ила в машинку чистый лист бумаги.
     - Хорошо, - сказала она. - До свидания!
     И не успела Недда дойти до двери, как машинка застрекотала снова, делая
мысли мистера Каскота удобочитаемыми.
     "Глупо, что я пришла, - подумала  Недда.  -  Он,  видно,  ужасно  много
работает.  Бедный!  Но  он  так  чудесно  говорит!"  Она  уныло  побрела  по
нескончаемым  коридорам  и  снова  очутилась  на  Фладгейт-стрит.  Шла   она
нахмурившись, и какой-то газетчик сказал ей, когда она проходила мимо:
     - Смотрите, барышня, не дай бог, еще улыбнетесь! Увидев, что он продает
газету мистера Каскота, она поискала монетку, чтобы купить ее, и, вытаскивая
деньги, стала разглядывать газетчика, почти  целиком  закрытого  буквами  на
темно-рыжей доске:

ВЕЛИКИЙ ЖИЛИЩНЫЙ ПЛАН
                             НАДЕЖДА МИЛЛИОНОВ

     Над этой надписью виднелось лицо, достаточно бескровное, чтобы не  быть
цинготным, с тем философским выражением,  которое  гласило:  "Уйди,  надежда
роковая!" Человек этот был типичным уличным стоиком. И Недда смутно постигла
великую социальную истину: "Запах половины  булки  ничем  не  лучше  полного
отсутствия хлеба!" А не так ли поступает Дирек с батраками - не дает  ли  он
им вдохнуть слабый запах свободы, которой вовсе и нет? Ей  вдруг  мучительно
захотелось увидеть отца. Он, только он может помочь, потому  что  только  он
любит ее достаточно сильно, чтобы понять, как она растеряна и несчастна, как
она испугана. И, повернув к метро, она села в поезд, идущий в Хемпстед...
     Шел третий час, и Феликс собирался совершить моцион. Он уехал из Бекета
на другой день после неожиданного переезда Недды в Джойфилдс  и  с  тех  пор
делал все, чтобы забыть дело Трайста, так  болезненно  повлиявшее  и  на  ее
жизнь и на его собственную, - он ведь все равно ничем  не  мог  тут  помочь!
Правда, забыть это до конца ему все же не удавалось.
     Флора, сама человек довольно рассеянный, часто попрекала его в эти дни,
что он выполняет даже простые домашние дела с отсутствующим видом;  Алан  же
то и дело ему говорил:
     - Да очнись же, отец!
     После того как Недду поглотил маленький  водоворот  Джойфилдса,  солнце
совсем перестало светить для Феликса. И  лихорадочный  труд  над  "Последним
Пахарем" не принес ожидаемых результатов. Поэтому сердце  его  дрогнуло  под
песочным жилетом, когда он увидел, что в калитку входит Недда. Ей,  наверно,
что-нибудь от него нужно! Вот до какого самоотречения он дошел в своей любви
к  дочери.  А  если  ей  что-нибудь  от  него  нужно,  значит,   там   снова
неприятности! И даже когда она с жаром обняла его и сказала:  "Ах,  папочка,
до чего же хорошо увидеться с тобой!", - это только укрепило его подозрения,
хотя деликатность и не позволила ему спросить, чего она от  него  хочет.  Он
разговаривал с ней о том, какое сегодня небо, и на другие посторонние  темы,
думал, какая она  хорошенькая,  и  ожидал  нового  подтверждения  того,  что
молодости принадлежит первое место,  а  старик  отец  должен  отныне  играть
вторую скрипку. Из записки Стенли он уже знал  о  забастовке  батраков.  Эта
новость почему-то его даже обрадовала. Как бы там ни было, но  забастовка  -
законная  форма  политического  протеста,  и  весть  о  ней  не  мешала  ему
по-прежнему убеждать себя, что все это, в сущности,  чепуха.  Однако  он  не
читал в  газетах  о  штрейкбрехерах,  а  когда  она  показала  ему  заметку,
рассказала о своем посещении мистера Каскота, и о том, как она хотела увезти
его с собой, чтобы в истинном свете  показать  ему  то,  что  там  творится,
Феликс, помолчав, оказал ей как-то даже робко:
     - Может, и я на что-нибудь пригожусь, детка?
     Она покраснела, ничего не говоря, сжала ему руку, и Феликс  понял,  что
он ей нужен.
     Он уложил  саквояж,  оставил  Флоре  записку  и  спустился  к  Недде  в
прихожую.
     Был уже восьмой час, когда они вышли  из  поезда  и,  наняв  извозчика,
медленно поехали в Джойфилдс под небом, затянутым дождевыми тучами.

ГЛАВА XXIX

     Когда Феликс и Недда добрались до дома Тода, там не было ни души, кроме
трех малышей Трайста, тихонько занятых каким-то своим делом, мало похожим на
обычную детскую возню.
     - Где миссис Фриленд, Бидди?
     - Мы не знаем, ее позвал какой-то человек, и она ушла.
     - А мисс Шейла?
     - Она ушла еще утром. И мистер Фриленд тоже ушел.
     - И собака ушла, - добавила Сюзи.
     - Тогда давайте пить чай. Помоги мне накрыть на стол.
     - Хорошо.
     С помощью маленькой мамы и  скорее  мешавших  им  Билли  и  Сюзи  Недда
заварила чай и накрыла на стол; на душе у нее было тревожно.  Ее  беспокоило
отсутствие тети, редко покидавшей дом, и, пока Феликс отдыхал, она несколько
раз под различными предлогами выбегала к калитке.
     Выбежав в третий раз, она увидела, что  от  церкви  к  дороге  движется
несколько фигур, - темные силуэты людей, которые  что-то  несут,  окруженные
другими людьми. Тяжелые тучи совсем заволокли небо и  скрыли  солнце;  стало
сумрачно,  очертания  деревьев   потемнели,   и   только   когда   процессия
приблизилась и до нее оставалось шагов двести, Недда увидела, что  это  идут
полицейские. Но рядом с тем, что они  несли,  она  разглядела  синее  платье
Кэрстин. Что же они несут? Недда  кинулась  вниз  по  ступенькам,  но  сразу
остановилась. Не надо! Если это он, его принесут сюда. Она  в  растерянности
бросилась назад. Теперь ей  уже  было  видно,  что  на  куске  плетня  несут
какое-то тело. Это он!
     - Папа! Скорей!
     Выбежав на ее крик, перепуганный Феликс увидел, что она  стоит  посреди
дорожки, ломая руки, но она тут же бросилась назад к калитке. Процессия  уже
приближалась к дому. Недда увидела, как люди взбираются по  ступенькам;  те,
кто шел сзади, поднимали руки повыше, чтобы выровнять носилки.  Дирек  лежал
на спине;  лоб  и  голова  у  него  были  замотаны  мокрым  синим  полотном,
оторванным от материнской юбки; лицо у него было  очень  бледное.  Лежал  он
совершенно неподвижно; костюм  был  весь  выпачкан  глиной.  Недда  в  ужасе
вцепилась в рукав Кэрстин.
     - Что с ним?
     - Сотрясение мозга.
     Спокойствие этой женщины в синем придало Недде мужество, и она тихонько
попросила:
     - Положите его ко мне в комнату, тетя Кэрстин, там больше воздуха.
     Она бросилась наверх, широко распахнула дверь, скинула с  подушки  свою
ночную рубашку и приготовила постель, налила в таз холодной воды и опрыскала
комнату одеколоном. Потом она замерла. Может быть, они его сюда не принесут?
Нет, вот они поднимаются по лестнице. Дирека внесли и положили  на  кровать.
Она услышала, как один из полицейских сказал:
     - Доктор сейчас придет, сударыня. Пусть пока полежит спокойно.
     Потом они с его матерью остались одни.
     - Расшнуруй ему башмаки, - попросила Кэрстин.
     Пальцы у Недды дрожали,  и  она  злилась  на  свою  неловкость,  снимая
грязные башмаки. Потом тетя мягко сказала:
     - Поддержи, дорогая, я его сейчас раздену.
     Она поддерживала его, прислонив к своей груди,  и  испытывала  какую-то
странную  радость,  что  ей  это  позволяют.  Только  когда  Кэрстин   сняла
стеснявшую его одежду и они  опустили  безжизненное  тело  на  кровать,  она
решилась шепотом спросить:
     - А он долго еще будет?..
     Кэрстин покачала головой и, обняв ее, шепнула:
     - Мужайся, Недда!
     Девушка почувствовала, что ее захлестнула горячая волна любви и страха.
Она подавила эти чувства и тихонько пообещала:
     - Хорошо. Только позвольте мне за ним ухаживать!
     Кэрстин кивнула. Они сели рядом и стали ждать.
     Следующие четверть часа показались  ей  самыми  длинными  в  ее  жизни.
Видеть его живым и в то же время как бы неживым, без сознания, которое, быть
может, никогда не вернется! Странно, как  она  замечала  все,  что  творится
вокруг, несмотря на то, что смотрела только на его лицо. Она знала,  что  за
окном опять идет дождь; слышала его шелест и стук капель,  чувствовала,  как
его душистый, прохладный запах пробивается сквозь запах  одеколона,  которым
она опрыскала комнату. На руке Кэрстин, когда та меняла компресс  и  широкий
синий рукав соскальзывал на  локоть,  она  заметила  синие  жилки,  заметила
белизну этой руки и ее округлость. Близко от нее,  на  самом  краю  постели,
лежала ступня Дирека. Недда украдкой сунула руку под одеяло. Ступня на ощупь
была совсем холодная, и Недда крепко ее сжала. Если бы ее горячая рука могла
влить в него жизнь! Ей было слышно тиканье маленьких дорожных  часов,  видны
мухи, кружившие высоко под белым потолком; они кидались друг на друга, делая
в воздухе сложные зигзаги. В ней проснулось чувство,  которого  она  никогда
еще не испытывала, оно наполнило ее всю, в глазах ее, в лице,  даже  в  позе
молодого  тела  появилась  новая  мягкость,  материнская  нежность,  в   ней
проснулось желание поцеловать больное место, выходить, вылечить, вынянчить и
утешить свое дитя. Она не сводила глаз с этих белых  округлых  рук  в  синих
рукавах, - как уверенно и точно они двигаются, как мягко, бесшумно и  быстро
меняют холодные компрессы на темной голове! Но вот под  повязкой  она  вдруг
увидела его глаза, и ей чуть не стало дурно. Глаза у него были  полуоткрыты,
словно у него не хватало сил даже их закрыть! Недда прикусила губу, чтобы не
закричать. Какой ужас, - ведь они совсем стеклянные! Почему до сих  пор  нет
врача? В голове у нее снова и снова звучала та же молитва: "Господи, не  дай
ему умереть! Только не дай ему умереть!"
     Дрозды во фруктовом саду затягивали вечернюю песню. Как ужасно, что они
поют, как будто ничего не случилось! А ведь если он умрет, для нее  погаснет
свет, как он погас в его бедных глазах! И все  равно  на  земле  по-прежнему
будет так, будто ничего не случилось! Как же это  возможно?  Нет,  этого  не
может быть, ведь она тоже тогда умрет! Недда  увидела,  что  Кэрстин  быстро
повернула голову, словно испуганный зверек, - по лестнице кто-то поднимался!
Это был врач, молодой человек в гетрах, он на ходу вытирал мокрое  лицо.  Но
ведь он еще совсем мальчишка! Нет, у него на висках поблескивает седина! Что
он им скажет? Недда сидела, крепко сжав на коленях  руки,  неподвижная,  как
маленький притаившийся сфинкс. Бесконечный осмотр, вопросы и ответы! Никогда
не курил, никогда не пил, никогда не  болел!  Удар?  Где,  здесь?  Ага!  Да,
здесь. Сотрясение мозга. Потом врач долго вглядывался в глаза, оттянув  веки
большим и указательным пальцами. И наконец (как у него хватает духа говорить
громко! Но, может быть, это к лучшему - он не стал бы так говорить, если  бы
Дирек был при смерти!)... Волосы  остричь  покороче...  лед...  следить,  не
спуская глаз!.. Сделать то-то и то-то,, если он придет в себя. Ничем  больше
помочь нельзя. А в заключение, слава богу, сказал:
     - Но особенно бояться не надо. Все кончится благополучно.
     Недда не могла сдержать  легкого  вздоха,  вырвавшегося  сквозь  сжатые
губы.
     Доктор посмотрел на нее. Глаза у него были добрые.
     - Сестра?
     - Двоюродная.
     - А-а... Ну, так я вернусь к себе и сразу же пришлю вам лед.
     Еще какие-то разговоры за дверью. Недда,  оставшись  наедине  со  своим
любимым, потянулась, не вставая с колен, и поцеловала его  в  губы.  Они  не
были такими холодными, как ноги,  и  Недда  впервые  почувствовала  надежду.
Следить за ним, не спуская глаз, она будет,  не  сомневайтесь!  Но  как  это
произошло? И где Шейла? А Дядя Тод?
     Кэрстин вернулась и погладила ее по плечу. В сарае  фермы  Мэрроу  была
драка. Шейлу арестовали. Дирек прыгнул,  чтобы  ее  освободить,  и  ударился
головой о точильный камень. Дядя отправился туда, куда увели Шейлу. Недда  и
Кэрстин будут дежурить по очереди. Сейчас Недде  надо  пойти  и  чего-нибудь
поесть; ее дежурство с восьми до полуночи.
     Помня о своем решении сохранять спокойствие,  Недда  покорно  вышла  из
комнаты. Полиция ушла. Маленькая мама  укладывала  спать  малышей,  в  кухне
Феликс готовил ужин. Он заставил Недду сесть и стал ее кормить,  следя,  как
тигр, за тем, чтобы она ела, - раньше одна только Флора страдала от этой его
настойчивости,  но  вид  у  него  был  такой  встревоженный,  несчастный   и
трогательный, что Недда заставляла  себя  глотать  пищу,  которая  с  трудом
проходила через ее сухое, сдавленное горло. Феликс то и дело подходил к ней,
чтобы погладить ее по плечу или пощупать лоб.
     - Ничего страшного нет,  деточка,  не  бойся.  Сотрясение  мозга  часто
длится два дня.
     Два дня видеть эти мертвые глаза! Слова Феликса  не  принесли  ей  того
утешения, какого он желал бы, но  она  понимала,  что  отец  старается  хоть
чем-нибудь ей помочь. Она вдруг сообразила, что ему здесь негде спать.  Надо
устроить его в комнате Дирека. Нет, оказывается, в той комнате  будет  спать
она между дежурствами. Феликсу придется просидеть всю ночь в кухне. Он давно
об этом мечтал,  уж  много  лет,  и  наконец-то  мечта  его  сбылась.  Такой
прекрасный случай: "Нет мамы, понимаешь, детка,  и  некому  заставлять  меня
спать, когда не хочется". И,  глядя  на  то,  как  он  ей  улыбается,  Недда
подумала: "Он совсем, как бабушка, - лучше всего проявляет себя в беде.  Ах,
если бы я была такая, как они!"
     Лед привезли на мотоцикле как раз перед тем, как началось ее дежурство.
Теперь, когда у нее появилось какое-то реальное дело, ей стало легче. Какими
робкими и смиренными становятся мысли у изголовья больного, особенно,  когда
больной лежит без сознания, отгороженный от сиделки  этим  подобием  смерти!
Однако того, кто любит, все же согревает чувство, что он наедине с любимым и
делает все, что в его силах, и не расстается сердцем с его блуждающим духом.
Недде, не сводившей глаз с неподвижного лица Дирека, порою казалось, что дух
этот тут, рядом с ней. И в эти часы ожидания она,  казалось,  заглядывала  в
самые сокровенные тайники его души, словно глядела в глубь потока  и  видела
пятнистый, будто шкура леопарда, песок на  дне  и  темные  тени  водорослей,
чуть-чуть освещенные солнечным лучом. Она еще никогда так ясно  не  понимала
его гордыню, его смелость и  нетерпимость,  его  сдержанность  и  угловатую,
неохотно прорывающуюся нежность. У нее вдруг  появилось  странное,  пугающее
ощущение, что когда-то, в прежней жизни, она уже видела это мертвое лицо  на
поле боя, хмуро поднятое к звездному небу. Какая чепуха, переселения душ  не
бывает! А может, это-предчувствие того, что ей когда-нибудь суждено увидеть?
В половине десятого стало смеркаться, и она зажгла возле себя  две  свечи  в
высоких чугунных подсвечниках. Свечи горели ровно,  двумя  язычками  желтого
пламени, медленно побеждая уходящие  сумерки;  их  мягкое  сияние  наполнило
комнату живыми,  теплыми  тенями,  а  ночь  за  окном  стала  еще  черней  и
беспросветней. Два-три раза входила Кэрстин, смотрела на  сына,  спрашивала,
не остаться ли ей, и, увидев, что Недда отрицательно качает  головой,  снова
выходила. В одиннадцать часов, когда Недда  меняла  на  голове  Дирека  лед,
глаза у него все еще были тусклые, и на мгновение ее охватило  отчаяние.  Ей
казалось, что он никогда не придет в себя,  что  в  комнате  уже  воцарилась
смерть, что она в пламени свечей, в тиканье часов, в темной, дождливой  ночи
и в ее сердце. Неужели он от нее уйдет, прежде  чем  она  стала  его  женой?
Уйдет? Куда? Она упала на колени и закрыла глаза  руками.  Какой  смысл  его
стеречь, если он никогда не вернется? Прошло долгое  время,  ей  казалось  -
часы, в ней все больше и  больше  крепла  уверенность,  что,  пока  она  его
сторожит, ему не станет лучше. И, спрятав лицо,  она  отчаянно  боролась  со
своим малодушием. Если что-нибудь случится, значит, так суждено! Нечего себя
обманывать. Она отняла руки от лица. Глаза! Что это, неужели в них  появился
свет? Неужели правда? Они видят, видят! И губы у него  чуть-чуть  шевелятся.
Ее сразу охватил такой восторг, что она и сама не помнила, как  совладала  с
ним и осталась стоять на коленях возле больного, касаясь его  рук.  Но  все,
что она чувствовала,  светилось  в  ее  глазах  и  звало  к  себе  его  дух,
мучительно пробивавшийся из глубин его существа. Борьба длилась долго, потом
он улыбнулся. Слабее этой улыбки нельзя было ничего вообразить, но по  щекам
Недды покатились слезы и закапали на его  руки.  Потом,  сделав  усилие,  на
которое она не считала себя способной, и победив  обуревавшее  ее  волнение,
Недда стоически вернулась на свое место у его ног, чтобы следить  за  ним  и
его не волновать. На губах  его  все  еще  была  чуть  приметная  улыбка,  а
открытые глаза все темнели и темнели от вернувшегося в них сознания.
     Так их и нашла в полночь Кэрстин.

ГЛАВА XXX

     Коротать ночные часы Феликсу  сперва  помогали  воспоминания,  а  потом
Кэрстин.
     - Больше всего меня беспокоит Тод, - оказала она. - Я знаю этот взгляд,
который был у него, когда он уходил с фермы Мэрроу.  Если  они  будут  плохо
обращаться с Шейлой, он может натворить бог знает чего. Если бы только у нее
хватило ума не толкать полицейских на грубость!
     - В этом, наверное, можно не сомневаться... - пробормотал Феликс.
     - Да, если она поймет, в каком он состоянии. А  она,  боюсь,  этого  не
заметит. Ведь даже я видела его таким всего три раза. Тод - мягкий  человек,
и гнев медленно накапливается в его душе, но уж когда он вырывается  наружу,
вам становится страшно. Если он сталкивается с  жестокостью,  он  впадает  в
настоящее бешенство. Однажды он чуть не убил человека - хорошо, что я успела
вмешаться. В такие минуты он сам не сознает, что делает. Я  хотела  бы...  я
так хотела бы, чтобы он был  уже  дома.  Как  жаль,  что  нельзя  видеть  на
расстоянии и узнать, что с ним...
     Глядя на ее  темные,  пристально  устремленные  куда-то  глаза,  Феликс
подумал:
     "Ну, если ты не видишь на расстоянии, кто же увидит?"
     Он узнал от нее, как произошла беда.
     Рано утром Дирек собрал двадцать самых сильных батраков и повел  их  по
фермам, чтобы помешать штрейкбрехерам работать. Несколько  раз  завязывались
драки, и над штрейкбрехерами неизменно одерживали  верх.  Дирек  сам  дрался
трижды.  Днем  появилась   полиция,   и   батраки   вместе   с   Диреком   и
присоединившейся к ним Шейлой скрылись в сарае на  ферме  Мэрроу,  заперлись
там и стали забрасывать полицейских кормовой свеклой,  когда  те  попытались
взломать дверь. Батраки один за  другим  тихонько  выбирались  из  сарая  по
веревке, спущенной из слухового окна в задней стене, но едва успели опустить
на землю Шейлу, как там появились полицейские.  Дирек,  оставшийся  в  сарае
последним, чтобы прикрыть отступление, кидая свеклу, увидел, что полицейские
схватили Шейлу, и спрыгнул с высоты двадцати футов; падая, он ушиб голову  о
точильный камень. В ту  минуту,  когда  полицейские  уводили  Шейлу  и  двух
батраков, появился Тод с собакой и пошел с полицейскими. Вот тогда Кэрстин и
поймала этот его взгляд.
     Феликс, никогда не видавший своего великана брата в припадке бешенства,
ничем не мог утешить невестку. У него не хватило духа и добавить к  рассказу
бедной  женщины  плоды  своих  раздумий:  "Вот  видите,  что  наделала  ваша
закваска. Вот вам результат вашей проповеди насилия!" Наоборот, ему хотелось
ее успокоить; она показалась ему такой одинокой и,  несмотря  на  весь  свой
стоицизм, такой растерянной и грустной. Ему было мучительно жаль и Тода. Что
бы он сам чувствовал на его месте, шагая рядом с полицейскими, которые тащат
за руки Недду! Но человеческая душа полна противоречий - именно в эту минуту
все в нем восстало против того, чтобы его маленькая дочка породнилась с этой
семьей одержимых. Теперь в нем говорили не только обида  и  ревность,  но  и
страх перед опасностью, над которой он прежде только посмеивался.
     Когда Кэрстин  оставила  его,  чтобы  снова  подняться  наверх,  Феликс
остался наедине с темной ночью. Как всегда в предрассветный  час,  жизнен