  было
тяжело, что он хочет лишить ее участия  в  какой-то  доле  своих  интересов.
Несмотря на это, она больше не  пыталась  заставить  его  поделиться  с  ней
своими планами восстания и мести, а узнавать что-нибудь от  Шейлы  или  тети
считала унизительным.
     А травы тем временем наливались соком. Многообразны, как люди  или  как
деревья в лесу, были эти стебли. Они сливались в зеленоватое море, а поверху
ходили темно-рыжие волны: луговой мятлик и шалфей, тимофеевка, подорожник  и
тысячелистник, полевица и костер,  лисохвост  и  зеленые  сердечки  клевера,
одуванчик, щавель, чертополох и душистые яровые травы...
     Десятого июня Тод начал косить свои три луга; вся семья, включая  Недду
и троих ребятишек Трайста, работала не покладая рук.  Старый  Гонт,  который
ждал покоса, чтобы заработать и одеться на целый год вперед, пришел помогать
убирать сено; помогали и другие, у кого выдавался свободный часок. Вся трава
была скошена и убрана за три погожих дня.
     Влюбленные так устали в последний день  сенокоса,  что  не  могли  даже
пойти гулять; они сидели в саду и  глядели  на  луну,  выплывавшую  из  купы
деревьев за церковью. Сидели они на  бревне  Тода,  изнемогая  от  блаженной
усталости, и вдыхали запах свежего сена. В синей тьме листвы мелькали  серые
ночные бабочки, призрачно белели стволы  яблонь.  Вечер  был  очень  теплый,
наполненный шорохами. В такой вечер нельзя таиться, и Дирек сказал:
     - Завтра ты все узнаешь, Недда.
     Она затрепетала от страха. Что она узнает?

ГЛАВА XXVII

     Тринадцатого июня, вернувшись обедать  из  Палаты  Общин,  сэр  Джералд
Маллоринг нашел  в  прихожей  письмо  от  своего  управляющего  и  следующий
вложенный в него документ:
     "Мы, нижеподписавшиеся, батраки  в  имении  сэра  Джералда  Маллоринга,
почтительно уведомляем его, что выселение  батраков  из  предоставленных  им
жилищ по причинам, касающимся их личной жизни или политических убеждений, мы
считаем  несправедливым.  Мы  очень  просим,  чтобы  прежде,  чем  объявлять
батраку, что он будет  уволен  по  одной  из  этих  причин,  вопрос  был  бы
поставлен на обсуждение всех  батраков,  работающих  в  имении,  и  чтобы  в
будущем такое увольнение было возможно только в том случае, если большинство
его товарищей по работе это одобрят. Если наше требование  будет  отклонено,
мы, к сожалению, будем вынуждены  отказаться  убирать  сено  в  имении  сэра
Джералда Маллоринга".
     Ниже  следовали  девяносто  три  подписи  или  крестики,  под  которыми
печатными буквами была проставлена фамилия.
     Управляющий в своем  письме  писал,  что  траву  уже  пора  косить;  он
всячески пытался  убедить  батраков  отказаться  от  своего  требования,  но
безуспешно, и среди фермеров  царит  большое  волнение.  Все  это  произошло
внезапно. Управляющий  даже  не  подозревал  о  том,  что  затевается.  Дело
подготавливалось  тайком,  очень   хитро,   и,   по   мнению   управляющего,
организаторами были члены семьи мистера  Фриленда.  Он  ждет  указаний  сэра
Джералда. Работая от зари до зари, фермеры со своими семьями,  при  удаче  и
хорошей погоде, может быть, сумеют спасти половину сена.
     Маллоринг дважды прочел письмо, три раза заявление батраков и,  скомкав
их, сунул в карман.
     Вот в такие минуты лучше всего  проявляются  черты,  унаследованные  от
предков-норманнов.  Первое,  что  сделал  сэр  Джералд,  -  он  взглянул  на
барометр. Давление, несомненно, падало. После того как целый месяц держалась
превосходная погода, это могло быть только самым зловещим предзнаменованием.
Прибор был старинный, и сэр Джералд верил в него непоколебимо.  Он  постучал
по стеклу, и стрелка опустилась еще ниже. Сэр  Джералд  стоял  нахмурившись.
Надо ли ему посоветоваться с  женой?  Дружеские  чувства  подсказывали:  да!
Рыцарские  традиции  предков-норманнов,  а  может  быть,  и  более  глубокий
наследственный инстинкт предостерегали, что  в  решительные  минуты  женщины
всегда настаивают на крайних мерах,  и  поэтому  он  сказал  себе:  нет)  Он
поднялся наверх, шагая через три ступеньки, и спустился вниз, через две.  Во
время обеда он не переставал обдумывать это  происшествие,  но  разговаривал
как ни в чем не бывало и поэтому больше молчал. Три четверти сена  пропадет,
если скоро пойдет дождь! Большой убыток для фермеров, и он повлечет за собой
еще большее снижение ренты, которая и  так  очень  низка.  Что  ему  делать:
улыбаться и терпеть, тем  самым  показывая  этим  субъектам,  что  он  может
позволить себе презреть их подлую уловку? Ведь это же в самом деле подлость,
- дождаться, пока трава поспеет, и тогда сыграть с ним эту мерзкую штуку! Но
если он им спустит на этот раз, они  повторят  свой  шантаж,  когда  поспеет
хлеб, - правда, его сеют не много в имении, ведь он считает, что хлеб -  это
только карта в политической борьбе.
     Может быть, заставить фермеров уволить всех батраков и  нанять  других?
Но откуда их взять? Сельскохозяйственными рабочими не рождаются, их обучают!
И учить их надо чертовски долго! Может быть, не платить им  жалованья,  пока
они не возьмут назад свое требование? Это, пожалуй,  поможет,  но  сено  все
равно пропадет. Сено! В конце концов участвовать в сенокосе может почти  кто
угодно, это наименее сложная из всех сельскохозяйственных работ, тем  более,
что фермеры сумеют управиться с машинами и организовать  работу.  Почему  бы
ему не принять решительных мер? И он с такой силой сжал челюсти,  прожевывая
кусок лососины, что даже прикусил язык. Но боль лишь укрепила его решимость.
Вот так малые  события  влияют  на  большие.  Задержать  выплату  жалованья,
привести штрейкбрехеров, спасти сено! А если начнутся  беспорядки,  что  же,
пусть! Этим займется полиция.  Да,  он  был  по  духу  настоящим  норманном,
недаром ему и в голову не пришло, что он  может  согласиться  на  требование
рабочих или хотя бы задуматься, не справедливо ли оно. Он принадлежал к  тем
людям (а из них сегодня состоит почти  все  его  сословие,  включая  сюда  и
прессу), которые постоянно твердят, что их страна - демократическая  держава
и защитница демократии, и даже не подозревают, что означает это слово, и, по
правде говоря, вряд ли  когда-либо  поймут  его  смысл.  Больше  всего  сэра
Маллоринга угнетала нерешительность. И поэтому,  принимая  решение,  да  еще
такое решение, которое должно было вызвать  бурю,  сэр  Джералд  был  просто
окрылен. Снова изо всех сил стиснув зубы, - на этот раз на куске барашка,  -
он опять прикусил язык. Но так как за столом сидели двое его детей,  которым
полагалось вести  себя  во  время  еды  с  благовоспитанностью,  исключающей
подобные происшествия, сэр Джералд  не  мог  сознаться  в  том,  что  с  ним
произошло. Он встал из-за стола, уже больше не колеблясь. Вместо того, чтобы
вернуться  в  Палату  Общин,  он  отправился  прямо  в  контору   по   найму
штрейкбрехеров. Куй железо, пока горячо! Затем он нашел почтовое  отделение,
которое  было  еще  открыто,  и  послал  одну  длинную   телеграмму   своему
управляющему и другую:  -  начальнику  вустерширской  полиции.  После  чего,
сознавая, что сделано все возможное, с  чистым  сердцем  вернулся  в  Палату
Общин, где обсуждалось положение с жильем в  деревне.  Маллоринг  сидел,  не
очень внимательно прислушиваясь к речам, хотя и слыл знатоком этого вопроса.
Завтра, по-видимому, в газетах появятся сообщения об этой истории.  До  чего
же он ненавидит, когда посторонние суют нос в его дела! И  вдруг  в  глубине
его души зашевелилось чувство, которого он никак от себя не ждал:  это  было
что-то  вроде  раскаяния.  Ему  стало  неприятно,  что  он  позволит   банде
бездельников и мерзавцев бродить по его  земле,  валяться  на  его  траве  и
лакать там свое гнусное пиво. Он искренне любил свои поля и заповедники, был
брезглив, как и подобает английскому джентльмену, и, кроме того, надо отдать
ему справедливость, испытывал некоторые угрызения совести при мысли  о  том,
что ждет людей, родившихся в его  имении.  Он  откинулся  на  стуле,  уперев
длинные ноги в барьер. Его густые, волнистые и еще  каштановые  волосы  были
разделены безукоризненным пробором над квадратным лбом, который  был  сейчас
нахмурен, над глубоко посаженными глазами и абсолютно прямым носом. Время от
времени он покусывал кончик светло-русых усов или, подняв руку,  подкручивал
другой их кончик. Это был,  несомненно,  один  из  самых  красивых  людей  в
Палате, больше других похожий на норманна. Людям вокруг него  казалось,  что
он глубоко о чем-то задумался. И они не ошибались. Но раз он  что-то  решил,
менять свои решения было не в его правилах.
     Утром он почувствовал себя еще хуже. Фермеры ни за что не пустят к себе
в дом сброд, который он послал в  имение.  Этим  бродягам  придется  разбить
лагерь. Лагерь на его земле! Вот тут-то у него на миг  появилась  мысль:  не
следовало ли ему подумать и согласиться на требование батраков? Но эта мысль
сразу же исчезла. Единственное, с чем нельзя мириться, - это с насилием  над
личностью!  Ни  в  коем  случае!  Но  все  же,  может  быть,  он   чуть-чуть
поторопился, вызвав штрейкбрехеров? Нельзя ли  еще  спасти  положение,  если
поехать туда первым же поездом? Его личное  присутствие  все  может  решить.
Если он предъявит свой ультиматум, имея про запас штрейкбрехеров, должны  же
батраки послушаться голоса разума. В конце концов они же его люди.  И  вдруг
он почувствовал изумление, что они решились на такой шаг. Что на них  нашло?
Ведь, говоря по совести, это  такой  малодушный  народ,  у  них  не  хватало
мужества даже вступить в стрелковое общество, которое получило от него в дар
небольшой тир! И перед его глазами возникли эти люди, которых он  так  часто
встречал на дорогах: сгорбившись, они смущенно кланялись и брели  дальше  со
своими плетеными сумками и мотыгами. Да! Все это - дело рук  Фрилендов.  Его
рабочих на него натравили, - вот именно, натравили! Это видно даже из  того,
как выражено их требование! Он с горечью думал о  том,  как  не  по-соседски
ведут себя эта женщина и ее щенки! Нет, он не может скрыть этого от жены! Он
ей все расскажет. И  как  ни  странно,  ее  ничуть  не  смутило  приглашение
штрейкбрехеров. Конечно, надо спасти сено! И  дать  хороший  урок  батракам!
Нельзя же им спускать те неприятности,  которые  они  с  Джералдом  пережили
из-за Трайста и этой дочери Гонта! Нельзя,  чтобы  люди  говорили  или  даже
думали, будто эта Фриленд и ее дети взяли верх! Если  батраков  как  следует
проучить, в другой раз им будет неповадно!
     Его восхищала ее твердость, но он все же  почувствовал  легкую  досаду.
Женщины не умеют смотреть вперед; не умеют предвидеть возможные  последствия
своих поступков. И он сказал себе: "Черт возьми! Вот не думал, что она может
быть такой суровой! Правда,  она  гораздо  ближе  меня  принимала  к  сердцу
поведение и Трайста и дочки Гонта".
     Барометр в прихожей показывал, что  давление  по-прежнему  падает.  Сэр
Джералд успел на поезд в девять  пятнадцать,  дав  телеграмму  управляющему,
чтобы  тот  встретил  его  на  станции,  и   распорядившись,   чтобы   выезд
штрейкбрехеров задержали, пока он не протелеграфирует.
     Управляющий подробно изложил ему  все  обстоятельства  дела,  пока  они
ехали от станции в имение, - трехмильная дорога, половина которой  пролегала
по его собственным землям. Дело очень неприятное - батраки молчат, как рыбы;
фермеры злы и ничего не понимают, но начали косить своими силами. Батраки не
пошевелили и пальцем. Он видел среди них молодого мистера  ФриленДа  и  мисс
Фриленд. Все было подстроено очень ловко. Он ничего не подозревал, - все это
так не похоже на батраков, он-то их знает! И, собственно говоря, нет  у  них
настоящей причины для такого поведения! Да, другую  работу  они  по-прежнему
делают: доят коров, ухаживают за лошадьми и все такое; вот только косить  не
желают, ни под каким видом! Ну и странное же у них требование,  просто  смех
да и только, никогда ничего подобного не слыхивал! Ведь, в сущности  говоря,
они требуют  гарантии  постоянной  аренды.  Все  началось  с  дела  Трайста!
Маллоринг резко его прервал:
     - Пока они не возьмут назад своего  требования,  Симмонс,  я  не  смогу
разговаривать с ними ни по этому, ни по какому другому вопросу!
     Управляющий кашлянул, прикрыв рот рукой.
     - Да, конечно! Только, пожалуй, лучше это выразить как-нибудь  помягче,
чтобы их успокоить... Это, конечно, верно, - нельзя давать им волю  в  таких
делах...
     В это время они как раз проезжали мимо дома Тода. У  него  был  обычный
мирный вид. Маллоринг не смог удержаться и раздраженно махнул рукой.
     Едва приехав, он разослал во все концы садовников  и  грумов,  оповещая
батраков, что будет рад их видеть у себя на ферме  в  четыре  часа.  Остаток
времени он провел в раздумье и в переговорах с фермерами,  которые  все,  за
исключением одного, - пугливый субъект, чтобы не сказать больше! - стояли за
то, чтобы дать батракам хороший урок.
     Маллоринг,  хоть  и  отказался  прислушаться  к  совету   управляющего,
считавшего, что батраков не грех и обмануть, все же  прикидывал,  нельзя  ли
дать рабочим какую-то гарантию того, что их не выгонят, не лишая при этом ни
себя, ни фермеров свободы действий. Но чем больше он вдумывался  в  то,  что
произошло,  тем  глубже  понимал,   как   это   подрывает   основное   право
землевладельца - знать, что хорошо для его арендаторов, лучше, чем  они  это
знают сами.
     Около четырех часов он отправился на свою ферму. Небо заволокло тучами,
и поднялся довольно холодный, пронизывающий ветер. Решив  воздействовать  на
батраков своим авторитетом, он намекнул  управляющему  и  фермерам,  что  их
присутствие будет лишним, и пошел к воротам в приподнятом настроении, словно
перед схваткой. На чистеньком дворе в зеленоватом пруду мирно плавали  утки,
на стрехах сарая, красуясь, расхаживали белые голуби, и его острый хозяйский
глаз подметил, что на крыше не хватает нескольких черепиц. Четыре часа!
     Ага, вот кто-то идет! Бессознательно он сжал  в  кулаки  руки,  глубоко
засунутые в карманы, и мысленно повторил вступительные слова своей  речи.  И
тут он с негодованием заметил, что подходивший к нему батрак был  тот  самый
неисправимый   "законник"   Гонт.   Коренастый,   широкоплечий   человек   с
взлохмаченными волосами и блестящими серыми глазками поднес руку  к  голове,
произнес обычным своим насмешливым тоном: "День добрый, сэр  Джералд!"  -  и
замер. В его глазах поблескивала издевка, не раз приводившая в смущение  его
противников на политических митингах. Затем в воротах  появились  два  худых
старика с похожими морщинистыми лицами и обвислыми, обкусанными  усами.  Они
встали за спиной Гонта, дотронулись до падающей на лоб пряди и,  переминаясь
с ноги на ногу, искоса поглядывали друг на друга. Маллоринг ждал. Пять минут
пятого! Десять минут пятого! Тогда он сказал:
     - Будьте добры, скажите остальным, что я уже здесь.
     Гонт ответил:
     - Ежели вы дожидаетесь, чтобы народ  собрался,  сэр  Джералд,  думается
мне, это все, кого вы дождетесь!
     Маллоринг вспыхнул от гнева; лицо его побагровело. Ах, вот оно что!  Он
проделал весь этот путь с самыми лучшими намерениями, а они вот  как  с  ним
обошлись!  Он  пришел  сюда  не  для  того,  чтобы  разговаривать   с   этим
"законником", - тот ведь явно намерен почесать язык, да еще привел  с  собой
этих двух, чтобы они потом  засвидетельствовали,  как  помещика  приперли  к
стенке! Маллоринг резко спросил:
     - Значит, вот какую встречу вы мне приготовили?
     Гонт невозмутимо ответил:
     - Пожалуй, что да, сэр Джералд.
     - Видно, вы не понимаете, с кем имеете дело.
     - Почему же, сэр Джералд?
     Ни разу больше  на  них  не.  взглянув,  Маллоринг  вернулся  домой.  В
прихожей его ждал управляющий, и по лицу его было видно,  что  он  предвидел
неудачу. Маллоринг не дал сказать ему ни слова:
     - Принимайте меры. Штрейкбрехеры приедут завтра около полудня. Теперь я
это дело доведу до конца, Симмонс, даже если мне  придется  всех  разогнать.
Проверьте, будет ли наготове полиция, если батраки  что-нибудь  затеют.  Дня
через два я приеду снова.
     И, не дожидаясь ответа, он прошел  к  себе  в  кабинет.  Пока  готовили
автомобиль, он стоял у окна, чувствуя себя глубоко оскорбленным, и  думал  о
том, что он собирался сделать, о своих добрых намерениях, думал о том,  куда
идет страна, в которой нельзя добиться даже того,  чтобы  батраки  пришли  и
выслушали своего хозяина. Его томили обида, гнев и недоумение.

ГЛАВА XXVIII

     В первые два  дня  этой  "встряски"  семья  Фрилендов  вкушала  радость
победы. Бунт удался. Один только глава семьи неодобрительно  качал  головой.
Он, как и Недда, ничего не подозревал, и для него такое обращение с ни в чем
не повинным урожаем казалось неестественным и даже бесчеловечным.
     С тех пор, как он обо всем узнал, он  почти  не  разговаривал;  на  его
всегда ясном лбу залегли морщины. Рано утром на другой день после того,  как
Маллоринг вернулся в город, он отправился  на  соседний  луг,  где  один  из
фермеров с помощью своей семьи и садовника  Маллоринга  сгребал  сено;  взяв
вилы и не говоря никому ни слова, Тод принялся им  помогать.  Этот  поступок
показал его отношение к тому, что происходит, яснее, чем любая речь,  и  его
дети наблюдали за ним в полной растерянности.
     - Пусть, - сказал в конце концов Дирек. - Отец  никогда  не  понимал  и
никогда не поймет, что без борьбы ничего  не  добьешься.  Деревья,  пчелы  и
птицы ему куда дороже людей.
     - Но это не объясняет, почему он перешел на сторону врага, - ведь  дело
касается просто травы!
     Кэрстин ответила:
     - Он не перешел на сторону врага, Шейла. Ты не понимаешь отца, для него
пренебрежение к земле - это святотат